355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Некрасова » Гиль-гуль » Текст книги (страница 4)
Гиль-гуль
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 02:15

Текст книги "Гиль-гуль"


Автор книги: Елена Некрасова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Абу Айман с похорон. Ставит на стол банку с фисташками. Сразу ушел, слава богу.

– А почему он так тебя называет?

– Как называет?

– Ну, Абу что-то там…

– А, Абу Скандра? Это значит, что я отец Александра, у арабов так принято… у меня же есть сын в Николаеве…

– Понятно…

Вэй измир, кошмар, кошмар… Полный бред, грязища, на полу раздавленные конфеты, этот еще воет во дворе… Кофе ей предложить? Я не могу даже выйти отсюда, они же разнесут мне гробницу со своим халакэ, хотя… хуже не будет… наверное…

– А можно мне подняться на крышу? Оттуда вид очень красивый.

– Конечно! Хочешь, я принесу туда кофе…

Мираж. Стоит у перил, на том же месте… Какой сегодня ужасно горячий воздух, даже грудь болит…

– Совершенно нечем дышать. Ты как переносишь хамсин[13]13
  Сухой жаркий ветер из пустыни, приносящий мельчайшую пыль.


[Закрыть]
?

– Разве сегодня хамсин? А я не заметил… Кофе от Абу Аймана, я тут его поставлю, не переверни…

– Правда не чувствуешь? А я просто с ума сходить начинаю, с мамой вот поругалась…

– Это нормально. Если во время хамсина бедуин убивает жену, то его оправдывают.

– А если наоборот? Интересно… у них же там своя религия, да? Бедуинская…

– Ну да, какое-то язычество… точно не знаю.

– Классный кофе… И этот вид на закате, в тот раз было уже темновато. Знаешь, как у китайцев – ощутить предел зрения…

– Да, это точно. У нас тут есть одна сумасшедшая, Хая Шварц, ей постоянно не хватает кислорода… а я недавно подумал – мне внизу стало не хватать пространства, так что этот вид меня держит… так бы уволился уже давно.

– Ты романтик. А что это за район? Во-он те дома…

– Да все арабские деревни, причем ужасно бедные, черти из чего слепленные… Видишь, а сверху все неплохо… даже красиво… Ну вот, я не романтик, я просто грубое животное… Это были любимые чашки муэдзина, он мне не простит…

Все… я уже не могу остановиться… шелковая ткань прохладнее, чем ее кожа, я не знаю, что мы будем дальше… она обхватывает меня за шею… она все делает сама… боже, она такая легкая и горячая, я держу ее… сердце ужасно бьется, вот так сейчас можно умереть… ее язык у меня во рту, это она целует меня… я как будто… одеревенел… я уже в ней… внутри… такое все мягкое… очень… господи… но больше невозможно… все. Только как же… ладно, она наверное знает, что делает. Сумерки, внизу все больше огней… Молчим. Надо что-то сказать? Теперь я чувствую хамсин, да, типичный хамсин… как будто дышишь песком. Мы оба вздрагиваем, еще бы – Абу Айман включил свой громкоговоритель, грянул «Аллах акбар»…

* * *

Ей пятьдесят, а кожа, как у младенца, еще бы – из дому вообще не выходит. Сегодня опять меня не узнала, вернее, как обычно, приняла за бабушку. Бедная мама, что там, у нее в голове? И как можно часами смотреть в одну точку, совсем не мигая? Если честно, мне ее не жаль. Уже. Надо быть честной, хотя бы перед собой. Когда она смотрит на меня, кривя губы гримасой ненависти и презрения (больной рассудок не мешает ей выказывать эмоции), меня не хватает на жалость, тем более – на любовь. Сегодня не пришла тетя Тамара, потому что ее бросил муж. Завтра обещала. Тоже еще история. Тамаре семьдесят, русская-русская, выглядит, как деревенская бабулька, ходит в платочке. А мужу за восемьдесят, он еврей. Всю жизнь прожили вместе, нарожали детей (пять или больше, не помню), внуков куча, и вот на тебе – ушел старик. Причем к своей первой жене, одинокой старухе. Она приехала с Украины, и взыграла любовь. Тамара рассказала мне это по телефону даже с юмором, но как знать, что там на самом деле… лишь бы не заболела. Тамаре с мамой легко, мама ее слушается, иногда даже разговаривает с ней и ест с аппетитом. Мама любит фотографии, перебирает их часами, раскладывает на столе, как карты, иногда рвет какую-нибудь. Мама считает себя моей дочкой, то есть не лично моей, а как будто я – бабушка Валя, ее мать. У мамы нет причин ненавидеть бабушку, но она повторяет одно и тоже: «Это ты виновата, ты заставила меня, у меня там все было, все, все, все…» Имеется в виду – заставила переехать жить в Израиль. Все это полная чушь, никто не заставлял ее, конечно, а бабушка вообще сопротивлялась, хотела остаться в Москве, все ждала – вдруг дед найдется? И ничего особенного у мамы в Москве не было, кроме дурацких женихов, с детства их помню. Один козел даже жил у нас целый год, прятал в подъезде свои деликатесы, чтобы его не объели… Работу она потеряла, разумеется. Ни мама, ни отчим так и не смогли освоить иврит. Ну, мама-то ладно. А Евгений Осипович, такой восхитительно интеллигентный еврей, профессор, библиограф, немецкий знал в совершенстве… а вот не пошло. Наверное, из-за возраста. Причем он бредил Израилем, никогда здесь не бывал, но бредил. Дома – только и разговоров, что о Великом исходе, о Судьях Израилевых, о царе Давиде… и об образовании государства Израиль, и о преодолении трудностей, и какое это чудо – возрождение древнего языка. Мне было лет десять, когда они с мамой поженились, а потом, когда они решили уехать, семнадцать, кажется. Ну да, я только школу закончила. Но ведь могла бы остаться, хотела же поступать в МГУ, бабушка, опять же… Черт меня дернул послушаться отчима. Он же удочерил меня, и вообще я его уважала, да и сейчас (земля ему пухом). Сначала мы жили в Тель-Авиве, делать было абсолютно нечего, и мы втроем ходили на пляж, каждый день. Я люблю море, курортами не избалована, но сразу же стала ощущать себя эдаким 17-летним «недорослем», фонвизинским Митрофанушкой, «за ручку» с мамой-папой шагающим на море. С надувным матрацем и учебником иврита под мышкой, особенно хорош был Евгений Осипович в цветастых шортах, пожилой и веснушчатый. Он любил повторять: «Вот я иду по своей стране, со своей любимой женой, с дочкой, и я счастлив!» Знакомые обещали ему работу в университете, но все испортил язык, он так и не смог сдать экзамен. И пошел чернорабочим на какой-то ужасный завод, где варили резину. От этих испарений или просто от огорчения отчим заболел и сразу же умер, сердце не выдержало… Да. Что-то я все о грустном, а если продолжать – там еще хуже будет.

Вчера я купила себе несколько белых вещей, особенно радуют туфли-сапоги на прозрачных каблуках. В таком виде пришла на работу, и все сразу же захотели себе что-нибудь белое. Ехать мне с Максом в Эйлат, или это уже слишком – я думаю, думаю, все думаю… Выдержу ли я этот туризм? Спать в палатке, мыться в кафе, где работает его друг. На чем готовить? На примусе? Дикий отдых с диким мужчиной. Справедливости ради – Макс интересный, у нас с ним много общего, дело даже не в сексе, хотя… никогда ведь непонятно, в чем дело. Во всяком случае, он не кажется мне таким примитивным, как в первый раз.

* * *

Вчера меня укусил крот. Я обнаружил крота рядом с гробницей, он плашмя лежал на каменных плитах и тяжело дышал, наверное, кто-то из посетителей принес его с собой, а потом выбросил. Потому что еще полчаса назад никакого крота на этом месте не было. Я решил перенести его под гору, поближе к источнику, где есть нормальная земля. Встав на колени, я хотел положить зверька в целлофановый пакет, но крот вдруг весь изогнулся, подпрыгнул и цапнул меня за нос, после чего был таков. Убегал он довольно бодро, раньше я думал, что кроты передвигаются еле-еле, вперевалку – наверное, это влияние сказки «Дюймовочка», где все кроты толстые и в очках. Меня отпустили с работы, но в больнице возникла трудность – чтобы ввести противостолбнячную сыворотку, надо было зарегистрировать мой укус, а в реестре Минздрава Израиля укус крота не значится. Есть суслики, лисы, верблюды, кролики, козы, а крота нет. Рану обработали, я сидел с пластырем на носу, но меня не отпускали, решая важный вопрос – записать мой случай как укус суслика или все-таки открыть новую рубрику, для этого надо посылать запрос в Министерство. Победил крот. Теперь я – единственный гражданин Израиля, укушенный кротом (крот на иврите – хафарфэрет).

Абу Айман обиделся на меня за то, что я показал ему счет за переговоры на сумму 161 шекель и отказался впредь давать ему телефон.

– И даже в экстренных случаях не будешь давать мне звонить?

– Не буду.

У Абу Аймана каждый день бывает 2–3 экстренных случая, к тому же есть свой телефон.

Только что приходил коэн[14]14
  Человек из рода еврейских первосвященников. По традиции коэн не должен заходить в помещение, где находится покойный.


[Закрыть]
, я видел его тут впервые. Неприятный тип и ужасно болтливый, мы с ним даже немного повздорили. Сначала прочел мне лекцию на тему: «Куда коэну можно входить и до каких пор продвигаться», из которой я ничего не понял, потом разглагольствовал про Шестидневную войну, что тщательнее надо было изгонять арабов с территорий, а то расплодились. Насколько я понимаю, коэнам вход в здание, где есть покойный или погребенный, строго воспрещен, некоторые коэны вообще не входят в гробницу, даже туда, где я сижу, молятся снаружи, а этот полез прямо вниз, в синагогу. Бр-р-р! Остановившиеся глаза-маслины за толстенными линзами, сутулая спина, впалая грудь, черные чулочки. А запах грязного белья! И кашлял мне прямо в лицо. Положил на мой стол промасленный сверток с какой-то едой, я говорю – заберите. Не реагирует, потому что открыл новую тему (покончив с Шестидневной войной): теперь вдохновенно рассуждает о том, что в еврейской традиции никогда не было культа тела, что это все придумали поганые язычники – древние греки и римляне. Я не выдержал и спросил: «В вашем случае отсутствие культа тела, видимо, превратилось в культ грязи и физического уродства? Вы иногда хотя бы моетесь? И заберите со стола свой сверток!» А он мне на это заявляет, что скоро я уйду в небытие вместе со своей модой. Какой модой? Хватаю сверток и сую ему в руки, а он вдруг как заверещит, что я осквернил его еду. И не взял, все на пол упало. Я так озверел, что готов был схватить его за шиворот и вытолкать вон, но, слава богу, тут подоспел Рав Йосеф Вакнер. Коэн к нему – мол, этот наглый гой посмел прикоснуться к еде![15]15
  Тора запрещает ортодоксальным евреям употребление «нечистой» пищи, в частности той, к которой прикоснулся гой (не-еврей).


[Закрыть]
Вакнер удивился – какой же он гой, говорит, он самый настоящий еврей.

– Этот шомер еврей? И мама еврейка и папа? А не похож! – Скорчил рожу и, кряхтя, собрал с пола свои пирожки.

Физический облик многих религиозных евреев и правда удручает, духовное начало так превозносится, что тело быстро приходит в негодность (особенно зубы!), о спорте и говорить не приходится. Много худых и очень толстых, так что армейская выправка им бы не помешала.

Вряд ли в этой жизни я пойму иудаизм, но вот что меня восхищает – веками ждут восстановления своего Храма и в другом месте строить его не хотят. Удивительно, не в двух метрах от разрушенного (а место там есть), а только там, где теперь мечеть Омара. Тысячелетиями молятся об этом. Раньше я думал, что синагоги – это их храмы, оказалось – нет, просто молельные дома, где евреи молятся о возвращении Храма.

Визит коэна почему-то всколыхнул во мне «философские глубины». Вот есть люди, совершенно непригодные для религии, например, я, или Оля, или Марк со своими стихами – много людей. А если б я родился в ортодоксальной семье? Тоже ходил бы в шляпе с пейсами, молился часами напролет, пел псалмы, зажигал свечи? Как миленький. Но некоторые приходят к религии в зрелом возрасте, а некоторые и уходят. Хотя инерция мышления очень велика. Моя жена Таня стала православной после рождения нашего сына, почему? Мы крестили Сашу, это был первый и последний раз, когда я был в церкви. Меня окружили бабушки и стали допрашивать: когда последний раз причащался? Живу ли я с женой как с женщиной? Это плохо, надо целомудренно, как брат с сестрой, вот только если замыслим ребеночка и т. п. Одна даже подозрительно сощурилась – а ты, милок, не еврей? Чо-та креста не видно. Эти бабки, будто кусачие зверьки, как вспомню – мороз по коже. Жена сказала тогда, что набросившиеся на меня старухи – это происки темных сил, что они хотят внушить мне отвращение к церкви, что надо смирить гордыню, короче, каждому свое.

30.09.2004, четверг

* * *

Понедельник, 30 сентября 1957 года

Вчера, по личному приглашению Ван Му-ханя (секретарь местной организации), мы с Зориным посетили партсобрание китайских товарищей. Накануне 1 октября, Дня образования КНР, очень много желающих вступить в партию. В духе кампании «ста цветов» от кандидатов требовалась резкая критика в адрес самой компартии Китая, и немногие смогли выступить с серьезными высказываниями. Например, молодой милиционер поднялся на трибуну и говорит: «Члены партии должны укреплять дисциплину, выявлять недостатки, заниматься изучением марксизма-ленинизма и т. п.». Его останавливают – это банально, вскройте какой-нибудь гнойник. Ван Му-хань имеет недостатки? Парень молчит. «Если хотите вступить в ряды партии, выступите с серьезной критикой». Одна девушка, кажется, библиотекарь, очень долго выступала, говорила, что многие коммунисты считают себя высшей расой, оторвались от народа, разъезжают в дорогих машинах. Ее тоже пока не приняли, сказали, что девушка высказала не свои мысли, а процитировала недавнюю статью из «Гуанмин жибао». Она стала возражать и даже привела какие-то примеры из жизни, но… Принято было только двое: рабочий-передовик (он заикался и его не мучили долго) и пожилая учительница. Последняя вскрыла «бюрократические язвы» на примере Министерства образования. Даже не знаю, будь я на их месте, выдержал бы «экзамен» или нет.

Приближается 1 октября, 8-я годовщина образования КНР, повсюду строятся трибуны, город украшают днем и ночью. С утра прибыл на объект, но на 1, 4, 5 и 8-й опорах нашего моста укрепляли двадцатиметровые портреты Мао Цзэ-дуна, поэтому монтаж ферм пришлось отложить до четверга. Зато пришла поздравительная радиограмма, потому что китайские товарищи уже успели «отрапортовать» в министерство, что сегодня, накануне великого праздника, с левого берега развернут монтаж пролетного строения.

Надеюсь, что в праздничные дни удастся немного отдохнуть. Чжан Сян-цзэ (переводчица) предложила совершить прогулку-экскурсию по окрестностям Восточного озера. Она оказалась родом из Ханькоу, прекрасно знает местные обычаи, интересно рассказывает о буддистской и даосской религиях, о Тибете и т. д. Я даже планирую завести отдельную тетрадь, чтобы записывать эти сведения. Интересно, что по образованию Сян-цзэ экономист, окончила Шанхайский университет. Ее мать – русская, дочь белоэмигранта, а отец был крупным капиталистом-промышленником. После образования Китайской Народной Республики его фабрики были национализированы. Оказывается, он двоюродный брат того самого Сюй Сянцаня, сподвижника Мао и руководителя партизанского движения, а ныне маршала НОА. Возможно, именно поэтому отец Сян-цзэ не был репрессирован, его даже хотели оставить на одной из фабрик в должности зам. директора, но он внезапно заболел и умер. Видимо, по той же причине и его дочь, несмотря на «опасное» происхождение, получила работу переводчицы в Управлении международных сообщений. Аристократическое ее воспитание чувствуется, хотя одевается она и ведет себя очень скромно. Со мной весьма любезна и предупредительна, безукоризненно относится к работе, но с китайскими товарищами почти не общается, держится особняком. Думается, что и они не прощают ей капиталистическое происхождение, хотя прямой отчужденности нет.

* * *

Тыква висит на дереве,

Легкая, как одинокий лист,

Ветер раскачивает ее в ночи.

Было бы лучше убрать ее,

чтобы помыслы мои оставались чистыми.

Весь мир не так велик, а тыква не так мала.

Так… Ван Чжи-фу… что там дальше… Тин Лю-нян…

Моя одежда спадает с моих плеч, ведь тело мое усохло.

Сколько лунных ночей должна я провести одна?

Вот, очень на нее похоже, тело усохло, волосы лезут уже, повсюду эти волосы… постричься, что ли? Мозги тоже скоро усохнут от этих мероприятий предпраздничных. Кончился крем… Привезла из Пекина пять баночек, обычно их на полгода хватало, но тут сильные ветра, особенно зимой будут… и вообще. Надо будет съездить в Ханькоу, в тот большой магазин, только теперь два дня все будет закрыто… Шелушится. Как это он сказал… «Не хочу смотреть в глаза». Почему? «Потому что боюсь влюбиться, как Зорин, вам же хуже будет… буду вам надоедать с какими-нибудь переводами». А как же уроки китайского? Я думала, это тоже предлог, скажите уж честно… она пошутила. Якобы. «Ну… честно говоря, я немного влюблен во всех прекрасных женщин, но… всегда любил и буду любить только одну». Тут она зря, конечно… спросила, почему его жена не приедет с ребенком в Китай, ведь им бы создали все условия. М-мда… потерять ребенка в последний месяц войны, да еще вот так глупо, из-за врачебной ошибки… конечно, она всего теперь боится, возраст к тому же… возраст как у Сян-цзэ, между прочим, тридцать семь ей. Выглядит наверняка старше… и что? Это и так понятно… Он удивился, думал, что ей меньше тридцати, ну и все остальные так думают… бред какой-то, ну да, красавица, красавица… Она что, собирается отбивать его у жены? Или воспользоваться ее отсутствием? Это же такой тип, если что-то случится, бросится потом со своего моста, чего доброго. Запятнать честь советского коммуниста? Невозможно… Сян-цзэ сама себе не простит. Почти двадцать лет они вместе… надо же. Его не поймешь, что он на самом деле… конечно, он тоже влюблен, и даже скорее всего не немного, но… но это такое НО. «Опасная тема, Сян-цзэ, это все шутки, конечно… но от уроков китайского я готов отказаться». Зачем же? Откажемся лучше от шуток… Интересно все-таки… как у них это там… все очень просто, наверное. Она себе лежит, он сверху… долго? Минут пять или полчаса? Она ласкает ртом его член? Садится на него сверху? Это вряд ли… хотя он мог бы быть прекрасным любовником, наверняка, это видно… НО. Полнейшая чушь, что она о себе возомнила? Все эти книги по искусству любви, ну да, и «Йоу пу туань»[16]16
  Эротическое литературное произведение династии Мин.


[Закрыть]
… Сян-цзэ прочитала все это гораздо позже… а что же тогда заставляло ее сплетаться в немыслимо бесстыдных позах с Кан Шэном, когда ей было шестнадцать? Сама природа… он тоже ничего не изучал. Наверное. Почему же она вдруг решила, что у них все так примитивно… хотя?.. Любовь коммунистов должна быть простой и ясной, служить великой цели построения коммунизма… без буржуазных излишеств… Ну вот, чего еще было ждать от себя? С такими мыслями. Она уже в постели, к черту поэзию, к черту свет… она не любит заниматься этим в темноте, даже сама с собой, но… вот эти пятна на желтых стенах и вообще вся эта обстановка, даже это чистое постельное белье, с номерами… номера тут на всем: на стакане, на картине этой безобразной… на дверях почему-то… вбила себе в голову любовь… смешно… и это так просто, и можно делать всегда… чаще, во всяком случае, чем она это… надо убрать руку, потому что… хорошо, когда такое сильное возбуждение… так долго… все равно она не может… просто так, она все равно представляет, что ее ласкает мужчина, целует ей грудь, потом сжимает… что вот сейчас он уже… нет, не просто мужчина… Конечно же, он…

* * *

Вчера до 11.30 не мог попасть в гробницу. Дело в том, что последние дни трое цадиков[17]17
  «Святых людей» – так называют благочестивых евреев, соблюдающих все предписания Торы.


[Закрыть]
повадились молиться по ночам. Солдаты сказали, что они приходят к 11–12 часам ноги и говорят, что у них есть разрешение на вход и ключ от гробницы. Я объясняю солдатам, что это ложь и ключи есть только у меня, но они постоянно сменяются (а вообще-то, им все по барабану). Я закрывал глаза на ночных гостей, но вчера они сломали свой фальшивый ключ в цилиндре замка. Оповестил дедушку Шимшона и по телефону своих командиров в хевре[18]18
  Компания (ивр.). Здесь – охранное агентство.


[Закрыть]
Офера и Лиора, они обещали приехать и помочь открыть дверь. Пошел спать к солдатам (до их приезда), но так и не смог заснуть, то ли из-за жары, то ли из-за продавленной раскладушки. Встал, пошел к Абу Айману пить кофе, но, проходя мимо гробницы, заметил, что дверь распахнута настежь. Очень удивился и вдруг обнаружил, что окно, находящееся на большой высоте (метров пять) открыто, а решетка на нем распилена и вывернута наружу. Под окном валялись старые железяки – бывший забор. Значит, пока я пытался заснуть, какой-то посетитель, одержимый религиозным порывом, использовал их как лестницу, долез до окна, распилил решетку и спрыгнул вниз. А потом он просто вышиб дверь изнутри. Его бы энергию в мирных целях! Ведь все могут, если хотят. Приехал Лиор и привез новый цилиндр для замка, я его установил и попросил Шимшона дать мне сварочный аппарат, чтобы отремонтировать решетку. Дедушка аппарат не дал. Сказал, что ремонт – это не наше дело и пошел сообщать о происшествии в полицию. Перед уходом он приказал уборщику, арабу Амеру, выбросить на помойку старый забор – полусгнившую рухлядь, валявшуюся под окном гробницы больше года. В прошлом году Абу Айман пытался выпросить эту дрянь у Шимшона для своих хозяйственных нужд, но тот не дал. А теперь удача улыбнулась ему, он быстро договорился с таксистом, сгреб металлолом и за двадцать шекелей отвез к себе на огород. Хочет сделать из них забор и защитить свой «урожай» от бедуинских коз.

Только что погасил 11 поминальных свечей, это моя обязанность. Погасивший поминальную свечу совершает большой грех, каждый раз об этом слышу. А что делать? Для свечей во дворе имеется миткан (железный ящик с дверцами), когда-то он находился в самой гробнице, но однажды загорелся, сгорела наружная электропроводка, все стены покрылись сажей. Дедушка Шимшон (от Мин. охраны природы) приказал перенести миткан во двор, и теперь каждую неделю я его очищаю от парафина. Но некоторые посетители все равно зажигают свечи прямо в синагоге, прячут за книжными полками, за занавеской святого шкафа, под пологом самого «гроба»; каждый день я опасаюсь пожара, мне уже повсюду мерещится запах гари. При этом в помещении висит сорок (!) ярко-красных табличек, запрещающих зажигать свечи.

Сейчас 16.00. Я очень люблю в это время сесть у магазинчика Абу Аймана и «взирать» на Иерусалим. Наша с пророком гора – самая высокая над городом. Вид изумительный, особенно в лучах закатного солнца. В древних руинах подвывает теплый ветер, и в эти минуты меня охватывает умиротворение и светлая печаль.

5.10.2004, вторник

* * *

– А это кто? Ну там, в овальной рамке…

– Бабушка с дедом.

– Красивый мужчина… ты на него похожа. Глаза и брови точно его.

– Бабушка тоже ничего, просто получилась тут неудачно, это сразу после родов… потом она похудела. Вон она еще есть, отдельно.

– Это мамины родители, да? Или папины? Ты куда лезешь?

– За сигаретами…

– Ну так сказала бы… сейчас прикурю.

– Про отца я мало что знаю… спасибо. А про его родственников вообще ничего. Они с мамой даже пожениться не успели, потому что он повесился.

– Ничего себе! А из-за чего?

– Понятия не имею, мама вроде сама не знает… его из института выгнали, забрали в армию… и он там повесился.

– М-м-мда… ну да, у тебя же был отчим. А я тоже своего папашу не знал, он на север уехал – и с концами… Меня зато дед воспитывал, дед был супер, я его обожал. Он был тренером по боксу, представляешь, как круто? А когда я пошел в школу, то все сначала думали, что это мой отец, ну, в смысле, одноклассники, он же молодо выглядел, а потом это как-то раскрылось, классная, что ли, ляпнула, не помню… Главное, я всем с пеной у рта доказывал, что он хоть и мой дедушка, но и мой папа тоже, что так иногда бывает, представляешь?

– Это в каком классе?

– Да в том же первом, причем многие поверили. А твой дед был военным?

– Почему? А… нет, строителем, эта форма с войны осталась… на, поставь пепельницу. Это вообще у нас единственная фотография, он через год пропал без вести.

– Да… по мужской линии у вас как-то… что ни спрошу – прямо трагедия. Слушай, а почему я с твоей мамой до сих пор не знаком? Вы же вместе живете?

– А у нее там отдельный вход на гине[19]19
  Индивидуальный палисадник, часто встречающийся на первых этажах израильских домов.


[Закрыть]
, так что я сама ее редко вижу… она необщительная. Расскажи лучше что-нибудь смешное…

– Хм, в каком смысле? Анекдот?

– Ну, расскажи про своих подопечных, у тебя классно получается.

– Да ну их… Мне и так скоро на кевер, давай лучше музыку… что ты хочешь?

– Что хочу… ну давай Бэйтса… да все равно что, что-нибудь… похожее на тебя. Иди сюда, тебя я хочу…

_____

Черт, точно опоздаю. Вот никогда нельзя впритык, обязательно будет лажа! Устроили тут пробку среди ночи… с чего, спрашивается? Горит что-то… Вот дерьмо! Опять взорвали остановку?! Так…

– Алло, Лиор? Привет, это Максим, шомер! Я в пробке застрял на Гива Царфатит, тут снова теракт какой-то! Слушай, ты можешь позвонить Ицику, чтоб тот передал раву Бакнеру, что я не успеваю к началу всенощной? У них же сегодня Текун Хацот[20]20
  Всенощная молитва.


[Закрыть]
, так пусть на улице начинают! Я боюсь, там пейсы уже штурмуют гробницу, снесут еще на хер дверь… алло, ты меня слышишь?!

– А у рава есть ключи от гробницы?

– Конечно нет, ты же сам запретил!

– А у Абрамовича запасные?

– Абрамович дома спит, потому что сейчас ночь! Лиор, ты врубаешься или не очень?

– А, ну да… Ладно, позвоню…

Идиот! Я тоже хорош… какое-то сумасшествие, не могу от нее оторваться. Голос по телефону – и уже стоит… Зачем-то врал, что интересуюсь дзэн-буддизмом. Помню про бабочку Чжуан Цзы и «Дао дэ цзин» еще пару лет назад открыл и сразу закрыл, как это все глупо… А она и правда все это… притчи всякие, «Книга мертвых»… дед еще в Китае жил, оказывается. Вот зачем я попросил его дневники почитать, вообще бред… Потому что на голову мне свалились? Так не фиг было в книгах рыться, с умным видом… типа я тоже… интеллигент. Тридцать пять уже, а мозгов… даже не мозгов, хвастался, как павлин… вернее, хвост распустил. А где хвост? Ни фига нет хвоста… Это еще кто?

– Привет, это я. Ну как ты, успел?

– Привет… Да я тут на Гива Царфатит застрял, тут все оцеплено, пропускают еле-еле… так приятно слышать твой голос.

– А что случилось?

– Да опять на перекрестке что-то рванули, четвертый раз уже в этом году.

– И что, много жертв?

– Не понятно, но скорее всего… вижу, что впереди автобус лежит перевернутый, что-то они долго тушили… не знаю, я пока не доехал, хочешь, радио включи, у меня не работает.

– А, слушай, это же та новая развязка, где территории начинаются? Я просто тот район плохо знаю…

– Ну да, огромная развязка, для арабов очень удобная – они выезжают с территории, бросают бомбу и сразу назад, это же бред! Посреди города такое устроить…

– Да… Слушай, может тебе уже не надо ехать? Сами как-нибудь там? Приедешь утром, хоть выспишься…

– Да, если бы… но боюсь, что я к утру как раз и доеду.

– Отличный кофе, Абу Айман, ты меня просто спас… можно еще чашечку?

– Шестую?

– Считай, считай, я за все заплачу… только я все равно не понял – кто первый начал? По всему выходит, что твой племянник, а ты его защищаешь.

– Кто первый? Какая разница?! Я вышел на крик – они плевались и обзывались. А потом у одного сорвало с головы шляпу, ветром, понимаешь? А он стоял спиной и решил, что это я! И толкнул меня в грудь, а Мустафа дал ему в морду… Ицик этот во всем виноват! Он как сказал про взрыв, пейсы сразу все на меня зашипели, я как раз мечеть открывал…

– Это я уже слышал. Твой Мустафа сломал челюсть этому молодому пейсу, и, если он не заберет заявление, сам понимаешь…

– А он заберет, Абу Скандра, заберет свое заявление, я уже сказал его дяде, что если они не заберут, то тогда знаешь, что будет…

– Не надо угроз, Абу Айман, хочешь, чтоб и тебя посадили?

– Не надо нападать на приличных людей за то, что сделали другие…

– А кто вызвал полицию? Ицик Дери?

– Наверное… солдаты не вмешивались, они даже стали смеяться, когда наглый старик схватил меня за волосы…

– А ты за это дал ему в пах…

– Да! И у меня есть свидетели, что он первый начал!

– Ладно… между прочим, ты сам мне говорил, что хочешь подловить пейсов и растоптать их шляпы, ты ведь для этого привел сегодня ночью своих родственников? Ну, скажи честно…

– Вот и нет! Мы просто молились, это была семейная поминальная молитва… я хотел попросить тебя проследить за мечетью, чтоб они не плевались на дверь, но тебя все никак не было, и мы решили еще немного остаться, а потом Мусти и Али вышли сюда покурить. И тут на них напали эти евреи, они плевались и говорили, что араб сделан из мяса осла! Вот так все и произошло. Вы думаете, вам все можно!

* * *

– И вы… правда в это верите?

– А почему бы нет? Знаете, что старик мне сказал? Не сейчас, лет в пятнадцать. Он сказал: «Твоя душа каждый раз хватает себе красивое женское тело, только об этом и думает, привыкла уже. Хватит тебе рождаться женщиной, сколько можно? Такая старая душа и такая бестолковая!» И я это чувствую, между прочим…

– Да уж… нет, а я вот наоборот всегда чувствовал, что каждая личность совершенно уникальна, и никакого повторения… Ведь это же очень удобная философия получается: в этот раз не успел – ничего страшного, в следующей жизни все наверстаю. Разве нет?

– За одну жизнь душа обычного человека просто ничего не успевает понять, времени очень мало, вот и все… мне так кажется. А личности уникальны, это факт.

– Вот скажите, Сян-цзэ, неужели мировоззрение старика-актера… нет, я понимаю, как вы к нему относитесь… но ведь у вас университетское образование… я просто хочу сказать…

– А этот старик может взять палочку… вот такую какую-нибудь палочку и начертить на земле такую вот штучку, ну… что-то вроде этого, на человечка похоже… и сразу поднимается сильный ветер, и еще много чего… Вот вы шутили тогда, что он бессмертный, а он может и правда, кто его знает… Он же из рода Сяо, а у них это от рождения, то есть передается по наследству…

– Что передается?! Бессмертие? Сян-цзэ, что-то вы меня сегодня пугаете…

– Да не бессмертие. Была даосская школа под названием Тайидао, в горах Суншань, там вообще много всяких магов живет… это совсем рядом, в провинции Хэнань. Ну вот, эта школа использовала практики… в общем, это была самая оккультная из всех школ. А Сяо Юй как раз из рода Сяо, основателей Тайидао, а они все от рождения посвященные. Просто Сяо Юй любит театр… а мог бы стать величайшим магом. Но все равно он много чего может, мысли понимает… Теперь вы точно думаете, что я не в себе, да, Алексей Григорьевич?

– Да нет… что-то у вас не получается читать мои мысли. Я думаю, что запишу все это в свою «Тетрадь чудес», я тут завел такую тетрадь специальную, для всяких необычных историй… И еще думаю, что зря не взял фотоаппарат. Видите, какая там сосна интересная? Похожа, кстати, на сгорбленного старика…

– Да, необычная… А по поводу мировоззрения, не знаю… Я в детстве, перед тем как заснуть, часто видела странное видение… как еще сказать? Причем ясно понимала, что эта женщина – тоже я. Она была такая большая, очень крепкая и довольно пожилая, лет пятидесяти. Жила в деревянной избе, очень бедно, как я сейчас понимаю… а тогда меня это даже пугало, потому что странно – днем я почти забывала, а перед сном мне опять показывают эту тетку с какими-то вениками. У нее под потолком висело множество веников, сухие травы, наверное… и лет до шести это продолжалось, старика тогда я еще не знала. У тетки было двое детей – мальчик и девочка, они вечно где-то пропадали, а ей было все равно, наоборот, ей не нравилось, когда они рано возвращались домой… очень хорошо это помню. Я таскала тяжеленные ведра, кастрюли какие-то чистила, и была огромная чугунная сковорода, на ней вечно все подгорало. Это можно назвать фантазиями маленькой девочки? Я ведь жила тогда, как в сказке, воображала себя принцессой… И, кстати, была еще история с моей няней…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю