Текст книги "Ищи меня в отражениях (СИ)"

Автор книги: Елена Гусарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 12

На следующий день у меня созрел план. Нужно было только дождаться подходящего момента, чтобы поговорить с ней, но случай не подворачивался. На уроке биологии к нам пришла Вероника Степановна – большеротая и порывистая женщина с неухоженными волосами. Она преподавала рисование и черчение, а по совместительству была художественным руководителем школьного театра. В этот раз Вероника Степановна приглашала нас поучаствовать в новогоднем спектакле. Воробей шёпотом прокомментировал, что каждый год средние классы вынуждены показывать унылый спектакль для мелочи из начальных.

– Кто желает участвовать? – с энтузиазмом спросила Вероника Степановна.

Несколько рук взметнулось в воздух, среди них была и Надя. Девочки захихикали:

– Ты-то куда, Ступакова?

Надя руки не опустила, а лишь через плечо презрительно оглядела обидчиц.

– Ступакова, а ты себе резиночки для волос из трусов выдергиваешь?

Рука Нади медленно поползла к голове. Наш курятник загудел от удовольствия.

– Девочки, девочки, успокойтесь! Я приглашаю всех желающих, каждому найдется задание. Приходите завтра в актовый зал после уроков. Будем распределять роли для новогоднего утренника. Дедом Морозом будет Семенов Сергей. А роль Снегурочки пока вакантна, – Вероника Степановна заулыбалась во всю ширь своего немаленького рта.

Девчонки зашушукались: "Семенов будет!"

– Мальчики, обязательно приходите тоже. Нам нужны Волк и Медведь.

– А баран вам не нужен? Тут есть пара кандидатов.

– Или свинья... – подхватил сосед Рамазанова.

– Так, тишина на уроке! – повысил голос биолог. Он был всегда строг и угрюм. – Вероника Степановна, спасибо за объявление. Пожалуй, нам стоит продолжить урок.

На перемене весь женский состав обсуждал "Сереженьку". Волны любви, как пёстрые ленты, расползались от их компании. Нашел бы этого парня – пожал ему руку, честное слово! Вдруг тема разговора переменилась.

– А Ступакова-то у нас в актрисы собралась!

– Да ее детям показывать нельзя!

– Ну что вы, девочки, может быть, в новогоднем спектакле надо сыграть чучело.

– Да-да, кто-то ведь должен исполнять самую ответственную роль, – загалдела компания. – Ей и гримироваться не надо!

Раздался взрыв хохота. Но Надя и бровью не повела. Открыв тетрадь, она принялась рисовать.

– Сань, слушай, а че за проблемы со Ступаковой? Чем она всем насолила? – решил выяснить я.

– Да кто с ней общаться будет после того, что она сделала? Она же ненормальная. У нее давно кукушечку сорвало.

– В смысле? Что она сделала?

– Ну, с девчонками она давно не ладит. Я уж и не помню, чего они там не поделили в самом начале. В общем, Вика с Оксанкой как-то решили над ней прикольнуться. Заперли ее после физры в раздевалке, той, что подальше, на втором этаже. Ну, и оставили ее там... на ночь, короче, оставили.

– Ага...

– Да не говори! На самом деле, сами виноваты. В этих бабских терках не разберешься, кто прав, кто виноват. Ну вот, Ступакова просидела в раздевалке где-то до полуночи, может и дольше. Родители ее уже милицию вызвали. Они тут всю школу на уши поставили. А эта хоть бы закричала или в дверь стучала. Нет, она там своими делишками занималась... Когда дверь в раздевалку открыли, она стены разрисовывала, – Воробей покачал головой для убедительности. – Тимон, ты бы видел эти рисунки...

– И что там?

– Блин, такой жести я в жизни не видел... Там даже милиционера на входе поставили, чтобы дети не смотрели. Только мы с пацанами по пожарной лестнице забрались и через окно подглядели.

– Ну, так что там было?

– Да полный капец там был, вот что! Она всех девчонок нарисовала...

Воробей выпучил глаза и выпалил:

– Мертвыми...

– Мертвыми?

– Ну, вот так... Помню, Вику она нарисовала с веревкой на горле и языком... И все, как настоящие... Жесть, короче!

– А она точно этих девчонок рисовала?

– Да, конечно! Ты знаешь, как она рисует?!

– Да, видел уже... – буркнул я.

– Эта Ступакова ненормальная! Что у нее там в голове творится?... Ее тогда чуть из школы не выгнали.

– Ну, никто не заставлял запирать ее в раздевалке...

– Да про это даже не вспомнили потом. Ее родоки извинялись, извинялись... ремонт в раздевалке сделали за свой счет. Кое-как замяли. Если бы отец Вики узнал...

Начался урок, и больше я о Наде не спрашивал.

Весь день я порывался осуществить свой план, но осмелился подойти к ней, только когда закончился последний урок.

– Нам надо поговорить.

– Думаешь, стоит?

– Да, – я протянул ей альбом. Надя молча спрятала его в сумку.

– Не понимаю, зачем ты мне его дала. Рисунки, кажется, хорошие, но меня это не интересует, – сказал я небрежно и громко, чтобы слышал класс.

– Я в этом не разбираюсь, – продолжал я. – Не знаю, что ты там себе нафантазировала... В общем, это была неплохая попытка обратить на себя внимание. Но, знаешь, ты мне не очень нравишься... – теперь уже все, кто был в классе, с интересом наблюдали устроенное мной бесплатное представление.

Надя выглядела так, словно ее ударили. Пятна заалели на ее шее и щеках. Мне стало ужасно, невыносимо стыдно! Нельзя так обижать ее, но это был единственный способ отпугнуть упрямую девчонку навсегда. И тогда я нанес последний, самый гнусный удар:

– Эй, ну, ты не расстраивайся. Я не виноват, что ты в меня...

– Что!? – слезы брызнули из ее глаз. – Ты дурак! – Она рванула прочь. Я спокойно посмотрел ей вслед и оглядел присутствующих. Все таращились на меня. Хмыкнув, я закинул на плечо сумку и покинул класс.

Я готов был умереть, провалиться в ад и гореть там вечно.

После этого позорного разговора я промаялся весь вечер. Чувство стыда жгло и разъедало изнутри. Мутило, как после удара под дых. Я без толку блуждал по холодному заснеженному парку, тому самому, где две недели назад увидел Надю в хлопьях падающего снега. Она показалась мне тогда такой нежной, ранимой... С тех пор снег шел каждый день, и весь парк превратился в огромный сугроб. Лишь расчищенные дорожки чернели местами.

Я все размышлял и прокручивал в голове события, связанные с Надей. Почему она все еще учится в этой школе? Неужели нельзя перевестись? Ее отторгают, словно чужеродный орган. А она каждый день возвращается в класс, как на битву. И я со своими объявлением... Гадство!

Ведь, она наверняка надеялась на меня. Во всяком случае, вряд ли ожидала, что я тут же приму условия игры класса. А я повел себя, как полная скотина! И это после того, как она неделю не отходила от моей постели. Ведь именно ее сострадание и непонятно откуда взявшиеся дружеские чувства насытили меня и вернули в сознание. Но в конце концов, разве не о ней я забочусь?

Я очутился на краю дорожки, потоптался немного, оставляя вмятины на снегу. Потом нагнулся, зачерпнул колючего снега и смял его в твердую ледышку. Бросок, в который я вложил все раздражение и злость, заставил снежок улететь куда-то в темноту парковых деревьев, за пределы светового круга, созданного последним фонарем.

В самом деле, ну почему я должен волноваться за нее? Пусть волнуются ее родители. У нее они есть, в отличие от некоторых. А если ей нужен друг, то я меньше всего подхожу для этой роли. Волки с овцами не дружат. Она решила, что все знает обо мне! Удивить хотела, дурёха. Что она может знать, если я и сам-то не до конца знаю? Наверное, думает, что я супермен какой-нибудь, и что весело мне от всего этого.

А знает она, что мне больно каждый раз, когда со мной творится эта чертовщина?

Что я, случается, не могу себя контролировать?

Что меня мучает голод, нестерпимый, изнуряющий...

Что я могу высосать жизненные силы из человека? Опустошить его?! Убить!

Я злобно пнул урну, и та со стоном перевернулась.

Она думает, что несчастна, что одинока. А я бы с радостью поменялся с ней местами, просто чтобы стать нормальным. Чтоб как все стать!

Мне-то где искать ответы на вопросы? Мне кто-нибудь объяснял, что со мной происходит? Почему я такой? У неё, по крайней мере, есть кого спрашивать. Есть родители, учителя. Да она может просто пойти в библиотеку, взять учебник физиологии и разобраться, что у нее внутри, и как это работает. А мне никто не расскажет, как работает мой организм. Про таких, как я, ни в одной серьезной книге не написано.

В прошлом году всем детдомовским делали флюорографию. Врач сказал, что у меня отличные здоровые легкие. То есть ему мои легкие показались вполне нормальными, такими же, как у всех людей. И сердце у меня есть. Во всяком случае, я слышу, как оно бьется. А еще я чувствую, какой оно формы, какого цвета, размера, плотности... И вот это точно не нормально! Ведь не может обычный человек чувствовать цвет своих глаз или форму носа... Он чувствует, что у него есть глаза и нос, но формы и цвета он не чувствует. Я это выяснял. А я, чрет возьми, ощущаю каждый волос на теле! Покажите мне хоть одну книгу, где об этом пишут!

Все, что я читал о существах, питающихся энергией, лишь нелепые страшилки и откровенный бред. Если кому-то хочется называть меня демоном, пожалуйста! Вот только в преисподнюю мне спускаться не доводилось, и с сатаной мы за ручку не здоровались. Копыт и хвоста у меня нет. Младенцев по ночам я не ворую и юных дев во сне не растлеваю. Хотя, если какой-нибудь юной деве приспичит меня растлить, я, пожалуй, не откажусь. Быть хранителем кладов и сокровищ тоже было бы неплохо! Но нет, увы... Сплошные домыслы и суеверия.

А про энергию я вообще молчу! Никто из людей даже приблизительно не представляет, каким я вижу этот мир. То, что для меня абсолютно реально, к чему я могу прикоснуться, почувствовать запах, увидеть цвет, ощутить вкус – для людей просто не существует. Мне иногда кажется, что я сумасшедший, который все придумал, а на самом деле никакой энергии нет. Вот только не придумал я... Иначе эта дура не заметила бы, как я меняюсь. Дотошная такая!

Она человек, вот и пусть ищет помощи у людей. Хватит с меня. Пора возвращаться в Никитский.

Я вышел из парка и быстрым шагом направился по уже знакомому проспекту. Навстречу попалась лишь пара прохожих. Ранний мороз всех разогнал по домам.

Пустынные улицы настораживали.

Вдруг что-то мелькнуло в зеркальной витрине. Я остановился и огляделся. Никого. Бродячие собаки, и те попрятались. Я ругнулся и пошел дальше, ускорив шаг.

Улицы Зауральска уныло смотрели на меня темными окнами домов. Антураж прямо для депрессивного клипа. Я уже начал представлять мрачного вокалиста в косухе, как краем глаза опять заметил какое-то движение.

Я остановился и пару минут разглядывал модельные туфли, зимние сапоги и резиновые шлепанцы, отражающиеся в зеркалах. Я изучил витрину вдоль и поперек, но так и не увидел ничего подозрительного.

Я собрался продолжить путь, как вдруг совершенно ясно увидел в одном из зеркал Надю. Секунду она презрительно смотрела на меня, а потом растворилась в воздухе.

Дико озираясь по сторонам, я ничего не мог понять – Нади нигде не было. Как она сумела так быстро убежать? Улица прямая – дома один за другим в ряд, тротуар и сразу проезжая часть – здесь негде спрятаться. Нет ни кустов, ни деревьев, ларьки – и те далеко. До ближайшей подворотни метров пятьдесят, не меньше. И потом, она не убегала, она просто растворилась...

В следующую секунду я уже сам себе не верил. Должно быть, у меня галлюцинации. До чего доводят глупые мысли о всяких девчонках! Стало не по себе и я быстро зашагал вперед, не глядя больше по сторонам. Детский дом был совсем близко. Вот оно – обледенелое крыльцо, а за ним светлый холл, и Юрий Михайлович поливает свою герань, беседуя о чем-то с поварихой Верочкой.

Глава 13

Нади не было в школе вторую неделю. Сначала никто не заметил, но потом учителя стали интересоваться, куда же пропала тихая девочка, сидевшая за второй партой в среднем ряду. Ученики не знали, и тогда классный руководитель позвонила домой Ступаковым.

– Ребята, новость печальная, – объявили на уроке. – Надя Ступакова серьезно больна. Ее родители были немногословны. Мы знаем лишь, что в ближайшее время, а возможно, и в ближайшие несколько месяцев Надя в школе не появится. Девочка в коме.

Класс молчал.

– А можно ее навестить? – будто со стороны услышал я свой голос.

– Э... Я даже не знаю, будет ли в этом какой-то смысл... А впрочем... Почему бы и нет. Тимофей, подойди ко мне в учительскую. Я дам тебе номер телефона родителей Нади.

На перемене я долго топтался возле двери в учительскую. Может, ну его? Мало ли, вырвалось... Все и забыли уже. Но чувство вины опять больно кольнуло изнутри. Наконец, я решился, постучал и вошел в учительский кабинет.

...

Сидя на потрепанном диване в гостиной Никитского, я крутил в руке клочок бумаги. Шесть цифр на обрывке листка в клеточку не давали покоя. Звонить не хотелось, но ведь завтра в школе обязательно спросят. В конце концов, просто поинтересуюсь, как Надя себя чувствует, и положу трубку. Больше не откладывая, я встал и направился к вахте.

– Баб Кать, я позвоню?

– Кому это ты названивать собираешься? – недовольно осведомилась старая вахтерша.

– Одноклассница заболела.

– Знаем мы ваших одноклассниц... Звони, только недолго.

Набрать номер получилось только с третьей попытки. В трубке послышались долгие гудки. Сердце бешено колотилось.

– Да, слушаю.

Я молчал, позабыв все слова.

– Алло?! – в женском голосе слышалось раздражение.

– Э...это Тимофей. Я из школы... я друг Нади.

– Что за друг?

– Мы учимся в одном классе.

– Друг из класса? – недоверчиво спросил голос. – Ну и что же тебе, друг из класса?

– Я хотел спросить, как там Надя?

– Надя в больнице.

Я чувствовал, что нужно спросить еще хоть о чем-нибудь.

– Я бы хотел ее навестить, если можно... – Нет, нет, нет! Откажи мне, пожалуйста...

– Можно, – ответила женщина после короткой паузы, – но боюсь, развлечь ее своим визитом ты не сможешь.

– Да, я знаю. И все же, я бы хотел приехать. – Боже, что я несу?

– Тимофей, так, кажется, тебя зовут? Я вспоминаю теперь, что Надя как-то говорила о тебе. Она навещала тебя, когда ты болел. Так?

– Да. Я тоже тогда не мог ни с кем разговаривать.

– Что ж, приходи завтра в первой половине дня.

Женщина дала адрес и повесила трубку. Я уставился на телефон, не веря, что сам решился на это.

И зачем я в это ввязался?..

...

Утром в столовой я попросил у поварихи яблоко. Не хотел идти к Наде с пустыми руками. Наверное, это глупо – нести яблоки лежащему в коме, но ничего другого я придумать не смог.

Добирался на трамвае. Субботним утром в вагонах было непривычно пусто. Давка и сутолока рабочих дней остались позади, и заиндевелые вагоны медленно тянулись по рельсам, надолго задумываясь на перекрестках, словно и у них сегодня был выходной, и можно просто прогуляться по заснеженному городу, захватив с собой пару попутчиков от скуки. Снег валил так густо, что за окнами ни зги не было видно. Наде наверняка понравилась бы такая погода.

– Областная Клиническая, на выход! – прокричала кондуктор.

Я спрыгнул с подножки и тут же увидел высокое здание больницы из белого кирпича. Пересек парковку, потоптался на крыльце, сбивая налипший снег с обуви. Я волновался, как перед контрольной, и каждое промедление только усиливало щемящую тоску в груди. В конце концов я взялся за ручки дверей. Пора покончить с этим.

В больнице уныло пахло хлоркой. Старушка гардеробщица приняла мои вещи, выдала огромный потрепанный халат, и я, не найдя лифта, поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Подойдя к палате номер восемь, я заглянул в дверное окно. Там темноволосая женщина сидела на краю кровати. Она все поправляла что-то: то подушку, то одеяло. Вдруг меня тронули за плечо.

Передо мной стоял высокий широкоплечий мужчина со светлыми волосами и большими серыми глазами, прямо как у Нади. Он бережно держал в руках длинный прямоугольный предмет в оберточной бумаге. Предмет пару раз пытался выскользнуть из его рук, и мужчина каждый раз возвращал его на место.

– А ну-ка, помоги, – сказал он, указывая взглядом на дверь палаты.

Я открыл дверь. Мужчина втиснулся в проход, раскачиваясь и по-медвежьи переступая с ноги на ногу. Он был так напряжен, стараясь не уронить свою ношу, что я поспешил пропустить его вперед и шмыгнул в палату следом.

– Настя, – обратился он к женщине на кровати. Та обернулась. Она была очень миловидной, с тонкими и выразительными чертами лица. Ее карие глаза покраснели и слезились, черная прядь волос падала на висок.

– Вот, смотри, притащил! Не хотели пускать в отделение, представляешь? Сказал, что это в приемную главврача, – он прислонил сверток к стене и подпер для надежности стулом.

Подойдя к кровати, он тихо спросил:

– Ну как вы?

– Без изменений, – отозвалась женщина бесцветным голосом.

– Совсем никаких реакций?

– Никаких.

– Настя, хочешь, я разверну его прямо сейчас? – мужчина присел на корточки и взял женщину за руку. – Можем поставить его здесь, рядом с ней. Кто знает, может, вернется...

– Не сейчас, Стас. Позже. Кто это с тобой? – меня наконец заметили.

Неловко быть свидетелем чужих разговоров.

– Да вот, парнишка какой-то, – отозвался мужчина.

– Ты, наверное, Тимофей, – вспомнила женщина. – Друг из школы?

– Интересно, – мужчина поднялся и посмотрел на меня. – Значит, друг из школы?

– Э...да, Тим... ну, то есть друг. Здравствуйте.

Женщина встала, подошла ко мне, и с вымученной улыбкой сказала:

– Здравствуй, Тимофей. Очень мило, что ты решил навестить Надю. Хочешь подойти поближе?

– М... Можно, – сказал я неуверенно.

– Не бойся. Она просто спит, – женщина приобняла меня за плечи и подвела к кровати.

Надя совсем не выглядела больной. Она лежала с закрытыми глазами и действительно могла показаться спящей, если бы не капельница рядом с кроватью. Прозрачная жидкость медленно сочилась из пластикового мешочка и стекала по длинной трубке к ее руке. Надина мама поймала мой взгляд.

– Это просто питание. Надя сейчас не может кушать сама.

– Кстати о еде, Настя. Думаю, тебе пора пойти пообедать. А я подежурю здесь с Тимофеем вместо тебя.

– Хорошо. Можно тебя на пару слов?

Они вышли в коридор, оставив меня наедине с Надей. Я почувствовал себя очень неуютно. Как же она провела у моей постели целую неделю? А я даже ехать не хотел. Сволочь!

Я вытащил из кармана яблоко и положил его на тумбочку у изголовья. В школе я избегал смотреть на Надю, теперь можно не таиться.

Сейчас, лёжа на больничной койке, она выглядит даже лучше, чем я ее помню. В классе она была абсолютным воплощением неловкости и угловатости, всегда напряжена, словно внутри у нее сжалась пружина. Теперь же лицо спокойное и расслабленное, черты мягкие и нежные. Волосы разметаны по подушке. Я помню их неизменно собранными в жидкий неряшливый хвостик на затылке. На самом деле, они совсем не жидкие, просто очень тонкие, как нити шелка. А губы розовые, слегка прозрачные. Верхняя губа чуть больше нижней. Я вспомнил, как она, обращаясь к кому-то, часто поджимала и покусывала губы, и ее лицо становилось по-детски забавным. Но никто этого, кажется, не замечал.

В коридоре послышались приглушенные рыдания, и я вдруг осознал, что сжимаю Надину руку. Я тут же отпустил ее. Она безвольно скользнула и улеглась на белую простынь.

– Боже! Я во всем виновата, только я! Но почему она унаследовала это проклятье!

– Не переживай о том, чего нельзя изменить. Сегодня мы поставим в палате зеркало, может быть, она скоро вернется.

– Ну, как она вернется, Стас?! Ты подумай, она ведь даже не знает, что произошло! Надо было давно ей все рассказать. Я все ждала момента, вот и дождалась...

– Ну, не надо, успокойся. Все будет хорошо, не надо. Мы вытащим ее оттуда. Я обещаю.

– Как ты можешь обещать?

– Я верю.

– Ах, он верит, посмотрите на него.

– Послушай, тебе надо поесть и успокоиться. Давай, иди уже. Мы должны верить. Она вернется.

Разговор прервался, и через пару секунд дверь в палату открылась, впуская Надиного папу.

– Ну что, Тимофей, ты тут заскучал? Да, я не представился еще. Можешь звать меня Стасом.

Он протянул мне свою большую руку.

Глава 14

С того первого визита я стал навещать Надю каждую субботу, а иногда и в будний день вечером заезжал.

Сменял ненадолго ее печальных родителей, давая им возможность немного развеяться или сходить на обед. Только они покидали палату, я садился возле кровати, брал Надю за руку и заводил свой долгий монолог, неизменно начиная школьными новостями и заканчивая просто мыслями вслух.

– В школе все, как заполошные, готовятся к Новому году, как будто это невесть какое событие. Вчера ёлку поставили в актовом зале. Девчонки ходили наряжать, говорят, красивая. Как я не отбрыкивался, и меня захороводили. Выдвинули на роль Волка в спектакле для первоклашек. Говорят, я фактурный... Ты слово такое слышала? Откопали ведь где-то. Я сначала отпирался, а потом подумал, почему бы и нет. Тем более, что нас с трудов на репетиции отпускают. Как такую халяву пропустить можно? Мы там в основном ржем и подкалываем Веронику Степановну. А она корчит из себя Шекспира, не меньше. Написала в этом году две пьесы для школьных новогодних постановок. Ходит серьезная, всеми командует, и так смешно сердится, что мы всем классом угораем. Потом, правда, и сама смеется. Забавная она. Жаль, что уроки у нас не ведет. Там, наверное, весело. Знаешь, а сегодня снег прямо стеной. На остановку вышел, больницы почти не видно. Только ближайший угол здания и часть парковки виднеется. В парке сугробы скоро мне по пояс будут. На днях хотел пройтись по той аллее, помнишь, там, где фонари в ряд. И не смог, представляешь? Дорожки не всегда расчищают. Сашка все по Вике сохнет. Каждый день мне о ней трындит. Вчера опять ее до дома провожал. Это он так называет. На самом деле, просто крадется за ней издалека, подойти боится. А та делает вид, что не замечает. Вообще не понимаю, что он в ней нашел. Сашка ведь интересный парень, глубокий, начитанный, и добрый, каких мало. Жаль его... А она симпатичная, конечно, даже очень. Но ведь пустышка совсем. Я видел ее как-то на улице с Митькой кудрявым. Идут, за ручки держатся, хихикают. Ммм... думаю, как это я пропустил. Пошел за ними, подкрался поближе, и ничего, полный ноль, представляешь? Вот зачем, спрашивается? И во мне только аппетит разбудили. Пришлось потом болтаться по морозу три часа, пока не нашел другую парочку. Подостудил их. Они поругались и разбежались. Но, думаю, опять сойдутся. Я ведь так, немножко только, – я выпустил Надину руку и поправил ей подушку. – Не знаешь, зачем твой отец сюда это зеркало притащил? Здоровое такое. Врачи на него косо смотрят, просят убрать. Но твои даже слышать не хотят. Странные они у тебя. Да и ты тоже, если честно, – я улыбнулся спящей Наде. – Мне скоро уходить. По математике опять задали столько, что не сделать за раз. Вот дождусь твоих и пойду. Хочу только спросить у них разрешения для Юрия Михайловича навестить тебя. Он все время о тебе спрашивает. В следующий раз придется взять его с собой. Иначе не отстанет.

Я крепко сжал Надину ладонь.

– Вот еще что хотел сказать... Ты, конечно, не услышишь, но... Я должен извиниться за все, что наговорил тебе тогда... Я вел себя, как полный урод, но если бы ты знала... То поняла бы, что у меня нет другого выхода. Я ничего не могу изменить в своей природе. Поэтому... В общем, просто прости...

В коридоре послышались шаги, и через несколько секунд в палату вошли Надины родители. Я засобирался уходить.

– Торопишься? – спросила Настя.

– Да, уроков много задают.

– Спасибо, что разговариваешь с ней. Это полезно. Может быть, она услышит и вернется... Иногда люди в коме могут слышать, о чем с ними говорят.

– Может быть, – осторожно отозвался я.

Я попрощался с родителями Нади и направился к выходу. Гардеробщица, тяжело передвигая отёчными ногами, подала мне куртку. Выудив из рукава шапку, варежки и шарф, я оделся и, кинув взгляд в зеркало напротив, шагнул к выходу. И резко остановился.

Дыхание перехватило, а по коже пробежал холодок. Я медленно выдохнул и так же медленно вернулся к зеркалу.

На меня недоуменно таращился мальчишка в потрепанном пуховике.

Но я готов поклясться, что мгновение назад в зеркальном отражении на меня смотрели до боли знакомые глаза.

– Потерял что-то, внýчек? – заботливо осведомилась гардеробщица.

– Да не... – я развернулся и оглядел гардеробную. – Кажется, все на месте.

Я попятился к выходу, не отводя от зеркала глаз.

Как дурак, спиной вперед, я покинул больницу.

Меня ужасно смутило это происшествие. Неужели галлюцинации? В последнее время я часто ловил себя на мысли, что ощущаю рядом чьё-то присутствие. Будь то школьная столовая, актовый зал, или общий холл в Никитском, мне казалось, что на меня кто-то смотрит нагло и беззастенчиво, будучи уверенным, что я его не вижу.

Теперь я шел к трамвайной остановке, все время оглядываясь в поисках тайного преследователя.

Вечерело. Небо тускнело с каждой минутой. Снег продолжал падать, но уже не так густо, как днем. Под козырьком трамвайной остановки не было ни души. Стоило мне прислониться к рекламному щиту, как из-за поворота послышался звон рельсов, а через несколько мгновений показался трамвай, весь окутанный мягким желтым светом, льющимся из окон. Он лениво полз к остановке, пошатываясь, словно навеселе. Зашуршали тормоза, и трамвай остановился. Хрипло заскрежетали промерзшие двери, приглашая внутрь. Я запрыгнул на ступеньки, и трамвай, крякнув створками, пополз дальше по маршруту.

Я прошел вперед и сел на сиденье за водителем. Несколько случайных попутчиков молча смотрели в окно.

Мой взгляд прошелся по приборной панели, задержался на лобовом стекле и уперся в круглое зеркало заднего вида. Там отражалась кривая реальность в мутных изгибах фигур.

Я стал лениво разглядывать пассажиров.

Старый дедок в аккуратном черном пальто и квадратной меховой шапке.

Впереди него женщина с большой авоськой на коленях.

Трамвай притормозил и впустил новых пассажиров. Парень лет двадцати в толстом круглом пуховике прислонился у окна. Молодая женщина в пушистой шапке прошла назад и села в конце вагона.

В заднюю дверь тоже вошел кто-то в светлом и теперь продвигался в начало трамвая. В следующую секунду я увидел девочку, одетую совершенно по-летнему. На ней было простое белое платье в мелкий разноцветный горошек, а на ногах мягкие домашние туфли. Она пересекла салон и села на сиденье позади меня. По коже пробежали мурашки.

С губ сорвался нyемой вопрос: "Надя, что ты тут делаешь?!"

Я быстро оглянулся, но сзади никого не было, кроме моих безучастных попутчиков. Закружилась голова.

Я вновь уставился в зеркало. Надя была на месте. Она сидела у меня за спиной и насмешливо улыбалась.

Я оглянулся, кажется, раз десять подряд, но наваждение не пропадало. Она была все там же, молчала и улыбалась.

Меня тряхнуло – трамвай остановился. Не обращая внимания на мое смятение, Надя неторопливо встала и вышла из вагона в зимний город.

Я тут же вскочил, чтобы побежать за ней, но это оказалось невозможным. Надя существовала исключительно в зеркальном отражении или, может быть, в моем воображении?

Как куль, я повалился на сидение. Стало вдруг очень жарко, и я сорвал шапку. Теребя ее в руках, я опять вскочил и, шатаясь, зашагал назад по проходу. Некоторые пассажиры уже начали косо поглядывать в мою сторону.

Надо взять себя в руки. Но как же так! Я ее видел! Видел!

Что это значит? Я опять вижу то, чего не видят другие? Может быть, это какая-то новая способность? Может быть, теперь я начну видеть повсюду души умерших людей? Но она не умерла, она только в коме. Как она оказалась в зеркале? Я вижу ее повсюду...

Не помню, как я добрался до Никитского.

Отшатнувшись от огромного зеркала в холле, я поспешил в свою комнату.