Текст книги "Эм + Эш. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Елена Шолохова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава 10. ЭШ
Затусить у Борьки решили в субботу. Первоначальный план пятничного пришлось сдвинуть на день из-за соревнования по волейболу. Как я понял из слов Лёхи Назарова, в команде будет Майер, а такое зрелище я никак не мог пропустить. Борька спорить не стал, ещё бы. Раньше я не замечал, а теперь, когда знаю, вижу, как он пялится ей в спину.
– Пригласил? – спрашиваю. Он без пояснений понял, о ком речь, и криво поморщился, типа, нет, но и так понятно, что ничего не выгорит. Мол, зачем трепыхаться?
– Хотя… – неуверенно протягивает он. – Может, и стоит рискнуть?
В принципе, я почти не сомневаюсь, что никуда она не пойдёт, даже если Борька и разотважится с ней заговорить. Просто невозможно представить её, такую всю безупречно правильную, в подобной тусовке. Хотя чем чёрт не шутит? Мне вот время от времени кажется, что эта её холодность – напускное, и под каменным фасадом бушуют такие тёмные страсти, какие другим и не снились. Сложно объяснить, но в иные моменты возникает это ощущение, и от него всё внутри переворачивается. Наверное, именно оно и не даёт мне покоя.
В любом случае, нельзя, чтобы она пошла с нами. Я сказал Борьке, что сам её позову. Тот посмотрел на меня с такой щенячьей благодарностью, что мне аж неловко стало. Потому что звать её я, разумеется, не собирался. А после уроков типа «передал», что она никуда не пойдёт.
– Вообще без вариантов? – загрустил Борька.
– Сказала, что я – идиот, раз такое посмел ей предложить.
Борька совсем скис, а потом вдруг выдал:
– Я Надьку Тимашевскую тогда позову.
– А ты столько выпьешь? – пошутил я.
– Не ну а чо? Одному мне, что ли, сидеть, пока вы там будете…
– Так пацаны будут. Почему один-то?
– А вдруг они тоже с кем-нибудь придут?
В общем, позвал Борька эту Тимашевскую, и она, само собой, согласилась. Давай что-то щебетать, по-дурацки хихикать, брр. Хорошо, хоть у Борьки хватило ума отослать её, а то она, по ходу, вознамерилась таскаться за нами до самого вечера. Хотя мы никуда и не ходили, проторчали у меня почти до шести, а потом двинули в школу.
* * *
Я никогда волейболом особо не интересовался. Вот баскет – другое дело, а волейбол… Но тут, должен признать, игра получилась зрелищная. И Майер была крута во всех смыслах. Выглядела – вообще шикарно. Лицо разгорячённое, глаза блестят, ноги – от ушей. Понимаю Борьку. Я, правда, в одном моменте пошутил неудачно, когда она упала. Ей, наверное, больно было, а тут ещё я с тупыми шутками.
После игры все наши рванули махаться, а я малодушно свинтил. Поднялся на третий этаж, пока все в кипише. Думал, отсижусь там минут двадцать, пока толпа рассосётся, а потом домой. Не то чтоб я сдрейфил, просто мне это ни к чему. Во-первых, ту историю мне ещё не простили. А, во-вторых, плевать я хотел на химичей и всю эту мышиную возню. А драться ради того, чтобы драться – это тупо и ничуть не весело.
Я смотрел из окна в коридоре третьего этажа, как народ сбивается в кучки и сваливает куда-то за школу. Когда почти все разбрелись, я спустился во двор. Бойня, как я понял, должна была состояться на каком-то пустыре, но, видно, кто-то не утерпел, потому что у самых ворот развязалась потасовка. Ещё в вестибюле я слышал крики, но не сразу понял, что к чему.
Наверное, если б дрались чуть в стороне от ворот, я бы просто прошёл мимо, но вся эта куча-мала загородила дорогу, и мне пришлось вмешаться. Тем более там не дрались, там толпой избивали одного. Точнее, одну. Когда я наклонился и увидел, что на земле лежала Эмилия… короче, девкам тем крупно повезло, что они уже успели сбежать.
Мы зашли в школу, чтобы мало-мальски почиститься. Ну и хотелось удостовериться, что никаких страшных ран у неё нет. Ран-то, может, и не было, только нос разбит да губа рассечена, но всё равно я как взглянул на неё при свете, так внутри как будто что-то оборвалось. Дико захотелось обнять её, ну и сказать что-нибудь доброе, но все эти нежности… не умею я, не моё это. А потом она так посмотрела, что меня едва не перемкнуло. В последний момент опомнился.
Потом не спал полночи. Всё думал – может зря я остановился? Так и видел взгляд её дурманящий, губы неестественно красные, прямо какое-то наваждение. Представлял, как бы это могло быть и сам же себя одёргивал: «Ты – извращенец. На ней места живого не было, губы в кровь разбиты. О чём ты думаешь?». Ещё Боря этот с грустными глазами так не вовремя вывалил на меня свою тайну.
* * *
В субботу с утра нас загнали в рекреацию драить стены и заклеивать окна. Распоряжение Дракона, чтоб его. Хорошо хоть Толян Белевич притащил с собой кассетник, под музон махать тряпкой было не так тоскливо. В принципе, вообще тоскливо не было. Вспомнили вдруг детство и стали играть в «сифу». Девчонки, которые сначала прилежно трудились и поглядывали на нас с укором, потом тоже вовлеклись. Так мы и бесились, пока не появился Дракон и не наорал на нас. Псих.
После его воплей намывать стены тем более не тянуло. Так что мы прихватили с собой мою Иру, двух её одноклассниц и пошли к Борьке. По дороге пацаны завернули к какой-то бабке и взяли у неё за сущие копейки четыре бутылки самогона.
– А мы не погорячились? – спросил я, глядя на мутную жижу. Сроду самогон не пил.
– Ты чо? Ещё за добавкой побежим, – гоготнули пацаны.
До Борьки идти – это тоже, скажу я, немалый труд. Он – герой просто, такие дистанции накручивать каждый день.
Жил он в деревянном доме на две квартиры. Понятно – без удобств. Эти самые удобства находились в огороде за домом. Деревянная будка с дырой в полу. В дыру лучше не заглядывать – зрелище не для впечатлительных.
Расположились мы на кухне. Борька подсуетился, поставил на стол стопки и вилки, накромсал чёрного хлеба, сала, варёной колбасы. Потом совершил такой манёвр: откинул половик, затем доски и нырнул в образовавшийся квадрат в полу. Через минуту на краю квадрата появились две трёхлитровые банки – с солёными огурцами и ещё с чем-то сероватым.
– О, грибочки! – обрадовался Белый. – Нынешние?
Борька из-под пола что-то буркнул и вскоре вынырнул сам в обнимку с ещё одной банкой. Там оказалась квашеная капуста. Грибы мне не очень понравились, сами склизкие и вкус странный. Может, с непривычки, раньше я таких не пробовал. Самогон чем-то напоминал бражку, которую Лёвин батя, ещё в Железногорске, настаивал на яблочном соке. В принципе, пить можно. Чуть позже нарисовалась Тимашевская, тоже принесла с собой съестное – какие-то пирожки не первой свежести. Их тут же обсмеяли.
Ирка и обе её подружки скривились и прямо при ней спросили у Борьки, какого фига «эта» тут делает. Тимашевская беспомощно посмотрела на Борьку, а тот порозовел весь и молчит. Я ткнул Шестакову в бок локтём, типа, не выступай. Но это же Ира. Пристала как клещ:
– Пусть валит отсюда. А ты чего меня толкаешь? – последнее уже мне.
И Боря этот, рохля, сидел как в рот воды набрал. В конце концов я не выдержал:
– Да пусть остаётся. Это Борина подружка, чего к ней привязалась?
Ирка встрепенулась:
– Горяшин! Что ли правда? Это твоя подружка? А мы тебя сколько раз спрашивали, а? Чего врал тогда? – и карикатурным басом продолжила: – Никакая она мне не подружка. Просто соседка. Достала уже таскаться за мной.
Тимашевская поднялась из-за стола и выбежала из дома в слезах.
– Эй, подружка, – крикнула ей вдогонку Ирка. – Пирожки забыла.
Борька тоже вышел, хоть тут сообразил, а не сидел, не хлопал глазами.
– Тебя куда понесло? – рассердился я на Ирку. – Он её к себе пригласил. К себе! А не к тебе. Ты чего тут развыступалась?
– А ты что на меня орёшь? – моментально обиделась та. – И чего это так за неё впрягаешься?
– Да пофиг мне на неё. Ты Борьку подставила.
Пацаны и Иркины подружки скорбно молчали, пока мы кричали друг на друга.
Потом Ирка тоже заплакала и тоже выбежала из-за стола. Подружки кинулись следом, а я остался. Белый взял ситуацию в свои руки: включил Цоя, разлил самогон по стопкам. Спустя минут десять, проплакавшись, вернулась Ирка с подружками. А ещё через четверть часа – Борька, один.
– А где твоя подружка? – спросила Ирка.
– Не начинай, – предупредил я, и она осеклась.
– Всё-всё, проехали, – Белый смешно взмахнул ладошками, как будто сейчас покажет фокус. – Давайте лучше выпьем…
Через пару-тройку заходов, когда первый пузырь уже уговорили, атмосфера заметно улучшилась. Ирка перестала дуться, Борька – грустить. Молчун Серёга Болдин присел на уши одной из Иркиных подружек. Белый метался от стола к магнитофону, то переставляя, то перематывая кассеты. Я тоже расслабился, но вместе с лёгкостью где-то за грудиной засело свербящее чувство – мне вдруг захотелось повидаться с Майер. Я гнал от себя эту мысль, мало мне бессонной ночи! А всё равно думалось: как она, где она, что делает. Тянуло поговорить о ней, порасспрашивать, хорошо, что сдержался.
К концу четвёртой бутылки Ирка уже лыка не вязала, но всё рвалась потанцевать со мной. Бутылкой раньше я изобразил им несколько элементов брейк-данса, а теперь сидел почему-то без рубашки. Когда её снял и где – хоть убей не помню. Ирка стояла надо мной, раскачиваясь то влево, то вправо, и дёргала меня за руку:
– Пдём птанцюуу…ик…
«Какие танцы? Я, если встану, то тут же лягу», – хотелось мне сказать, но язык одеревенел и не ворочался. Блин, нафиг я так упился?
Одна из Иркиных подружек прикорнула на плече Белого, с подбородка у неё стекала ниточка слюны. Белый вяло оглаживал её талию, взирая в никуда мутными глазами. Вторая подружка и Серёга Болдин по очереди бегали на улицу, им совсем сплохело. Ну а сам хозяин мирно спал за столом, на собственных локтях. Каким-то чудом мне всё-таки удалось подняться, опрокинув при этом пару табуреток, добраться до кровати, а там уж упасть замертво.
Очнулся – как из омута вынырнул. Кругом – потёмки. Под боком Ирка сопела. С полу докатывался чей-то храп. Пить хотелось так, что по горлу будто наждачкой прошлись. Осторожно ступая – боялся кого-нибудь раздавить – я дополз до кухни, включил свет. Между столом и стенкой кто-то завошкался. Борька. Лежал на сдвинутых табуретках на спине, свесив ноги. Я обшарил взглядом кухню в поисках воды. На печке нашёлся чайник, слава богу, полный. Кружку даже искать не стал, сразу и жадно приник к носику. Напившись вдоволь, вернулся в кровать.
Родители меня, конечно, хватятся. Уже наверняка хватились. Уходя утром в школу, я им сказал, что буду поздно, возможно, очень поздно. А получится, что буду завтра. Впрочем, эта мысль меня не сильно обеспокоила – во мне ещё во всю гулял хмель. А попив воды, я как будто заново стал пьянеть.
Стоило мне улечься, как сонно завозилась Ирка. Прильнула к плечу, закинула ногу. Наглаживая её бедро, сначала лениво, потом всё более осознанно, я постепенно почувствовал, как наливается тяжестью пах. Ирка, видать, тоже почувствовала – легла сверху и сама нашла мои губы, позволяя мне беспрепятственно обследовать обеими руками её спину. Правда, стоило мне скользнуть под ткань трусиков, как она сразу же напряглась, зажалась, попыталась уйти от руки, хотя и не слишком рьяно.
– Мы же не одни, – обеспокоилась вдруг Ирка, едва я тронул её там. Ну да, не одни, на полу храпел Белевич. Но теперь я уже не мог остановиться.
– Никто ничего не услышит, – прошептал я. – Будешь сверху?
Она замотала головой, сползла с меня и легла боком. Я пристроился сзади. Мне и раньше доводилось бывать с девушками. Первую, честно говоря, вспоминать не хочется. Это была какая-то городская дурочка, что раздвигала ноги перед любым по первой просьбе. Давала буквально за шоколадку. А я, тогда ещё двенадцатилетний пацан, увязался со старшими дружками, хотя и те не шибко взрослые были. Лет по пятнадцать-шестнадцать. Принимала она гостей в общежитии в своей комнате, тесной и не убранной. До сих пор помню спёртый запах, скрип панцирной сетки, вопли и брань соседей со всех сторон. Пацанов это не смущало, а мне стало противно. Хотелось сбежать, лишь бы не видеть это всё и не слышать. Но тем не менее я остался, чтобы пацаны потом не глумились, типа у меня кишка тонка. Само действо я почти не помню – уж очень мутило. Но зато врезалось в память, как потом меня стошнило в кусты акации.
Второй раз случился много позже. Почти год назад. На какой-то тусовке познакомился с девушкой на три года старше себя. Кассандрой. Вообще-то, настоящее её имя – Катя, но Катя для неё – слишком заурядно. Ей захотелось стать Кассандрой, и никто не возражал. У Кати-Кассандры водился целый теремок тараканов, и она охотно их демонстрировала всем подряд. Правда, в той моей компании у каждого имелся свой заскок, и это было интересно. Ну а Кассандра… она красила волосы зелёнкой; рисовала на лбу третий глаз и пугала им прохожих; принципиально не носила шапку даже в лютый мороз; любила кусаться; могла усесться на пол где угодно, хоть в парке, хоть в клубе, хоть в троллейбусе, игнорируя скамейки или стулья; сочиняла стихи, в которых ни смысла, ни рифмы, а просто хаотичный набор слов. Перечислять можно долго. А кусалась она да, во время секса. Это напрягало, конечно, но… охота пуще неволи.
Ирка, к счастью, не кусалась, просто молча и почти неподвижно лежала носом к стене, пока я, пьяный, долго-долго елозил и, в итоге, вымотался, так и не кончив.
Не знаю, поняла это Ирка или нет, но когда я откатился, стала спрашивать, было ли мне хорошо.
– Угу, – пробормотал я, погружаясь в тяжёлый сон.
Глава 11. ЭМ
Всю неделю я носа из дома не показывала и каждые полчаса старательно втирала мазь от ушибов, наблюдая, как цвели мои синяки: из багрового в чернильный, затем – в коричневый, в жёлтый и наконец в бледно-зелёный. Мама спрашивала у учителей, что задано, так что бездельем я не мучилась. Уроки делала каждый день, как будто и не на больничном вовсе. Да к тому же стала вдруг какой-то рассеянной, так что эти уроки растягивались у меня почти на весь день. Зачастую ловила себя на том, что пялюсь в открытый учебник, а думаю совсем о другом. Прямо как в поговорке – гляжу в книгу, вижу фигу. А ещё взяла в моду торчать у кухонного окна – оно выходило во двор. Окно гостиной тоже выходит во двор, но там мешал обзору балкон. А тут – взгромоздишься на подоконник и любуйся сколько влезет на снующих внизу соседей.
Четыре раза видела Шаламова. Интересно, он заметил, что я в школу не хожу? В минувшее воскресенье слышала за стеной его голос довольно отчётливо, но ещё яснее – голос его отца. Он ругался, называл сына бесчувственной скотиной, подлецом и негодяем, а на фоне где-то плакала женщина. Мать? Хотела бы я знать, что такого он натворил? Хотя, если судить по моему отцу, то необязательно что-нибудь вытворять, можно и просто так нарваться на грандиозную выволочку. Интересно, а его отец тоже распускает руки?
Первые дни я никого к себе не пускала. Забегали ко мне и Светка Черникова, и Куклина с Капитоновой, и Вилкова, и даже Алька Зимина. Впрочем, Альку Зимину я впустила. Слишком уж неожиданным оказался её визит после нашей размолвки. И к тому же она не Черникова, трезвонить всем вокруг и делиться впечатлениями об увиденном не станет. Хотя и при ней я не рискнула показаться в полной красе – как могла, замазала лицо маминым тональным кремом.
Я, конечно же, принялась выспрашивать Альку, что в школе происходит, а то за эти дни стала чувствовать себя оторванной от мира. Мама, правда, кое-что рассказывала, но скупо и со своей, учительской колокольни, а учителя никогда не знают всей картины. Ну вот ещё позавчера отец за ужином говорил, что приезжала комиссия из районо, всё проверила, влепила ему выговор без занесения и укатила назад. В общем, его пронесло. Директор третьей школы тоже отделался лёгким испугом. Не знаю, как там, у них, но здесь отец устроил репрессии всем, кто засветился на пустыре. Таких, правда, оказалось немного. Но тех, кто попался, он вызывал к себе в пыточную по одному и устраивал допросы. Кое-кто, как я поняла, прокололся, потому что отец выяснил про Куприянова, например, которого изначально не поймали. Ещё некоторые фамилии всплыли. Так что незыблемый закон круговой поруки дал брешь. В общем, теперь отец активно «отрабатывает» расширенный список участников. Мне было очень интересно, кто попал ему на карандаш, но с того дня я с отцом не разговариваю. Самое большее – односложно и сухо отвечаю, если он сам что-нибудь спросит. Он, к счастью, особо не лезет и, по-моему, даже не замечает моей обиды.
– Ну, что? Какие новости? – дорвалась я до источника информации.
– Да так, – пожала плечами Алька, – пошумели сначала, сейчас вроде всё успокоилось. Комиссия была, с некоторыми беседы проводили. Из наших – с Назаровым и Левченко. Ну и с половиной 11 «Б» и «В». В общем, как я поняла, с теми, кто попал в милицию. Назаров говорит, что твой… что Александр Маркович просто лютует.
– А из 11 «В» кто попал?
– Не знаю, но ты же можешь у папы спросить.
Я промолчала. У Альки нормальный отец, сроду её пальцем не трогал и голос не повышал, везде таскал за собой – по грибы, по ягоды, на рыбалку. Так что другие отношения она просто не может представить. А мне не хочется ни перед ней, ни перед кем показывать, что не так уж у нас всё благополучно.
– А тем девкам-то, которые на тебя напали, что сделали? – спросила Алька.
– Да я понятия не имею. Я даже не в курсе, кто они такие.
Алька посмотрела с недоверием.
– Да? А наши все уже знают, кто это. И папа твой в том числе. Конкретно нос тебе разбила некая Сметанина. Говорят, что их в милицию затаскали уже. На учёт поставили. Грозили вообще в колонию для несовершеннолетних отправить. Александр Маркович расстарался.
Надо же! А я и не ожидала, что его кроме комиссии и собственной репутации ещё что-то беспокоило.
Мне не терпелось выспросить у неё хоть что-нибудь о Шаламове, но не в лоб же задавать вопросы. И я решила зайти издалека.
– А как Светка Черникова? Всё так же с ума сходит по Шаламову?
– Ой, было бы с чего сходить, – фыркнула Алька.
Я мысленно поморщилась, но решила не заострять внимание. В конце концов Алька никогда и не скрывала, что невысокого мнения о Светкиных умственных способностях. Хотя Светка со своей житейской мудростью пролезет там, где умная Алька застрянет.
– Ладно тебе… Ну так что? Она всё ещё грезит им? В смысле, новеньким из 11 «В»?
– Да поняла я, о ком ты. Только я вообще-то за Черниковой не слежу. Мне это неинтересно.
– Да ну? – усмехнулась я, вспомнив, с каким нескрываемым любопытством она наблюдала за перепалкой Светки и Шулейко, но тут же себя одёрнула. Алька, как бы то ни было, пришла меня навестить, перешагнув через собственную гордость, и с моей стороны будет по меньшей мере некрасиво поддевать её. – Извини…
Я предприняла ещё несколько неуклюжих попыток навести разговор на Шаламова, но всё без толку. Ничего нового и интересного она не сообщила, зато весьма нелестно выразилась про «всех этих дур», что за ним бегают. Так и сказала:
– Вообще-то, не удивлюсь, если Черникова, как ты говоришь, о нём грезит. На нём все дуры прямо как помешались. Смотреть смешно. И главное, было бы по кому с ума сходить. Самовлюблённый болван. Ходит, красуется, хи-хи, ха-ха, а сам из себя ничего не представляет, фу. Только такие дуры и могут за ним бегать.
Будем честны, она меня уязвила. С языка так и просилось вырваться что-нибудь в духе: «А все умные, видать, помешались на Петрове». Но сдержалась. Во-первых, глупо это и по-детски. Во-вторых, мне-то с чего обижаться? Я лично ни на ком не помешалась. Мимолётный интерес – а иначе и быть не может – это вовсе не помешательство, а вполне нормальное явление. Обстоятельства были такие. Я – ранима, он – вроде как герой. А во-вторых, ясно же, что не в Шаламове дело – Алька всегда язвит либо нос воротит, когда разговор заходит о Черниковой. Деник и прочие Светкины пассии тоже были в своё время придурками. Поэтому я решила просто замять тему.
– А как Петров? – о Петрове Зимина могла говорить часами. В такие моменты она, обычно угрюмая, даже светиться начинала изнутри. Но сегодня Алька лишь пожала плечами:
– Нормально с ним всё. В этих разборках, слава богу, не участвовал.
Мы ещё немного поговорили о том о сём, и она ушла. В целом, я была рада её визиту, но отчего-то всё равно после ухода Альки на душе остался неприятный осадок. Неужто из-за Шаламова? Вряд ли. И что ещё примечательно, о Петрове она больше не обмолвилась ни разу. Давала понять, что откровенным отношениям пришёл конец?
Ну а в пятницу ко мне устроили настоящее паломничество. Явились и девчонки из класса, и даже Лёшка Назаров с Потаповым.
– У-у, – протянул Назаров разочарованно, вглядываясь в моё лицо. – А говорили-то говорили: вся избитая-изувеченная. Отец твой такого шороху навёл, что всем было страшно. А с тобой, гляжу, полный порядок.
– А тебе хотелось бы, чтоб меня изувечили? Ну спасибо.
– Так я б тебя пожалел! – широко улыбнулся Назаров.
Потом он в красках рассказывал, какая грандиозная битва развернулась на пустыре ровно неделю назад, как затем приехали откуда ни возьмись милицейские уазики, народ дал деру, но кого успели – того поймали. Сам Лёшка, по его словам, был так увлечён дракой, кстати, с тем рыжим, что не заметил ничего. Даже когда его схватили под белы рученьки, отчаянно выкручивался и вырывался. Собственно, из всей толпы огромной поймали лишь человек шесть-семь, в том числе и Лёшку.
– Одно радует, – криво улыбнулся он, – этого рыжего кабана тоже скрутили.
Потом парни ушли, и девчонки сообщили главную новость – в следующую пятницу будет осенний бал. Признаться, я очень удивилась тому, что отец сподобился на такой щедрый жест. Он вообще ненавидел все эти массовые мероприятия и соглашался на них с большим скрипом. В основном – благодаря уговорам мамы, которую, конечно же, науськивала я, потому что школьные дискотеки – это практически единственное место, где я могла довольно долго находиться рядом с Борей. Пусть не совсем рядом, но всё же. Так что все эти балы я вечно ждала с нетерпением, а в этот раз боялась, что последняя бойня поставила жирную точку в этом вопросе.
– Уже афишу в вестибюле повесили. Для шестых, седьмых, восьмых – в четверг, для девятых, десятых, одиннадцатых – в пятницу. Начало в пять тридцать. Даже последние уроки по такому случаю отменили, – доложила Куклина. – Но есть одно «но». Перед дискотекой будет концерт самодеятельности. От каждого класса нужен один номер.
Настя выдержала паузу и с многозначительным видом добавила:
– Мочалка заявила, что если от какого-нибудь класса номера не будет, то и дискотека отменяется. Представляешь, что за бред придумали?
Мочалкой у нас звали Мочалову Нину Карповну. Именно она, как завуч-организатор, устраивала все подобные мероприятия. Не сама, конечно – назначала ответственных, контролировала и проверяла.
– Ну и что? Какой номер будет от нашего класса? – поинтересовалась я.
Девчонки смущённо переглянулись.
– Мы подумали, что может, вы со Светкой выступите?
Я округлила глаза. Вот так неожиданное заявление! Здорово они придумали, нечего сказать. И главное, за моей спиной.
– Ну вы ведь раньше всегда выступали, – засуетились, оправдываясь, девчонки. – Ты пела, Светка играла. Здорово же у вас получалось. А больше у нас никто не поёт. Во всяком случае так, как ты.
– Вспомнили! Когда я пела! Сто лет назад…
– Черникова сказала, что недавно пела песенку из этого, как его? Из «Маленького Мука»!
Да, было дело. Это когда они с Алькой здесь встретились, и мне пришлось хоть как-то разрядить обстановку.
– То просто баловство.
– Всё равно! Твоё баловство в сто раз круче, чем наше пение, – воскликнула Капитонова.
– Это вы ещё меня не слышали, – встряла Куклина, – если запою, нас всех сразу помидорами закидают.
В общем, с полчаса они меня уламывали, пока я наконец не сдалась. Честно говоря, петь на вечере мне совсем не хотелось. В детстве пела, да. Чаще всего под Светкин аккомпанемент. Но тогда я знать не знала, что можно так смущаться, что можно краснеть и неметь, что можно бояться одного-единственного человека больше целой толпы. А если на меня опять что-нибудь подобное найдёт? Ведь Шаламов наверняка придёт на вечер. Ему стоит только посмотреть на меня этим своим взглядом, и всё, приехали. И как я буду выкручиваться? Даже не знаю, почему согласилась в итоге. Наверное, просто устала спорить.
Когда ушли девчонки – заявилась Светка. Оказывается, она не только знала, что нас «назначили» выступать, но даже и не думала отказываться. Наоборот!
– Ты что! Это ж круто! Вот увидишь, снова будем звёздами школьного бала, как когда-то. Всё внимание на нас и вообще…
– Вот этого мне как раз и не надо, – поморщилась я.
– Что-то я тебя не узнаю! С каких это пор ты вдруг стала скромницей? К тому же, кто если не мы? А Мочалка заявила, что никакого бала не будет, если хоть один класс откажется выступить с номером.
– Да ерунда это. Конечно, будет. Она просто стращает, вот и всё.
– Ну и что! Все, между прочим, готовятся, а мы что, лысые? Даже вон в 11 «В» … Знаешь, кто будет от них выступать? Шаламов! Мне Юлька Пантелеева сказала.
Я и впрямь удивилась.
– Тоже петь?
– Нет, танцевать. Очень интересно посмотреть, правда?
Ещё бы! А я ведь подозревала, что он чем-то вроде акробатики или лёгкой атлетики занимается, а он оказывается танцор. Забавно!
– Мочалова сказала, чтобы в понедельник те, кто готовит номера, явились к ней в кабинет после уроков. Совещаться…
– Ах, вот почему ты так рвёшься выступать, – усмехнулась я.
– Ну а что? – Светка и не думала отнекиваться. – С Шестаковой у него всё равно что-то там не клеится. Юлька говорит, они поссорились.
– Так помирятся. Кто не ссорился?
– Юлька говорит, он её избегает.
Я, конечно, делала невозмутимый вид, выслушивая сплетни про Шаламова, но, будем честны, сама обрадовалась не меньше Светки. Даже не знаю, почему. Ведь это действительно ничего такого не значит. Подумаешь – ссора. Но факт есть факт – настроение у меня заметно улучшилось, и я ещё больше стала ждать понедельника, изнывая от нетерпеливого волнения.
* * *
С таким тщанием как в эти выходные я ещё ни разу не готовилась к школе. Хорошо, что обязательную форму у нас отменили два года назад. А то изо дня в день ходишь в одном и том же, в одном и том же. Только манжеты и воротничок меняешь – вот и всё разнообразие. А теперь – ходи в чём угодно.
Хотя отец и тут пытается всеми силами урезать свободу. Например, в джинсах и спортивном строго-настрого запретил появляться в школе. Под запрет попали и юбки-резинки. Но там – да, что есть юбка, что её нет. Лосины и дольчики тоже, само собой, мимо. Отец прямо список составил запрещённого. А заметит – сразу разворачивает и потом звонит родителям. Светка Черникова уже дважды так налетела со своими «Мальвинами». Слишком пёстрые цвета тоже носить не даёт. «Не на базаре», – говорит. Но девчонки приноровились накидывать тёмные кофты поверх люминесцентных блузок. Где надо – снимут, где надо – наденут. Что не придумаешь, чтобы быть модными? Я же на общем фоне как ворона среди попугаев. Отец время от времени суёт нос и в мой гардероб – не дай бог, надену что-нибудь неподобающее. Хорошо хоть мама покупает иногда красивые вещи. Пусть не модные, но дорогие и по-настоящему классные. Вот я и выпросила у неё на понедельник новую джинсовую юбку, тёмно-синюю, спереди на пуговицах, и светло-голубой кашемировый свитер по фигуре.
В воскресенье на три раза помыла голову. Решила, что не буду собирать волосы в хвост, а распущу по плечам. Жаль только, что завивка у меня не держится, хоть всю ночь на бигуди проспи. Волос густой и тяжёлый, и почти сразу выпрямляется. Та же ситуация и с начёсами – сейчас все их делают. А мне хоть сколько чеши, ставь лаком для волос – всё равно обвалятся. Я не жалуюсь – мама, наоборот, говорит, что с волосами мне крупно повезло, но так порой хочется походить кудрявой.
Мама зашла ко мне перед сном и так внимательно посмотрела, будто знает обо мне какой-то секрет. У меня внутри все замерло– неужто догадалась? Но спросила вполне спокойно, даже равнодушно:
– Что, мам?
– Ты мне ничего не хочешь рассказать?
Я изобразила непонимание, и она ушла, пожелав спокойной ночи. Хорошо я заранее сообразила отвернуть будильник – иначе она увидела бы, что я поставила его на полтора часа раньше, непременно устроила бы допрос: зачем? Почему? Не говорить же – накраситься завтра хочу. Мне бы и не позволили.
Как только легла, я сразу прильнула к стене – вдруг что-нибудь услышу. Это уже стало своеобразным ритуалом перед сном. Правда, слов обычно не разобрать, но сами звуки его голоса, пусть и отдалённые, уже странно будоражили кровь. Интересно, в чём он ходит по дому? Чем занимается? Какие у него родители? И все-таки, где именно его комната? Хоть бы через стенку с моей…
Едва будильник пиликнул, я подскочила, будто только и ждала звонка. Сна ни в одном глазу. А ведь обычно встаю тяжело, точно меня по голове кувалдой огрели. Долго сижу на кровати, затем, шатаясь, плетусь в ванную и, только умывшись холодной водой, более-менее прихожу в себя. Это у меня в маму – она тоже любит подольше понежиться в постели. Но сегодня – другое дело. Энергия внутри так и бурлила, меня даже еле заметно потряхивало.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, я прокралась в ванную. Здесь, в навесном шкафчике, хранилось мамино добро: лаки, крема, лосьоны и, главное, косметичка. Я сто раз видела, как мама делает макияж, но сама лишь изредка и совсем слегка красила губы. Втайне от отца, разумеется.
Лишь раз, на прошлогодний новогодний бал я накрасилась как положено: и тени, и подводка, и румяна. И то не сама – мама всё сделала. Хотя тоже уговаривать пришлось. Она не такой ретроград, как отец, но многие современные вещи тоже не понимает и не одобряет. Считает, например, что краситься до двадцати, а то и до двадцати пяти девушке совсем ни к чему. Про отца вообще молчу. По его мысли, макияж – это полпути к панели. Так что мама согласилась накрасить меня, только потому что отец в тот день уезжал в Железногорск.
Зато помню, как обомлели наши пацаны, когда я заявилась. У Назарова тогда прямо челюсть отпала, а Потапов и вовсе осмелился объясниться в любви. Даже Шулейко сподобился на комплимент: «Какая ты сегодня красивая!». Так вот сегодня я хотела быть красивой, несмотря на риск, так, чтобы все снова засматривались. Хорошо, не все. Чтобы Шаламов увидел и… ну, не знаю, чтобы тоже впечатлился. Очень этого хотелось, особенно учитывая, что в последний раз он видел меня в плачевном виде.
Будильник надо было поставить не на полтора часа раньше, а на два или даже на три. Но кто знал, что накраситься – это такая премудрость! Вместо подводки у меня выходила кривая кардиограммы. Я раз двадцать смывала и снова красилась, пока не заболели веки. Кое-как я всё же что-то изобразила, а красноту замазала голубыми тенями. С тушью тоже намучилась. Скатывалась комочками и всё тут. Я немного поубирала, но ресницы всё равно стали как дубины. Мне не понравилось, но время уже пожимало, так что я оставила, как есть, быстренько растёрла румяна, ну а с помадой я уже имела дело раньше, справилась. И хорошо хоть свои брови тёмные – красить не пришлось.
