Текст книги "Незабываемая ночь"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Андрей, где Володя?! – я схватила его за рукав. – Где? Вы не знаете?

– Володи нет сейчас здесь. Он выделен для связи и только что уехал в Смольный. Да в чем дело? Как вы сюда попали?

Нас обступили.

– Мне нужно найти Володю! Его убить могут! Его надо спасти! – закричала я, тряся его за рукав.

Андрей нахмурился.

– Нас всех убить могут, Ирина. Мы на войне сейчас. Как вы попали сюда? Кто отпустил вас?

– Да нет, не то! Его… один человек убить может… Он его предателем считает… няня наговорила… ей доктор сказал… – задыхаясь бормотала я.

– Ничего не понимаю! – Андрей развел руками. – Прежде всего успокойтесь. Идите сюда, сядьте и расскажите толком, – в чем дело?

Он усадил меня перед костром на какой-то ящик, сам сел рядом. Остальные тесным кольцом обступили нас.

– Говорите спокойнее. Все по порядку. Так скорее дело будет.

Волнуясь, бессвязно, сбиваясь, рассказала я все, что случилось.

– Что за чепуха! Кто же это мог быть?! – удивленно проговорил Андрей.

– Другой называл его Шаровым, – сказала я.

– Шаровым?! – в один голос воскликнуло несколько человек, и все переглянулись.

– Шрам поперек лба? – спросил меня совсем молодой рабочий, весь наклонившись ко мне.

– Да, да!

– Ой, братцы! – рабочий сдвинул шапку на затылок и почесал лоб. – Товарищ Андрей! – обратился он к Андрею. – Шаров сюда приходил, Владимира искал…

– Зачем? – спросил Андрей.

– А шут его знает…

– Когда это было?

– А еще днем. Владимир как раз домой в это время бегал, хлеба нам принес…

– Приходил… и что? – Андрей подошел к говорившему.

– А я его и близко к пикету не подпустил, – растерянно заговорил тот, – вижу издали, – идет этот полоумный. Я к нему навстречу. «Чего тебе здесь надо?» Смотрит во все глаза. «Ага, – говорит, – Воронцов здесь, а где Тарабанов?» – «А до этого, – говорю, – тебе, дураку, дела нет. Катись, – говорю, – отсюда, – несознательный элемент». – «Так нет его здесь?» – говорит. «Нет, – говорю, – и убирайся вон…» Засмеялся, нехорошо так. «Ладно, – говорит, – так я и знал!» – и пошел прочь…

– Чего же ты мне сразу тогда не доложил? – строго спросил Андрей.

– Почем я знал… Об каждом дурне докладывать… – смутился рабочий, – мало их нынче тут шляется… неорганизованной массы… Черт их дери… этот, и вправду, убьет.

– Что же делать?! – с отчаянием крикнула я.

Андрей встал с ящика.

– Надо действовать, товарищи! Это давно было? – спросил он меня.

– Давно! Это-то и ужасно! Правда, Аким сразу побежал искать этого Шарова.

– Какой Аким?

– Нашего дворника сын… А еще попала в подвал… – начала я, но Андрей перебил меня:

– Ладно, после расскажете. Слушай, товарищ начальник. – Андрей положил руку на плечо одного из пикетчиков. – Я вот что думаю: надо бы Тарабанова предупредить. Тут совсем близко я знаю место, где мотоциклетка есть. С тележкой. Я сбегаю, возьму и поеду к Смольному. Я знаю, где там пост Сабинина. Владимир мог у него задержаться. Отпустишь?

– Валяй! Управлять умеешь?

– Ну, конечно.

– Мне, что ль, с тобой поехать? – сказал молодой рабочий.

– Нет, я поеду! – громко крикнула я.

– Беги скорей! – толкнул в спину Андрея тот, кого называли начальником.

Андрей скрылся в темноте.

– Пусть девчонка едет, – сказал начальник. – Нечего вам вдвоем, тут тоже люди нужны. А она, видно, не робкого десятка. Молодец девка, а? – и он ласково потрепал меня по плечу.

И вдруг я почувствовала, что я, и вправду, не робкого десятка, что ничего мне больше не страшно. Я огляделась кругом. На меня смотрели дружеские, улыбающиеся лица… Это друзья Володи. Большевики… Почему же они совсем не страшные?

– Ах, Шаров! Вот черт! – Молодой рабочий снова сдвинул шапку и почесал лоб. – Он земляк мой. Из деревни совсем недавно. Году нет как на заводе. Он сам-то парень не плохой, да вроде как с придурью. И уж очень дикий, – ничего признавать не хочет.

– Да, – сказал начальник задумчиво, – от таких парней прямой вред. Дезорганизаторы. Позорят революцию.

– Верно, – согласился кто-то из рабочих. – А ведь их не один Шаров. Таких много, и напакостят они много.

Из-за угла раздался грохот приближающегося грузовика. Он быстро подъехал к костру и остановился.

– Здорово, ребята! – крикнули с грузовика веселые голоса.

– Здорово, товарищи! – отвечали пикетчики, обступая грузовик. – Вы откуда?

– Из Смольного. Что у вас нового? Зимний не взят еще?

– Нет еще. Половина взята, в другой правительство засело.

– Вот черти! И чего медлят?!

– А что в Смольном делается?

– Кипит Смольный! У! Чисто улей! Народу – страсть!

– Да ты чего рассусоливаешь, – перебил говорившего другой голос, – надо им дело рассказать. Про заседание Петроградского Совета слышали?

– Слышали! Ленин выступал? – отвечали пикетчики радостно.

– Выступал! – восторженно отозвался голос с грузовика. – Резолюцию какую приняли!

– Какую? Какую? – заволновались пикетчики.

– Пролетариат и гарнизон победили буржуазию! Революция совершилась!

– Словом, – крикнул с грузовика совсем молодой голос, – власть Советам, мир народам, земля трудящимся!

– А что слышно с фронтов? – спросил начальник пикета.

– Хорошо! Все за нас!

– А сейчас в Смольном – второй съезд Советов, – рассказывали с грузовика. – Всю ночь, наверное, будут заседать. Вторые сутки не спят, работают.

– Еще бы! За всю страну отвечают.

– Ну, ладно! Шофер, не спи! Не кататься поехали! – крикнул чей-то недовольный голос. – Валяй дальше!

Грузовик уехал. Рабочие горячо о чем-то спорили, совершенно забыв обо мне. Я сидела на ящике и старалась вслушиваться в их спор, но ничего не понимала.

Со стороны Дворца доносились выстрелы. На них никто не обращал внимания. Я тоже как-то перестала их слышать. Андрей все не появлялся. Куда он провалился? Снова мысль о Володе жгучей тревогой залила сердце. Жив ли он?.. Разговор в передней был когда-то давно-давно…

К костру подошел немолодой рабочий, коренастый, с большой черной бородой.

– Дайте-ко прикурить, товарищи.

Ему дали прикурить.

– А ты откуда, товарищ?

– Прямо от Дворца.

– Ну, как там? Скоро? Надоело стоять!

– Теперь скоро. Уперлось Временное правительство, не сдается. Дворец почти что в наших руках. Неразбериха там, – сам черт ногу сломит. Юнкера многие ушли. Казаки все удрали. Один бабий батальон да немного юнкеров осталось. Потеха, – ну чего бабы сделают?

– Так чего же ждут? Чего не арестуют правительство? Миндальничают с буржуями! Что, с бабами, что ли, не справятся? Что за волокита? – возбужденно заспорили рабочие.

– Успеется, – сказал спокойно чернобородый и затянулся цигаркой. – К чему зря кровопролитие устраивать? И Ленин сказал: по возможности без кровопролития.

– Думаешь, дядя, больше и боев не будет? – спросил начальник.

– Будут. Ох, будут! – все так же спокойно и уверенно ответил чернобородый. – На фронте-то, ясно, больше воевать не станем. А вот без гражданской войны не обойтись. Не сдастся буржуазия. Разве они признают Советскую власть?

– Ясное дело, не признают.

– Заставим признать, – невозмутимо продолжал чернобородый, – повоевать еще придется. Эта война совсем другой будет! Солдат будет знать, за что дерется. За себя самого биться будет, не за капиталистов.

– Правильно рассудил, дядя. А ты чего же от Дворца ушел?

– Не в строю я, товарищи, – невесело сказал чернобородый, – не гожусь в красногвардейцы. Видишь, рука на войне попорчена, – он показал скрюченные пальцы правой руки. – Ну, а пошел со своими, – дома-то разве нынче усидишь? Думаю, может, для связи пригожусь… Сейчас пошел посмотреть, где еще наши – выборжцы – стоят?

Он бросил окурок в костер, плюнул в сторону и вдруг увидел меня.

– А девчонка у вас тут на что?

– Да вот, брата ищет, – и рабочие наперебой рассказали ему все.

Чернобородый покачал головой.

– Глупая история. Совсем дурацкая. На розыски одного человека нынче людей и машину расходовать?

– Дурацкая-то дурацкая, – сказал молодой рабочий, – а товарища спасать надо. Хороший товарищ, стойкий. Нет, Тарабанова в обиду давать нельзя.

– Тарабанова? – Чернобородый скручивал новую цигарку, и вдруг руки его остановились, а глаза задумчиво уставились на огонь. – Хорошая фамилия – Тарабанов. У меня товарищ по ссылке был с такой фамилией. Век не забуду! Вот человек был… Эх, не дожил, бедняга! Сейчас бы его сюда…

– А ты где в ссылке был, дядя? – спросил кто-то.

Чернобородый склеивал языком цигарку и ответил не сразу.

– Далеко, брат, в Сибири. В глухом углу. Пять лет там отмотал.

Он затянулся цигаркой и продолжал смотреть в огонь костра. Я с напряжением следила за его лицом. Я хотела спросить – и не решалась… Его лицо, ярко освещенное пламенем, было задумчиво. И по глазам – добрым и чуть-чуть улыбающимся – было видно, что он весь ушел в воспоминания. Глядя на него, притихли и пикетчики. А он улыбнулся и не спеша заговорил:

– Тяжелое было время, а и хорошего есть что вспомнить. Дружно жили мы, ссыльные, – одной семьей. И всему тон этот самый Тарабанов задавал. Читали вместе, споров что было! У него всегда и собирались. И жена у него такая же была – Наталья – совсем под стать ему.

Я чуть не вскрикнула. Сердце забилось шибко-шибко. Я встала с ящика, почти не дыша. А он все так же спокойно продолжал:

– Чуть что, у кого какое горе, – сейчас к Тарабановым. У них, бывало, всегда найдешь и ласку и помощь. Я в ссылку плохо грамотный попал. Читал, писал хорошо, а в политике мало разбирался, хоть по политическому делу и попал. Тарабанов учителем мне был. Никогда не забуду! Через него и сознательным я стал… А как, бывало, заболеет кто – врача у нас там не было, – опять к тому же Тарабанову. Он в медицине кое-что смыслил: отец у него земский врач был…

– Так это же мой папа! – громко крикнула я.

Чернобородый быстро повернул голову, бросился ко мне, вгляделся…

– Стой-ко, стой-ко! – и двумя руками скинул с меня нянин платок. Мои вьющиеся волосы заметались по ветру.

– Да это же вылитая Наташа Тарабанова! – изумленно закричал он и вдруг схватил меня на руки и крепко прижал к себе. – Доченька! Вот судьба-то, а? Как же тебя звать, дочурка, а?

– Ириной…

– Иринушка, доченька… Кабы ты знала, чем для меня твои папка с мамой были! – Он крепко поцеловал меня в лоб, потом одной рукой откинул с моего лба разбившиеся волосы и радостно посмотрел мне в лицо. – Ну, вылитая Наташа! – повторил он, снова прижимая меня к себе. И я вдруг, неожиданно для самой себя, обхватила руками его шею, крепко прижалась головой к его плечу и расплакалась.

– Простудишь, дядя, девчонку-то. Платок на, надень ей, – один из рабочих поднял упавший с моих плеч платок.

– И то!.. Чего я, старый дурак, расхлюпался!.. Ах, поди ж ты! Вот судьба-то! Ну, Иринушка, ну, доченька, брось плакать, – не такое сейчас время, чтобы плакать, – говорил он, продолжая держать меня на одной руке. Другой рукой он накинул мне на голову платок и концом его вытер мои глаза. Я подняла голову с его плеча и прислушалась: где-то тутукала мотоциклетка.

– Андрей едет! – крикнула я.

– Стойте-ко! – вдруг спохватился чернобородый и поставил меня на ноги. – Так это сына Дмитрия Тарабанова какой-то мерзавец убить хочет?! Ах, ты!.. Да я его… своими руками задушу, негодяя!..

– Он думает, – Володя предатель! – сказала я.

– Слышал! Идиот! – он вдруг – совершенно неожиданно – улыбнулся. – Володя, говоришь? Ну, конечно, Володя! Помню, помню! Забавный парнишка был, под стол пешком бегал… Меня очень любил, – все за бороду таскал… А тебя тогда еще и на свете не было.

Вдали из-за поворота показался фонарик, – мотоциклетка мчалась к костру.

– Вот что! – сказал чернобородый живо. – Поеду и я с вами. Тут и без меня народу хватит. Авось найдем! Эх, Дмитрий, Дмитрий! Был бы ты с нами сейчас!..

Мотоциклетка подлетела к костру и сразу встала. Пикетчики окружили ее.

– Ну, кто едет? Ирина? Садитесь скорей! – крикнул Андрей.

– Я еду! – ответил чернобородый, сгреб меня в охапку и стал влезать в тележку.

– А ты кто такой, товарищ? – спросил Андрей. Чернобородый устраивался на сиденье, прилаживая меня к себе на колени, и, видимо, не слышал вопроса.

– Пусть едет, – ответил за него начальник пикета, – это старый товарищ отца Тарабанова.

– А-а! – протянул Андрей, с интересом оглядываясь на чернобородого. – Ладно, поехали! – И он запустил мотор.

– В добрый час, товарищи! – Пикетчики замахали шапками.

Меня вдруг рвануло так, что я спиной и головой ударилась о чернобородого, на коленях у которого сидела. Мы помчались. Машина оглушительно трещала, трясло так, что я бы непременно вылетела из тележки, если бы руки чернобородого крепко не держали меня. Ветер забирался под платок, пронизывал насквозь, свистал в ушах. Я зажмурилась, – ветер слепил глаза.

Бабушка… няня… тихие комнаты… мой письменный столик… шкаф с игрушками… Как все это далеко! Да было ли это когда? То было сном? Или это – сейчас – сон?

Чернобородый крепко держит меня. От его сильных, огромных рук идет ко мне тепло – и словно вливается в меня какое-то светлое, уверенное спокойствие. Мне уже ни капельки не страшно, мне радостно и хорошо. Мы мчимся все быстрее. Я уверена, что мы найдем Володю, – чернобородый найдет! Какой он удивительный: сильный, добрый! И так любит моих папу и маму! Я крепко прижимаюсь спиной к его широкой груди и рукой ласково провожу по его волосатой руке, обхватывающей меня вокруг пояса.

– Ах ты, болезная моя! – говорит он мне прямо в ухо. – Сиротинушка, и приласкать-то тебя некому! – и он громко чмокает меня в щеку.

Андрей молчит и правит. Мы мчимся. У меня от быстроты захватывает дух, мне немножко жутко, но радостно и хорошо… Мы мчимся.

* * *

Что это? Я не то дремала, не то впала в забытье?

Очнулась от невероятного гула и грохота и подняла голову. Мы мчались по широкой незнакомой мне улице. Впереди нас, сзади, рядом с нами, то обгоняя нас, то отставая, мчались в том же направлении грузовики, легковые автомобили, мотоциклетки, верховые. По другой стороне улицы такое же движение шло нам навстречу.

– Что, заснула? – крикнул мне в ухо чернобородый. Я мотнула головой.

– Куда мы едем? – спросила я громко.

– К Смольному, дочурка.

Мотоциклетка вылетела на площадь. Я увидела длинный, длинный трехэтажный дом с белыми колоннами; все окна его были ярко освещены. «Кипит Смольный», – вспомнила я слова солдата с грузовика. Смольный действительно кипел. Кипела и площадь перед ним. Она была полна людей – и все двигалось, спешило, шумело.

– Совсем военный лагерь, – сказал чернобородый.

Я с любопытством оглядела площадь. Горят костры, вокруг них много людей с винтовками, к зданию непрерывно подлетают, отъезжают грузовики, ощетинившиеся десятками штыков, легковые автомобили, мотоциклетки. Между ними снуют всадники. У входа – огромная толпа, которая движется непрерывной лентой взад и вперед. Над площадью стоит густой гул голосов, автомобильных гудков, треска мотоциклеток.

Андрей вывел нашу машину из общего потока, отъехал в сторону и, медленно пробираясь в толпе, стал подъезжать к правому краю площади. И остановился, завернув за угол.

– Смотри, дочка, – говорил мне в это время чернобородый, – это и есть Смольный. Там сейчас Совет заседает. Там Ленин сейчас. Военно-революционный комитет отсюда приказы шлет… Вырастешь большая, вспомнишь! Я, мол, видела, как народ власть брал!

– Ждите меня здесь! – сказал Андрей, соскочил с седла и исчез в толпе.

* * *

Потянулись бесконечные минуты ожидания. Я изнемогала от нетерпения. Чернобородый усадил меня в тележку, а сам стал рядом и закурил. К нему то и дело подходили люди с винтовками. Вероятно, спрашивали, откуда здесь девочка. Чернобородый что-то отвечал им, потом его окружила кучка матросов, и они громко и взволнованно беседовали.

Я не слушала. Я не могла слушать, я была целиком во власти тревоги. А жаль!..

«Вырастешь большая – вспомнишь! Я, мол, видела, как народ власть брал», – сказал чернобородый.

Да, я видела огромную площадь, похожую на военный лагерь, костры, пирамиды винтовок, непрерывно движущуюся, возбужденную многотысячную толпу, яркий свет в окнах большого прекрасного здания… Я слышала грозный, как грохот волн во время прибоя, гул бесчисленных голосов, треск мотоциклов, гудки автомобилей, цоканье лошадиных подков, отдельные радостные или гневные выкрики из толпы…

Да, я видела, я слышала все это, – но могла ли я – глупенькая двенадцатилетняя девчонка, выросшая в бабушкином генеральском доме, – понять все величие, все огромное историческое значение этой незабываемой ночи?!

Это была ночь, перевернувшая весь мир. Ночь, открывшая человечеству путь к новой, поистине человеческой жизни. Ночь, положившая начало борьбе человечной правды с темными силами жадности, лжи и злобы.

До наших дней на всем земном шаре идет эта титаническая борьба за мир, за счастье человечества и все ближе и ближе час окончательной победы!

С этой ночи всей судьбой нашей огромной Родины стал управлять сам народ – избранные народом Советы. В эту ночь решено было положить конец дикой, никому, кроме богачей, не нужной кровопролитной войне. В эту ночь решено было отдать помещичью землю тем, кто своими руками работал на ней, поливая ее потом и слезами…

После этой ночи многие и многие миллионы угнетенных и обездоленных впервые вздохнули полной грудью и расправили могучие плечи, чтобы трудиться для себя, а не для кучки тунеядцев.

Да, я видела и слышала все, что делалось вокруг меня, но не понимала даже того, что этим непрерывным движением неисчислимых людских потоков, казавшимся мне совершенно хаотическим, движет единая, строго организованная воля – воля к победе!

И воля эта исходила из Смольного, где в эту ночь исторический второй съезд Советов создал новое – Советское правительство. И возглавил это правительство великий Ленин.

…Но все это я узнала и поняла много позднее!

* * *

Наконец из толпы вынырнул Андрей и вскочил в седло мотоцикла.

– Садитесь скорей, – крикнул он чернобородому, – едем!

– Не нашел?! – спросила я, замирая.

– Пост Сабинина нашел, – говорил Андрей, пока чернобородый усаживался в тележку и сажал меня на колени, – Владимир был у него совсем недавно и уехал верхом к Зимнему…

Машина затукала, Андрей стал осторожно выбираться из толпы.

– К Зимнему?! – в ужасе воскликнула я. – Да там же Шаров найдет его!

– Не горюй раньше времени, доченька, – спокойно сказал чернобородый. – Знаешь, что у Зимнего делается? Там тысячи тысяч. Найти там человека все равно, что найти маковое зернышко в куче песка. А впрочем… все может быть…

– Но ведь тогда и мы не найдем Володи!

– Мы найдем, – твердо сказал Андрей. – Мне сказали, к какой части, наступающей на Зимний, он послан.

– Скорей! Скорей! – крикнула я.

Мне не сиделось на месте. Ведь мотоциклетка быстрее лошади, догнать бы Володю! Скорей, скорей! Мы мчались, но мне казалось, мы едем медленно, и у меня было такое ощущение, что все мускулы моего тела рвутся вперед, туда, за Володей. Андрей и чернобородый что-то кричали друг другу, стараясь перекричать трескотню машины; их голоса звенели у меня в ушах, но ни одно слово не доходило до сознания. Ветер резал глаза, но я до боли напрягала их, глядя вперед. И зачем мы не спросили, какого цвета была лошадь! Мы обогнали не одного верхового, но все они были в военной форме. А Володя… Да! Ведь я же даже не заметила, в каком костюме ушел он сегодня из дому. В студенческом? В штатском? Андрей был одет вроде рабочего, – а к нам приходил в студенческой форме. Может быть, и Володя переоделся? Как его узнать в этой толпе?

Мы мчались. Снова по той же оживленной, наполненной народом, войсками, красногвардейцами, матросами улице. Потом Андрей свернул в боковые улицы, чтобы ехать быстрее. Весь город был взбудоражен. Везде мы встречались с отрядами то вооруженных рабочих, то солдат или матросов. На улицах я видела такие же костры с пирамидой винтовок и группой людей, как тот, около которого встретила Андрея. Иногда нам преграждали путь пикеты или патрули. Андрей кричал им что-то, иногда даже не останавливаясь. Раза два нас все же остановили, Андрей показывал какие-то документы, и мы неслись дальше.

Вот и Марсово поле. Оно полно народу. Всюду костры, между ними оживленно движутся черные силуэты людей, всюду в свете костров поблескивают штыки. Многоголосый говор, смех, ругань, крики. Андрей замедляет ход машины, – нестись, как мы только что неслись, в этой толпе нельзя.

Ох, как медленно!.. Скорей, скорей! Но скорей невозможно…

При въезде на Миллионную нас снова остановили. Миллионная была полна войск. Как я потом узнала, – оттуда наступал на дворец Павловский полк. Андрей долго о чем-то спорил. Я не слушала. У меня от жгучего нетерпения звенело в ушах, мучительно напрягались мускулы.

Нас пропустили. Мы медленно двинулись дальше.

Через несколько шагов опять остановка.

– Ополоумел, товарищ! – свирепо крикнул солдат, загораживая нам путь винтовкой. – Куда прешься, да еще с ребенком?

Несколько солдат да два-три красногвардейца обступили нас.

– Поворачивай! – крикнул солдат. – Чего беспорядок вносишь?

– Сверни в переулок, – кругом попробуем, – негромко сказал чернобородый Андрею.

– Постой, я лучше слезу, пешком прямо побегу! – отвечал Андрей и встал на педалях.

– А я?! – воплем вырвалось у меня.

– Вам нельзя туда, Ирина.

– Эх, я-то ни того, ни другого в лицо не знаю! – с досадой сказал чернобородый.

– Барышня! Барышня генеральшина! – зазвенел где-то вблизи мальчишеский голос. В нем звучало отчаяние. Андрей быстро оглянулся. Я, схватившись за плечо чернобородого, встала на ноги, посмотрела…

– Аким! Аким, нашел?!

Аким проталкивался к нам.

– Ну, что, Аким? Что?!

Аким задыхался: он, видимо, только что быстро бежал.

– А я папку своего ищу… езжайте скорей! Видел я Владимира Дмитрича…

– Где? Сказал ему?

– Его… этот самый – со шрамом… на спине тащил раненого…

Я громко вскрикнула.

– Куда – в один голос спросили Андрей и чернобородый.

– В один дом тут… я заметил дом… я его спрашивал – того-то, что тащил, – не отвечает…

– А Владимир?!

– Словно как без памяти… Глаза закрыты, а сам белый-белый. Голова так и болтается.

– Скорей! Веди нас туда!

Мы с трудом выбрались из толпы, свернули в переулок. Чернобородый крепко держал меня. Я вся дрожала. Аким бежал рядом с медленно двигающейся машиной и рассказывал, с трудом переводя дух.

– Я весь вечер тут шныряю, ищу… папку видел, а потом снова потерял… на площадь ко дворцу-то не пускают, там стреляют, баррикады построены… бегаю все кругом да около… По одной улице бегу, гляжу, тащит… на спине раненого… Я к нему! «Ты, – говорю, – куда его тащишь?» Он как заорет на меня: «Пошел ты к черту! Ты, – кричит, – кто такой?» Нехорошими словами меня обругал. «Я, – говорит, – его к доктору несу». – «Врешь, – говорю, – не к доктору ты его несешь». А он мне: «Ты что, ошалел?! Вот в этот дом к доктору. Наш доктор-то, велел раненых к нему сносить». И к подъезду. Я за ним. Он на пятый этаж. Я за ним! Позвонил он, открыли ему. «Тут, – спрашивает, – доктор живет?» Фамилию назвал, да я забыл. «Тут, – ему говорят, – вносите скорей». Ну, дверь захлопнули. Я – звонить! Отворили. В халате в белом какая-то открыла. «Правда, – спрашиваю, – тут доктор живет?» – «Правда, – говорит. – А ты что, раненый?» – «Нет, – говорю, – а вот сейчас принесли, – что он, – говорю, – не убитый?» – «Не кричи, – это она мне говорит, – сейчас, – говорит, – доктор посмотрит». И захлопнулась дверь… Постоял я, думаю: что делать? Побежал искать кого из своих… Никого нет!.. Вдруг вижу – вы!.. Да езжайте скорей, я могу и скорей бежать!

– Где это, далеко? – спросил Андрей.

– Нет, совсем близко… Вот еще по этому переулку, а там – за углом. Езжайте скорей!

– Что же его, дьявола, совесть, что ли, зазрила? Сам ранил и к доктору понес! – сердито сказал чернобородый.

У меня темнеет в глазах… Нет, нет, надо держаться… Кругом люди, голоса, штыки. Что-то кричат… Мы медленно подвигаемся среди них… Я ничего уже не вижу, не слышу… Скорей, скорей!

– Вот тот дом! – кричит вдруг Аким. – К подъезду и на самый верх. Квартира девять, я заметил.

– Ты останься около машины, а мы туда, – говорит Андрей.

* * *

Большой, большой дом. Подъезд, стеклянная дверь. Мы выскакиваем из мотоциклетки, бежим. Я взглядываю наверх. Высоко – в пятом этаже – светятся окна. Там сейчас Володя…

Может быть, умирает? Может быть, уже мертвый?

Мне становится страшно. Хочется крикнуть, и нет голоса.

Андрей распахивает дверь. Широко, настежь. Бежим к лестнице. У меня подкашиваются ноги, на первых ступеньках падаю, хочу вскочить – не могу.

– Э, ты какая хлипкая! – говорит чернобородый, подхватывает меня, перекидывает через плечо и бежит вверх – через две, через три ступеньки. Я вишу у него на плече.

– Пустите, я сама! – хочу я крикнуть. Но голоса нет.

Впереди – слышу – бежит Андрей. Скорей бы! Что-то там, наверху?

Площадка, дверь. Чернобородый ставит меня на ноги. Я шатаюсь, в голове шум. Андрей поддерживает меня.

– Звонил? – спрашивает его чернобородый.

Андрей молча кивает головой.

За дверью шаги. Я впиваюсь пальцами в рукав Андрея.

Открывает девушка в белом халате. Лицо ее серьезно.

– Раненые? – спрашивает она.

– Студент Тарабанов… жив? – отвечает Андрей вопросом.

– Принесли живого… Сейчас у доктора. На операции, – тихо отвечает девушка, запирая за нами дверь. – Вы – его товарищи?

– Товарищи. И сестра.

– А!.. – Девушка в белом халате пристально смотрит на меня. Что-то в ее глазах пугает меня… она знает!.. Она знает что-то страшное…

– Пройдите сюда, – говорит она.

Мы проходим из прихожей в большую комнату. Она ярко освещена.

Я оглядываюсь и вдруг дико вскрикиваю. В углу, прислонившись спиной к печке, стоит Шаров. Лицо его бледно, глаза смотрят куда-то вперед, не видя.

– Вот он! Это он! – кричу я.

Андрей поворачивается всем телом, обнимает меня за плечи. Чернобородый подходит к Шарову.

– Ты что же это, товарищ? А?

Я не спускаю глаз с Шарова. Ненависть подкатывает к горлу, хочется броситься на него, бить кулаками, кричать… Но я не могу двинуться с места. И Андрей крепко держит за плечи.

Шаров поднимает глаза на чернобородого, – словно не понимает.

– Ты и есть Шаров? Да? – спрашивает чернобородый.

– Я, – глухо отвечает Шаров.

– Так ты… что же это?.. Что наделал? А?

– Малость не поспел, – шепчет Шаров, – минуткой бы раньше, всех бы уложил, скотов. У-у! ненавижу!.. – и он бьет кулаком сзади себя по печке.

Андрей вздрагивает.

– Кого – всех? – спрашивает он тихо.

– Говорю: скотов. Юнкеров! – шипит сквозь зубы Шаров.

– Дурак! – чернобородый хватает его за плечи и трясет. – Какой же Тарабанов юнкер?! Он же наш! Понимаешь, наш!

– Знаю! – твердо говорит Шаров. – Теперь знаю! Я его у юнкеров и отбил…

Чернобородый недоумевающе оглядывается на Андрея.

– Как? Ты отбил? – шепчет Андрей.

– Отстаньте, товарищи, не до вас мне… – и Шаров поворачивается к ним спиной и упирается лбом в печку.

Андрей и чернобородый растерянно смотрят друг на друга.

В комнату бесшумно входит девушка в белом халате.

– Тише, товарищи, – говорит она вполголоса, – ведь за этой дверью – операция…

За этой дверью… Я смотрю на эту большую белую дверь; за ней тихо-тихо. Что там делается?.. Там Володя. Живой или нет!

Чернобородый трясет Шарова за плечо, что-то шепчет ему. Шаров не оборачивается, молчит.

– Товарищ, оставьте, не трогайте его, – говорит тихо девушка в халате, – вы же видите: он сам не свой. Подите сюда!

Чернобородый подходит к нам.

– Вы знаете, как было дело? Он рассказал? – спрашивает он у девушки.

– Рассказал… только сбивчиво как-то… Он, видимо, очень расстроен…

– Что же он сказал? Что?

– Он принес раненого на плечах один. Видимо, очень устал, задыхался. Отец – я дочь доктора – велел сразу раздеть раненого… У него рана здесь. В грудь. Штыком.

– Это его – он?.. – Чернобородый ткнул пальцем в сторону Шарова.

– Он?! – девушка изумленно подняла брови. – Нет! Насколько я поняла, дело было так. Он видел, как студент этот говорил с юнкером. Потом юнкер бросился за штабели дров, студент за ним. Этот товарищ за ними. И увидел, как студент один отбивается от четырех юнкеров. Он бросился к нему на помощь, стал стрелять… Два юнкера убежали, одного этот товарищ ранил, тот упал. А в это время другой юнкер бросился на студента со штыком. Этот товарищ кинулся к нему, к студенту, чтобы оттолкнуть его, но не успел…

– Маленько успел, – глухо проговорил Шаров, оборачиваясь. – Кабы я его чуть больше толкнул, штык бы мимо хватил… А я его, может, на полвершочка оттолкнуть поспел… Все равно – штык в грудь.

– На полвершочка, говорите?

Мы все вздрогнули и обернулись. В дверях стоял человек в белом, испачканном кровью халате.

– Папа! Ну, как? – бросилась к нему девушка.

Мы все замерли.

– На полвершочка? – повторил доктор. – А знаете, что вы этим полвершочком жизнь ему спасли…

– Он жив?! Будет жить?! – вскрикнула я, бросаясь к доктору, вцепилась руками в его халат и вдруг разрыдалась.

– Зачем здесь девочка? – строго спросил доктор и взял меня за плечи. – Таня, уведи ее в свою комнату, дай ей валерьянки…

– Нет! – я до боли закусила губу, сдержала слезы, подняла голову и прямо посмотрела на доктора. – Нет! Я не пойду! Я не буду плакать. Только скажите, – Володя будет жить?

– Это – сестра его, – сказал Андрей.

– А!.. – Доктор взял меня за подбородок и серьезно посмотрел мне в глаза. – Будет, будет жить твой брат, девочка. И благодари за это вон того дядю, – показал он в сторону Шарова.

– Его?! – я взглянула на Шарова. Шаров продолжал стоять у печки и в упор, вопрошающе глядел на доктора.

– Но ведь он же… хотел убить Володю… – проговорила я, не спуская глаз с Шарова.

Шаров вздрогнул всем телом и вдруг рванулся ко мне. Я вскрикнула и схватилась за Андрея.

– А ты… откуда знаешь? – задыхаясь, шепотом проговорил Шаров, но доктор рукой загородил ему дорогу.

– Тише, товарищ. В чем дело? Это правда?..

Андрей обнял меня за плечи.

– Правда! – громко крикнула я. – Он говорил об этом у нас в передней, я сама слышала…

Шаров глубоко передохнул.

– Правда! – сказал он тихо, но твердо. – Я его предателем считал…

– С ума сошел! – крикнул Андрей. – Он же…

– Да, с ума сошел, – перебил его Шаров. – Теперь сам вижу… А весь вечер разыскивал его… Вдруг увидел: вон он! Говорит с юнкером! Ну, думаю, – значит, правда… Спорили они, что ли, о чем-то… Только вдруг юнкер – шасть за дрова… А Тарабанов за ним… Озверел я… Ну, думаю, тут тебе и крышка… Забежал сам за дрова, глядь, – на него четыре юнкера наседают, а он винтовкой отбивается… Тут я и понял…

– И спас его, – перебил доктор. – Слушай, девочка: твой брат тяжело ранен, но не смертельно. Организм его здоровый, – выживет.

– А можно мне к нему? – спросила я.

– Нет, еще нельзя. Он без сознания. Но за жизнь его я ручаюсь. Рана, товарищи, такая, – обратился доктор ко всем. – Штык был направлен прямо в сердце. Прямо против сердца неглубокий укол, потом царапина, длиной в те самые полвершочка, на которые оттолкнул его товарищ… потом штык глубоко вошел в тело, слегка задел одно ребро. Если бы не этот толчок, – все было бы кончено… Толчок спас ему жизнь.