Текст книги "Звенит слава в Киеве"

Автор книги: Елена Озерецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава XXII.ВОТ ОН, КИЕВ!

– Что ты, батюшка мой, сиднем сидишь, наверх не сходишь, ветерком не обдуешься?

Андрей взглянул на румяное, весёлое лицо Федора. Купец был могуч – в плечах косая сажень, руки, ноги – ровно балки под крышей, а ладонь, лежавшая сейчас на плече пассажира, могла вместить самую большую чашу. Загребущая рука у купца – где ни учует деньгу, сама туда протянется. Немало и с Андрея сгрёб, даром что свой…

– Да вот, писал тут кое-что…

– Пишешь всё, пишешь. Об чём это?

– Обо всём, что повидать довелось, князь спрашивать станет.

– Долго ль ты на чужбине жил?

– Четыре года с лишним…

– Заскучал, что ли?

– А как же иначе? По себе знаешь небось!

– Да некогда нам скучать-то. Туда-сюда плаваешь, получше купить-продать ловчишь, даже глотка охрипнет. Хитры они, чужеземные-то, и торговать мастера.

– Сам-то ты другой, что ли?

– Зачем другой? – громогласно захохотал Фёдор. – И я берегусь. В торговле без того нельзя.

– А скажи ты мне, Фёдор, скоро ль до Киева доплывём?

– До Киева-то? Да вот, считай: от Царьграда до Дуная клади пятнадцать дней. От Дуная до устья батюшки Днепра – ещё десяток. Ну и вверх по Днепру худо-бедно дней пятнадцать набежит. Это коли всё ладно будет. Неделю уж плывём, стало быть, через месяц родному Киеву поклонимся!

– Ты всё занят да занят. Давно хочу попросить – расскажи ты мне, что дома нового, всё ль подобру-поздорову?

– Худого не слыхать. Богат, приволен Киев-град. В чужих краях, как приплывёшь, и то нахваливают, про князя нашего речь ведут.

– Как князь-то? Здоров ли?

– Болеть особо не болел. Однако ж, сам знаешь, года его не малые. Четыре года на восьмой десяток перевалило. По жене, говорят, тоскует.

– Молодые князья что?

– Переженились все. У Всеволода от грекини его сын родился. Владимиром, по дедушке, назвали.[16]16
  Будущий Владимир Мономах.


[Закрыть] У Анны-то Ярославны есть кто?

– Сын. Филиппом назвали.

– Не тоскует княжна?

– Привыкла. Сперва-то, конечно, тяжко ей было. Ну, а теперь, сам понимаешь, ребёнок. Да и уважают её все. Король без неё шагу не ступит, во всех делах совета спрашивает.

– Ишь ты! Знай наших! Русские нигде не пропадут!

– О других княжнах слыхал ли что?

– Доводилось. Плавал я с товаром на остров Готланд, что в море за озером Нево[17]17
  Ладожское озеро.


[Закрыть] лежит, так там болтали купцы, будто Елизавета Ярославна своему норвегу Гаральду двоих девок родила.

– Сыновей нет у ней?

– Не слыхать.

– Анастасия как? Видал я её, как во Францию ехал, а с той поры не знаю ничего.

– И у той всё ладно. Тут вернулся кое-кто из тех дружинников, что дал князь Ярослав для оберегу, когда Эндре ихний Анастасию из Киева домой, в Венгрию, увозил. Баяли они, будто монахи наши, с княжной посланные, дивных монастырей понастроили, кельи прямо в горе выбили.[18]18
  Кельи эти и до сих пор сохранились и горной гряде полуострова Тихань, на озере Балатон.


[Закрыть]

– Не притесняют их, стало быть, иноверцы?

– Нет. Эндре-то сам русской княжны сын, говорят…

– Слыхал про то… Много русской крови в королевских домах по всей Европе.

– Вот и французский король будет русёночком, – засмеялся Фёдор, – а буде тоже на нашей женится, и вовсе обрусеют короли французские…

– Долго ещё Филиппу до женитьбы. Ходит-то ещё через пень-колоду.

– Ты-то что ж из Франции жену не везёшь?

Лицо Андрея потемнело.

– Так живу… – коротко ответил он.

– Ну, ну! А то приходи в Киеве. Высватаю…

– Пока что – до свадьбы – расскажи, где стоять по пути будем?

– Аи много где. Насмотришься…

Стоянок действительно оказалось много. Бойкий купец всюду хоть помаленьку да торговал, и мучительное нетерпение сжигало Андрея. Теперь, когда родина была уже так близко, разлука с ней казалась особенно тяжкой. О покинутой в Константинополе могилке он старался не думать. Слишком горько, слишком свежа ещё рана. Потом, когда где-нибудь в тиши поселится… Да разве знает он, где жить доведётся? Что князь Ярослав укажет? Может, не приведи господь, ещё куда пошлёт?

Киев открылся как-то внезапно. Повернул вдруг Днепр—и словно занавеску откинули – вот он, гляди! Пасмурный был день, а тут как раз солнышко, будто по заказу, выплыло. Засияли купола золотые…

К берегу чалились медленно, осторожно. Очень много разных кораблей столпилось, не сразу место найдёшь. Фёдор ругался до хрипоты, орал на своих и чужих матросов. Свои-то помалкивали, а чужие в долгу не оставались. Андрей, сжимая шапку в руке, неотрывно глядел на буйную сутолоку киевского порта. Ещё шумнее, ещё многолюднее стал он за эти годы. Прибавилось и кораблей, и товаров, и крику, конечно. Да никак и церкви новые на горе выросли? И Подол словно пошире прежнего раскинулся!

– Здравствуй, мать городов русских, подобру ль, по-здорову ль живёшь? Принимай сына из дальних краёв! – тихо шептали губы Андрея.

Наконец Фёдор кончил орать. Скрипя боками о береговые брёвна, корабль притёрся к пристани.

– Слышь, Андрей! – закричал Фёдор. – Кладь тебе сейчас тащить, аль завтра можно?

– Завтра, завтра! До свиданья, Фёдор! – торопливой скороговоркой ответил Андрей, сбегая по шатким сходням. На берегу он остановился, чтобы перевести дух, – уж больно гулко стучало сердце… Под ногами шуршал белый, гладкий днепровский песок. Свежий ветер покачивал деревья и приносил с киевских улиц родной незабываемый запах жилья. Пахло печным дымом, навозом и смолой, слегка наносило чад от подгоревшего у незадачливой хозяйки мяса…

Андрей захватил рукой горсть горячего, нагретого солнцем песка и с нежностью поднёс его к внезапно пересохшим губам.

Глава XXIII. СТАРЫЙ КНЯЗЬ

– Батюшки светы, да никак Андрей?

– Воротился, скажи на милость!

– А мы чаяли, женился ты давно в чужих краях, детишек завёл, богатства набрал!

– Видно, как ни хорошо за морем-то, а дома лучше?

Весёлые гридни и стольники княжеские плотной толпой окружили Андрея. Милые, родные, русские лица, русское платье! Так бы и перецеловал всех!

– Ох, лучше дома, братцы! Из всех лучше! – отвечал он, неистово хлопая по плечам то одного, то другого.

– Ай чудно ты обряжен-то! – хохотали приятели. Андрей оглянул свой золотом шитый французский камзол.

– Не успел ещё. Только-только приплыл – да бегом сюда. Князь что?

– Да ничего. Пойдём – рад тебе будет. Поди, от Анны Ярославны весточку привёз?

– И весточку и подарки батюшке королева посылает, – кивнул Андрей на богатую, золотыми лилиями украшенную шкатулку.

Словно в тумане каком поднимался Андрей по знакомому дубовому всходу. Вот здесь Анна на пол покупки бросила, что принёс он ей с торга на Подоле, да об Предславе его допытывала… Вот и дверь тяжёлая, с железными заклёпками, а за ней – переход тёмный в гридницу. Здесь пировали они после смотрин Ярославниных.

Здесь Савейр с мёду княжеского, старого, обезножел, да и запомнил тот мёд накрепко. Дальше – лестница невеликая в верхний терем, где княжны жили. Что-то там теперь? Разлетелись голубки по всей Европе и не воротиться им более под кров родительский…

В дверь покоя княжего он постучал тихо. Рука словно силы лишилась. Не ответил князь. В другой раз постучал Андрей. Незнакомый старческий голос откликнулся недовольно:

– Входи. Чего надобно?

Стараясь унять громко стучавшее сердце, Андрей переступил порог. Та же комната, где решалась судьба его, Андрея, те же сусальные звёзды на малиновой ткани стен, те же лавки тяжёлые, широкие, крытые парчой и мехами. Так же навалены книги в алых и синих переплётах на столе у маленького оконца. А за столом… полно, неужто это князь Ярослав? Сгорбилась спина, потускнели очи, поредели совсем белые волоса…

– Андрей! – вскричал князь и, вскочив, неверной, старческой походкой засеменил навстречу.

– Батюшка! Княже! – рухнул ему в ноги Андрей.

– Встань! Встань! – Ярослав обнимал и горячо целовал своего питомца. На глазах его, полуприкрытых сморщенными веками, выступили слёзы. Невольно заплакал и Андрей. Не чаял он таким увидеть Ярослава…

– Не хвор ли, княже мой? – с тревогой спросил он.

– Хвор? Нет, бог милостив. Хвори особой нет! А старость, конечно, не красит…

– Что за старость? Пяти лет не минуло, как прощались.

– Верно, верно. Только за эти годы отнял господь мою княгинюшку, а с ней – ровно и всю силу мою. Да ладно обо мне-то. У тебя почто серебро в волосах? Ведь на четвёртый десяток только-только перевалил…

– Годы – они разные бывают, княже. На чужбине-то год за десяток посчитать можно… Привёз я тебе письмо да подарки от королевы французской. Прими, княже! – Андрей с поклоном поставил на стол шкатулку и вынул из-за пазухи свиток, исписанный неровным почерком Анны. Не обращая внимания на шкатулку, князь жадно схватил и развернул послание дочери.

Читая его, он то улыбался, то хмурился, пытливо взглядывая на Андрея, а под конец весело рассмеялся.

– Гляди! – сказал он, повёртывая свиток к Андрею.

В самом конце письма была нарисована детская ручонка. Анна положила ручку сына на свиток и обвела её чернилами. Ручонка была изрядная, с толстенькими пальчиками.

– Здоровый, видно, внучонок-то мой! – воскликнул князь.

– Ох, здоровый, княже, и крикун такой – не приведи бог!

– Это он в меня. Матушка, княгиня Рогнеда, сказывала, бывало, что от меня покою вовсе не было. Ну, садись, Андрей, да рассказывай всё по порядку…

Долго рассказывал Андрей обо всём, что видал во Франции, что по дороге домой встретилось, как при дворе королевском живут, какая стала Анна, как любит и уважает её Генрих да и все французы тоже. Князь слушал не перебивая.

– А о чём ежели забыл, то прочитаешь, княже. Писал я для тебя день за днём, всякую мелочь записывал. Возьму с корабля кладь свою, принесу тебе то писанье…

– Добро. Говоришь, знатны купцы венецианские?

– Вельми знатны. И товары их – лучше не надобно.

– Как бы Киеву с теми купцами спознаться? Не хаживали они к нам, покамест. Парчу вот только венецианскую привозят к нам иногда.

– Очень далеко, княже. А товары их купить можно. Прикажи только. В Царьград они много привозят. Если ж самих купцов венецианских к Киеву привадить хочешь, надобно, чтоб из наших кто поначалу их по Днепру провёл. Вот хоть бы тот же Фёдор Кривой.

– Расчёту ему нет, – засмеялся Ярослав. – Куда верней товар тот самому скупить да нам с прибытком продать!

– И то верно, – улыбнулся Андрей.

– Можно другое спробовать, – задумчиво сказал Ярослав, – не поплывут ли киевские купчишки в Венецию? По русскому морю ходят же. Пусть бы в чужие края товары наши повезли.

– Ох, далеко, княже. Дорого те товары встанут, выгоды не будет. Да и море незнакомое…

– Ну, незнакомым морем наших не испугаешь. Ладно. То всё ещё впереди.

– Много, поди, и без Венеции мест, где русскими товарами торгуют…

– Много. Идут наши меха, воск, мёд и прочее добро во все стороны: и на север, за море Студёное, и в Царьград, и в Болгарию. Возят товары и на восток, в города козарские, в столицу ихнюю Итиль[19]19
  Близ нынешней Астрахани.


[Закрыть]… А взамен получаем мы ткани персидские, серебро арабское, мечи франкские и много другого, что надобно. Знают ли про Киев наш в чужих краях?

– Как не знать, княже? Богатым и многолюдным слывёт он повсюду. Вторым Царьградом зовут его. И твоё имя добре славится. Не зря же и король франкский по Анну к тебе прислал… Далеко слышна слава Киева… Долго ещё царствам европейским до него расти и по богатству, и по наукам. Генрих вон писать не обучен, да и дворяне придворные почти все пера в руках не держивали. А и порядку, как у тебя, в городах ихних и помину нет. Крестьянский да торговый люд ровно от волков в опаске живут…

– Анна-то как там? Хоть и пишет она, что привыкла, а несладко ей, поди?

– Было несладко, княже, хоть и не жаловалась она никогда – гордая очень. Ну, а теперь… теперь Филипп у неё.

– Характер свой не показывает ли? Горяча всегда была, своенравна…

– Горяча и теперь. Однако ж держит себя всегда пристойно, величество своё помнит. Умна Анна Ярославна, не по годам умна. Помнит, что королева она, а пуще того – что дочь Ярослава, князя Киевского. В тебя, пожалуй, удалась дочь, княже…

– Своенравием и я грешен, – улыбнулся князь, – да и горяч бывал смолоду. Теперь-то уж поунялся. Стишают годы нрав-то. Стихнет и Анна… О себе что ж ничего не расскажешь?

Зорко взглянул Ярослав на Андрея. Тот понял, что писала Анна об неудавшемся сватовстве его к Мадлене де Геменэ.

– Что обо мне говорить? Жил все эти годы одной надеждой, что ненадобен стану княжне и отпустит она меня домой. Нет мне жизни без Киева, княже…

– Да, не приживаются русские люди в чужих краях, – задумчиво сказал Ярослав, – не забыть им родной стороны. А останется буде кто – век свой тоскует. Иноземцы ж многие у нас, будто дома, живут. Вон варягов сколько на девках наших переженились, так ребята ихние, опричь материнской речи, другой и не ведают… Всё у нас ладно, Андрей, только надолго ли?

– О чём ты, княже?

– Об том, что стар я. Мало мне жить осталось…

– Господь милостив…

– Полно. Милость божья тут не поможет. Помру я скоро. А что после моей смерти станется, думать боюсь…

– Отчего ж так?

– А оттого, что пропасть может единство Руси Киевской. Слушай, Андрей. Много сыновей у меня, и каждому надел дать надобно. В Киеве сердцем хотел бы Всеволода оставить: умён, образован, смел, решителен, науку государственную превзошёл, с другими царствами наилучшим образом дела бы повёл…

– Чего ж лучше?

– Нельзя того. Не старший он. Обычаи ломать и князю не вольно. На Киевском столе Изяславу сидеть. Ему ж – Турово-Пинскую землю да Новгород. Святославу – Чернигов, Ростов, Суздаль, Белоозеро. Всеволод только Переяславль получит, Игорь – Волынь, Вячеслав – Смоленск…

– Обо всём подумал ты, княже.

– Обо всём. Только… будет ли лад? Не стали бы сыновья друг с другом спориться, упаси господь – промеж себя воевать, разорять войнами землю русскую. Не бывало того, чтоб каждый своим уделом доволен был. Видал я всё это, сам через то же прошёл…

Андрей молчал. Что он мог ответить? Да, своим уделом редкий человек довольствуется, а князья – особливо. Каждому захочется большего, чем имеет. Не разбили бы и впрямь на части великую, единую Русь Киевскую, собранную и возвеличенную их отцом и дедом.

Молчал и князь. В покое темнело, окна заголубели по-вечернему. Со двора слышались весёлые голоса теремных служителей, спешивших в поварню, к ужину.

– Хочу спросить тебя, – начал опять Ярослав, – ежели, не дай бог, сбудутся мои худые мысли, с кем ты остаться думаешь? Вроде с Всеволодом дружили вы. Не к нему ль пойдёшь?

Андрей вздохнул.

– Дозволь, княже, правду молвить…

– Говори.

– Так уж судьба моя сложилась, что твоею милостью всего я в жизни навидался. Устал я, княже. Ни с кем, коли дозволишь, не пойду. Злата и серебра у меня немало, и от твоих щедрот, и Анна Ярославна не обидела. Прожить хватит. Тишины, покоя хочу…

– Жениться не думаешь?

– Нет, княже.

Опять надолго замолчали оба. В тишине слышно стало, как дрались у поварни собаки. Сквозь потемневшее окно замелькали то тут, то там огоньки в домах киевских, по переходам дворцовым быстро пробежали босые ноги, послышались приглушенные смешки, – видно, теремные девки куда-то торопились.

– Так слушай меня, Андрей, – тихо сказал Ярослав, – ты точно много всего видел. Много и знаешь. Надобно, чтоб не пропало всё то, что приобрёл ты. Надобно потомкам нашим ведать, как жили мы. Оставайся жить в тишине, как хочется тебе. От службы освобождаю тебя. Другую даю службу – обо всём напиши правду нелицеприятную: о своём родном Киеве, о чужих краях, о людях, что в жизни твоей встретились. Что напишешь – монахам в Киево-печерский монастырь на сохранение отдай. Не ровён час – всякое случиться может. Войны да пожары на кого не живут? А у монахов тайники каменные, подземные, скрытые. Сберегут они писанья твои для тех, кто много после нас жить будут. Сам-то в монахи не пойдёшь?

– Нет, княже. Не пойду и в монахи. Не гожусь я для жизни монашеской. Дозволь домик себе в Киеве поставить…

– При княжем дворе, стало быть, жить тоже не хочешь?

– Уволь, княже…

– Ну, ин ладно. Быть по-твоему. Домик я тебе сам поставлю и людей, сколько понадобится, дам для обслуги. Коней тоже.

– На что мне люди да кони, княже?

– А на то, чтоб не говорили, будто князь Ярослав конюшего дочери своей за верную службу, за преданность не наградил. Не спорь, Андрей. Делай, как сказано. Помни: доверил я тебе дело великое – правду святую про наше время потомкам передать. Исполнишь ли дело то?

– Исполню, княже… не утаю ничего, ничего и не прибавлю. Одну правду про всё и… про всех.

– Так ступай, покамест. Устал я. Завтра приходи, ещё поговорим.

Утомлённый разговором Ярослав словно ещё состарился на глазах Андрея. Совсем сгорбившись, шаркая ногами, он медленно отошёл к своему столу и тяжело опустился на скамью.

Андрей с грустью глядел на старика.

«Эх, княже, княже, – думал он, – видно, и впрямь, старость тебя настигла. Много добрых дел сделал ты для Руси родной, и всего себя на те дела поистратил…»

Молча поклонившись, Андрей вышел и тихо притворил за собой дверь.

На улице, несмотря на опустившуюся уже темноту, было людно. Не разбежались ещё по дворам босоногие белоголовые ребятишки, не кончили болтовни у ворот весёлые киевлянки. Необычный наряд Андрея не был теперь заметен, и никто не обращал на него внимания.

Отойдя на несколько шагов от княжеского терема, он остановился и обернулся. Много окон светилось, свет мерцал и в оконце покоя Ярославова. Только в горнице княгини Ингигерды да в девичьих горенках княжон, там, на самом верху, окна оставались тёмными, словно глаза с опущенными веками. Опустели те гнёздышки… Не тот стал и Ярослав, не тот.

– Прощай, княже, – тихо сказал Андрей, кланяясь терему. Потом обернулся в сторону закатную, где ещё чуть-чуть мерцали красноватые отблески и добавил: – Прощай и ты, Ярославна…

Глава XXIV. ЭПИЛОГ

Высокий, дородный, немолодой уж человек, по платью судя – богатый купец, что было мочи колотил в ворота небольшого ладного домика на одной из окраинных улиц Киева. Не сразу откликнулись ему. Однако ж в конце концов появился старик в тёмном платье.

– Почто шумишь, батюшка? – спросил он, открывая калитку.

– Долго больно собираешься! – сердито ответил купец.

– Так ноги-то немолодые, вишь…

– Дома ль хозяин-то?

– Дома, дома, батюшка. Ступай вон наверх. В горенке он там своей…

Окна небольшой низкой комнаты смотрели прямо на Днепр. С горба высокого холма, на который взбегала улица, далеко было видно Заднепровье, разбросанные тут и там сёла, белые паруса вдоль крутых речных поворотов.

У одного из окон, за столом, сидел седой человек с усталыми глазами на моложавом ещё лице. Поднявшись и поклонившись гостю, он вопросительно взглянул на него.

– Аль не узнал? – засмеялся тот.

– Да не припомню что-то… – неуверенно ответил хозяин.

– Эх, Андрей! А с кем ты, почитай, два месяца из Царьграда плыл?

– Фёдор! – ахнул Андрей. – Вот не ждал не гадал! Извини! Переменился ты малость…

– Да и ты не прежний. Чему ж дивиться? Тринадцать лет прошло. Годы – они красы не прибавляют.

– Плаваешь в дальние края по-прежнему?

– А как же? На месте сидеть купцу не с руки. Правда, нынче уж частенько сыновья вместо батьки ходят. Трое их у меня…

– Давно ль в Царьграде был?

– Сейчас воротился. Оттого и пришёл к тебе. Весточку принёс.

– От кого? – удивился Андрей. – Вроде нет у меня там никого.

– Запамятовал ты. Старик один, вовсе уж ветхий, Харитон по имени…

Андрей вздрогнул. Старая, незабытая боль кольнула сердце. Харитон… Маленькое, укрытое кипарисами кладбище на окраине Царьграда, камень с короткой надписью «Предслава»…

– Жив ещё? – тихо спросил он.

– Доживает…

– Что ж передать велел?

– От себя – что уговор ваш помнит, могилку обихаживает, а как помрёт – сыновья то делать станут. На то с них крепкий зарок взят. Об какой могилке речь вёл – не сказывал. Знает, мол, господин.

– Знаю, – обронил Андрей, – буде ещё увидишься – низкий ему поклон от меня…

– Передам, коли встречу. Только уж навряд ли. Еле живой старик-то. А ещё другое дело наказывал. Получил он для тебя писанье из краёв далёких, через много рук шло то послание и долго бродило. Венецианский купец Джузеппе Галеотти то писанье привёз.

– Так Джузеппе стал купцом? – улыбнулся Андрей.

– Стал. И сказывает, с твоего подарка богатеть начал…

– Я рад… Так от кого же письмо то?

– Не ведаю. Харитон говорил – из франкской земли.

– Из Парижа! – вскричал Андрей. – Давай, давай скорее, Фёдор.

– Держи! – И Фёдор Кривой протянул измятый, изрядно запачканный свиток. – А мне, прости, недосуг!

– Обожди, поужинай со мной! Вина выпьем, старину вспомним…

– Другим разом, Андрей. Я ведь ещё и дома не бывал, да и за товаром приглядеть надобно. Прощай…

– Спасибо тебе, Фёдор!

– Не на чем…

После ухода Фёдора Андрей не сразу развернул свиток. Перед глазами его так ясно встали опять константинопольские дни, мучительная боль, пережитая им после рассказа Харитона.

Много воды утекло с той поры. Вот уж двенадцать лет, как нет в живых Ярослава. Пока ещё не сбылись его опасения. Сильна и могуча Русь по-прежнему, но кто знает – надолго ли? Говорят, разумен подрастает у Всеволода маленький Владимир, Мономах по матери. Только, что ему судьба готовит? Сидеть ли ему на столе киевском?

На тяжёлой, полуобломанной уже печати свитка ясно выделялся герб графов де Геменэ.

– Жак, – обрадовался Андрей, – не забыл меня!

Витиеватые буквы были выведены незнакомой Андрею рукой. «Ну да, – вспомнил он, – ведь Жак не умеет писать. Видно, поручил духовнику…»

С трудом принялся Андрей разбирать уже слегка забытые французские слова. Жак передавал привет от всей семьи, в том числе и от Мадлены. Она давно уже замужем, у неё трое детей. У самого Жака—четыре сына, и старшего зовут Андрэ, в честь далёкого русского друга. Став отцом семейства, Жак не посещает больше весёлых кабачков, но знает от младшего брата, что теперь самый модный у молодёжи тот, который содержит Арно – бывший слуга Андрея.

«Наш добрый Генрих скончался в 1060 году, – писал дальше Жак, – и во Франции царствует Филипп I, которого отец приказал короновать ещё в семилетнем возрасте 23 мая 1059 года, в Реймсе. Маленький король присягал на том же евангелии, что и его мать. А когда Генрих умирал, он поручил королеве опекунство над сыном, и Анна подписывала вместе с молодым королём, как раньше с мужем, все бумаги. Однако ж через два года после смерти Генриха королева снова вышла замуж за графа Рауля де Крепи и удалилась в его поместье…»

– Вот так так! – вскрикнул Андрей. – Ай да Анна! Ай да королева! Не пожалела и титула своего королевского! Видно, нрав-то её горячий взял своё!

Рауля де Крепи, графа де Валуа он помнил. Вместе с королём Рауль встречал Анну в Реймсе, и Андрей сразу обратил внимание на его крепкую фигуру, надменное лицо и ястребиное перо на отогнутом поле зелёной шляпы. Граф приходился королю родственником, но особенно подчиняться Генриху был не склонен. Его владения были побольше и побогаче королевских. Королевой же Рауль всегда восхищался и признавал её прекраснейшей женщиной Франции…

– Так значат довелось всё-таки Ярославне и любовь в своей жизни встретить, – задумчиво проговорил Андрей, – не пришлось её сердцу до конца обездоленным прожить… Ну, что ж, дай ей бог счастья. Заслужила она его. Долг свой верно исполнила до конца…

Он снова взял письмо. Жак сообщал дальше, что молодой король сперва был очень недоволен поступком матери, которую нежно любил, но потом примирился с ним, и граф де Крепи с супругой бывают при дворе, хотя и не часто.

«Я шлю моему далёкому другу горячий, братский привет и любовь, – заканчивал письмо Жак, – и не теряю ещё надежды когда-нибудь снова увидеть его в Париже. Ведь недаром Русь и Франция навсегда породнились через прекрасную Анну, а наш король – внук князя Ярослава Киевского…»

Андрей отложил письмо и задумался.

Нет, в Париже ему больше не бывать. Его место здесь. Да и обещание, данное князю Ярославу, выполнит он до конца. День за днём неустанно записывает он для потомков всё, что видит и слышит…

Андрей подошёл к окну. Внизу, у пристани, как всегда, стоял шум и волновалась разноплеменная толпа.

Привольная, широкая, могучая Русь расстилалась далеко за рекой. К её полям, лесам и городам, освещенным солнцем, плыли над Днепром звонкие волны колоколов Софии.

И не было в мире ничего прекраснее.