Текст книги "Незабываемая ночь"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Я вся похолодела. А что, если я не смогу открыть?! Я сжала зубы, вцепилась в массивную ручку обеими руками, потянула изо всех сил. Дверь медленно отошла. Я выскочила на улицу.

* * *

Резкий, сырой ветер чуть не сбил меня с ног, сорвал с головы нянин платок. Кутая голову, сбежала я со ступенек подъезда, огляделась. Улица была пуста, только издали доносился глухой городской шум.

Куда же, в какую сторону они ушли? Куда бежать мне за ними?

Где-то далеко, один за другим, раздались выстрелы. Я вскрикнула и чуть не упала. Сердце застучало так, что потемнело в глазах… В подворотне около подъезда затопали бегущие ребячьи шаги, раздались голоса. Я взбежала на ступеньки подъезда и прижалась в нише.

Несколько мальчуганов выскочили из подворотни и остановились.

– Все стреляют да стреляют! – заговорил один. – Побежать бы туда, посмотреть! Только стра-ашно!

– Ой, ребята, до чего же весело! – радостно говорил другой. – Мой братишка Ленька – матрос он – говорит, – обязательно нынче наша возьмет!

– А то как же! – степенно заговорил третий голос постарше. – Мой папка нынче с утра ушел. «До свиданья, – говорит. – Ухожу, – говорит, – при Временном правительстве, а вернусь, – говорит, – либо при Советской власти, либо вовсе не вернусь».

– Да ну-у? Убьют, думает?

– А то что же? Нынче все одно что война. Мамка с сестренкой весь день белугой ревут, боятся. И я-то насилу из дому удрал.

– А мой папка Ленина видал! – звонко закричал совсем ребячий голосок.

– Врешь! Нынче?!

– Ну, нынче! Тогда, как он с балкона говорил.

– Эко вспомнил! – захохотал брат Леньки-матроса. – Тогда я и сам его видал.

– Да ну-у?! Не врешь?

– Чего мне врать-то? Меня тогда тятька только из деревни привез. Наро-оду – страсть! Все слушают, молчат..

– Что ж он говорил?

– А я ничего не понял.

Ребята захохотали.

– Ну, чего гогочете, дураки? Знамое дело, я тогда только из деревни был, глупый еще. Теперь бы понял.

– Так поумнел? – спросил кто-то насмешливо.

– Знамое дело, поумнел. На то у меня брат Ленька – матрос, большевик.

– A у меня папка большевик. И я вырасту – большевиком буду, – сказал степенный голос.

– Айда, братцы, к Зимнему! Там весело! – закричал матросов брат.

– Не пропустят. Я туда уже бегал, там кругом все пикеты, не пускают. Да мне и уйти нельзя: папка с утра, как ушел, меня за дворника оставил, – грустно сказал степенный голос.

– А твой папка разве дворник?

– А как же… В этом самом доме…

Так вот это кто! Тот самый Аким, о котором мне Володя говорил. Сама не знаю почему, я вдруг страшно обрадовалась и сбежала со ступенек.

Ребята удивленно оглянулись.

– Ты откуда взялась? – спросил кто-то.

– Мальчики… – начала я, и голос мой осекся.

– Проходи-ко! – сурово сказал Аким. – Девчонкам нынче на улицах делать нечего. Пошла домой! – и он толкнул меня в спину.

Я растерялась было, но потом сразу взяла себя в руки.

– Не гоните меня! – сказала я твердо. – Мне нужно найти брата.

– Какого еще брата? – захохотал кто-то из мальчиков.

– Слушайте, мальчики! Вы не видели, как из подъезда вышли два человека?

– Видели, – сказал Аким. – Постояли, чего-то поругались и ушли.

– В какую сторону? – замирая, спросила я.

– Один туда, другой сюда…

– А который куда?

Мальчишки захохотали.

– Который твой брат, у него на лбу написано не было, – сказал кто-то.

Куда же? Куда же мне бежать? А время идет… Володя!.. И вдруг дома хватятся, погонятся!..

Я оглянулась на подъезд. Никого. Я схватила Акима за руки и оттащила в сторону.

– Ты чего? – удивился он. Все ребята с любопытством обступили нас.

– Мне нужно… с вами одним поговорить, – задыхаясь, сказала я, – очень важно…

– Чего-о?

– Нужно!.. Нужно!.. И скорей!.. – Я топнула ногой.

– Чудно! – засмеялся он. – Ну, идем в подъезд, коли так.

– Нет! Только не в подъезд! – закричала я. – Пусть они отойдут!

– А ну-ка в сторонку, ребята! – прикрикнул Аким.

Ребята не двигались с места.

– Ну! – крикнул он так грозно, что мальчишки, кто ругаясь, а кто смеясь, отскочили.

Мы стояли под фонарем. Ветер рвал с моей головы нянин платок, мешал говорить, сбивал с ног. Аким с любопытством разглядывал меня. Я схватила его за рукав.

– Тарабанова… студента… знаете? – спросила я.

Лицо Акима просветлело.

– Из второй квартиры? Знаю.

– Он и есть мой брат…

– Чего вре-ешь!.. Стой-ко!.. – он вгляделся в меня пристально и разинул рот. – Да никак и вправду… генеральская барышня…

– Да, да, я! – шептала я. – Вы говорили, – ваш отец – большевик… так вот Володя тоже большевик…

– Знаю! – лицо Акима просияло. – А вам он, барышня, на что? Генеральша, что ли, помирает?.. Так из-за этого…

– Нет, нет! А эти двое приходили… Один из них – Шаров фамилия – говорил, что Володя предатель… «Убью», – говорил… А другой говорил, – нет!.. А тут еще няня…

– Стойте, стойте! – схватил меня Аким за руку. – Слышал я, спорили они тут, кричали… Один – этакий мордастый, лоб разрубленный… «Убью, – говорит, – как собаку!» А другой ему: «Ты хочешь, – говорит, – действовать, как анархист». Это, стало быть, про него?

Я кивнула головой.

– Надо спасти Володю! – сорвалось у меня отчаянным криком.

Аким нахмурился и посмотрел вдаль, словно обдумывая что-то.

– Скорей! Бежим искать Володю! – схватила я его за руку. – Этот Шаров говорил, – Володина часть на углу Конюшенной и Машкова переулка…

– Да! Бежим! – быстро заговорил Аким. – Вы, барышня, – на тот угол и попробуйте пробраться, предупредите Владимира, а я побегу к Зимнему! Этот мордастый говорил: «Разыщу его у Зимнего». И батя мой там; может, его увижу, расскажу…

– Хорошо, только скорей, скорей!..

– Дорогу найдете, барышня?

Я не успела ответить. Чья-то тяжелая рука вдруг схватила меня за плечо. Я громко вскрикнула и вся сжалась… Погоня?!

– По домам, ребятки, по домам! – спокойно, но строго произнес надо мной незнакомый голос.

Я подняла голову. Около нас стояли три человека с винтовками, с виду рабочие.

– Не дело вам быть на улице. Марш по домам!

– Да уж больно на улице нынче весело, дяденька! – крикнул брат матроса Леньки.

Человек засмеялся.

– Ах ты!.. Весело! А весело будет, как шальная пуля хватит?

– Дяденька! Возьмите нас с собой – туда, где стреляют, – попросился другой мальчуган.

– Еще чего! Марш, марш домой!

Они втроем окружили нас и стали толкать в подворотню.

– Я побегу… найду! – шепнул мне Аким и, ловко вывернувшись из рук рабочего, бросился бежать по тротуару.

– Эй ты, малец, куда? – закричали ему вслед.

Аким оглянулся, не останавливаясь.

– Я тоже домой! Мой дом дальше! – он махнул рукой куда-то вперед и побежал еще быстрее.

– Да и я не из этого дома! – пытался вырваться матросский брат.

– И я!

– И я!

– Ну, ну, ладно! – смеялись рабочие. – Знаем мы вас! Чтобы духу вашего на улице не было!

– Ребята! – крикнул один из мальчиков. – Айда все ко мне! Я тут во втором дворе живу!

Мальчики побежали стайкой во двор, и я за ними. Мне было досадно, что я не схитрила, как Аким.

– И больше носа на улицу не показывать. Слыхали? – крикнули рабочие, идя за нами вслед.

– Как бы не так! – зашептал матросский брат. – Подождем немного, а как они уйдут, мы снова на улицу. Верно, ребята?

Мы пробежали первый двор, следующую подворотню и очутились в узеньком и темном втором дворе. Я даже не подозревала, что в нашем доме есть второй двор.

– Сюда! сюда! – гостеприимно приглашал нас хозяин, открывая в самом углу небольшую дверь. – Вот сюда вниз! Держитесь за меня, ребята, тут темно.

Мы сбились в кучу и, держась друг за друга, осторожно сошли в темноте куда-то вниз. Остро пахло сыростью, ноги липли к скользким ступенькам. Мне показалось, что я все это вижу во сне… Скорей бы ушли эти рабочие! Догонит ли Аким Шарова? Нет, надо, надо и мне бежать искать Володю!

Заскрипела дверь. На меня пахнуло промозглым запахом сырости, грязи, пота. К горлу хлынула тошнота. Инстинктивно заткнула я пальцами нос. Скрипнула дверь.

– Сейчас зажгу! – сказал наш «хозяин» откуда-то из темноты. Щелкнул выключатель. Под самым потолком – низким и закоптелым – вспыхнула тусклая лампочка.

Ребята все сразу о чем-то заговорили. Я их не слушала и оглядывала комнату. Она была довольно просторная, но очень низкая. Три небольших квадратных окна с высокими подоконниками не были ничем завешены. Во всех углах стояли кровати – железные, деревянные, покрытые или пестрыми лоскутными одеялами, или тряпьем. На одной из кроватей спали две девочки: одна – лет семи, другая – лет четырех. Маленькая крепко прижимала к груди грязную, сшитую из тряпок куклу с грубо намалеванным чернилами лицом.

Наш «хозяин» подошел к кровати и с видом взрослого накрыл девочек одеялом.

– Угомонились, наконец! – сказал он недовольным голосом. – До чего надоели! Весь вечер из-за куклы дрались. Одна орет: «Моя лялька»! Другая: «Нет, моя». Ревут обе!

– А мамка-то ваша где? – спросил один из мальчиков.

– В ночную смену работает. А я вот – с этим возись! – кивнул он головой в сторону сестер. – Вечно дерутся, – никак ляльки не поделят.

Я еще раз взглянула на «ляльку» и вдруг вспомнила свой шкаф с игрушками. Я почувствовала, что краснею, и плотнее закутала лицо няниным платком.

Мальчики расселись – кто на кровати, кто на деревянные табуретки – и оживленно о чем-то беседовали. Я стояла одна среди комнаты, – никто не обращал на меня внимания.

– Ой, до чего же жрать хочется! – сказал хозяин. – Мамка ушла и хлеба не оставила. И сестренки голодные легли.

– Да, брат, с хлебом вовсе худо стало, – тоном взрослого ответил матросский брат, – ну, да Ленька говорит, – буржуев прогоним, все будет.

– Покамест папку на войне не убили, мы ничего, ладно жили, – сказал «хозяин» и глубоко вздохнул.

– Эта ваша комната? – спросила я его и снова почувствовала, что краснею, сама не знаю отчего.

– Тот угол наш, – показал он рукой на кровать с девочками. – Мамка с девочками спит, а я на полу. А в этом углу – хозяева наши, муж с женой. Жена-то с моей мамкой вместе работают. А хозяин тоже к Зимнему ушел.

– А вон на той койке кто? – спросил один из мальчиков.

– А там солдатка. Каждый день ревет, надоела до смерти. Боится, вишь, что мужа на войне убьют… А за печкой – сапожник дядя Гриша. Он бы ничего, да пьет сильно. Как напьется, его хозяин веревками вяжет, а то буйный больно.

Я с изумлением огляделась. Как? Все чужие – и в одной комнате? Но из мальчиков никто не выразил никакого удивления, и я поняла, что все они живут так же.

– Нынче все на улице! – воскликнул матросский брат. – У нас тоже вся квартира пустая. Ой, братцы, до чего же весело! А Ленька говорит, – как буржуев прогоним, – войне крышка! Замирение будет.

– Ясно, пора войну кончать! – уверенно сказал самый маленький. – У меня тоже папка на войне. Пишет, надоело, сил больше нет. Вши заели.

– Ленька говорит, – одним буржуям война нужна. Они на ней пузо растят. А народу – ни к чему. «Пущай, – говорит, – все народы – что немцы, что французы – своих буржуев сбросят, тогда и вовек войне не бывать». Он умный, Ленька, все знает.

– Войне не бывать, а папке моему тоже не бывать, – грустно сказал «хозяин».

– И братишке моему не бывать, – прибавил молчавший все время мальчик.

– А у тебя кто на войне? – толкнул меня плечом матросский брат.

– У меня… никого, – прошептала я, снова вся покраснев.

– А про что ты с Акимом шепталась?

– Да! – спохватился «хозяин». – Про что? И Аким куда-то удрал… а?

Мальчики обступили меня. Рассказать им? Мне вдруг стало отчего-то до боли стыдно, и я молчала.

– Да что ты – немая? – пихнул меня в спину кулаком «хозяин». – Вообче ты откуда взялась-то? Ты из какого дома?

Я испугалась. Мне ни за что не хотелось, чтобы они узнали, кто я.

– Я… не отсюда… С конца улицы, – шепнула я, крепче закутываясь в нянин платок.

– Девчонка, она девчонка и есть! – с глубоким презрением произнес матросский брат. – Айда, ребята, на улицу! Те небось ушли! На улице весело!

– Пошли, верно!

Мальчики бросились к двери. Я – растерянная – двинулась за ними. «Хозяин» мимоходом выключил свет, и в потемках заскрипела, захлопнулась дверь…

– Мальчики! – крикнула я, бросаясь за ними, но больно ударилась коленкой о край железной кровати и упала на нее на руки. Из-за двери доносился смех, топот ног. Заскрипела и хлопнула другая дверь. И стало тихо.

Лихорадочно шаря дрожащими руками, искала я в полной тьме двери. Стена… печка… деревянная кровать… Страх охватил меня. Как же выбраться из этой ужасной комнаты?! Что они, эти мальчики, не заметили, что я осталась?! Или нарочно не возвращаются?.. Мне же нужнее на улицу, чем им!

Вытянув вперед руки, шарила я вдоль стен. Ага, вот дверь. Я толкнула ее, дверь не поддавалась. Я нащупала ручку, рванула к себе – дверь скрипнула, открылась внутрь. Я выскочила из комнаты и остановилась.

И тут был полный мрак. Куда же дальше идти?

Я осторожно пошла направо, ведя рукой вдоль стенки. Через несколько шагов рука ткнулась в угол. Я повернула вдоль второй стены – и сразу рука коснулась притолоки. Шаря двумя руками, я нащупала ручку двери. Я слегка нажала ее, и дверь совершенно легко и бесшумно открылась. Я переступила порог. За дверью была та же тьма. Тут сразу должна была начаться лесенка вверх – во двор. Я осторожно ступила вперед, нащупывая лесенку. Ступеньки не было. Я сделала еще два бережных шага, – никакой лесенки! Я остановилась, беспомощно шаря перед собой руками.

– Кто здесь? – раздался вдруг совсем рядом глухой мужской голос.

Я громко вскрикнула от неожиданности и испуга.

– Кто здесь? – раздраженно повторил голос. – Шляются, черти, заснуть не дадут. Кто это? Я спать лег!

То же оцепенение ужаса, которое сковало меня там, за портьерой, охватило меня и сейчас.

Я стояла неподвижно, не дыша, и не могла произнести ни звука.

– Да кто же здесь, черт вас дери! – крикнул голос; скрипнула кровать. И не успела я опомниться, как кто-то схватил меня за плечи, и огромная, заскорузлая рука быстрым движением стала ощупывать мою шею, голову, лицо.

Полумертвая от страха, я дико закричала и рванулась.

– Стой! Стой же, дура! Не съем я тебя! – грубо крикнул человек, продолжая крепко держать меня. Он хрипло дышал прямо над моей головой, и от него шел терпкий запах махорки, пота и сапог.

– Пустите! – крикнула я и рванулась изо всех сил. Нянин платок упал на пол, я наступила на него, споткнулась и упала прямо на руки человеку. Он снова крепко схватил меня.

– Вот дура-то! – произнес он удивленно. – Чего вопишь-то? Да ты кто такая? Откуда? Ты же не наша.

– Я… я случайно… в темноте… – пробормотала я, еле дыша.

– А! Тут, стало быть, темно! – сказал человек. – Стой-ко, я сейчас свет зажгу.

Он потянулся всем телом и где-то повернул выключатель.

Комната осветилась. Я сразу зажмурилась – после полной тьмы свет резнул глаза.

– Ну, смотри, куда попала, растяпа, – уже миролюбиво сказал человек, но все еще не выпускал меня из рук.

Я раскрыла глаза. Я стояла спиной к нему в крошечной каморке, вернее чуланчике, без окна и без печки. Я обернулась, взглянула на человека и снова вскрикнула от ужаса.

– Чего испугалась? Красив больно? – с горечью спросил он.

Я молчала и не могла оторвать взгляда от этого страшного, исковерканного, безглазого лица. Вместо глаз темнели две глубокие впадины, и вся кожа на лице была стянута какими-то неровными корявыми складками.

– Это, брат, газы. Война проклятая. Цельный год в сумасшедшем доме просидел, недавно выписали. Да куда я теперь годен? Леванид, одно слово.

Я не шевелилась и не спускала с него глаз. Он продолжал крепко держать меня за руку.

– Чего молчишь-то? – Он тряхнул меня. – Говори, откуда взялась?

– Мы… с… мы пришли с улицы с мальчиками… в соседнюю комнату… а они убежали, а я в темноте осталась… и заблудилась, – еле слышно пробормотала я.

– А! С улицы! Ну, что на улице? Все стреляют?

– Стреляют.

– Наши все пошли. И я бы пошел. Эх, пошел бы, кабы человеком был… Как там слышно, – одолеем нынче, а?

Я молчала, не зная, что ответить.

Свободной рукой он провел по моему плечу.

– Что-то на тебе шубка больно хороша… Словно на буржуйке… да нет, откуда буржуйке в нашем подвале взяться? Небось барыня какая-нибудь старую дочкину шубку отдала. Да?

– Да, – шепнула я.

– На, мол, тебе, у боже, что мне не гоже. Я денщиком у богатого офицера был. Тот мне тоже, когда я уходил, обносков своих надавал. Порядочный был, не дрался, как другие, – на войне убили.

– Выпустите меня отсюда, пожалуйста, – робко попросила я.

– Погоди. Скучно мне одному-то. Весь день один да один. А поговорить хочется. У меня и сон прошел.

– Я очень спешу. Мне надо, – сказала я.

– «Надо»! – сердито передразнил он. – Всем вам, зрячим, чего-то надо! А мне не надо, а?

Я молчала. Когда же я выберусь из этого страшного места?

– Ну, черт с тобой, иди!.. Да нет, постой! Грамотная?

– Да…

– Вот и ладно! – обрадовался он. – Письмо мне прочтешь. Нынче получил. От брата с фронта. Ванька, что со мной живет, плохо грамотный. Ничего почти не разобрал.

Он полез в карман.

– Мне некогда! Я спешу! – взмолилась я.

– Ну, нет, брат! Пока не прочтешь, все одно не отпущу. Не серди меня! Я нехорош, как рассержусь! У меня псих в голове от газов! На, читай.

Он сунул мне в руки письмо.

– Ну! – прикрикнул он грозно.

Мне снова стало нестерпимо страшно. Я собрала все свое мужество и дрожащими руками вынула письмо из конверта, развернула. Он все держал меня за руку выше локтя.

На мое счастье, почерк был крупный, довольно четкий – совсем детский.

Задыхаясь от страха, я вполголоса начала читать:

«Дорогой брат Петр Никифорович, шлю я Вам с фронту свой солдатский привет. А еще скажу я Вам, что нету больше сил солдату терпеть окопную жизнь. Прошел слух про мир, а миру нету и нету. Говорят, у вас там в тылу буржуи требуют: подавай войну до победного конца. Так вот бы их, проклятых, посадить заместо нас в окопы, пущай воюют до победного конца. А нам, солдатам, мир нужен. Дай мир, дай мир! Иначе бросаем фронт и идем в Россию колоть буржуев. У нас дома семьи умирают с голоду; родители, жены, дети небось не щенята. А мы лежим в мокрых окопах, вша ест, а сам думаешь, когда за тобой снаряд прилетит. Не будем мы еще зиму в окопах гнить, все, как один, уйдем с фронту. На что нам немца убивать, он солдат такой же несчастный, как мы, а на него там немецкий буржуй давит. А сам он передо мной совсем неповинный, как и я перед ним. Мир нам нужен, мир.

А еще скажу я Вам, что земляка нашего Посыпкина Василия снарядом наповал убило, а Степанову Косте обе ноги оторвало. А в окопах очень холодно и мокро, и сил больше ждать нету; коли миру не будет, сами уйдем.

Остаюсь ваш брат Михайло Никифоров».

Я замолчала, потрясенная. «Ты понимаешь, что такое война, Ирина? Кому она нужна?» – прозвучали в ушах слова Володи. И вдруг так ярко представился доктор в мягком кресле с душистой сигарой во рту и с разговорами о «победном конце»…

– Ха! До победного конца! – вскричал слепой и вдруг захохотал так, что мороз пробежал по моему телу. – Черти проклятущие! Мы вам покажем! А глаза мои вернете?! У-у, проклятые, у-у-у, – и он как-то дико, по-звериному, застонал.

– Выпустите меня! – крикнула я с отчаянием.

– Иди! – прерывисто зашептал он. – Иди, ты зрячая! Иди, бейся, воюй, грызи их зубами, ногтями рви!.. Нет больше моих сил!..

Он схватил меня за плечи и, толкая перед собой в полной тьме, вывел на лесенку и во двор.

– Иди, иди! Воюй! – крикнул он еще раз, и его сапоги быстро затопали обратно вниз по лесенке. «У-у-у», – донесся до меня все тот же звериный стон.

Я хотела бежать, но ноги мои подкосились, и я упала. Попыталась вскочить, но дрожащие ноги не держали, я схватилась руками за стену дома и снова скользнула на землю. Я села на холодные, влажные камни, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Все внутри мелко дрожало, гулко тукало сердце, где-то около самого горла, во рту было сухо.

Что же это? Неужели я не сплю, неужели все это не страшный, дикий кошмар? Мысли лихорадочно путались. Где сейчас Володя?.. Где этот ужасный человек со шрамом? Найдет ли его Аким? Мне нужно бежать, бежать, а ноги не идут… «Солдату нет сил терпеть окопную жизнь… Дай мир, дай мир…» Няня хватится меня… Вдруг хватилась… Побегут искать!.. Бежать, бежать скорее!.. Нет, не могу встать… Из-за ляльки дерутся девочки… «Моя!» – «Нет, моя»… «Мамка ушла и хлеба не оставила…» – «Иди, бейся, воюй, грызи зубами…» «Псих в голове от газов…» Володя! Володя, где ты?.. Как холодно сидеть на камнях… Пойти домой? Там тепло, тихо, там няня… А Володя?.. Нет, нет, бежать!.. «Война до победного конца…» – «Ты понимаешь, Ирина, что такое война?»

И, точно в ответ, где-то громко ухнул пушечный выстрел. Я сильно вздрогнула, открыла глаза. Тусклая лампочка в подворотне слабо освещала двор-колодец. Издали донеслось несколько ружейных залпов. Потом снова стало тихо, – только обычный глухой городской шум.

Со стороны главного двора раздались шаги, какие-то взволнованные голоса. Мне даже послышался голос няни. Меня ищут?! Испуг придал мне силы, я вскочила, бросилась в самый темный угол дворика, прижалась за водосточной трубой. Шаги прошли в один из подъездов, голоса затихли.

Скорей, скорей на улицу, – подальше от нашего дома! Ноги уже не дрожат, сердце бьется ровнее, никто не держит меня. Бежать, бежать!..

И вот я снова на улице. Снова с бешеной силой захлестнул острый осенний ветер. Я остановилась, оглянулась. На улице было пустынно. Куда же бежать? Ну, конечно, на тот угол, – найти Володю во что бы то ни стало.

В первый раз в жизни была я на улице одна – без няни, без горничной. Дорогу к Конюшенной улице я приблизительно знала, – на ней жили родственники, к которым меня иногда возили. Снова трахнули один за другим два выстрела. Они заставили меня на мгновение остановиться, потом я побежала еще быстрее. Я бежала по тротуару у самых стен домов, никто не обращал на меня внимания.

– Стой, друг! Откуда? Куда?

Я чуть не ткнулась в спину человека, шедшего передо мной. Он остановился сразу, загородил дорогу быстро идущему навстречу юнкеру.

– А! Вася! – вскричал тот радостно и отдал честь. – Я прямо из Зимнего. Что там делается, кабы ты знал!

– Ну что? Как? Расскажи! Ведь правительство там?

Я отступила на шаг, прижалась к стене дома и стала напряженно слушать…

– Да понимаешь, растерянность полная. Правительство разговоры разговаривает, а большевики наседают. Зимний со всех сторон окружен, и кольцо все сжимается. Дисциплины никакой. Один одно приказывает, другой другое. Ни черта не разберешь! Ну их совсем к черту, было бы за что пропадать! Все равно дело потеряно.

– Потеряно? Не может быть! – с ужасом воскликнул другой.

– А ты поди, сам посмотри, коли не веришь. Штаб давно в руках большевиков. Зимний окружен. Большевики поставили правительству ультиматум: либо сдавайтесь, либо «Аврора» пушками заговорит…

– Ну? И что же?

– Правительство не сдается. Хочет с честью умереть.

Ну, а защитники его тают и тают. Впрочем, много юнкеров еще там осталось. Женский батальон целиком там. Чудно! Ну, что они могут сделать?

– Да ты-то как же ушел?!

– А что мне там делать? Из нас многие ушли, не я один. Говорят тебе, – было бы за что умирать. Посмотрел бы ты, что там в столовой делается! Пир во время чумы. Полным-полно пьяного офицерья. Смотреть противно! Позор! А у большевиков – сила.

– Да, но страшная сила! Это же ужас, если они возьмут власть!

– Кто знает?! – задумчиво сказал юнкер. – По-моему, у них – дисциплина. Организация у них чувствуется. А у нас что?

– Как же ты выбрался?

– Мы вышли из дворца на площадь. Подняли руки, нас разоружили и отпустили на все четыре стороны…

Вдали снова ухнула пушка.

– Слыхал? – спросил юнкер. – Это либо «Аврора», либо Петропавловская крепость.

– Как?! – всплеснул руками его собеседник, – и Петропавловка в их руках?!

– Не, в их руках один Зимний… пока. Да и тот долго не продержится.

– А что же Керенский?

Юнкер свистнул.

– Керенский? Его во дворце нет. Еще утром на автомобиле из города уехал.

– Куда?!

– Говорят, навстречу войскам, что идут на выручку. А по-моему, просто удрал. Никакие войска на выручку не придут, вот увидишь. Все перейдут к большевикам.

– Не может быть, – уверенно сказал штатский, – не могут же большевики в самом деле долго удержаться.

– Кто знает?.. – снова неопределенно протянул юнкер.

– Ну, брат!.. – штатский рассмеялся. – Да ты куда, собственно, бежишь? Идем к нам, там подробнее расскажешь, – и он взял юнкера под руку.

– В училище бы, собственно, надо, – сказал юнкер нерешительно, – ну, да, впрочем, теперь уж все все равно! – Он махнул рукой и пошел обратно.

Я обогнала их и побежала дальше. Из разговора я поняла одно, – большевики победили. Это не вызвало ни радости, ни огорчения. Я думала только об одном – найти Володю! И я бежала и бежала, изредка останавливаясь, чтобы перевести дух. Бежала к Невскому.

На улицах было людно. То и дело с грохотом пролетали грузовики, наполненные или солдатами, или рабочими с винтовками. Люди на тротуарах останавливались, смотрели им вслед, о чем-то оживленно говорили. Я ни на что не обращала внимания, а бежала и бежала. Часто я наталкивалась на небольшие толпы. В центре толпы горячо спорили два-три человека, остальные их напряженно слушали, тесно обступив.

В одном месте мне вдруг показалось, что в толпе стоит доктор. Еще этого не хватало! Вдруг он меня узнает, остановит, вернет домой!.. Замирая от испуга, скользнула я в первую же темную подворотню и притаилась за воротами.

Толпа, в которой мне почудился доктор, у самых ворот слушала двух спорщиков.

– …если у нас двоевластие? – донесся до меня конец фразы.

– Никакого двоевластия сейчас нет, – отвечал громкий, но глуховатый мужской голос, – Временное правительство не существует больше…

– Как не существует? – визгливо крикнул женский голос. – У него вся полнота власти!

– Пустые слова! – возразил глухой голос. – За ним никакого авторитета. Фактически сейчас правит Военно-революционный комитет…

– Да вы что – большевик? – крикнул кто-то, и толпа зашумела.

– Никакой я не большевик, а просто трезвый человек, – перекричал всех глухой голос. – И смотрю правде прямо в глаза. Читали сегодня воззвание «К гражданам России»? Там сказано: Временное правительство низложено. И это факт, а не пустые слова.

– Мало ли что они напишут! – вскричал тот же голос, что говорил о двоевластии. – Кучка безответственных авантюристов! Страна за ними не пойдет. Вся страна на стороне Временного правительства.

– Бросьте вы! – сказал глухой голос. – Ну как вы не понимаете простой вещи: народ измучен, дошел до точки. И конечно, пойдет за теми, кто обещает мир, хлеб и землю, а не за теми, кто гонит в окопы и требует еще нечеловеческих жертв… Мне совершенно ясно: то, что происходит, – историческая неизбежность.

– И вы верите, что большевики возьмут власть? – насмешливо спросил другой голос.

– Безусловно, верю.

– И удержат?

– А там видно будет. Я не пророк. Но, во всяком случае, песенка Временного правительства спета. Сейчас народ пойдет за большевиками…

– Вздор! – крикнул снова женский голос.

– А вы, сударыня, в сущности-то знаете, кто такие большевики, в чем их суть? – насмешливо спросил глухой голос.

– Не знаю и знать не хочу! – крикнула женщина.

И снова толпа взволнованно загудела.

Я осторожно выглянула. Да нет же, этот толстый человек вовсе не доктор! Я не стала слушать дальше, выбралась из своей засады, обогнула толпу и снова побежала.

Почти на всех углах стояли пикеты – по нескольку человек то солдат, то вооруженных рабочих. Как я потом узнала, в ту ночь были заняты такими пикетами все – и ближние и дальние – подступы к Зимнему дворцу. Я видела, что некоторых прохожих они задерживают, проверяют документы. Задерживали они и автомобили и извозчиков. Два-три раза я видела, как один из пикетчиков садился в автомобиль и автомобиль вместе с пассажирами направлялся куда-то. Пассажиры протестовали, но пикетчики вынимали револьверы, и автомобиль укатывал. Я как-то удачно прошмыгивала мимо пикетов, на меня не обращали внимания. Один раз, правда, остановили и меня.

– Девочка, ты куда? – загородил мне дорогу рабочий с винтовкой. Я вспомнила Акима и сказала:

– Я домой, я на этой улице живу.

– Ну-ну, – пропустил он меня, – беги скорей, дома небось тревожатся, – ночь-то беспокойная.

С дороги я давно сбилась, но спросить никого не решалась. Я бежала, заворачивая в какие-то улицы и переулки, стараясь не потерять направления. Время от времени – все ближе – раздавалась ружейная стрельба. Какое-то отупение напало на меня, я не чувствовала ни страха, ни усталости. Как автомат, двигалась я вперед с одной мыслью: предостеречь Володю, пока его не нашел Шаров! Вот и Конюшенная площадь. Отсюда начинается и Конюшенная улица… Я остановилась. А который же из переулков Машков?.. Ладно, она же вся коротенькая!

Скорей, скорей, Володя где-то тут!

Я только успела завернуть с площади на улицу…

– Куда?! Девочка, куда? – остановил меня человек в кожаной тужурке.

* * *

На углу горел костер. В стороне от него стояла пирамида винтовок. Вокруг костра стояли и сидели человек двадцать рабочих. Я быстро окинула их взглядом. Володи среди них не было. Значит, это еще не тот переулок! Надо бежать дальше!

– Куда ты, глупая? Разве можно сегодня девочкам по улицам бегать?

– Я домой, я на этой улице живу, – отвечала я уже испытанной ложью.

– Откуда ж ты так поздно бежишь? Кто тебя выпустил на улицу? Который номер твоего дома? Если в том конце, я провожу тебя.

Я молчала растерянная.

– Ну, который твой дом? – повторил он.

Что, что сказать?! Какой номер назвать?! Вдруг назовешь далекий дом, и он пойдет проводить?

– Спасибо, я сама добегу, – пробормотала я.

– В чем дело? Что за девчонка? – спросил другой рабочий, лениво подходя к нам. За ним подошли еще двое-трое.

– Выпускают ребятишек одних на улицу! – с сердцем сказал тот, что остановил меня. – Ну, куда она бежит? А ну как шальная пуля?

– Ты где живешь-то? – спросил один из рабочих.

– Там! – я махнула рукой вперед.

– Который номер дома?

– Пятьдесят, – назвала я первую пришедшую в голову цифру.

– Чего врешь! Да такого дома на Конюшенной и нет. Куда же ты бежишь?

Я окончательно растерялась.

– Э, брат, да ты чего-то путаешь, – сказал подозрительно первый рабочий. – Не задержать ли ее, товарищи? А?

– Нет! Нет! Не задерживайте! Мне очень нужно! – с отчаянием крикнула я. – Где тут Машков переулок?

– А тебе он зачем?

От костра к нам шли еще люди. И вдруг я радостно вскрикнула:

– Андрей!

Да, среди них я увидела Андрея! Того самого, что вчера заходил к нам.

Андрей удивленно поднял брови. Он не узнал меня.

– Андрей! Помогите мне! – Я бросилась к нему.

Он всмотрелся в меня, и глаза его стали круглыми.

– Сестра Владимира? Откуда? Каким образом?