Текст книги "Эм + Эш. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16. ЭШ

Вот уж не думал, что буду так маяться, так себя изводить. Не видел Майер всего-то выходные, а намучился. Сидел за столом и думал – она же за стеной, вон там ходят, кашляют, бубнят. По сути, мы с ней друг от друга в паре-тройке метров, парадокс.

В воскресенье с утра позвонила Ирка. Отец как раз поехал провожать мать на вокзал, а я спал, потому что ночью снова всякая дурь лезла в голову, не давала уснуть. И этот звонок меня разбудил. Ответил я, конечно, недовольно и полилось:

– Что? Не рад? Не ждал моего звонка? А я твой ждала. Думала, у тебя хватит смелости хотя бы позвонить объясниться…

Я молчал, стоял, закрыв глаза, цепляясь за обрывки сна.

– Ты повёл себя как последний козёл. Выставил меня полной дурой! Опозорил перед всей школой! А главное, я не понимаю – за что? Днём всё было хорошо, договаривались…

Зачем телефон поставили в прихожей? Тут даже присесть некуда. Я положил трубку рядом с телефоном и пошёл спать дальше. Успею ещё выслушать, какой я козёл.

После вокзала отец заскочил буквально на пару часов принять душ, побриться, переодеться.

– Ты куда? – удивился я. – Сегодня же воскресенье.

– Да… мне тут нужно… в общем, дела… – замялся отец. А потом ушёл, только напоследок пожелал ничего не вытворять. Полдня я проваландался без дела, не зная, куда себя приткнуть. Потом плюнул на всё и пошёл к Белому. А обитал Белый в самом захолустном районе – Юбилейном. А это частный сектор – то есть полчаса по грязи и лужам. Но дома сидеть и гонять одни и те же мысли сил уже не было.

Белого я поймал буквально у калитки. Тоже куда-то навострил лыжи, но позвал с собой. Ну а мне делать всё равно было нечего, так что я даже спрашивать не стал куда, к кому, зачем.

– Ну ты, Эш, отжёг позавчера, – хохотнул Белый. – Молодца!

Я неопределённо хмыкнул.

– А как теперь с Иркой будешь? – не отставал он.

– А-а, пока не знаю.

Мы дошли до конца улицы и остановились перед стальными воротами, за которыми виднелся основательный такой, кирпичный дом с мансардой. В сравнении с остальными – просто дворец.

– Что за буржуи тут живут? – поинтересовался я.

– Ты не знаешь? – удивился Белый. – Куликовы. Цыгане.

– А нафиг нам цыгане?

Кочуют табором, крадут коней, и не только коней, скандалят, пристают погадать и задорно пляшут – вот, собственно, и всё, что я знал о цыганах. Поэтому недоумевал, какие у Белого с ними дела. А оказалось Белый брал у них дурь. Не тяжёлую, а так, посмолить косячок.

– Они не только планом банчат, но и герычем, – сообщил Белый.

– Буду знать, – кивнул я, и мы оба заржали, как те самые цыганские кони.

– К Гуле пойдём, – сказал Белый, – у него мамка на дежурстве.

Гулевский жил от меня в соседнем дворе. У него мы и зависли до полуночи. Вообще, я не сильно люблю курить. Могу при случае и за компанию, но редко и без энтузиазма. А накуривался я и того реже. Вообще всего раз, ещё в Железногорске. Белый и раньше предлагал неоднократно, но я как-то не рвался, отказывался, а тут решил, что неплохо будет немного расслабиться.

Сначала ничего не ощущал, Белый с Гулей, очевидно, тоже. Разве что лень навалилась, но это не так уж и необычно. Но потом Гуля включил телевизор, а там шло какое-то русское кино и вроде вовсе не смешное, но нас вдруг прибило на дикий, неуправляемый хохот. Мы аж в какой-то момент повалились с дивана на пол и всё равно не могли успокоиться. Потом даже страшно стало, что никогда не смогу остановиться, пока, наверное, не лопну. Ещё и сердце молотило бешено. Короче, эта истерика напополам с паникой длилась не меньше часа, а по ощущениям – все пять. Но и когда, вроде, успокоились, нет-нет да как опять накатит приход и начиналось всё заново, только не так продолжительно. Затем я сунул голову под холодную воду, это малость отрезвило. В общем, еле ноги оттуда унёс. И хотя до дома идти каких-нибудь пять минут, я еле добрался, еле нашёл свой двор. К тому же, мне вдруг стало казаться, что земля и асфальт подо мной прогибаются и пружинят как резиновые. Вроде батута. Я даже решил попробовать – вдруг получится высоко подпрыгнуть, но не дали. Как из-под земли – я аж вздрогнул – возник вдруг отец, схватил меня за локоть и как мелкого потащил домой. По дороге матерился, а уже дома затеял суету: заглядывал в глаза, трепал, дёргал, шлёпал по щекам, требовал от меня что-то не то сказать, не то сделать. Мурыжил меня, пока я не вырубился.

Разбудил меня отец ни свет ни заря, чтобы успеть до работы двинуть мне лекцию о вреде каннабиса.

– Да всё я знаю, пап, это вышло случайно. Больше не буду.

«Больше не буду» – золотые слова. Действуют на моих родителей безотказно. Хотя вот сейчас я всерьёз больше не собирался. Я хотел отвлечься от своих мыслей – я отвлёкся. Всё.

Отец с чувством выполненного долга отчалил на работу, а я поел как следует и потопал в школу. А там только и разговоров было, что обо мне, Ирке и Майер. Девки таращились и хихикали. Пацаны выпытывали: как оно? Я отшучивался. Только Борька Горяшин молча пытался убить меня взглядом. Даже не стал утром стоять с нами на крыльце. Его претензии я понимаю и не понимаю. Да, ему наверное неприятно, но я, что ли, виноват, если у него за столько времени духу не хватило к ней подойти? И вообще, он сейчас всё время с Тимашевской отирается. Его выбор.

Пока стояли на крыльце перед уроками и на переменах, постоянно ловил себя на том, что рыскаю в толпе глазами – её высматриваю. Вообще-то, я и хотел, и не хотел увидеть Майер. Почему хотел – не знаю, хотел и всё. А не хотел – потому что не знал, как себя с ней вести. Надо что-то сказать или пусть всё идёт само по себе? Или всё-таки стоит поговорить? Но если стоит, то что сказать? Я ведь не хочу, чтоб пацаны подумали, что я на неё запал. Обсмеют ведь, сволочи. А уж кого я точно не хотел видеть – так это Ирку. Но конечно же, раз пять встретил. Но она, слава богу, делала вид, что меня не замечает.

Первым у нас была алгебра на третьем этаже, потом физика – на втором. У Майер, наоборот. Я прикинул, что если немного подзадержусь после урока, то может, столкнусь с ней в коридоре, когда её класс пойдёт на химию – это как раз кабинет напротив. Но Аннушка была сегодня не в духе и сама нас задержала, а отпустила только минут за пять до звонка. Майер я заметил не сразу – перед химией толпился народ, а она стояла чуть поодаль спиной ко мне со своими подружками. Я думал, что они просто болтают, но там, оказалось, такие шли разборки! И как я понял, из-за меня. Видать, не одну Ирку расстроило, что мы целовались. Мне вдруг захотелось подойти к ней сзади и поцеловать её ещё раз. Ну хотя бы в щёку. Чтобы девок ещё больше распёрло. Но тут её бешеная подружка завопила:

– Ой, да ты сама сто раз говорила, что Шаламов тебе по барабану!

А Майер на это ничего не ответила. Смолчала. Вот, значит, как. По барабану. Ясно.

– Девки щас из-за тебя подерутся, – оскалился Белый. – Бабский махач – это жесть! Я бы позырил.

Я молча прошёл мимо них, но услышал за спиной, как выступила ещё одна:

– Да отвяжись ты от неё. Нужен ей твой Шаламов, кумир тупых малолеток. Он сам к ней приставал, если ты не видела. Эм, бедная, уже не знает, куда от него прятаться.

Ну может, и приставал, только что-то я не заметил, чтобы она была сильно против. Я так распсиховался, что со злости вломил чирка пацану из девятого, который пробегал мимо и толкнул меня. Да пошла эта Майер лесом!

* * *

Я не хотел совсем уж рвать с Иркой. Наоборот, хотел с ней помириться, зависать с ней в школе на всех переменах назло Майер. Пусть видит, что мне на неё плевать. Что мне на неё тоже по барабану. Но Ирка стала бесить неимоверно, а Майер – как пропала. Во вторник ни разу её не встретил, в среду – тоже. В четверг даже заглянул на перемене в их класс, типа мне с Лёхой Назаровым нужно кое-о-чём перетереть. Её не было. В пятницу уже не выдержал и спросил Лёху в лоб:

– Майер, что, в школу не ходит?

– Угу, – говорит, – заболела вроде.

Раз сто себе сказал, что мне пофиг. А, нет, как там? По барабану!

И всё равно как будто внутри всё скручивает. В школе ещё как-то держусь, отвлекаюсь, а потом… думать ни о чём не могу. Как идиот сижу в своей комнате, валяюсь на кровати, слушаю звуки за стеной. Хоть бы раз спела, что ли.

Зато отец как с цепи сорвался. Первые дня три приходил с работы к полуночи, в четверг вообще не явился. Правда, позвонил, наплёл что-то, как будто я ничего не понимаю. Тем более эта история регулярно повторяется. Как только он сплавляет мать на курорт, у него тут же возникает масса ночной работы. Один раз, ещё в Железногорске, я даже встретил эту «работу». Обычная тётка, может, чуть моложе матери. Тогда я страшно расстроился. Орал на него, грозился, что всё маме расскажу. Малой ещё тогда был, наивный. Отец дал денег или что-то купил мне, не помню, и пообещал, что как только мама вернётся, тётка навсегда исчезнет с горизонта. «Это просто разрядка, – лепетал он, – а так я нашу маму люблю. Но чтобы старенькое не приедалось, надо иногда разбавлять его чем-то новеньким, чуть-чуть. И потом, если ты маме расскажешь, то нам придётся развестись. Разве ты этого хочешь?». Конечно, я этого не хотел!

Интересно, кого он там себе на этот раз завёл? Может, выследить, припереть к стенке и он снова деньжат подкинет? Это была просто сиюминутная мыслишка. На самом деле мне было совершенно плевать, кто там у него. От матери он всё равно не уйдёт, а я бы вот на его месте ушёл и никакое «новенькое» не помогло. Нет, я мать люблю, но только как мать.

Часов в пять позвонил отец, спросил дежурное: всё ли в порядке, как школа, чем займусь, а заодно предупредил, что «снова задерживается, может быть, придётся остаться на ночь на работе». Мне хотелось сказать ему, чтобы он уже начал называть вещи своими именами, матери я всё равно докладывать не собираюсь, но решил, пусть врёт, раз ему так комфортнее. Хотя ему сейчас определённо лучше, чем мне. Его там привечают, ему рады, на ночь вон оставляют, а я – по барабану. Это дурацкое слово уже язву в моём мозгу проело.

Потом позвонил Белый, радостно сообщил, что снова разжился у цыган травкой, звал к себе, он пока один. Я ответил: «Не, я – пас». А была, если честно, мысль пойти, развеяться, пока совсем колпак не поехал. Не пошёл только потому, что очень лень, а вовсе не из идейных соображений. Меня и правда с хандры развезло. Ничего делать не хотелось, только валяться на тахте и слушать «Пикник».

Вдруг за стеной послышался крик, я сбавил громкость и различил голос Майер: «Не надо! Пожалуйста, не надо!». При этом она орала так дико, что я опешил, даже подумал, убивают её там, что ли? Вряд ли, кончено, но кто знает. На душе стало неспокойно. Я оделся и решил сходить проверить. Потому что из их квартиры вообще редко какие звуки доносятся, а такие крики – это просто нечто невероятное. Да и сама Майер не похожа на истеричку, которая чуть что поднимает вопль. Как раз наоборот.

«Если бы это была не Майер, если бы рядом орала какая-нибудь другая соседка, ну не алкашня, разумеется, а обычный человек, я бы тоже пошёл проверить», – говорил я себе, сбегая вниз по лестнице через две ступени, хотя и сам знал, что это не так.

Глава 17. ЭМ

Хотелось бежать, нестись со всех ног, пока они не спохватились, но каждое движение, каждый шаг давался с трудом. Я уже спустилась на первый этаж, когда хлопнула дверь подъезда. Чёрт! Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из соседей увидел меня такой. Что они подумают? Что скажут? Наверняка ведь будут обсуждать. Я инстинктивно съёжилась, но тут же расправила плечи. Ну и пусть. Даже если и так, то лучше уж пройти с независимым видом, а не прошмыгнуть побитой собакой. Я вздёрнула подбородок и… чуть не слетела с последних ступеней. Прямо передо мной стоял Шаламов. С минуту он смотрел на меня молча. Лишь смятение отразилось в его взгляде, когда он увидел разбитую губу. Потом наконец произнёс:

– Что случилось?

Я опустила глаза и ничего не ответила. Господи, он всё слышал! Как стыдно-то!

– Тебя, что, побили? Кто?

Я попробовала его обойти, но он сдвинулся и снова заслонил дорогу.

– Пропусти, – сказала я.

– Да подожди ты, – он взял меня за руку и тут увидел кровоподтёки и ссадины. – Блин, да кто это сделал? Ты скажи.

– Ну, отец, – с вызовом бросила я, глядя ему в глаза. Сейчас они снова казались совсем чёрными. В его лице промелькнуло замешательство.

– Драк… Александр Маркович?

– Ну у меня один отец.

– За что? Хочешь я с ним поговорю? Прямо сейчас!

Поговорить с моим отцом?! Меня разобрал смех. Я смеялась и смеялась, и долго не могла остановиться, а потом вдруг разрыдалась. Бред! У меня сроду истерик не бывало, а тут сама не знаю, что нашло. Шаламов, по-моему, сначала опешил и растерялся, но потом взял себя в руки. Крепко обнял меня и стал тихо нашёптывать:

– Ну, всё, всё. Не плачь. Всё будет хорошо. Не надо плакать. Эмилия…

Он так необычно, так тягуче и нежно произнёс моё имя, что у меня замерло сердце. Я потихоньку успокаивалась и думала о том, как хорошо в его объятьях. Простоять бы вот так, с ним, целую вечность.

Тут наверху скрипнула дверь и послышался голос мамы:

– Ты только держи себя в руках. Слышишь?

Затем раздались шаги – отец спускался по лестнице. Мама ещё что-то кричала ему вслед. Я испуганно отпрянула, но Шаламов тоже сообразил, что пора делать ноги. Вместе мы бросились к выходу.

Уже на улице он крепко взял меня за руку и, не говоря ни слова, потянул за собой. Мы забежали в третий подъезд, но он, не выпуская руки, увлёк меня дальше, на лестницу. Через минуту мы были уже у него дома.

С трудом переводя дух, я привалилась спиной к входной двери, стянула шапку и расстегнула молнию. Сердце скакало как обезумевшее, норовя вырваться на волю. Шаламов сбросил куртку, оказавшись в одной тонкой футболке, швырнул куда-то в сторону, вроде в шкаф, и теперь стоял в шаге от меня и тоже тяжело дышал, но в глазах у него горел задор. Ну, конечно, ему-то что? Так, мимолётное приключение.

И вдруг внизу хлопнула дверь. Я напряглась, Шаламов подался вперёд и тоже замер, вслушиваясь. Обеими руками он упёрся в дверной проём, как будто заключил меня в плен. Хотя в эту минуту он явно ни о чём таком не думал, впрочем, как и я. Мы напряжённо слушали чьи-то приближающиеся шаги. Только не сюда! Это не может быть отец! Он не успел нас увидеть. Перед тем, как заскочить в подъезд, я оглянулась – он тогда ещё не вышел.

Но спустя несколько мгновений тяжёлые шаги остановились прямо у квартиры Шаламова. Хорошо, что в прихожей был полумрак, если б горел свет, то это нас выдало бы. Кто-то с той стороны шумно вздохнул и затем позвонил. Прихожую наполнили нежные переливы, но я всё равно непроизвольно вздрогнула. Шаламов это уловил и придвинулся ко мне совсем близко так, что я практически уткнулась носом в ложбинку у него на шее. Он склонил голову и выдохнул в ухо: «Тшш».

Какое тут «тшш»? Дрожь внутри наоборот стала ещё сильнее, а сердце громыхало так часто и громко, что мне казалось его стук слышен даже там, в подъезде. Звонок повторился, уже более настойчиво. Потом за дверью кашлянули. Точно – отец. Он звонил снова и снова, как будто знал, что мы тут. Потом стал стучать, громко, нетерпеливо. Затем выждал паузу в несколько долгих минут. Если б мы не стояли у самой двери, то наверняка решили бы, что он уже ушёл. Очевидно, на то и был расчёт. Отец ещё дважды позвонил и, наконец, стал спускаться.

Шаламов улыбнулся. Услышав, как внизу хлопнула дверь подъезда, я наконец выдохнула и тотчас почувствовала, как его тело отозвалось лёгкой дрожью. Даже не дрожью, а еле заметным вздрагиванием. Одну руку он убрал и чуть отодвинулся, совсем немного, как будто предлагал мне решать самой, что делать дальше – пройти, остаться или что-то ещё. А я не знала, что делать. Мне до сих пор казалось нереальным то, что я у Шаламова дома, что он рядом со мной, что я запросто могу его коснуться. Подняла на него глаза – а он смотрел на меня так, что от одного взгляда сделалось жарко.

Нет, в глаза ему смотреть совсем невозможно, он как будто волю из меня вытягивает. Я опустила взгляд и выпрямилась, хотела пройти, уже сделала шаг в сторону, но тут он поймал меня за локоть и резко развернул к себе. Я и выдохнуть не успела, как снова оказалась с ним лицом к лицу. А в следующий миг он прижал меня к двери и впился в губы. В этот раз в его поцелуе почти не было той грубой, подавляющей силы, как тогда на дискотеке, а, скорее, болезненное отчаяние, которое затягивало и меня, словно в омут. Отвечая на его поцелуй, я понимала, что пропадаю, но в тот момент мне было всё равно. Мы оба как будто сошли с ума, во всяком случае я – точно.

Не разжимая объятий и почти не прекращая поцелуи, мы незаметно переместились в его комнату. Я была точно в упоительном дурмане, лишь время от времени улавливая сознанием отдельные фрагменты. Вот мой свитер комом полетел на пол, вот он быстро стянул с себя футболку, вот я лежу на его тахте и с замиранием смотрю, как он склоняется надо мной, как с его шеи свисает, покачиваясь, золотая цепочка с какой-то загогулиной в виде письменной «т», кажется, какой-то знак зодиака, вот он придавил меня своим весом, и я ощутила его возбуждение, но это не напугало, не оттолкнуло, а наоборот вызвало внутри волну сладкого трепета. Мне захотелось коснуться, почувствовать его мускулы и кожу на ощупь, и я не стала себя сдерживать. Он же оторвался от моих губ и, склонив голову чуть вбок, приник к шее, прижигая её поцелуями, затем спустился к ключице и ещё ниже – к груди. Его пальцы рисовали на моём животе огненные круги и вычерчивали линию вдоль пояса джинсов, время от времени дразня и пробираясь чуть ниже. Каждое его прикосновение как будто пронзало током, заставляло вздрагивать, выгибаться, замирать. Тягучая истома разлилась по всему телу. Я буквально плавилась изнутри. «От такого и умереть не жалко», – мелькнула на задворках сознания шальная мысль. Но его поцелуи и прикосновения внезапно прекратились, он опустился рядом, вытянулся и, рвано выдохнув, прошептал в ухо: «Не могу больше». И тут же я почувствовала, как его рука уверенно скользнула мне под джинсы, а в следующую секунду он потрогал меня там. Я задохнулась, пугливо заёрзала, но он не обращал внимания, продолжая эти стыдные ласки. Его дыхание стало прерывистым и тяжёлым, а взгляд и вовсе необычным – каким-то потемневшим и расфокусированным. Прервался он лишь на миг – чтобы нетерпеливо сдёрнуть джинсы, а затем и бельё с меня и с себя. Я же больше не пыталась воспротивиться, наоборот, сама открывалась его прикосновениям, думая лишь об одном: как же сильно, как невыносимо люблю его.

Меня словно качало на волнах – то подбрасывало, то утягивало на дно. И сердце ухало, и снова замирало, а низ живота наливался тяжестью и жаром. Это было одновременно и мучительно, и нестерпимо приятно. Я сомкнула веки и, кажется, с моих губ слетел тихий стон. Или не с моих? А потом… потом мне стало горячо и больно. Очень. Я охнула и содрогнулась в болезненном спазме. Эш остановился, навис надо мной, целуя в висок, и не двигался, пока боль не начала стихать. Но и потом каждый его толчок отзывался болью, но странной, уже не такой жгучей и разрывающей, как вначале, а даже чем-то и приятной. Хотя, может, это просто психология.

Да наверняка психология! Меня с ума сводило одно лишь беспомощное выражение его лица, которым сейчас он совершенно не владел. И взгляд его полупьяный и затуманенный будоражил. А напряжённые мускулы, горячая, чуть влажная кожа и неровное, учащённое дыхание заставляли внутренности сладко сжиматься.

Наверное позже я здорово пожалею о том, что случилось, но прямо сейчас почему-то не ощущала ни вины, ни стыда, ни сожаления. Хотя нет, стыдно мне немного было – как только Эш встал, я попыталась натянуть на себя плед, хоть мало-мальски прикрыться. Он только хмыкнул, сам же ничуть не стеснялся своей наготы и преспокойно расхаживал по комнате, пока собирал с полу наши вещи, приносил попить, искал полотенца, а я не знала, куда глаза деть, чтоб не видеть… Правда, когда он отворачивался, я подглядывала – у него красивая спина, широкие, мускулистые плечи, узкие бёдра, круглые ямочки на пояснице. Ещё и смуглый! Я прямо любовалась тайком. Но когда он снова поворачивался, я поспешно отводила глаза и, конечно, краснела. Но хоть из ванной он вышел одетым до пояса. Мне же он дал свою рубашку в синюю клетку, которая вполне могла сойти за короткое платье.

– Что-то я здорово проголодался, – сообщил он. – Поедим?

Я пожала плечами. Голода я не испытывала, но вполне могла немного поесть. Пока он возился на кухне, я разглядывала его комнату, которая и в самом деле находилась через стенку с моей. Правда, его тахта стояла с противоположной стороны. А у смежной стены был письменный стол, заваленный бумажками, тетрадями, книгами. Точнее, учебниками. Книга там была только одна, и лежала она страницами вниз, раскрытая где-то на середине. Я так никогда не делаю: не ломаю переплёт и вообще берегу книги – суровая папина школа. Ну и ладно, это хотя бы значит, что Эш читает и не какой-нибудь там «Playboy», а настоящие книги. Я посмотрела обложку – Говард Лавкрафт «Зов Ктулху». Первый раз слышу.

Слева от стола, в углу у окна высился до самого потолка стеллаж, на верхней полке которого красовался великолепный фрегат, деревянный, с парусами. Жаль, что так высоко – не разглядеть деталей. А следующие три занимали книги. Я пробежалась глазами по корешкам – Филип К. Дик, Хайнлайн, Воннегут, Стокер, Матесон, Кунц, Кинг… Из всех его книг я читала только Беляева. Может, попросить у него что-нибудь почитать? Просто интересно, какие у него вкусы. Полкой ниже была выставлена целая коллекция машинок. Посчитала – девятнадцать уменьшенных копий легковых автомобилей. Ещё ниже стоял двухкассетный магнитофон, рядом – наушники и целая коробка с кассетами. В музыке у нас, видно, тоже вкусы не совпадали. Названия групп, которые он слушал, мне даже ни о чём не говорили, ну кроме «Scorpions», «Кино» и «Наутилус». В самом низу хранились журналы и какой-то хлам.

С другой стороны стола к стене крепились эспандер и перекладина, под ним – макивара, там, же на полу лежали гантели, а под тахтой я высмотрела штангу. Серьёзный подход! То-то у него такое тело.

Эш вернулся с большой плоской тарелкой, а в ней – четыре бутерброда. Не такие, как делает мама – полупрозрачные ломтики ржаного хлеба с тоненьким пластиком сыра или ветчины, а хозяйские, основательные. Белый хлеб в два пальца толщиной, масло, несколько щедрых кружков копчёной колбасы, сверху сыр, а под ним ещё угадывался маринованный огурец.

– Мать уехала на курорт, так что придётся довольствоваться сухпаем.

– А папа твой где? – спросила я. На самом деле этот вопрос меня уже изрядно беспокоил. Я всё ждала, что вот-вот вернётся его отец и застанет такую картину. Не хотелось бы ещё и при нём краснеть.

– Очевидно, в загуле, – невесело усмехнулся Эш.

Угощенье он поставил на журнальный столик перед тахтой и пошёл за чаем.

– Тебе сколько ложек сахара? – донеслось из кухни.

– Две.

Ели мы прямо на тахте, сидя по-турецки.

– Накрошим, – предупредила я.

– Пропылесошу, – улыбнулся он, не сводя с меня глаз. Сейчас они у него были синие и тёплые, и взгляд как будто ласкающий. Потом он отнёс посуду на кухню, а вернувшись в комнату, довольный, растянулся на тахте. Я хотела было подняться, но он уловил моё движение, сграбастал меня и уложил рядом. Одну руку он закинул себе под голову, а второй обнимал меня за плечи. Я не стала противиться. На самом деле мне и не хотелось уходить, а лежать вот так, рядом с ним, в его объятьях было так хорошо и так спокойно, что я начала погружаться в сладкую дрёму.

– За что он так? – спросил вдруг Эш.

– Что? Кто? – не сразу сообразила я в полусне.

– Твой отец.

– Просто наказал. – Именно сейчас мне не хотелось говорить, что всё это случилось из-за того поцелуя на дискотеке. Не хотелось, чтобы ему стало неприятно или неудобно. – Такое случается.

– Не знаю, – слегка покачал головой Эш. – Мой отец тоже, конечно, меня наказывал, но никогда не бил. Хотя, поверь, поводы у него были куда серьёзнее, чем у твоего.

– Тебе повезло, – вздохнула я.

– И часто он…?

– Да нет. Как сегодня – давно такого не было. Слушай, ты только не рассказывай об этом никому.

Он пожал плечами.

– Я и не собирался, – помолчав с минуту, он снова заговорил: – У тебя в джинсах зубная щётка… я не шарился, просто увидел… Ты что, конкретно из дома ушла?

– Не знаю. Но сегодня я точно не собиралась возвращаться.

– А где думала переночевать?

– Честно говоря, я об этом не думала. Но… у меня тётя в Химках живёт…

– Оставайся у меня, – просто сказал он.

– Но у тебя в любой момент может вернуться папа.

– Не факт. А даже если и вернётся, ничего он не скажет. Тут вообще проблемы нет.

– Не знаю… мне и самой как-то неловко.

– Да теперь-то чего стесняться? – искренне удивился он, а я тут же вспыхнула, поняв, о чём он. Он повернулся на бок и, приподняв на локте голову, посмотрел на меня очень внимательно и с сочувствием, что ли.

– Больно было? Сильно?

– Терпимо.

– Это только в первый раз. Потом будет не больно.

– Ты откуда знаешь? – внутри шевельнулось вдруг неприятное чувство, очень уж похожее на ревность.

– Это все знают, – улыбнулся он.

– Не все. Я же не знаю.

– Хорошо, все, кто этим интересуется.

Пока я подбирала слова, он склонился над моим лицом совсем низко, буквально в десятке сантиметров, так, что тёплое дыхание щекотало кожу. Меня снова кинуло в жар, и сердце тотчас начало набирать обороты. Превозмогая волнение, я вымолвила:

– Вот, значит, чем ты интересуешься…

Он склонился ещё ниже, и мне пришлось закрыть глаза.

– Я тобой интересуюсь, – прошептал он мне в губы. Затем протянул руку, наощупь нашёл бра и выключил свет. Я ждала, что он вот-вот поцелует меня, но он дразнил, наверное. И это мгновение тянулось, по ощущениям, несколько бесконечных секунд, пока я наконец не почувствовала, как его губы коснулись моих, сначала мягко и нежно, но затем он будто снова начал распаляться. Его поцелуй становился всё жарче и требовательнее, а потом внезапно оборвался. Шаламов откинулся на спину и лежал так с закрытыми глазами, тяжело дыша. Если б не это его шумное дыхание и часто вздымающаяся грудь, я бы решила, что он спит. Но спустя несколько минут он как будто вспомнил обо мне, снова обнял за плечи и притянул поближе, пристроив мою голову себе на плечо. Мы больше не разговаривали и не целовались, хотя губы мои ещё долго горели и саднили. Может, ещё и из-за ранки.

Он вскоре уснул, а я полночи слушала его дыхание и любовалась профилем. И задремала лишь на рассвете.