Текст книги "Отец ребенка "
Автор книги: Елена Сапожникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Показалось ей или нет? Остановившееся неподалеку такси высадило Валеру и Викторию Игоревну. Нет, не показалось, точно они. И двигаются в том же направлении, что и она. Оксана, не обращая внимания на ветер, кидавший снег в лицо, прибавила темп, стараясь к ним приблизиться, но, сделав несколько торопливых шагов, резко остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Странное совпадение, что им могло понадобиться в такую погоду в парке? Около второй скамейки от входа. Сердце надсадно заныло, заколотилось, как птица, пойманная в силки. Она не верила в такие совпадения. «Совпадений в жизни не бывает», – говорил когда-то ее отец. Два совпадения – уже закономерность. Получается, то, что она так тщательно скрывала, давно известно всем в семье? Ноги сделались ватными, колени подогнулись, Оксана уселась прямо в снег. Ей надо подумать, подходить к ним или нет. Надо подумать, но времени не хватает катастрофически. Свекровь уже несколько раз нетерпеливо взглянула на часы. Стоит, подпрыгивает, постукивает ножками, видимо, замерзли в модельных сапожках. В такой обуви только в машине ездить. Подошва тоненькая, пять минут на снегу способны вызвать озноб по всему телу. Валера стоит молча, хмуро посматривая по сторонам.
Нет, она не подойдет. Она не может вынести такой подлости. Получается, он знал о своем бесплодии и лицемерно скрывал? А теперь захотел денег? Нет, опять не получается. Деньги он мог в любой момент попросить снять, Оксана не отказала бы. Да у него на счете гораздо больше. Не сходится. Он не мог ее шантажировать.
Свекровь? Но она-то откуда могла узнать? Как в ее руки попали фотографии? Мистика какая-то. Хотя она тетка довольно продвинутая и, если решила вернуться к мужу, могла организовать наблюдение, нанять детективов, а те в его отсутствие поставить скрытую камеру. И если это на самом деле так, то, что Оксана попала в кадр, – роковая случайность. Или наказание за грех.
Ей стало жарко. Открытие свалилось на нее как снег на голову. Если б она знала заранее, что Виктория в курсе дел, она бы нашла способ уладить все. Если б она знала. Оксана объяснила бы свой поступок. Конечно, со второй мамочкой отношения стали бы никакие, но ей и не нужно взаимопонимание. Вполне бы хватило нейтрального невмешательства. А сейчас – крах. Нет ничего опаснее оскорбленной в чувствах женщины. Она считает Оксану соперницей. Да еще и молодой, привлекательной, перешедшей ей дорогу. Теперь понятны ее намеки в последнюю встречу. Все стало на свои места. Эта женщина никогда не простит ей промаха и постарается сделать так, чтобы даже напоминание о ней исчезло. Оксана и ее еще не родившийся ребенок – как насмешка судьбы для этой себялюбивой дамы.
Оксана потерянно сидела в сугробе, припорошенная снегом. Деньги свекрови были не нужны. Нет, они ей нужны, но не в таком количестве. Это был повод позвать ее сюда и выставить перед сыном последней мерзавкой. Своеобразная месть. Ты отобрала у меня того мужчину, который нужен мне, я отберу твоего. Может быть, из этого ее открытия можно было сделать правильный вывод и найти решение проблемы. Может быть, но она его не видела.
Ветер разгулялся. Он подхватывал падающие с неба снежные хлопья и швырял их в разные стороны, поднимал снизу и крутил поземкой, заметая расчищенные аллеи. Раскачивал кроны высоких сосен, заставляя их жалобно скрипеть и стонать. Оксана увидела, что им надоело ее ждать, они возвращаются. Надо встать, уйти с дороги, чтобы ее не заметили, но сил не осталось. Она сидела как тряпичная кукла, неспособная пошевелить ни рукой, ни ногой. Одна надежда, что не узнают. Она опустила голову к коленям, когда те подошли поближе, и, затаив дыхание, стала ждать, когда пройдут.
– Бабка, вставай, замерзнешь, – услышала она над собой голос мужа, но никак не отреагировала.
– Охота тебе со всякой швалью связываться. Пойдем, я и без этого замерзла, – отозвался раздраженный голос свекрови.
– Иди, я тебя догоню, – ответил Валера и, нагнувшись, потряс Оксану за плечо: – Очнись, бабка, не май месяц.
Оксана не шевелилась. «Господи, – молилась она про себя, – сделай так, чтобы он ушел и оставил меня в покое!» Она лучше замерзнет здесь, чем посмеет посмотреть в его глаза. Ребенок, словно услышал ее просьбы, больно пнул под сердце, так что Оксана не сдержалась и охнула. Ее мальчик, ее сын, ради появления которого на свет она преступила общепринятые нормы морали, протестовал против ее глупых заклинаний. Оксана почувствовала, как сильные руки поднимают ее и ставят на ноги. Валера стоял к ней близко, наклонясь к лицу, она чувствовала его дыхание.
– Идти можешь? – спросил он.
Оксана, кивнув, машинально подняла голову и тут же поняла, что совершила очередную ошибку.
– Ты? – недоуменно протянул он. – Пришла откупать грехи? Значит, все, что говорила мама, – правда?
– Ты о чем? – пробормотала она непослушными губами, заранее зная ответ.
– Не притворяйся, – просипел он внезапно севшим голосом и сильно тряхнул ее за плечи. – От кого ребенок, стерва?
– Разве твоя мама не посвятила тебя во все? – тупо глядя перед собой, переспросила Оксана. Он не ответил, только тихо-тихо выругался. Потом повисло молчание, разжижаемое воем и свистом ветра. Оксана уже поняла, что возврата к прежней безмятежной жизни не будет, даже если он простит ее, а она очень хотела, чтобы простил, происшедшее всегда будет стоять между ними. – Валера, – она сделала робкую попытку оправдаться, – все совсем не так.
Но он не захотел ее слушать и закрыл ей рот и нос своей ладонью, перекрывая доступ воздуха.
– Может, убить тебя? – как-то буднично спросил он.
Она подняла на него затравленный взгляд. Нервы были как натянутая струна, казалось, еще чуть-чуть – и лопнут. Его глаза стали колюче-ледяными, кривоватая улыбка будто наклеилась на губы, исказив лицо и сделав его ужасным в своей неподвижности. Скорее даже не улыбка, самый настоящий оскал дикого зверя, готового безжалостно порвать свою добычу. Ей стало по-настоящему страшно. Казалось, что она стоит на зыбучем песке, который неумолимо засасывает ее в себя, погребает заживо, стискивает в стальных объятиях так, что невозможно вздохнуть. Ей хотелось кричать, визжать от ужаса, топать ногами, выть, вопить, рвать на себе волосы от отчаяния, но она стояла затаив дыхание, окаменевшая как истукан. Дыхание, перекрытое ладонью мужа, затруднял еще и выросший в горле огромный ком. Ей казалось – еще чуть-чуть, и ее разорвет от невыносимого напряжения. Слез не было. В глазах плескался дикий страх. Она испугалась его. Лучше бы он кричал, скандалил, но этот тихий, спокойный голос, который так буднично сказал об убийстве, напугал до жути. Угроза прозвучала так обыденно, словно убийство для него было нормальным занятием, таким же, как ежедневная газета, которую он просматривал вечером перед телевизором.
– Убить бы тебя, да жизнь ломать из-за шлюхи не хочется. Живи и будь счастлива, если сможешь. – Он оттолкнул ее от себя с силой, так что она не смогла устоять на ногах и опять упала в сугроб. Этот толчок был единственной вспышкой ярости, которую он позволил себе. Он брезгливо отряхнул руки, словно прикосновение к Оксане вымазало их чем-то нечистым. – Я ведь тебя боготворил, – как-то глухо обронил на прощание. Слова ему дались с огромным трудом. Несколько секунд он смотрел на нее. Потом повернулся и, чуть сгорбившись, стал уходить.
– Валера! Не бросай меня! Я люблю тебя! – импульсивно, с неистовым отчаянием закричала Оксана.
Но он даже не остановился. Как-то отрешенно отмахнулся, словно эти слова были досадным камнем, летящим в него, и почти побежал прочь.
– Валера!!! Валера!!! Валера!!!
Она потеряла счет времени. Голос постепенно охрип и ослаб, из груди вырывались тихие всхлипы и стоны, но на зов так никто и не отозвался, кроме ветра. Он сочувственно завывал вместе с Оксаной, свистел вместе с ней от отчаяния и продолжал исступленно сражаться со снегом. Ее почти замело, но она не замечала. Ей было так плохо, так скверно, как не было еще никогда в жизни. Боли было слишком много. Из-за нее не хотелось жить. Боль огненным комом поселилась в груди и постепенно выжигала все внутри, причиняя немыслимые страдания. Оксана не чувствовала холода, не чувствовала слез, которые уже образовали ледяную дорожку на щеках, не чувствовала закоченевших пальцев, она не чувствовала ничего, кроме этой саднящей боли.
Лицо стало страшным. Бледно-серое, с прихваченными морозом щеками, за ночь они покраснели и распухли. Под глазами залегли огромные тени, губы пересохли и, потрескавшись, кровоточили, нос заострился. Домой она вернулась глубокой ночью. Общественный транспорт уже не ходил. Ей повезло, попалось одиноко стоящее такси. Сначала водитель ни в какую не хотел везти ее, даже пытался вытолкать из машины, но она достала из кармана заветную бумажку – деньги ее в парке никому не понадобились, – и он смилостивился. Даже пытался ее разговорить, но она посмотрела на него тусклым, как старое зеркало с осыпавшейся амальгамой, взглядом и надтреснутым голосом прошептала:
– Извините, мне сейчас не до этого.
Он только тогда заметил, что по ее неподвижному лицу как-то самопроизвольно катятся слезы: быстро-быстро, горохом выпадая из неподвижных глаз, горькие и прозрачные.
Он понял мгновенно, что у этой странно одетой женщины произошло что-то ужасное, и всю оставшуюся дорогу молчал. Даже когда машина натужно ревела на занесенных улицах, стараясь преодолеть снежные завалы, едва шевелил губами, виртуозно матерясь. Он даже отдал ей сдачу, когда довез до места, хотя сначала и думать об этом не собирался. «Что я, нелюдь какой, в горе человека обирать», – грубо сказал он сам себе.
Она еле сняла вчера верхнюю одежду и бросила ее валяться в прихожей, не в силах прибрать. И если все это время в душе теплилась смутная надежда, что Валера ждет ее дома и еще не все потеряно, то, зайдя в квартиру, она умерла окончательно. Ей придется научиться жить без него. Нельзя позволять себе распускаться. Именно сейчас, когда только от нее зависит будущее ее ребенка. Такого долгожданного, полученного весьма дорогой ценой.
На душе у Оксаны немного потеплело. Она любила малыша, несмотря ни на что. Он это чувствовал и тоже своеобразно проявлял о ней заботу. Тогда в парке именно он своими толчками заставил ее подняться и побрести домой, хотя она почти уснула, заметенная снегом.
Сегодня она встала в девять. Поднялась через силу: все тело болело. Не расчесываясь, собрала спутанные волосы крабиком и прямо в пижаме пошаркала в ванную. Невероятно долго рассматривала себя в зеркало, поражаясь собственной опрометчивости. Потом набрала тепловатую воду в ладошки и осторожно плеснула на лицо. Обмороженную кожу неприятно защипало. Она еще несколько раз проделала эту процедуру, стараясь не касаться лица руками, с грехом пополам почистила зубы и промокнула кожу полотенцем. Наверное, надо смазать лицо, но только чем? Как бы не сделать хуже.
Хотя... куда там хуже. Из зеркала смотрела такая страшная рожа, что ее и лицом-то трудно было назвать.
Она достала из шкафчика в прихожей коробку, в которой хранила лекарства, принялась перебирать флаконы и тюбики с мазью, внимательно перечитывая инструкции к применению. Долго разглядывала антимикробный гель «Аполло», отложила в сторону. Если не найдется ничего лучше, можно попробовать нанести его. Во всяком случае, написано, что он обладает охлаждающим и обезболивающим действием. Но он противопоказан детям младше семи месяцев. Наверное, все же не стоит рисковать здоровьем малыша. Переложив еще пару упаковок с таблетками, Оксана увидела крем «Спасатель». Вот о нем-то стоило вспомнить в первую очередь! Его действие она испытала на себе еще год назад. Оксана тогда жутко опаздывала на работу и в спешке неудачно уронила раскаленную плойку на оголенную шею. Ожог был страшенный, но благодаря этому снадобью прошел за неделю, не оставив даже шрама.
Оксана собрала лекарства назад в коробку, закрыла и положила на прежнее место, в шкаф. Нанесла толстым слоем крем на щеки, отнесла брошенные ночью валенки и пуховик в кладовку. Платок был влажным. Тщательно расправив, она повесила его сушиться на радиатор отопления. Огляделась вокруг – и не смогла придумать, чем занять себя дальше. Вытирать несуществующую пыль? Не хочется. Честно говоря, вообще ничего не хочется. С того самого момента, как открылись глаза, она старательно пыталась не думать о своем будущем. Что толку сейчас от ее слез и истерик? Что толку? Что случилось, то уже случилось. Надо научиться с этим жить. Это она понимала умом, но сердце продолжало саднить. Оно висело в груди тяжелым булыжником и тихо ныло. Оксана даже и не представляла раньше, что это не просто слова, что сердце действительно чувствуется. Жить с этим ощущением не просто неприятно, невыносимо. Невыносимо даже дышать нормально. Словно идешь по горло в воде навстречу несущемуся потоку, преодолевая бешеное сопротивление ревущей пучины. Бредешь и не знаешь, какой шаг будет смертельным.
Она прошла на кухню, налила в чайник воды, поправила перекрутившийся шнур. Ей сейчас нельзя распускать нюни. Как ни крути, как ни обманывай себя, рассчитывать придется только на свои силы. Валера остался в счастливом прошлом, и вернуться туда – один шанс из тысячи. Даже не из тысячи, а из миллиона. Самое время задуматься о финансах. Ей придется жить не месяц и не два без работы, а значит, и без зарплаты. Залезать в долги она не любила. Это только занимаешь чужие деньги, а отдаешь всегда свои. А с такой нестабильной ситуацией в стране влезать в долговую кабалу просто страшно. Можно остаться и без крыши над головой. Придется соблюдать режим строжайшей экономии. Пока она одна, можно питаться скромно. Вместо дорогущих фруктов покупать дешевую морковку и свеклу, обходить супермаркеты и почаще заглядывать на рынок. Времени свободного у нее море. В первую очередь отложить деньги на квартплату и коммунальные услуги. Надо будет уже сейчас начать оформлять пособие по безработице, узнать, какие ей полагаются льготы как одинокой матери. Хотя в этом ей откажут, она же состоит в браке. Одежду она себе покупать не будет, у нее практически все есть. В крайнем случае, джинсы и китайские кроссовки не столь дороги. Денег должно хватить минимум на год, потом она постарается устроиться в какой-нибудь офис техничкой. Маргарита у них приезжала и убиралась часа два, ей такой график подойдет идеально.
Странно, почему так долго не закипает вода? Оксана поднялась с кухонного диванчика, на краешке которого примостилась в ожидании, подошла к чайнику. Долго бы ей пришлось ждать. Она все сделала: поставила чайник на подставку, воткнула шнур в сеть, но рычажок выключателя опустить вниз не соизволила. Человек рассеянный на улице Бассейной. Всего-то дел – утопить кнопочку. Пустячок, частность, а без нее ничего не выходит. И в жизни так же, все состоит из связанных между собой мелочей. Стоит упустить одно – начинает рушиться все. И не поймешь, что действительно важно, а без чего можно обойтись. Разве такую она преследовала цель, когда решилась на измену? Совсем наоборот, хотела мира и благополучия в семье, хотела видеть счастливое лицо мужа. Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Она щелкнула кнопкой и повернулась к окну. На улице снова шел снег. Крупные снежинки лениво фланировали вниз, чтобы, упав, затеряться в огромных сугробах среди себе подобных. Природа стремилась полностью засыпать город снежной крупой, но он упорно сопротивлялся. Матерясь, на борьбу с ней уже который день подряд выходили дворники в оранжевых спецовках с огромными алюминиевыми лопатами, снегоуборочные машины работали круглосуточно, как большие комбайны, перебрасывая грязно-белые сугробы в кузова огромных самосвалов. Последние, натужно ревя, вывозили снег тоннами за город, где он лежал огромными взгорьями до весны.
Чайник зазвенел, выключаясь. Оксана положила себе в чашку пакетик «Дилмы». Она любила этот сорт – «Леди Голд». Он так вкусно пах ирисками. И напоминал детство, когда сливочные ириски были любимым лакомством. Положила в чашку две ложки сахара, потом подумала и добавила еще одну. Есть у нее такой грешок – сладкое. Ей постоянно приходится ограничивать себя, чтобы не поправиться. И что за чепуха лезет ей в голову? Только и забот – о фигуре.
Она осторожно пригубила чай. Хорошо, что все обошлось потрескавшимися губами и испорченным лицом. Не хватало еще простыть и заболеть серьезно. Видимо, на самом деле Бог хранит дураков и пьяниц.
Это был вечер, ничем не отличавшийся от ее обычных вечеров. С тех пор как она осталась одна, все вечера были похожи один на другой. Спокойный, тихий, уютный. Хотя далось это нелегко. Почти месяц Оксана пила успокаивающие настойки пустырника, прописанные врачом, до умопомрачения считала прыгающих через изгородь овец. Она даже придумала им имена, не всем, а первым десяти, но вдруг в один прекрасный день, проснувшись утром, почувствовала, что хочет посмотреть на себя в зеркало. Она нашла себя вполне недурственной, просто хорошенькой, правда, сильно располневшей, но в целом ничего. Располнела она только из-за беременности, хотя беременность – не болезнь, это проходит. «Я беременна, но это временно», – промурлыкала она и сама удивилась своему настроению. Хандра оставила ее, уступив место хрупкой безмятежности. С того самого утра она старательно поддерживала в себе это состояние, радуясь самым незначительным пустякам: наступившему потеплению, прилетевшему на подоконник голубю, звонку школьной подруги, мягкой фланелевой распашонке и махровым ползункам со смешными мишками.
По вечерам Оксана читала, свернувшись на диване калачиком. В последнее время она не могла смотреть телевизор: раздражала бесконечная реклама и активизировавшиеся перед выборами политики, нагло вравшие согражданам о своей неподкупности, принципиальности, патриотизме и любви к электорату. Боевики с крутыми штатовскими суперменами и передачи с расплодившимися экстрасенсами не добавляли положительных эмоций. Засилье экстрасенсов, ведьм и колдунов не просто раздражало, вызывало стойкое недоумение: откуда в век электроники столько средневекового шарлатанства? Даже мультфильмы оставляли желать лучшего: косоглазые Сейлормун да мяукающие и лающие котопсы. Временами бывали приятные исключения, но основная их масса приходилась на выходные дни, когда показывали сентиментальные мелодрамы с хорошим, счастливым концом. Или «Кривое зеркало», или КВН, но и здесь удовольствие портила вездесущая реклама.
Но от этой книги клонило в сон. Оксана уже третий день пыталась ее читать, но после десятка страниц веки начинали неумолимо слипаться. Конечно, она знала, что «Сто лет одиночества» Габриеля Гарсия Маркеса – классика и прочитать ее необходимо, хотя бы для расширения собственного кругозора, но ничего поделать с собой не могла, ей было скучно. Наверное, она еще просто не доросла до уровня столь заумных книг. А может, просто потому, что женское одиночество отличается от мужского. Она уже почти задремала над перипетиями жизненного пути полковника Аурелиано Буэндиа, когда встревоженной курицей заквохтал дверной звонок и пришлось идти открывать дверь. Замок недовольно заскрипел, щелкнул, открываясь, дверь отворилась на длину стальной цепочки.
– Почему не интересуешься, кто пришел, а сразу открываешь? – недовольно спросил Валера.
Оксана только неловко пожала плечами и торопливо скинула цепочку, распахивая дверь на всю ширину. Он вошел в прихожую, плотно прикрыв за собой стальную конструкцию, и в нерешительности остановился. От него знакомо пахнуло горьковатой свежестью мужских духов, и Оксана подумала о том, что он уйдет, а аромат останется. Ей захотелось прижаться к нему, чтобы запах осел на ее одежде, теле, волосах и можно было, прижав руки к лицу, вдыхать как можно дольше родной запах. Она потянулась, обняла его за плечи, но он, стараясь не встречаться с ней взглядом, мягко отстранил ее от себя и глухо произнес:
– Не стоит этого делать.
Несколько минут он стоял прямой как палка, потом так же, не глядя в ее сторону, произнес:
– Я подал на развод.
– Послушай, может, не будем торопиться? Я не хочу терять тебя... – торопливо попросила Оксана. – Я понимаю, тебе трудно меня простить, я очень виновата...
Он не дал ей договорить:
– У меня нет желания беседовать на эту тему. Я не хочу выяснять, кто в чем виноват. Я просто пришел за вещами. Заберу самое необходимое, с остальными поступай как хочешь. Давай обойдемся без пошлых скандалов и дележек. Я все оставляю тебе с условием, что никогда ты не будешь пытаться заставить меня содержать этого ребенка.
Оксана, застигнутая врасплох его предложением, только потерянно молчала.
– Будем считать, что договорились. Кстати, забыл сказать, что я оформляю все через ЗАГС, там упрощенная процедура и занимает гораздо меньше времени. – Он все же решился, посмотрел ей в глаза и чуть не задохнулся, увидев в них сумасшедшее отчаяние, шальную мольбу и какую-то робкую надежду на чудо. Эти глаза по-прежнему обладали над ним особой магической силой: заколдовывали, завораживали, заклинали. Она даже сейчас была лучше всех известных ему девушек, гораздо обольстительнее и заманчивей. В этот момент он возненавидел мать, которая разрушила спокойную, размеренную жизнь своими фотографиями и заверениями, что ребенок, которого носит Оксана, не его. Он не верил до последнего. И не поверил бы никогда, не приди Оксана в парк откупаться. Кто знает, как бы все сложилось, не заметь он ее там, в одеянии старушонки, с больным, как у прибитой собачонки, взглядом. Кто знает...
Оксана, словно прочитала эти мысли, потянулась к нему, чтобы стиснуть его в объятиях, не отпускать больше от себя. Ей показалось, что в какую-то долю секунды в его глазах мелькнуло колебание, но тут же Валера непроизвольно отступил на несколько шагов. Он не сможет ее простить. Как бы ни хотел, не сможет. Не сможет переступить через себя и снова поверить предавшему его человеку. Называйте это как хотите: гордостью, самолюбием, заносчивостью, ему от этого не легче. Два противоположных чувства разрывают его сердце надвое. Ненависть и пробудившая ненависть любовь.
Оксана будто испытала на себе бушевавшие в нем страсти, как-то разом съежилась, сжалась, словно в ожидании удара, и, отвернувшись в сторону, неожиданно даже для себя рассмеялась. Смех ее больше походил на рыдания и отдавал отчаянием, безнадежностью и болью, пронизанной сухой полынной горечью. Все ее тело конвульсивно задергалось, огромный живот судорожно затрясся.
Валера опешил:
– Тебе плохо?
– Нет, хорошо, – бросила она и снова затряслась от истеричного смеха.
Валера себя чувствовал так, будто его сейчас схватит удар, а эта чертовка смеялась. Он не выдержал и, чтобы как-то прекратить это, зло и отрывисто бросил:
– Я даже и не думал, что ты будешь так счастлива. Рада, что от меня избавилась?
– Жить как-то надо, – судорожно вздохнув, ответила она, смотря куда-то мимо и наконец перестав смеяться.
– Да нет. Мне почему-то кажется, что здесь дело совершенно в другом, ты меня просто никогда не любила. – Это был подлый удар, ниже пояса, но ему захотелось сделать ей так же больно, как было больно и ему самому. До него не доходило, что ей во сто крат хуже. Она не знала, что делать. Извечный вопрос русского человека: что делать? Выть, как смертельно раненная волчица? Биться в исступлении головой об пол? Лезть, как умалишенная, на стену? Ее безмятежность улетучилась незамедлительно, стоило только Валере появиться на пороге квартиры. А теперь он бросал ее, тот единственный в мире человек, ради которого она была готова пожертвовать всем. Для которого она хотела стать травой, расстилающейся у ног, свежим воздухом после летней грозы. Она была готова раствориться в нем без остатка, быть песком на пляже, таким же молчаливым и терпеливым. Песком, который топчут, а он молчит, который пинают, а он не обижается.
– Когда любишь по-настоящему, прощаешь все, – ответила она ему невпопад и закрылась в ванной, чтобы не видеть, как открытый пустой чемодан на ковре постепенно забивается вещами. Слез не было, наверное, она выплакала все. Сухие спазмы рвали горло, переходя в нескончаемый кашель, забивавший дыхание. Она судорожно ловила открытым ртом воздух, бессильно упершись дрожащими руками в края раковины. Стоять было тяжело, отчего-то резко заболел живот, да так сильно, что на секунду даже помутилось в голове. Боль прошла быстро, но минут через двадцать вернулась и снова скрутила так, что Оксана, не выдержав, мешком опустилась на холодный кафельный пол. Голова у нее кружилась, в ушах стоял тонкий, комариный звон. Ей показалось, что она умирает, что ничего уже больше не будет и последнее, что она видит перед смертью, – это пол из метлахской плитки в ванной комнате. Темные и светлые квадратики.
Валера ушел по-английски, не прощаясь. Поравнявшись с неплотно прикрытой дверью в ванную, он немного замедлил шаг, но, услышав слабый стон, тихо, на цыпочках, направился к выходу. Ему даже в голову не пришло, что жене нужна помощь. Он думал, что она показушно льет слезы, и не собирался ее утешать. «Пусть помучается, она это заслужила», – злорадно подумал он, тихо прикрывая за собой дверь. Где-то внутри его жило желание убить ее собственными руками, взять за хрупкую шейку и придушить, чтобы она, корчась в смертных муках, поняла, что наделала. Это желание жило помимо его воли и только усиливалось от ее слез, пугая его самого своей настойчивостью. Он боялся сорваться, боялся не выдержать и покалечить ее. Наверное, как и в каждом мужчине, в нем говорил инстинкт первобытного человека, охраняющего свое жилище и самку от посягательства другого самца. В нем словно что-то сломалось, какой-то отлаженный механизм дал сбой, выпустив на волю неведомые ему самому чудовищные желания.
Оксана слышала его торопливые шаги, но сил позвать и остановить его у нее не осталось. Боль была такой сильной, что в какой-то момент она отключилась, просто потеряла сознание. Очнулась от холода. Прислушалась к себе, схватки отступили. Оксана медленно поднялась и на подгибающихся ногах побрела к телефону.
– Мама, мне плохо, – еле выговорила она в телефонную трубку. – И страшно. Кажется, я рожаю.
– Как часты схватки? – деловито поинтересовалась мама.
– Где-то раз в полчаса, – подсчитала Оксана.
– Еще не скоро. Скорую вызывать не будем, я успею тебя отвезти сама. Не волнуйся, собирай потихоньку распашонки-пеленки, я скоро буду.
Оксана встретила ее в дверях с дорожной сумкой в руках. Анна Вячеславовна перехватила дочерину ношу:
– Машина у подъезда, вызывай лифт, а я пока закрою квартиру.
– Мам, дверь на защелке, просто хлопни, – подсказала Оксана, видя, как мать лихорадочно шарит в сумочке в поисках ключа. Лифт уже остановился на их этаже, приветливо распахнув двери. Оксана с улыбкой наблюдала за матерью. Было видно, что женщину колотит от волнения, хотя она усердно старается не показать этого.
– Смешно, но я волнуюсь, – заметив насмешливый взгляд дочери, призналась Анна Вячеславовна. Оксана не успела ничего ответить, ее лицо разом побледнело, губы скривило гримасой боли, на лбу выступила испарина. Она грузно оперлась на стену, переживая приступ. Анна Вячеславовна взглянула на часы, деловито отсчитывая время. Наконец лицо Оксаны стало обычным, и она, тяжело оттолкнувшись от стены, вошла в лифт.
– Пока идет все нормально, схватки кратковременные. Времени у нас вагон и маленькая тележка, – произнесла Анна Вячеславовна, успокаивая одновременно и себя и дочь.
На улице было тихо, так, как бывает только ночью, когда город берет временную передышку, чтобы с утра с новыми силами пробудиться к форсированному движению. Слышно было, как хрустела хрупкая наледь под ногами, как с крыши дома, звонко щелкнув, сорвалась сосулька и звучно разбилась о мерзлую землю, прорезав воздух тонким свистом. Слышно было, как в подвале хрипло и тягуче распевали коты, празднующие традиционные весенние свадьбы, на кронах деревьев возбужденно каркали вороны, разбуженные среди ночи непонятными шумами.
В машине схватки повторились еще два раза. Оксана только легко постанывала, но переживавшая за дочь Анна Вячеславовна гнала как бешеная. Она уже жалела, что не вызвала «скорую». Случись роды в дороге, специализированная помощь была б как нельзя кстати. Она бросала украдкой взгляд в зеркало, видела в глазах дочери скрытую боль, и ей было не по себе. Она крутила виражи на скорости под сто шестьдесят километров по городу и молила Бога только о том, чтобы по дороге не попался бдительный гаишник со своей полосатой палкой. Им повезло, они попали на зеленую улицу, и никто, кроме одинокого молчаливого месяца, господствующего среди светящихся звезд на беспредельном небе, не наблюдал за бешеной гонкой.
В больнице Оксану сразу проводили внутрь, а Анна Вячеславовна осталась в приемном покое оформлять документы, составлять опись вещей и расписываться на разных бланках.
Нянечка участливо утешала ее, видя дергающееся лицо, даже предложила посидеть в приемной после оформления всех формальностей, хотя это было с ее стороны грубейшим нарушением внутренней дисциплины. Анна Вячеславовна отказалась.
– Не тревожься, милая, все будет хорошо. Езжай потихонечку домой, вздремни, а утречком позвонишь.
Словоохотливая старушка с постаныванием и потешным кряхтением встала с массивной деревянной табуретки, покрытой белой краской, этакого деревенского раритета, неведомо как оказавшегося в городской больнице, и проводила ее до дверей.
– Коли захочешь вернуться, звякни в звоночек, – на прощание певуче посоветовала она и неспешно загремела железками, прилаживая металлический засов на место.
Анна Вячеславовна вышла на улицу, сошла со ступенек крыльца, взглядом отыскала машину и медленно побрела к ней. Силы ее оставили моментально, пережитый страх ударил по всему телу, сделав его непослушно-ватным. Женщине захотелось заплакать, так, как она плакала когда-то в детстве, безутешно и горько всхлипывая, громко захлебываясь слезами. Непонятная, странная судорога внезапно встряхнула ее тело, морозным ознобом пробежав по мышцам, страх поселился внутри неприятным холодком. Она не удержалась и тоненько всхлипнула, но уже через минуту нашла в себе силы, чтобы успокоиться. Все будет хорошо, и никак иначе. Просто не может быть плохо. Судьба не оставит ее одну, не отнимет у нее последнее, что осталось, – дочь. Судьба уже отняла у нее мужа, оставив вдовой в сорок пять лет. И вообще, она не имеет права думать о плохом. Слова и думы обладают своей душой и могут материализоваться, поэтому она должна улыбаться и ждать появления внука.
