Текст книги "Дочь реки (СИ)"
Автор книги: Елена Счастная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Суетно оказалось внутри. И челядь как-то все часто по двору пробегала. И голоса доносились встревоженные с другой стороны терема, что не видна была от главных ворот. Кто ж громко так кричал: никак снова сотник Деньша буйствует. Похоже, услышал уж о возвращении Твердяты, который привел назад едва не разбитый отряд, что ему вверили. Десятник, заслышав его, понурился больно: с сотником как свяжешься, потом еще день в ушах звенит.
А там на крыльцо и княгиня Ведара сама выплыла. Плотно обхватывала ее голову хитро намотанный убрус – складочка к складочке, и рясны наборные серебряные с колтами на концах свисали едва не до самых плеч, делая лицо княгини еще строже, а зеленоватые глаза – холоднее. Она обвела взглядом всех, кто вошел на двор и выхватила Беляну, которая и сжалась совсем. Строга была матушка княжны. И как ни мало в последние годы за дочерью следила, всецело обратившись после смерти третьего ребенка к мудрости Макоши, а все равно справлялась порой о ее жизни. И отчитывала, коли казалось ей, что Беляна что-то не так по ее разумению делает.
Но чаще всего княжна матери и не видела почти. Все время у княгини жречество отнимало. То ткать рушники к обрядам, то требы приносить строго в те дни, что нужно. Макоши дней в году много и мудрость ее вечно постигать можно. Только порой Гроза задумывалась: зачем мудрость эта той, кто о детях своих позабыла едва не совсем? Пусть и выросли они давно. Что Беляна, что старший брат ее Обеслав – воин сильный и достойный наследник Владивоя. Зачем набирать знания, обращаться к Богам, коли не желаешь разумение свое после детям передать? Обратить на них свое тепло, преумноженное любовью Матери Сырой Земли? Особенно на дочь, которая тоже рано или поздно станет женой и матерью.
А вслед за женой вышел и князь, на ходу укрывая плечи корзном, подбитым куньим мехом. Между бровей его уже темнела сердитая складка, а взгляд, словно зимний колодец стылый, бил каждого, на ком останавливался – но пока равно на всех, не выделяя даже Рарога и его людей. Владыка кивнул на все почтительные приветствия, что посыпались на него со всех сторон. Остановился перед прибывшими, спустившись с крыльца, не пожелав встать рядом с женой.
– Здравы будьте, – голос его упал на головы тяжелой стальной дланью. – Чего угодно ждал, а такого – нет.
И тогда-то наконец его взор остановился на Рароге. Владивой вскинул брови, отчего пепел его глаз стал чуть светлее, а старшой легонько покивал, чему-то усмехаясь. И не было на его лице почтения и опаски – только вызов один.
– Вот как, – хмыкнул Владивой. – Бывает же такое…
И как будто узнали они друг друга, но это все, о чем можно было догадаться. Внимание князя теперь обратилось к десятнику, с которого весь спрос. А Гроза, вдоволь напитавшись всеми чертами лица Владивоя – резко вычерченными даже в мягком свете вечерней зари, невольно посмотрела на княгиню. Ведара так и стояла за его спиной, возвышаясь над ним, словно Морана сама. Правду сказать, ее старшая жена князя напоминала сейчас больше, чем Макошь.
– Что стряслось, Твердята? – сразу бросил Владивой десятнику, который смело вышел вперед, готовый рассказывать обо всем, о чем его пожелают спросить. – Почему моя дочь здесь, а не садится на лодью в Росиче?
– Так русины на нас напали, княже, – развел дружинник руками. – Трое кметей погибло. Беляна, от, ногу подвернула сильно. Надо бы лекарю…
Владивой бросил взгляд на телегу, которая только-только за пришедшими в ворота въехала: тоже из детница успели отправить. Там, прикрытые большим покрывалом, лежали мертвые гриди. Затем посмотрел на Драгицу, которая стояла чуть в стороне, поддерживая Беляну под локоть. Наставница и вдохнуть забыла. Не слыл Владивой несправедливо лютым правителем. Но, коли его задеть, поплатиться можно было кепко – а Драгица, видно, чуяла за собой недогляд.
– Чего стоите? – рявкнул князь негромко, но так, что наставница едва на месте не подпрыгнула. – Идите уже к Шороху. Он как раз нынче тут. Не ушел еще.
И замолчал, осекшись. Глаза его совсем хмарью заволокло, холодной, дождливой. Гроза часто встречала такую во взоре Владивоя в последние луны. Видно, снова меньшица его, Сения, захворала. Уж до чего, говорили, была справная девица, как в терем приехала из отчего дома. А как первого же ребенка скинула, так и стала хворать по нескольку раз в год. Наследника еще ни одного князю не принесла – и оттого сама печалилась сильно.
Драгица спешно повела прихрамывающую Беляну в сторону женского терема, по дороге успев шепнуть пробегающей поблизости чепядинке, чтобы лекаря кликнула. Гроза сделала было шаг вслед за женщинами, но Владивой едва заметно ладонь приподнял, безмолвно приказывая остаться. И внутри словно оборвалось что-то. Затомилось тягуче, словно жилы все на ворот какой наматываться начали. Лучше бы дал уйти. Зачем держит?
– Кметей сегодня же надо отвезти к родичам, – вновь заговорил Владивой. – Чтобы погребли их на положенных им угорьях. Иди, Твердята. Тебя еще там Деньша поджидает. Злился уже больно, так что доброй встречи не жди.
Десятник покивал понимающе и махнул остальным кметям, веля следовать за ним и забирать с собой скорбную телегу. Тела кметей увезли. И незаметно так стало во дворе почти пусто. Только остались Рарог со своими ватажниками и Гроза. Да стояла еще Ведара на крыльце, словно застыла ледяной глыбой – ни слова пока не сказала. И взгляда с Грозы почти и не сводила.
– Стало быть, вас я должен благодарить за то, что вы дочери моей и людям моим в недобрый час помогли? И до дома доставили так скоро… – обратился к гостям Владивой.
Рарог покосился на Грозу, расплываясь в сдержанной улыбке: словно ее была в том заслуга. А она и хотела бы отмахнуться от его взгляда: неровен час Владивой что не то подумает – да предпочла просто не смотреть на старшого в ответ.
– Мы, княже, – ответил тот, чуть выждав. – Не смогли мимо пройти, в кустах отсидеться, пока русь твой отряд крошила.
Князь заложил руки за спину, чуть приподнимая подбородок и глядя на Рарога свысока и с той особой снисходительностью, от которой даже бывалые воины и самые хитрые купцы робели. Грозу он тоже одаривал подобной, но все же другой. Словно сказать хотел взглядом одним, что она глупая девчонка. И что он знает лучше, как ее жизнь устроить.
– Я не буду сейчас выспрашивать, кто вы такие. И что такой большой ватагой на реке делали, – он только дернул уголком губ, выказывая несказанное расположение. – И приглашаю всех твоих людей… погостить в детинце до Дажьбожьего дня. Отпраздновать, на пиру княжеском побывать. И такова будет моя благодарность за то, что вы сделали.
Рарог коротким жестом провел по чуть встрепанной бороде. Качнул головой, словно принимал справедливость предложения Владивоя.
– Думается мне, что благодарность твоя, князь, в другом.
– Возможно.
– Слыхал я еще, что гостеприимством твоим пренебрегать нельзя… – продолжил тянуть время Рарог.
– Верно, – снова кивнул князь. – И терпение мое испытывать тоже не всякий решится.
Старшой вскинул вверх раскрытые ладони, показывая, что вмиг понял его намек. Обернулся к своим ватажникам, которые позади стояли так неподвижно, словно окаменели, только глаза их перебегали от одного лица к другому.
– Что ж, ребята, погостим в кроме самом. Когда еще такое будет? – рассмеялся Рарог тихо.
Те неуверенно загомонили, понимая, конечно, что их спросили только для вида, закивали, выдыхая облегченно. Но настороженность не сразу покинула их. Они и с места не сдвинулись, пока Рарог не сделал первый шаг ближе к Владивою.
– Тогда я отправлю за остальными кметей, – завершил тот разговор. Махнул ближнему стражнику из тех, что внимательно наблюдали со стороны, издалека. – А вас проводят до дружинных изб. Как раз недавно новую поставили: всем места хватит.
Гридь подошел и, выслушав негромкий приказ, повел гостей за собой. Рарог, уходя, обернулся на Грозу и подмигнул ей, словно все, что случилось, было только его задумкой. И она поняла, что все больше запутывается в этом мужчине. Не может угадать, когда он серьезен, а когда только шутит и ерничает. И эта мысль заставила ее смотреть ему в спину чуть дольше, чем надобно.
– Здравствуй, Гроза, – тихо сказал князь, и она повернулась к нему, осознав вдруг, что осталась перед ним одна.
И так голос его прозвучал, растеряв весь гнев и твердость, что дыхание вмиг сбилось и в горле будто вишня гладкая застряла. Казалось, еще усилие – и растечется соком сладким, пьяным по языку. Или, может, наоборот, только удушит
– так глупо, но неизбежно. Каждый миг рядом с Владивоем был похож на прыжок у края пропасти с закрытыми глазами.
– Здрав будь, княже, – она поклонилась нарочито почтительно, хоть и приветствовала его уже.
Владивой поморщился и вдруг по волосам своим темным, блестящим провел резким жестом. Качнулся было шаг к ней сделать, да передумал. Гроза посмотрела на княгиню поверх его плеча. Та подбородок вскинула. Ничем она невольную воспитанницу никогда не давила. Но порой следила вот так, как сейчас – внимательно. Словно проступка какого ждала. И оттого – рядом с князем да еще и под ее взором – Гроза словно под ледяным дождем себя чувствовала. Аж кожа немела.
– Я пойду, княже? – вновь взглянула она на правителя, который, стоя спиной к жене, снова и снова рассматривал ее всю с головы до ног: и лицо чуть обветренное
– задерживаясь на растресканных губах – и руки, сомкнутые перед собой, и даже носки черевик, что виднелись из-под подола, слегка испачканные в грязи. И грудь его помалу вздымалась все чаще.
– Иди, – он сглотнул. – Отдыхай с дороги.
Дыхание в груди застыло остро ограненным хрусталем, как он не удержался, поднял руку и заправил ей под платок волнистую прядь. Слегка провел большим пальцем по скуле – и руку отдернул. Повернулся и пошел к терему. На жену и не взглянул даже. Мало о чем они теперь говорить могли: так он рассказывал порой. И жизнь друг друга их мало интересовала. И, верно, поэтому лицо княгини и не изменилось совсем. Лишь холод тот, которым она все Грозу кутала, стал как будто сильнее. Но Ведара и ей ничего не сказала – повернулась плавно и скрылась в доме вслед за мужем.
Гроза добралась до своей горницы, едва ноги волоча. Уж притащили ее ларь с вещами отроки. Чепядинка Меленька, девица бледная, словно осенняя былинка, была внутри и вздрогнула, как она хлопнула дверью, не успев поймать под сквозняком.
Гроза на ходу стащила с головы платок и бросила на лавку. Продралась пальцами сквозь густоту собственных волос к коже головы и провела по ней, мечтая косу распустить. Нелегкие выдались дни. И все, о чем думала она, на что надеялась, вдруг снова метнулось в мутную даль ожидания. Теперь снова за Беляной увязываться, как та в дорогу соберется. Ехать к отцу, а там оказию искать, чтобы улизнуть и добраться-таки до заветного места на берегу Волани и с матерью, может, встретиться. Вилы, говорят, к месту одному крепче всего привязаны. Да как бы дозваться?
– Чего ждешь, Меленя? – повернулась она к чепядинке, которая, видно, принесла кувшин горячей сыти с малиной, но уходить не поторопилась.
– Княже просил передать, что видеть тебя желает, – почти шепотом проговорила девица. – Сказал проводить.
Гроза отвернулась, скрывая вздох. Выпила горячего медового отвара, раздумывая, идти или, может, придумать отговорку какую. Ей и встречи во дворе оказалось достаточно, чтобы душа вся изнанкой вывернулась.
– Передай Владивою Гневановичу, что я уже спать ложусь, – все же велела Гроза чепядинке. – Думаю, нет сейчас таких разговоров, чтобы до утра не подождали.
Меленька и глаза округлила, сжав в кулаке подол: чтобы кто-то да веление князя не стал выполнять! Но Гроза не находила сейчас в себе сил снова видеть Владивоя, в глазах его, словно во льду, застывать, не в силах пошевелиться по собственной воле.
К тому же, коли хочет Владивой без лишних глаз поговорить, значит, разговор тот не будет приятным: а на ночь глядя беседы такие вести – хуже не придумаешь. Меленька постояла еще немного, как будто ожидая, что Гроза все ж передумает, но та махнула рукой, отсылая ее. Девица вышла, понурив голову: сейчас ей в первую очередь достаться может, если Владивой решит осерчать на отказ Грозы прийти.
Она отодвинула сильнее приоткрытый волок окна, в другой руке сжимая теплую глиняную кружку. И хорошо, кажется, вернуться в терем, который был ей домом уж несколько зим, и все же гложет изнутри, как будто предчувствие какое нехорошее. Тихо накрапывал внезапный неспешный дождь. Во дворе еще стоял взбудораженный шум голосов, никак не смолкая. Видно, знакомились гриди с ватажниками, которые невольно стали гостями в детинце. Да от милости княжеской так просто не откажешься. И отчего-то прислушалась Гроза, пытаясь различить в гомоне смутном один голос: который, раз услышав, всегда отделишь от других – теперь она знала это точно. Сильный, взрезающий и дождя пелену, и плотный туман, и завывание ветра. Но так не разобрала среди других.
Слегка переведя дух, Гроза и впрямь решила спать улечься: предыдущая ночь уж больно беспокойная выдалась, да и день заставил и помокнуть, и встряхнуться от навалившихся опасностей. Она умылась и переоделась в сорочку на сон. Расплела уже косу, с блаженством распутывая пряди, давая отдых голове. И только за гребень взялась, как услышала шаги за дверью: слишком громкие для челядинки, которая порой и вовсе почти бесшумно ходила. Кому понадобилось там шастать? Не к Беляне же пришли. Час уж подступал ночной: стемнело за окном, совсем погас закат над стеной детинца и только бледное небо растянутым платком еще едва светилось в раме открытого окна. Тянуло из него сырой прохладой.
Гроза только к двери повернулась, чтобы увидеть, как после короткого – лишь для вида – стука внутрь вошел Владивой. Она едва гребень не выронила: пальцы тряпочными вмиг стали. Не взяла князя опаска в женский терем идти: тут ведь и челядь встретить можно, и на кого другого наскочить. Ведь мало кто еще спит. Да и Белянина горница совсем рядом. Владивой, одетый в одну рубаху, усеянную темными пятнышками от дождя, и штаны – без какого-то плаща, как будто торопливо через двор пробежал, молча подошел и забрал гребень из рук Грозы. Встал за спиной и провел по волосам медленным осторожным движением, бережно разбирая непослушные пряди. Разбежались мурашки по коже, и голову словно качнуло, повело.
– Как скучал по тебе страшно, Гроза, – тихо проговорил князь, склоняясь к ее виску.
Снова взмах руки – сверху вниз. И знала она, что видит он сейчас, как быстро, тревожно вздымается ее грудь, как все более ярким румянцем наливаются щеки. Он все видел, все знал. Гроза попыталась забрать у него гребень, но он не дал. Сжал пальцами плечо возле шеи, удерживая, когда она к нему повернулась – зря. Потому что пришлось голову задрать, чтобы посмотреть в его глаза – и так она становилась перед князем еще меньше и беспомощней.
– Я не скучала, – соврала.
Потому что вспоминала его, окаянного, каждый проклятый день. То боялась, что передумает, нагонит и вернет в детинец. То хотела, чтобы он это сделал. И оттого чувствовала себя порой безумной.
– Печально это слышать, но что ж, – усмехнулся князь.
Как будто ее мысли о том совсем его не интересовали: достаточно, что он горел и хотел в очередной раз втянуть Грозу в свой пожар.
– Ты отдыхать мне разрешил, князь, – она шагнула назад, выскальзывая из-под руки Владивоя. – И я хотела бы лечь спать пораньше. Беляна, верно, уж седьмой сон видит. Нелегкая у нас дорога вышла.
– Ляжешь, – хрипло согласился тот. И добавил, чуть помолчав: – Давно Рарога знаешь?
А она и отпрянула еще дальше, не разумев сразу странного вопроса.
– Как помогли они нам от русинов отбиться, так и узнала. Разве что раньше еще о нем слышала… Да кто не слышал.
– Тати народ ненадежный, – Владивой приблизился немного, как будто невзначай, пальцем водя по зубцам гребня, разглядывая узоры на нем. А после вдруг за пояс его себе сунул. – И небольшая радость мне в том, что пришлось в детинце их принять, Так что, если они обидели тебя или Беляну чем, ты лучше сразу скажи.
– Не обидели ничем. До Волоцка довезли, ни словом не попрекнули. И даже награды не хотели никакой, – тут Гроза и осеклась, вспомнив, что как раз награду– то с нее Рарог и попросил. Даже взять попытался. Да все как-то шуткой обернулось.
– Тебе ли не лучше того Рарога знать, княже. Вы с ним знакомы, как оказалось.
– Глазастая ты, Гроза, – князь улыбнулся чуть устало. – Мало что от тебя схоронить можно. Да, знавал его. Пришлось однажды, но, к счастью, недолго. Потому, коли он обидеть тебя хотел…
– Почему ты так решил, княже? – Гроза нахмурилась, но только тем вовсе правителя не испугала, конечно.
Не боялся Владивой ее угроз. Не останавливался перед попытками прогнать: не в его нраве, и не по возрасту. Князь уж давно привык свое брать и не ведать отказа. Он остановился близко, так что почувствовать можно было, как от его тела теплом пышет.
– Потому что видел, как он на тебя зыркал, – его голос скатился в угрожающую глубину.
– Показалось тебе…
– Да ну?
Владивой улыбнулся недобро, скользя взглядом по лицу Грозы. От глаз к губам и назад. Он ловил каждое изменение на нем, отражение каждого немыслимого чувства, что метались в груди, разлетаясь в стороны горячими осколками от каждого удара сердца. И гривна на шее, которую Гроза еще снять не успела, словно теснее стала, сдавила, впилась гранями в кожу. Она снова сделала шаг назад. Но быстрым движением руки князь поймал ее пальцами за подбородок.
– Не хочешь ведь бежать, Гроза, – выдохнул, дернув ее к себе. – А все пытаешься.
Он накрыл ее губы своими, сдавливая щеки, заставляя раскрыться навстречу. Вжался неистово, сминая, толкаясь вглубь языком. Другой рукой провел тесно по бедру вверх, прижал ладонь к спине, комкая рубаху, оттягивая вниз, словно содрать хотел вот так – одним рывком. Врезался ворот в шею. Гроза вскрикнула глухо, хватаясь за него, пытаясь ослабить завязку. Какова бы ни была ее невольная власть над мужчинами, а против этого она ничего сделать не могла. Неведомым образом он был сильнее нее. Сильнее любых чар, что достались от матери да не вошли еще в полную мощь.
Прошлась ладонь горячая вверх по животу, надавливая через ткань рубахи, уже чуть влажной от выступившей испарины. Князь смял грудь Грозы, продолжая терзать ее губы, а она толкала его от себя, вцепившись в ворот рубахи так, что тот трещал, грозясь порваться. И задыхалась, задыхалась в волне обжигающей, что растекалась по телу – вниз, скручиваясь раскаленной спиралью внизу живота, заполняя томлением таким тягучим, невыносимым, что хотелось бедра сомкнуть сильнее, чтобы не пустить дальше.
– Уходи, княже, – пробормотала она, едва сумев откинуть голову, чтобы вдохнуть.
Чуть прикусила горящую от поцелуя губу, глядя в раскаленное серебро глаз Владивоя. Оно поглощало, впитывалось в кожу, заставляя жадно глотать воздух, что врывался в горло, опаляя его.
– Не уйду. Не сейчас.
Владивой подхватил ее одной рукой, поднял над полом и через миг опрокинул на ложе. Навалился сверху, задирая рубаху – все нетерпеливее, резче. Оглаживая бедро и коленом раздвигая ноги Грозы. И она уже не хотела противиться. Так всегда было. С того первого дня, как пришел князь к ней в горницу, не сумев совладать со страшным влечением к дочери своего друга. Только Владивой не брал воспитанницу ни разу, неведомо почему храня ее невинность. Но каждый раз, как они расходились, Гроза еще долго корила себя за то, что случилось. И перекатывала по телу томительные отголоски блаженства, пленительного, тяжелого, как свинцовый обруч, стискивающий нутро. Злилась и обещала себе, что в другой раз все будет не так. Что прогонит князя хоть палкой, но каждый взгляд, что случайно или нарочно связывал их, нитью крепче стали оседал на сердце. Виток за витком, врезаясь в него все глубже. Гроза не могла пустить Владивоя дальше, не причинив вреда. Но так хотела порой спасти себя, дав волю всем чувствам, что рвались из груди.
Да только как? Как смотреть в глаза Ведаре и Сении? Казалось, они знают уже давно обо всем. Поняли раньше самой Грозы. Но молчали и ничем не пытались вредить. А она воровкой себя чувствовала. Татем в юбке, что крадет чужое добро
– и не могла себе в том отказать.
И вот сейчас она еще пыталась отбиться, силилась оттолкнуть – но слабее с каждым мигом, что чувствовала на себе тяжесть тела Владивоя, его губы на своих и нетерпеливые руки повсюду, сминающие, ласкающие на грани тончайшей боли, как горячие капли рассыпающиеся везде, где князь проводил ими.
– Какая же ты красивая, Гроза, – жарко шептал на ухо князь между поцелуями. – Мне просто нужно касаться тебя. Знать, что ты есть. Что ты моя. Вся. Не гони.
Оттянул уже развязанный ворот ее в сторону, оголяя небольшую грудь, которая – Гроза знала – полностью помещалась в его ладони. Смял слегка, заставляя твердую вершинку встопорщиться, и накрыл горячим ртом. А Гроза, почти до крови кусая губу, выгибала спину и комкала простыню в кулаках, пока он ласкал ее внизу пальцами. Неистово, долго, гася ее стоны поцелуями – чтобы потом, доведя до изнеможения, отпустить.
Безумец. Да разве она лучше?
Князь встал, оставив Грозу на лавке, распластанную его желанием и ослабившим тело удовольствием. Так не может продолжаться. Просто не может! Владивой налил в кружку остывшей сыти и выпил жадно. Налил еще. Его плечи тяжко ходили вверх-вниз, а руки чуть подрагивали, словно он был пьяницей, которого долго мучила жажда, нынче лишь едва удовлетворенная, но ненасытная. А вдоль хребта тянулась по рубахе его из дорогой браной ткани темная влажная полоса. Он повернул голову, прислушиваясь к глухому звуку стихающих во дворе мужских голосов. Усмехнулся, покачав головой.
– Тронет тебя кто другой, Гроза – убью, – проговорил веско.
– Кого убьешь-то, княже? – она села, натягивая на колени подол. Прикрыла воротом остро торчащую грудь, еще хранящую следы губ Владивоя.
И понимала, конечно, все. Да в голове все мысли какие-то шалые бились, одна другой глупее. И так хотелось за колкостями и насмешкой скрыть то, что на самом деле душу разрывало: неправильностью своей и необходимостью, страшной и постыдной тоже. Князь обернулся, глянул чуть исподлобья так, что в затылке закололо, а сердце трепыхнулось и замерло на миг. С лица Владивоя помалу сошла тяжесть хмельного вожделения. Как будто снова увидел он вместо желанной девушки всего лишь товарку дочери. Девчонку, еще не сменившую детскую рубаху
– и устыдился на мгновение того, что сотворил. И того, что еще сотворить мог.
– Обоих убью, – пообещал с пугающей уверенностью. – Наказание ты мое.
Князь снова отвернулся, провел ладонью по лицу, втягивая запах – и щеки запекло невыносимо. После подошел быстрыми шагами. Поддев подбородок Грозы пальцами, до боли впился в губы – коротким, яростным поцелуем-укусом – и, отпустив ее, просто вышел из горницы.
