Текст книги "Незабываемая ночь"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Помню, как ты родилась… Вскоре после этого мама умерла… Я до сих пор не могу спокойно об этом вспоминать… Я думал, что папа не переживет ее, – в таком он был горе… Но у него была огромная воля к жизни. Он знал, как он нужен делу. Только здоровье его было подорвано ссылкой. Он знал, что не долго проживет. И часто говорил со мной об этом. Знаешь, что он мне говорил, Ирина?

– Что? – спросила я шепотом.

– Папа говорил мне: «Я знаю, Владимир, что ты не изменишь нашему делу. Я знаю, что ты всегда будешь с рабочим классом. Ты будешь бороться, и ты победишь!» Папа был уверен, что наше поколение победит. И, видишь, как он был прав! – Володины глаза заблестели. – Мы победим, Иринка!

– А обо мне… папа не говорил? – спросила я.

– Говорил, Ирина. Он говорил, что если бабушка захочет нас взять к себе (дедушка тогда уже умер), чтобы мы не отказывались. Я было запротестовал, а папа сказал: «Так будет лучше для дела. Если ты останешься верен революции, ты там для нее больше пользы принесешь, чем здесь». Да!.. – Володя почесал в затылке и покачал головой. – Гимназию я кое-как кончил, живя в этом доме. А потом – очень уж гнусно, не выдержал, – удрал учиться в Харьков. Меня туда звали родственники папы, у них я и жил. С ними у меня был общий язык… Да, а про тебя мне папа вот что сказал: «Когда Ирина подрастет, воспитай из нее крепкую революционерку».

– Из меня… революционерку?.. – пробормотала я. Это было слишком неожиданно.

– Да, из тебя, – улыбнулся Володя. – Ты же сказала мне, что не хочешь, чтобы ради тебя другие дети голодали? Согласилась идти в одну и ту же школу со всеми остальными детьми? Вот только насчет «победного конца» вопрос остался открытым… А? Иринка?

Володя засмеялся.

– Не смейся, Володя! – тихо сказала я. – Мне очень трудно сейчас…

– Это ничего, Ирина. Привыкай к трудностям. Еще не такие в жизни будут!

Я закрыла лицо руками. Мысли мои путались, – все становилось вверх дном. Мама, папа… я же никогда их не знала!.. А они вдруг стали дорогими, близкими… Зачем, зачем они так рано умерли?!.. Такая боль обожгла мою душу, что я застонала. Володя молча крепко прижал меня к себе.

Мы долго молчали.

– Я раньше не рассказал тебе этого, – заговорил Володя снова, – и бабушка и няня запрещали мне говорить тебе об отце. Я бы не стал их слушаться, конечно, если бы сам не считал, что пока лучше молчать.

– Почему? – спросила я.

– Во-первых, потому, что ты была маленькая и я боялся, что ты просто не поймешь. А во-вторых… Иринка, это было важно для меня. Зная всю правду, ты – просто по глупости – могла бы выдать меня. А мне было очень важно, ради конспирации, чтобы ни одна душа в доме не знала, кто я на самом деле. Поняла, Иринка?

Я кивнула головой.

– А сейчас молчать больше не нужно, – завтра все равно все будет известно. Завтра! – Володины глаза засияли. – Если бы ты знала, Иринка, как я уверен в победе и как хорошо мне от этого!

Он встал и потянулся так, что хрустнули суставы.

– А теперь иди, Ирина. Очень поздно. Иди, спи. Выспишься, – задумайся крепко-крепко над всем, что я сказал.

Володя обнял меня и подвел к двери. Мне не хотелось идти, тысячи вопросов бились в мозгу, но говорить я не могла: я была слишком ошеломлена всем слышанным.

И я покорно шла к двери.

Бесшумно перебежала я зал, столовую, – вот и темный коридор. Ощупью добралась до двери комнаты няни и остановилась. На одно мгновение мне показалось, что все это сон, – слишком необыкновенно, слишком невероятно было то, что я узнала. Все привычки, казавшиеся такими простыми и понятными, вдруг полетели кувырком. Черное стало белым, белое – черным. Что же черное и что – белое? Как узнать, где же правда?

Прислонившись к стене, я задумалась. Вот этим коридором когда-то прокрадывалась моя мама, чтобы никогда не вернуться в эти комнаты. Сибирь… нужда… Неужели все так было? Ее жалели, а она была счастлива… Как же это?

Я, должно быть, долго стояла так и думала, думала… И вдруг почувствовала, что смертельно устала и вся дрожу от холода. Осторожненько приоткрыла дверь, заглянула в щелочку. В комнате было светло от лампадки. Няня лежала на спине и мерно дышала, чуть приоткрыв рот. Я бесшумно шмыгнула мимо нее в детскую, подошла к своей кровати. Нэлли лежала все так же, лицом к стене, но угол одеяла, который чуть свешивался с кровати, когда я уходила, был тщательно подоткнут под подушку…

Милая няня! Значит, ты заходила, заботливо и бережно укутала «меня».

Я тихонько вынула Нэлли и положила ее на место. Потом юркнула в постель, – и сразу мне вдруг стало так легко на душе, так спокойно и радостно, что захотелось смеяться. Милый Володя… брат… Я сладко-сладко поплыла куда-то и заснула как убитая.

Проснулась я рано и сразу вспомнила все. Встать, встать, скорее! Наверное, Володя еще не ушел! Так захотелось увидеть его, еще поговорить. Осторожно заглянула за дверь: няни нет, постель уже убрана. Значит, или у бабушки, или в своей каморке. Накинув халатик, я бросилась в Володину комнату. Дверь была не заперта, но Володи не было. И в прихожей нет его шинели.

Ушел… Ушел, не простившись… Почему он мне ночью не сказал, что уйдет так рано?.. Наверное, чтобы избежать прощания.

Я подошла к окну. Чуть брезжил тусклый рассвет, улица была пустынна. Редкие прохожие, глубоко засунув руки в карманы, быстро двигались по противоположному тротуару. Те, что шли направо, низко наклоняли головы и втягивали их в плечи, а полы их пальто трепыхались, отлетали назад и открывали колени. Те, что шли налево, почти бежали, точно запеленатые со спины улетающим пальто. «Какой ветер!» – подумала я. Серо, хмуро было на улице и тоскливо и мучительно-тревожно у меня на душе.

Дверь в Володину комнату открылась; вошла горничная Даша с небольшим, но туго набитым мешком в руке. Увидя меня, она даже ахнула от неожиданности и как-то растерялась.

– Что это, барышня? Отчего вы так рано встали?

– Даша, Володя давно ушел?

– Давно. Еще до света.

– А не говорил, когда вернется?

Даша внимательно посмотрела на меня, словно не решаясь что-то сказать.

Знает она или не знает, зачем ушел Володя? И что это за мешок? Я молча глядела на нее.

– Говорил, может быть, днем забежит. А когда, точно не знаю, – сказала она, наконец, и положила мешок на кресло за дверью.

– А что это за мешок? – спросила я.

Даша сурово ответила:

– Шли бы вы к себе, барышня. А то нянюшка хватится, нехорошо будет.

– Что это за мешок, Даша? – повторила я, решительно подходя к мешку. Попробовала поднять его, – довольно тяжелый, пощупала его – и сразу все поняла.

– Тут хлебы, Даша. Это он велел приготовить. Он за ним придёт, Даша, не бойтесь! Я никому не скажу.

Даша вдруг улыбнулась мне. Вся суровость исчезла с ее лица.

– Да, барышня, велел приготовить. Достала, сколько могла.

Так! Даша все знает!.. Мне вдруг стало радостно и легко. Я подошла к ней и положила ей руки на плечи.

– Даша, вы знаете, куда он пошел.

– А вы, барышня?

– И я знаю, Даша. Он мне все сказал. Он днем зайдет за этим мешком? Позовите меня, когда он придет.

Даша ласково взяла мои руки в свои и покачала головой, глядя мне в глаза.

– Ох, как же хорошо, барышня, что и вы все узнали! – сказала она почему-то шепотом.

– Володя умный! Володя хороший! – прошептала я взволнованно. – Правда, Даша?

– Очень хороший!.. А этот хлеб…

Я перебила:

– Понимаю, Даша! Это хлеб для всего десятка! – Как я была горда в ту минуту! Я почувствовала себя чуть ли не участницей восстания.

Даша прислушалась.

– Пойдемте, барышня. Не хватилась бы няня. Да и Владимир Дмитриевич велел комнату запереть.

Мы вышли осторожно, как две заговорщицы. Даша заперла Володину дверь.

– А няня у бабушки? – спросила я.

– Нет, как будто в своей комнатке.

Я пошла к няне. Ведь няня тоже хорошо знает мамину историю! Она же вырастила маму. Мне вдруг жадно, нетерпеливо захотелось еще раз услышать то, о чем ночью рассказывал Володя.

Я тихо постучалась.

– Кто там? – спросила няня не сразу.

Не отвечая, я вошла. В маленькой комнате няни было жарко и душно. Ярко горела лампадка на полочке божницы, заполненной иконами. Няня стояла на коленях на коврике перед божницей и горячо молилась. Она шевелила губами, часто крестилась и клала долгие земные поклоны. Чтобы не мешать ей, я тихонько села на сундук в углу.

Няня кончила молиться, с трудом поднялась и села рядом со мной на сундук.

– С добрым утром, няня, – сказала я. – Как бабушка?

– Бог даст, поправится наша бабушка, – прошептала няня и ласково погладила меня по волосам. – А ты завтракала? – спросила она.

– Нет еще, завтрак не готов.

– Ахти, как же это можно! – всполошилась няня. – Ребенок с утра не кушал! Ну, и порядки. Пойду Аришку проберу! – Она двинулась к двери. Я схватила ее за платье.

– Да нет же, няня! Ведь еще очень рано! Я не хочу есть. Ты спать будешь, няня? Я хочу поговорить с тобой.

– Говори, дитятко! Говори, сиротинушка моя! Да ты что какая бледная сегодня?

– Это ничего, няня. Я мало спала.

Я впилась глазами в нянино лицо.

– Няня, правда Володя на папу похож? – сказала я раздельно.

Няня побледнела, судорожно глотнула воздух, да так и застыла с раскрытым ртом и расширенными от испуга глазами.

– Ты чего испугалась, няня? – спросила я, не спуская с нее глаз.

– Ой, прости, господи! – прошептала няня.

– Слушай, няня. Я знаю, кто был мой папа. Я хочу, чтобы ты мне все-все рассказала! И как мама замуж выходила, и как из дому бежала, и как дедушка сердился…

– Иринушка! – няня в ужасе замахала на меня руками. – Да кто же это тебе?.. Дитятко мое!

– Няня, – сказала я, – я же не маленькая. Ну, что вы мне все глупости говорили, что у меня папы не было? Я уже давно этому не верю. А теперь я все знаю… и хочу еще раз узнать – от тебя.

Лицо няни вдруг задрожало, из глаз так и хлынули слезы, и она горько расплакалась, уронив голову на мои колени.

– Нянечка! Няня, милая! – растерялась я и тоже расплакалась. – Ну, о чем же ты? Ну, няня же!

– Ох, прости, господи! – рыдала няня. – Берегли, холили дитятко, строго заказано было всем об отце – бог ему судья – говорить… Ан, разболтал кто-то… Ох, Наташеньку-то нашу, ангельчика нашего веселого… погубил злодей… увез в место гнилое, гиблое…

Я вскочила, подбежала к столу, налила стакан воды и поднесла няне. Она жадно выпила воду и понемногу успокоилась.

– Нянечка, – сказала я ласково, – ну, расскажи мне…

– Ох, Иринушка, – няня говорила с трудом, продолжая всхлипывать, – разбередила ты во мне боль старую… Не забыть мне Наташеньки, ангельчика моего… – Из глаз ее снова полились слезы; она обняла меня и дрожащими руками стала гладить по голове, по лицу. – Вот такая же и она росла у нас, как ты, беленькая, да голубоглазая. Веселая была, чисто птичка. Все, бывало, поет да прыгает.

Няня замолчала, задумалась.

– Ну! Ну! Няня, – теребила я ее.

– Кто же тебе все-таки сказал, Иринушка? – спросила няня тихо.

– Володя.

– Ох, прости, господи! – няня испуганно посмотрела на меня. – Когда это он поспел? Сколько я раз его просила: не говори Иринушке!

– Няня, все равно когда-нибудь бы я узнала. Ну, рассказывай же!

И няня стала рассказывать…

Она рассказывала медленно, изредка умолкая, чтобы поплакать. Я не перебивала ее, не торопила. Я терпеливо слушала – и недоумевала. Как же это так? Это же все то же, что рассказывал и Володя, те же люди, те же события, – и все-таки все совсем наоборот!.. И то – правда, и другое – правда; но которая же правда настоящая?

По Володиному рассказу, мамина подруга Валя была хорошая, честная девушка, открывшая маме глаза. Ее отец профессор – добрый, чуткий человек. Наш дедушка-генерал – жестокий деспот, бессердечный самодур. А главное, наш папа был бесстрашный герой, жизнь свою отдавший за счастье народа. Он вывел маму на свет из того внешне блестящего, но бесчеловечного мрака, который окружал ее в черносотенном дедушкином доме. А наша мама, светлая, чистая, беззаветно полюбившая и его самого и его дело, радостно и без оглядки пошла за ним… И была счастлива!

Как же все выходило по рассказу няни? Валя – коварная «ехидна», змея, вползшая в дедушкин дом. Такой же и ее отец. Дедушка – мужественный «слуга царю», справедливый в своем гневе на маму после ее бегства… Рассказывая о том, как он проклинал маму, няня еле говорила от слез.

А наш папа… По-няниному выходило, что он – злодей, нарочно околдовавший и погубивший нашу маму – доверчивую и беззащитную «голубку»…

Когда няня кончила рассказ, мы долго молчали. Я не могла прийти в себя. Наконец я спросила:

– Значит, моего папу ты никогда и не видала, няня?

Лицо няни вдруг стало злым и упрямым.

– «Папа», «папа». Не было у тебя папы! Разве такие папы бывают? Видно, околдовал чем Наташеньку, изверг окаянный.

– Я не хочу, чтоб ты так говорила о моем отце, няня! – крикнула я. – Это неправда, – он хороший.

– Хороший? Против царя и бога пошел! Наташеньку, твою мать родную, загубил, а ты говоришь, – хороший! Может, мама твоя и сейчас бы здесь с нами была!

Последняя фраза поразила меня. Я смотрела на няню и не находила что сказать. Снова в голове началась путаница, все вверх дном… Где же черное и где белое? У кого же правда?

– Барышня, идите скорей завтракать! Уже учительница пришла, – раздался за дверью голос Даши.

* * *

Училась я в этот день из рук вон плохо. Правда, и учительницы мои были донельзя рассеянны. Одна из них, уходя, сказала:

– Ирина, я вам не советую сегодня выходить из дому, – на улицах очень неспокойно.

Я подумала о Володе, и мне стало страшно.

Но среди дня Володя забежал домой. Пришел взволнованный, возбужденный, с горящими глазами. Я выбежала к нему в прихожую и молча бросилась ему на шею. Он крепко поцеловал меня. В это время из зала быстрыми шагами подошла Даша и остановилась в дверях. И от меня не ускользнул быстрый взгляд, которым они перекинулись с Володей.

– Хорошо идут дела! – весело сказал Володя. – Почти весь город в наших руках. Мосты, вокзалы, телефон, телеграф… Военно-революционный комитет объявил, что Временное правительство низложено. В Смольном началось заседание Петроградского Совета… Ленин в Смольном!.. А Временное правительство заседает в Зимнем дворце и воображает, что правит страной!.. – Володя весело засмеялся. Я вдруг почувствовала, что сказал он все это не для меня, а для Даши. Я посмотрела на Дашу; ее щеки вспыхнули, и в глазах мелькнула радость. Мне стало обидно, и я опустила глаза.

– Даша, – живо заговорил Володя, снимая шинель, – мне бы наскоро покушать! Я голоден, а мне снова бежать надо.

– Сейчас! – сказала Даша и побежала в кухню. Володя, не замечая меня, пошел в свою комнату.

– Володя! – окликнула я его.

– Что, Иринка? Иди сюда, мне некогда.

Я вошла в его комнату.

– Как бабушка? – рассеянно спросил он, роясь в столе.

– Все то же. Доктор еще не был. Слушай, Володя, – почему Даша…

– Что Даша? – живо обернулся он ко мне.

– Какая-то странная сегодня. Ведь признайся, – ты сейчас ей, а не мне сказал, что дела идут хорошо.

Володя поднял брови.

– Ах, ты мой Шерлок Холмс! Наблюдательная девчонка!

– Значит, правда?

– Глупая девочка! – засмеялся Володя. – Тебя это интересует гораздо больше, чем то, что там делается! – Он махнул рукой на окна.

– Владимир Дмитриевич, идите покушайте! – раздался из прихожей голос Даши.

Володя открыл дверь в прихожую. Через прихожую бежала Даша отпирать на звонок. Вошел доктор.

– Ну, как дела? – спросил он, поздоровавшись с нами.

– Все то же. Генеральша започивали, – ответила Даша.

– А, жаль. Будить бы не следовало! – сказал доктор.

– Может быть, пока покушаете? Сейчас и Владимир Дмитриевич кушать будет, – почтительно предложила Даша.

– Покушать? Можно. От «покушать» я никогда не отказываюсь, – весело сказал доктор и пошел в столовую. Володя уже сидел за столом и спешно ел. Доктор сел против него.

– Слышали, что делается? – обратился к нему доктор.

– Слышал, – холодно ответил Володя.

– Нет, это черт знает что! Эти большевики окончательно обнаглели… Сегодня опасно по улицам ходить!

Володя, казалось, не слышал и ел спеша.

– Да, молодой человек, времена тяжелые настали! – заговорил доктор, принимаясь за еду. – Чего эти наглецы требуют? Чтобы власть перешла в руки Советов рабочих депутатов. Рабочих, солдатских, батрацких, – бог их ведает, каких еще. Вы понимаете, что это значит, молодой человек?

– Понимаю, – очень сухо сказал Володя.

– Это значит, что всякий Михрютка, Тимошка, мой лакей, ваш дворник будет нами править! Как вам это нравится! Вы слышали, – на улицах поют:

 
«Был у нас сапожник,
Звали его Родя,
А теперь он офицер —
„Баше благородие“!»
 

Все в «благородия» полезли, все начальством быть хотят. А потом – чего доброго – сапожник Родя министром станет. Это восхитительно! Или вот вы, милая девушка, – обратился он, смеясь, к Даше, – вдруг попадете в Совет и начнете управлять государством. Сумеете? А? – и он громко захохотал.

Брови Даши чуть дрогнули, но она ответила спокойно, обычным почтительным тоном:

– Если бы мне поучиться этому, господин доктор, то, должно быть, сумею.

– А! – Брови доктора взъехали высоко на лоб, и он так и застыл, не донеся до рта куска ветчины на вилке. – Вы слышали? – обратился он к Володе. – Какова, а? Ну и ответила! – Он сунул ветчину в рот и снова захохотал. – Вот что, милая моя, – повернулся он всем телом к Даше, давясь от смеха, – когда вы будете премьер-министром, вы меня назначьте… ну, хоть бы балериной, что ли! Если вы – премьер-министр, почему бы мне не быть балериной, а?

Я сразу представила себе огромного толстого доктора в костюме балерины и расхохоталась. Даша сдержанно улыбнулась. Володя вскочил и с шумом отодвинул стул:

– Ну, я пошел.

– Позвольте, молодой человек, куда же вы? – остановил его доктор. – Мне еще о бабушке надо поговорить с вами.

– А что? – спросил Володя. – Положение бабушки очень серьезно, да?

– Угрожающего пока нет, но состояние сердца таково, что, конечно, ручаться я не могу. Да и возраст ее… Я бы вам, во всяком случае, советовал подождать уходить, пока я ее посмотрю.

– К сожалению, не могу, доктор, – сказал Володя.

Доктор удивленно посмотрел на него.

– Постойте. Вы меня не поняли! Ваша бабушка очень плоха. Я сию минуту иду к ней. А вы уходите?

Володя опустил глаза.

– Я ухожу, доктор.

Доктор пожал плечами.

– Странно. Очень странно, молодой человек. Но одно я вам должен сказать: на улицах то и дело слышны выстрелы. Вашу бабушку, когда она приходит в себя, это волнует. Вы подойдите сейчас к ней и скажите что-нибудь успокоительное… Ну, скажите хоть, что это празднуется окончательная победа над большевиками… Ей можно даже сказать, что восстанавливается монархия. Солгать для ее утешения не грех.

– Я пойду проститься с бабушкой, – сказал Володя сухо, – но говорить ей ничего не буду, – и он быстрыми шагами вышел из комнаты.

Доктор обратился ко мне.

– Что это с вашим братом, барышня? – спросил он недовольным тоном.

Я вспыхнула. У меня зазвенело в ушах.

– Не знаю, – сказала я хриплым голосом.

– А куда это ему так спешить надо?

– Не знаю, – повторила я.

– Странно! – промямлил доктор. – Все это весьма и весьма странно…

– Кофе прикажете налить, доктор? – спросила Даша. Мне показалось, что она сдерживает улыбку.

– Наливайте… премьер-министр!

Через столовую в прихожую быстро прошел Володя.

– Бабушка спит, – сказал он на ходу. – Ирина, поди сюда!

Я выбежала за ним в прихожую. Володя накидывал шинель. Он взял меня за голову и, глядя мне прямо в глаза, сказал шепотом:

– Скоро заживем по-новому, сестра. Помни, что ты мне сказала ночью. Я верю в тебя. До свидания!

Он взял мешок с хлебом, и дверь за ним захлопнулась. Я долго-долго стояла на том же месте в прихожей.

Когда я вошла обратно в столовую, Даши там уже не было.

Перед доктором, закурившим сигару, стояла няня.

– Так-то, нянюшка, – говорил доктор. – Нашей больной первым делом нужен покой. Никаких волнений. Никаких огорчений. На улицах сегодня часто выстрелы. Так вот, если она придет в сознание и спросит, что за выстрелы, вы ей скажите, что это празднуют победу над большевиками.

Лицо няни вдруг просияло.

– Да неужто ж? Утихомирили их, окаянных? Слава тебе, господи, – и няня с чувством перекрестилась.

Доктор поднял брови, взглянул на няню и поспешно сказал:

– Ну конечно, утихомирили. Всех их по тюрьмам посадят. Теперь порядок у нас будет, нянюшка.

– Может, и царя вернут?.. – с несмелой надеждой спросила няня.

– Конечно, нянюшка, вернут. Все по-старому пойдет, все хорошо будет… Так вот и больной скажите. А если придет в себя и про внука спросит, – где он, мол? Может быть, поговорить с ним захочет. Скажите, – пошел в Зимний дворец. Там – скажите – нынче праздник, – победу над большевиками справляют.

– Слава тебе, господи! Слава тебе, господи! – крестилась няня. – Ну, так я пойду к генеральше, вы сейчас придете, господин доктор?

– Сейчас. Докурю и приду.

Няня вышла, что-то радостно бормоча про себя.

Доктор с усмешкой поглядел на меня. Я сидела в уголке дивана. В усмешке доктора было что-то недоброе.

– Ну, а вы, молодая барышня, какой партии?

Я молчала, смущенная.

– Большевичка? Или кадетка, а?

Мне мучительно хотелось задать доктору вопрос. Но с детства мне было строго внушено, что дети не смеют сами заговаривать с мало знакомыми взрослыми, – и мне Трудно было преодолеть в себе привычку молчать, пока со мной не заговорят. К тому же я была застенчива.

– Я никакой партии, – смущенно сказала я. И вдруг, собравшись с духом, спросила: – Доктор, зачем вы няне… неправду сказали?.. Ведь никакого праздника в Зимнем дворце нет… И большевиков вовсе не утихомирили…

Доктор пожал плечами.

– Мне важно, чтобы она обманула больную. Та – в полусознании – всему поверит. А няня – простая душа – сама поверила тому, что я сказал. Да еще от себя про царя выдумала. И тем лучше. Тем убедительней она успокоит вашу бабушку. Пусть себе старушки утешаются. Поняли, барышня?

Я молчала. Путаница в моей голове все усиливалась.

Доктор встал и пошел к бабушке.

* * *

Доктор нашел у бабушки улучшение. Предупредил, чтобы ее ничем не тревожили, и обещал прийти еще раз.

Няня не выходила от бабушки. Я бродила по огромным тихим комнатам и не находила места от тоски и тревоги.

Рассказ Володи о родителях – и рассказ няни. Два рассказа об одном и том же – и как будто совсем о разном. И ведь оба говорили правду, – все, как было. Те же события – и ничего общего. Как же так? Папа… Кто же он? Герой, достойный преклонения? Или «окаянный злодей», погубивший мою маму? А мама? Веселая птичка, ставшая жертвой злодея? Или сильная, смелая женщина, с радостью пошедшая на непосильную борьбу? И кто такие большевики, если Володя – большевик?

И как же не воевать до победного конца?! Это же позор для России.

И почему из-за меня какие-то дети где-то голодают? Я вовсе не хочу, чтобы они голодали.

И чем больше я старалась разобраться в путанице, тем невозможнее становилось выбраться из всех этих противоречий… Я просто переставала понимать что-либо.

Спустились ранние осенние сумерки. Мне стало жутко… Я прошла по всем комнатам и везде зажгла электричество. Громко тикали часы в столовой. Я ни за что не могла приняться, металась по комнатам, а тоска и тревога все мучительнее захлестывали меня.

Потом я задремала в кресле в гостиной. Когда я очнулась, был уже вечер. Даша напоила меня чаем и ушла.

Снова я осталась одна. Я пошла в кабинет, села в свое любимое кресло и заплакала.

Вдали раздались быстрые шаги – очевидно, кто-то звонил, – и Даша бежала открывать. Я вскочила с кресла – вдруг увидят, что я плакала! – подбежала к двери в прихожую и повернула выключатель. В кабинете стало темно. Даша вбежала в прихожую. Я притаилась за портьерой.

Даша зажгла в прихожей электричество и открыла дверь. Спрятавшись в темноте за портьерой, я выглядывала в прихожую. Это, наверное, доктор. Мне не хочется встречаться с ним.

– Владимир дома? – спросил незнакомый голос, и в прихожую вошли два человека, с виду рабочие.

– Нету, – сказала Даша. – А вам что угодно?

– Владимира и угодно, – сказал один из пришедших, коренастый человек с густыми черными бровями и глубоким шрамом поперек лба.

– А нельзя ли узнать, куда он ушел?

– Я не знаю, – сказала Даша.

– Так, – протянул человек со шрамом. – А нельзя ли узнать? Нам он очень нужен.

– Н-не знаю, – сказала Даша нерешительно. Она, видимо, боялась оставить пришедших одних в прихожей. – Может, они няне говорили…

– А нельзя ли попросить сюда няню? Скажите, – по очень важному делу.

Даша растерянно смотрела на него.

– Барышня, – сказал другой человек, – вы не бойтесь, мы тут ничего не тронем. Попросите, пожалуйста, няню. Мы – товарищи Владимира. Будьте добры!

Он, очевидно, внушил Даше доверие.

– Ну, хорошо, – сказала она и ушла.

– Нда-а! – неопределенно протянул второй, стоявший ко мне спиной, внимательно оглядывая прихожую.

Человек со шрамом толкнул его локтем.

– Видал? Что я говорил?

– Слушай, Шаров, – отвечал тот, – это же решительно ничего не доказывает, что его дома нет. Чудак ты, право!

– А вот посмотрим, кто чудак-то! – Он внимательно оглядел прихожую, заглянул в ярко освещенную залу. – Не-ет, брат… В таких хоромах революционеры не живут…

– Дурачина ты, Шаров! – сказал его товарищ и пожал плечами. – Да ведь эти-то хоромы какую службу сослужили! Говорят и литература и оружие у него хранились. Ведь полиции-то было невдомек – в генеральский дом идти искать!

– Ладно, рассказывай, – перебил его Шаров. – Это он вам всем очки втирал, а меня, брат, не проведешь. У меня нюх такой. Я буржуя за сто верст нюхом чую.

– Говорю тебе…

– А я тебе говорю, – гневно зашептал Шаров, – он предатель. (У меня так и ухнуло куда-то сердце, на мгновение потемнело в глазах. Я крепче вцепилась руками в портьеру, чтобы не упасть).

– Не верю я ему ни на грош, – шептал Шаров. – Подумаешь, – большевик!

– Ну, вот увидишь?

– И увижу. Его взвод на углу Машкова переулка и Конюшенной стоит. Почему его там нет? Словом, сейчас узнаем. Ты мне только не мешай! Я мигом все выведаю. Я, брат, хитрый! Меня никто не перехитрит.

– Ну-ну, – поощрил его товарищ немного насмешливо.

– И так и знай, – быстро заговорил Шаров, еще понизив голос, – если моя правда, – отыщу и убью его сегодня же, как собаку!

– Обалдел! Не разобравши, в чем дело!

– Разберем! Да никак нянька идет! Ишь ты, квартира на цельную версту…

Они замолчали. Я стояла, крепко вцепившись руками в портьеру, и едва дышала.

Няня вошла и подозрительным взглядом окинула пришедших.

– Ну, чего там? – спросила она недружелюбно.

– Здравствуйте, нянюшка, – очень вежливо сказал Шаров.

– Здравствуйте. Чего надо-то? На что вам Владимир Дмитриевич понадобился?

– Видите ли, нянюшка, мы предупредить его пришли. Очень он хороший барин…

– Ну, так что же? Говори толком, – сказала няня сурово.

– Мы знаем, – Владимир Дмитриевич всегда за порядок. А нынче большевики такого непорядку на улицах наделали, разбойники!

– Ох, уж и не говорите, – голос няни сразу смягчился. – А вы… из каких же будете?

– А мы, нянюшка, с Владимиром Дмитриевичем заодно. Мы этих самых большевиков живо… извините, нянюшка, за это выражение, – под зад коленкой! Будут знать!

Няня добродушно улыбнулась.

– Дай бог, дай бог! Совсем народ с ума посходил, прости, господи!

– Верно, нянюшка, сказали, – засмеялся и Шаров. – Ну, мы-то их взгреем живо! Будут знать, как к Зимнему дворцу лазить! Так вот мы насчет этого и пришли к Владимиру Дмитриевичу, чтоб он…

Няня не дала ему договорить.

– А он туда и пошел! – сказала она радостно. – В Зимний дворец и пошел! Там уж, там! Большевиков окаянных гнать, за царя грудью становиться. Там Володенька наш, там!

«Нет! Нет! Неправда», – хотела я крикнуть, хотела выскочить из своей засады, но какое-то оцепенение – оцепенение ужаса охватило меня. Я стояла, точно скованная параличом, с судорожно сжатым горлом, и не могла ни шевельнуться, ни крикнуть…

– Владимир Дмитриевич так и сказал? – спросил Шаров, и я видела, как он толкнул товарища локтем.

– Так и сказал, – подтвердила няня.

– Вам сказал? – спросил товарищ Шарова.

– Нет, не мне. Доктору. Доктору сказал. «Иду, – говорит, – в Зимний дворец. Прогоним большевиков, в тюрьмы их посадим, и будет у нас снова царь». Слава тебе, господи! Натерпелись уж без царя-то!

– Ну, спасибо, нянюшка! – Шаров низко поклонился. – Порадовали вы нас! До свиданьица!

– До свиданья, родимые, – приветливо сказала няня. – Стойте-ко! Может, вы там Володеньку-то нашего увидите?

– Увидим, нянюшка, – убежденно сказал Шаров, – обязательно увидим! Как пить дать!

– Скажите ему, – немного легче бабушке-то. Сейчас снова започивали. А все-таки тяжко им…

– Ладно! – сказал Шаров. – Все передадим. Будьте покойны, нянюшка.

– Спасибо, родимый! – Няня ласково кивнула головой. – Ох, и времечко, прости, господи!

Они вышли. Няня заперла за ними дверь.

Еще несколько мгновений стояла я в том же оцепенении. Няня зашаркала туфлями к залу. И вдруг, словно очнувшись, рванулась я из своей засады:

– Няня, что ты наделала! Что ты наделала!

Няня перепугалась, схватила меня за плечи.

– Что с тобой, дитятко?! Ой, Иринушка! Что случилось с дитей? Прости, господи!

– Няня, няня, что ты наделала!

Через зал стремительно бежала к нам Даша.

– Няня, няня! Идите скорей! Генеральша проснулась, что-то стонут!

– Ох, прости, господи! – няня бросилась было из прихожей, но сразу спохватилась и снова обернулась ко мне: – Иринушка, да что с тобой?..

Но я уж поняла, что мне нужно делать. Огромным усилием воли заставила я себя улыбнуться и сказала:

– Нет, ничего, няня… Это я так! Иди к бабушке.

– Скорей, няня! – торопила Даша.

Она бережно подхватила няню за плечи, уронив с них платок, и обе почти бегом побежали через зал.

Я смотрела им вслед. Нянин большой платок лежал на полу.

Догнать его! Он же убьет Володю, этот страшный человек со шрамом! Ах, няня, что ты наделала! Что ты наделала! Догнать, вернуть, объяснить, что это ошибка… Не предатель Володя, нет! Да, догнать, догнать!

Я сорвала с вешалки пальто, сунула в рукава руки, открыла шляпную картонку. Там лежал новый голубой капор. Я швырнула его обратно, схватила с полу нянин платок и, на ходу набросив его на голову, кинулась к выходной двери.

Я выскочила на лестницу и осторожно захлопнула за собой дверь. Снизу топали тяжелые шаги – кто-то поднимался по лестнице. Я неслышно бросилась наверх, за поворот, прижалась к стене, прислушалась. Человек остановился у нашей двери и позвонил.

Я подкралась к перилам, заглянула вниз. Это был доктор.

Щелкнул замок. Я отскочила от перил и замерла.

– Ну как? – услышала я голос доктора. И дверь захлопнулась.

Я опрометью бросилась вниз. Швейцара – нашего толстого Степана – у двери не было. Слава богу!

Я рванула дверь. Тяжелая дверь не поддавалась. Ведь мне никогда не приходилось самой ее открывать, – всегда открывал швейцар.