Текст книги "Нет имени тебе…"

Автор книги: Елена Радецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

28

Резко изменилась погода, пришла жара. Накануне вечером что-то странное творилось в атмосфере, и все домашние сошли с катушек. Во-первых, одноногий непьющий вдовец-типограф напился и устроил скандал с соседом-переписчиком из Пассажа, так что на усмирение был брошен Егор. Потом кто-то из кухонной подслеповатой ветоши заявил, будто видел в коридоре кота. Наверное, это была галлюцинация, потому что весь дом был обшарен, а кот не обнаружен. Потом Марфа шепнула мне, что пойдет к ворожее, не хочу ли я составить ей компанию? А почему бы и нет? Из любопытства.

– Только пойдем с Зинаидой Ильиничной. Но согласится ли она?

– Ей никак нельзя, – отрезала Марфа.

– Ладно, если мне приспичит, я и сама найду. Я помню про Матрешкину улицу и дом, где кабак и два подъезда.

– А про свой дом так и не вспомнили… – заметила Марфа, и мне не понравился ее тон.

Ночью мне приснился мой бывший возлюбленный, Юрик, которого давным-давно я не просто не жалела, не звала, не плакала, я его не желала и вообще думать о нем забыла. Во сне я самозабвенно с ним совокуплялась. А потом он куда-то исчез, что нисколько меня не расстроило.

Петербургская жара при большой влажности кого угодно сведет с ума. Окна в доме позакрывали, но теперь не из-за холода, а из-за духоты. Зинаида попробовала грохнуться в обморок, ее долго обмахивали платками и даже послали за доктором, но не застали дома, а Зинаида пришла в себя и тут же попыталась заставить меня писать письмо Дмитрию. Потом она заснула, я тоже прилегла, и приснился еще один сон. Будто бы меня спросили, хочу ли я увидеться с отцом. Разумеется, да. И я пошла. Похоже, это был Петербург, но места незнакомые, и я подумала, как же я встречусь с ним, если не знаю, где он живет. А потом мне пришла в голову другая мысль: неужели судьба меня ведет к заветной подворотне?

До подворотни я во сне так и не дошла. А проснувшись, стала думать, к чему бы этот сон? Не знак ли это? Но как же мне не хотелось выходить из дома и идти по ненавистному маршруту к Мещанской! Зинаида пребывала в крайнем раздражении, я в хандре и тревоге. Хорошо бы судьба не посылала мне загадочные знаки, а сама подсуетилась, чтобы произошло то, что положено. В конце концов я отправилась к Анельке покопаться в ее гардеробе и подыскать платье полегче и застала такое, что заставило меня забыть и о знаках судьбы, и о своих несчастьях.

Последнее время Анелька вела себя странно. То носу не высовывала из комнаты, то бродила по дому, как привидение, то жрала, как лошадь, то крошки в рот не брала. Я убеждала ее:

– Он вульгарный ловелас! Забудь его! Ты понимаешь, что он плохой парень? – Из Анельки рвались только бессвязные слова и рыдания. Ничего она не понимала. – Это надо пережить, – сочувственно говорила я. – Перемелется, мука будет.

Однако все оказалось гораздо хуже, и настолько, что хуже не бывает. Анелька сидела на полу над горшком, и ее выворачивало. Картина была столь очевидна, что только разброд в моей собственной душе не дал мне этого заметить раньше.

– Кто-нибудь знает? – с ужасом спросила я.

Она дико глянула на меня, а потом прошептала:

– Только Палашка… И Марфа.

Она выглядела ужасно, и я представила, как ей страшно, как она беспомощна и несчастна. Я задала ей вопросы, из которых уяснила, что она вполне понимает сложность своего положения.

– Прекрати рыдания и напряги мозги, – сказала я с наигранной уверенностью, которая должна была ободрить Анельку. – В каком полку он служит? Я его найду! Я всю армию на ноги поставлю! Я им такое Бородинское сражение устрою!..

Она только головой качала, а я понятия не имела, как приступить к поискам. Даже если удастся обнаружить плохого парня, что дальше делать: душеспасительные беседы вести или к начальству обращаться? При всем при том я никак не могу заняться этим сама, потому что я – человек ниоткуда, хотя в полиции мое проживание в доме Зинаиды зафиксировано, а доктор Нус дал в газету еще одно объявление о пропаже-находке, то есть обо мне.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – бодро сказала я. – А ты держись. Умой физиономию и вида не показывай, каково тебе! Смейся!

Она послушно сделала попытку, но получился не смех, а кваканье, лицо сморщилось, и слезы потекли с новой силой. А я, многоопытная женщина из будущего, пришла в совершенную растерянность и не знала, как поступить. Ясно было одно, без помощника не обойтись. И самый приемлемый вариант – Серафима. Я сказала об этом Анельке, однако она пришла в неописуемый ужас, повалилась мне в ноги и, уткнувшись в юбки, умоляла ничего не говорить матери. А ведь сама утверждала, что мать ее любит: «Приласкаюсь к ней, так все, что угодно, для меня сделает». Но, может, это касалось нарядов? Я велела ей притворяться веселой, Анелька пошла и притворилась, из гостиной послышались душераздирающие звуки фортепиано.

Странная она девчонка. Либо я переоценила ее просвещенность в женской физиологии, либо она совершенная идиотка. Уходя, она сказала: «Все устроится, я знаю это доподлинно». Не может же она воображать, что эторассосется? Хотя с нее станется…

Я прикинула, кому можно довериться. Зинаиде – нельзя. А Наталья подходит: девка-кремень, практичная и надежная. Но что она может? А не обратиться ли к доктору Нусу? Интересная мысль. И только я об этом подумала, как доктор, чрезвычайно веселый, объявился собственной персоной. Он пришел сообщить нам, что сразу после поста будет сочетаться браком со своей избранницей. В другое время все пришли бы в восторг, забросали его вопросами, а сейчас приняли известие (не столь уж и новое) кисловато. Зинаида жаловалась на сегодняшнюю дурноту и страшное раздражение нервов, Серафима – на головокружение, упадок сил и Анелькин желудок. Анелька завертелась, как карась на сковородке, и принялась всех убеждать, что желудок в полном порядке.

– А что ж такая бледная? – спросил доктор.

– Просто голова болит.

Начались поиски Натальи, чтобы пиявок принесла, но она куда-то запропастилась. Потом Серафима сказала, что не Наталья запропастилась, а Марфа, поэтому Наталья с самоваром управляется и ищет печенье, которое Марфа куда-то запрятала. А Зинаида сказала, что Натальины пиявицы – отдыхают, то есть голодных нет, все сытые. Тогда доктор велел принести свой саквояжик, достал баночку с пиявками и отдал Зинаиде, а она быстро уложила Анельку на диван и приставила к ней пиявки. Этот момент застала Наталья, явившаяся с самоваром, застыла на месте, открыла рот, то ли сказать что-то хотела, то ли воздуха ей не хватало, а затем мне показалось, что ей плохо и она грохнется вместе с самоваром. Но нет, самовар благополучно перекочевал на стол, а Наталья твердым шагом пошла за печеньем.

– Ужасная жара, – сказала Серафима. – Но долго она не продержится, у меня коленки ломит.

Выпили чаю, а доктор все сидел и сидел. Какие скучные и тягостные разговоры мы вели! Похоже, все с облегчением вздохнули, когда он удалился. Но в этот вечер никто не мог угомониться. Вернулась Марфа, и Серафима устроила ей разнос за то, что шляется без спросу, когда в голову взбредет. Зинаида приставала:

– Давайте писать письмо.

– Темы исчерпаны.

Ушла, с негодованием шелестя жесткими складками своей хламиды. Где-то далеко-далеко в небе порыкивало, а потом перестало, словно собиралась явиться гроза, да раздумала. Я вышла в сад. Но на воздухе было не легче, ни одна веточка, ни одна травинка не колыхались. Видела, как через черный ход Марфа выпустила какую-то чуть не пополам согнутую старуху.

29

В комнате я разделась до рубашки и распахнула окно. Небо светилось недолговечным прозрачно-розовым румянцем, зелень в саду Колтунчиков была уже не весенняя, а погрубевшая, летняя. Расхаживая по комнате, я ждала, пока в доме все утихнет и Зинаида уляжется спать, чтобы поговорить с Натальей об Анельке. Наконец, вроде бы, утихомирились. Я снова глянула в окно и обомлела. Напротив, на фоне ворот Колтуновых, стоял мужчина. Я узнала его сразу, это был он, живой, настоящий, а не плод воображения! Я не единожды видела его во сне! Рой мыслей промчался в голове. «Вдруг Зинаида тоже стоит у окна?» «Вдруг это не Дмитрий, а Анелькин Владимир?» «А что, если я спущусь по лестнице, открою дверь и выйду к нему?» Он смотрел прямо на меня, он понял, что я его вижу. Он не мог быть Владимиром, не к Анельке он пришел под окна. Мне казалось, что сердце сейчас выпрыгнет у меня из груди. Он пошевелился, а я поднесла палец к губам и стала озираться в поисках бумаги, чтобы написать: «Уходите, я приду сама». Бросить записку в окно я не успела, за моей спиной стояла Зинаида. Я не слышала, как она вошла, но она была здесь, и она прочла то, что я написала. Скатав записку в шарик, я зажала ее в кулаке, глянула в окно – никого. Но это не могло примерещиться! А может, она егоне видела? А может, записку не прочла? Может, вообще ничего не было?

Было!

Зинаида белая, как простыня, шипела с придыханием, со всхлипами что-то вроде: «Так вот ты как… Предательница…» А сама то и дело в окно взглядывала. Объясняться или оправдываться было бесполезно. Она выскочила вон, и только за ней хлопнула дверь, как в небе снова глухо заворчало, и еще раз, куда агрессивнее, пока наконец небо не расколола ветвистая молния, а уж потом так громыхнуло, словно случился горный обвал. Кажется, сама природа не выдержала нашего напряжения, скопившихся в доме страха, тревоги, злобы и смятения. И тут же из комнаты Зинаиды послышались рыдания, которые все нарастали, пока не превратились в вой.

Я влетела к ней одновременно с Натальей. Зинаида лежала поперек кровати со свекольно-красным лицом, уставившись в потолок пустыми глазами, и выла. Наталья принялась за привычное дело, накладывала на лоб мокрые тряпки, которые принесла Палашка, а потом укачивала, сжимая в объятиях. Я испугалась, что Зинаиду хватит удар, однако вой внезапно оборвался, глаза ожили, остановились на мне, словно пришили, и вместе с возобновившимися рыданиями она стала выкрикивать обвинения в мой адрес, как я «лестью и лукавством вероломно втерлась ей в доверенность», «как тетушка была права» и пр. Тут и Серафима объявилась, стала вторить Зинаиде.

Небо настолько заволокло тучами, что впору было зажечь свечу, молнии полосовали небо, а дождь все не начинался. Я смотрела в окно на то место, где стоял он.

Где ты? Где?..

В соседней комнате все стихло. Все разошлись, а немного погодя ко мне тихонько поскреблась Наталья и сообщила:

– Заснула.

– Похоже, с ней это часто.

– Нет, не часто. Марфа говорит, бесы наружу просятся, только я не верю.

– Темная она баба, Марфа, и болтает глупости. А ты хоть знаешь, что у нас с Зинаидой приключилось?

Наталья не знала, но удивительно точно оценила ситуацию.

– Попали, как кур в ощип? Не горюйте, пустое. А вот у меня ужасть такая, что и не знаю, как сказать и что делать.

Я догадывалась, что речь пойдет об Анельке. Говорила же Зинаида, что у Натальи глаз-алмаз, все подмечает. Но я ошиблась. Оказывается, сегодня она весь вечер пыталась поговорить с Зинаидой, но той было не до Натальиных секретов, а теперь тем более, поэтому Наталья решила довериться мне.

– Говорят, наш Афанасий Андреич – убивец! – прошептала Наталья, сделав страшные глаза.

– Что за ерунда?! Когда и кого он убил?

– Кого – не знаю, а знаю – чем. Холерными пиявками!

Я выслушала какую-то галиматью, мало что поняла и велела повторить. Ужасную тайну сообщила Наталье соседка-горничная, которая крутит любовь с Помоганцем. Он «читал тетрадки, где Афанасий Андреич записывал все, что делал», так и узнал о преступлении. Будто бы доктор Нус избавил два семейства от зажившихся стариков-родителей, которые долго болели, а своей смертью умирать не собирались. Вообще-то о подобных историях я слышала, но о способе, который применял доктор – никогда. Якобы он ставил своим жертвам пиявки, насосавшиеся крови холерных больных, и получал за это кругленькие гонорары. Отсюда и внезапное богатство.

Наталью никак не назовешь бестолковой, но как относиться к информации, полученной по «испорченному телефону»? Я вспомнила, реакцию Натальи, когда она увидела, что Зинаида ставит Анельке докторовы пиявки.

– И что же, ты решила, будто доктор собрался умертвить Анельку холерными пиявками?

– Спаси, Господи!..

– Все это гнусные и несуразные сплетни, – рассудила я. – Доктор действительно проводит какие-то опыты на пиявках, но вряд ли Помоганец правильно понял то, что написано в тетрадках. А откуда разговоры о свалившемся с неба богатстве, тебе известно?

– Ох уж, известно. Голова кр у гом! Сама не знаю, что говорю, да только все говорят.

– Что говорят?

– То, что трудами праведными не наживешь хоромы каменные. А он и дрожки щегольские парные завел.

– Это Серафима говорит. А ты повторяешь? Как не стыдно! Ты же доктора с детства знаешь.

– Об этом все соседи судачат. Как Зинаиде сказать? Ее сокрушат такие толки.

Черт знает что… Посмотрела я на Наталью и решила помолчать об Анельке. Утро вечера мудренее.

Уснуть я не могла. Думала о докторе. Может быть, его предстоящая женитьба и боязнь потерять наследство спровоцировала Помоганца на ложь? Происхождение докторова богатства доказать не трудно, нашелся дядька-завещатель, счастье доктору привалило, вот и все. А что с холерными пиявками – это выше моего разумения.

Дождь так и не пролился, разрядки не наступило. Молния временами посверкивала, гром гремел, а потом все затихало. Я встала и зачем-то подошла к Анелькиной комнате, постояла под дверью. Тишина. Тут меня застукала старая хрычовка. Требовала сказать, зачем я шляюсь под их дверями, обозвала «душепродавицей». Она была совершенно пьяна.

Завтра, не знаю как, а придется налаживать отношения с Зинаидой и заниматься невесть чем: искать негодяя, который обрюхатил девчонку, и оторвать язык Помоганцу-пакостнику, а лучше – поговорить с доктором. Абсурд какой-то! Интересно, что для Натальи я авторитет. Она чувствует, что не хочу Зинаиде плохого. И правда, не хочу. Но что ж поделать, если она не может быть счастливой…

Я пыталась заснуть, представляя Дмитрия таким, как видела его сегодня, и, надеясь, что увижу во сне. Задремала, но до сновидений дело не дошло, разбудил меня нечеловеческий крик. Я вскочила, трясясь от нервной дрожи, но кругом было тихо, если не считать шума ливня и громыхнувшего грома. Только это был не гром, и присниться такой крик не может. К Зинаиде мы с Натальей ворвались одновременно и чуть не сбили ее с ног.

– Что там, что?.. – лепетала Зинаида. Тут крик повторился, и мы уже втроем ринулись по коридору, где возле открытых дверей к Анельке, не решаясь войти, уже приползла кухонная ветошь.

В комнате был густой сумрак, но, несмотря на это, я хорошо видела хрипящую Анельку со свинцово-серым лицом, запавшими глазами, окаймленными темными кругами, заострившимся носом и разметавшимися по подушке волосами. Во всеобщем плаче и воплях явственно был слышен Анелькин хрип, изо рта ее что-то текло, а нижнюю челюсть перекосило, словно ее свела судорога. Она была по грудь накрыта тяжелой периной. Я подумала: словно гробовой плитой, и вдруг поняла – она умирает, это агония. Слышать и смотреть на это было невозможно. Наталья поддерживала Зинаиду, которая не стояла на ногах, а Серафима навалилась на перину в ногах умирающей и, словно в беспамятстве, производила какие-то страшные механические звуки, похожие на икание, пока внезапно не подняла глаза-уголья, обведя взглядом комнату и остановившись на мне. Я повернулась и вышла, прислонилась к стене и стояла без мыслей и чувств, совершенно отупевшая. Из этого состояния меня вывел рыдающий голос Серафимы: «Палашка, беги к квартальному, эта гадина отравила мою дочь!» Что-то выкрикнула Наталья, но карга ее заглушила: «Приказываю! Сейчас же!..» Зинаида завизжала и забилась в припадке.

Побежала Палашка к квартальному или нет, я не видела, потому что скользнула по коридору к лестнице и вниз, к черному ходу, а, оказавшись в саду, остолбенела: словно кто-то вылил на меня ушат холодной воды. Дождь лил стеной, ушат был безразмерный. Я прошмыгнула вдоль дома, чтобы не увидели из окон, за дровяники, а оттуда, прихватив с веревки чью-то вывешенную сушиться и забытую на дожде юбку, в сад. Ночная рубашка в миг промокла и прилипла к телу, мокрую юбку я натянула через голову на плечи, как пелерину. В переулок протиснулась, отодвинув доску забора, и помчалась к Фонтанке. Я панически боялась квартальных, дворников, даже случайных прохожих, пережитое не способствовало здравому рассуждению, хотя в этот глухой ночной час и непогоду, пока на улицах буйствовал мой союзник дождь, все они сидели под крышей.

Под гром и молнии, под потоками ливня неслась я, будто меня травили собаками. Распущенные мокрые волосы облепили лицо, подол рубахи обхватывал ноги, словно хотел остановить. Я ни секунды не думала о том, куда бегу, но бежала я к Дмитрию, причем коротким путем, не тем, что первый раз. Ничего не видя из-за дождевых струй и ужаса, ориентируясь лишь на Измайловский собор, очень скоро я поняла, что заблудилась.

Я совсем обессилила и двигалась без всякого разумения, но потом пришло второе дыхание, за ним – третье. Я вернулась на набережную и – о чудо! – вскоре оказалась возле Семеновского моста! Я узнала его, потому что перед ним была площадь с полукруглыми домами. Но теперь пугали казармы, я боялась, что меня увидит какой-нибудь караульный, там же, наверное, охраны полно. Дрожа, как осиновый лист, и озираясь по сторонам, я продолжала бежать. «А ведь девчонка отравилась! – внезапно подумала я. – А не помог ли ей доктор?» В глазах у меня все еще стояло перекошенное синее лицо несчастной маленькой Анельки.

Я говорю, что бежала, потому что мне так казалось, а на самом деле я еле тащила ноги, шлепая по грязи. До недавних пор от нервного и физического напряжения я не чуяла холода, а теперь тряслась, как цуцик. Расстояние от Коломны, даже учитывая самый короткий, хорошо известный путь и приличную погоду, преизрядное. Когда я нашла переулок с банями, то не знала, верить своим глазам или нет, это было чудо. За банями тянулись заборы, до которых я прошлый раз не дошла. Левый и больший участок я сочла «садами Целибьева», потому что на противоположном, среди зелени, виднелся дом. Он был построен не по красной линии, но ведь Дмитрий и писал, что расположен дом в саду. Кажется, я плакала, хотя и сама не понимала – слезы это или дождь. С моей одежды стекали потоки воды, и выглядела я так, словно меня постирали в луже. Небо меж тем просветлело, гроза ушла, а дождь стал ленивым. Ощущение времени у меня было потеряно, но, похоже, неумолимо близилось утро. До того как на улице появятся люди, нужно был обрести укрытие.

Я нашла калитку, разумеется, она была заперта. Постучала, сама испугалась своего стука, но никто не открыл. Отправилась в обход. Участок тремя сторонами выходил на разные улочки-переулки и был окружен глухим высоким забором, перелезть через который я не могла. Обогнув весь участок и следуя по непролазной грязи параллельного переулка, я обнаружила, что соседний участок огорожен чем-то шатким и валким, к тому же с прорехами, через одну из которых я и проникла внутрь. Таким же ветхим заборчиком он отделялся от участка, где по моим предположениям жил Дмитрий. В одном месте загородка вообще прогнулась и завалилась.

По тому, как стало тихо, я заметила наконец, что кончился дождь, а потом услышала птичий голос, короткое чив-чив-чив. Я пошла к деревянному дому. Какой-то странный он был, словно недостроенный. Испугалась, что дом нежилой. На широкое крыльцо выходили два больших полуциркульных окна. Заглянула в одно, в другое – ничего не высмотрела. Попробовала постучать, стучала, наверное, очень негромко, потому что сама не расслышала стука из-за бьющегося сердца. Однако к окну кто-то подошел, щелкнул замок, распахнулась дверь.

Бог ты мой! Я закрыла лицо руками, страстно желая упасть в обморок, и желание мое почти исполнилось, потому что я совершенно ослабла и покачнулась, но не упала. Крепкие руки бережно подняли меня, и я полетела, прижавшись к груди своего единственного. Я знала, что теперь меня никто не настигнет, мне ничто не угрожает, со мной родной человек, который уже раньше нес меня, прижимал к груди, спасал в ночных кошмарах, я узнала его. Потом он осторожно поставил меня на пол, а я все еще не могла разжать руки на его шее, и, кажется, он целовал мои мокрые слипшиеся волосы.

Прибежал немолодой человек, убежал и снова возник с какой-то простыней, в которую меня завернули. И только тогда я увидела Дмитрия в смешных белых портах с голой грудью, перепачканного грязью, которой я измазала все вокруг. Я засмеялась. Конечно, это был нервный смех. А Дмитрий стал быстро натягивать брюки и рубашку.

– А ведь мне некуда идти, – сказала я, смеясь и плача.

– Вам не надо никуда идти. Вам надо умыться и переодеться.