Текст книги "Татуировка"

Автор книги: Елена Милкова

Соавторы: Валерий Воскобойников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

ЛЮДИ ИЗ ПАСЬЯНСА

Дмитрий Самарин в очередной раз разложил свой пасьянс на столе. За неделю были обойдены и расспрошены родственники, одноклассники, девушки и соседи исчезнувших юношей. Из всех этих многообразных сведений возникало кое-какое представление о прежней жизни пропавших. И теперь он пытался отыскать те точки, в которых эти жизни пересеклись. Потому что только эти самые найденные точки пересечения, если они, конечно, были, могли стать зацепкой.

Одна зацепка лежала на поверхности – двое из исчезнувших юношей жили почти по соседству, в районе улицы Марата. .

Итак, первый – Корольков Станислав Борисович. Двадцать один год, генеральный директор ООТ «Марат». Поздний ребенок. Родился, когда матери было тридцать шесть. Мать приехала из деревни, работала дворником, потом уборщицей в жилконторе. По ее словам, Стасик всегда был тихим, послушным мальчиком. После его рождения работала уборщицей в яслях – тех самых, куда отдала сына, потом вместе с ним перешла в детский сад, потом в школу.

С Корольковой разговаривала Катя. От нее она узнала еще, что близких друзей у Станислава не было и девушек тоже.

По словам классной руководительницы, она же преподаватель математики, Стасика с трудом дотянули до восьмого класса – не справлялся с математикой и физикой. Катя записала фразу учительницы: «По причине отсутствия абстрактного мышления».

Бывшие одноклассники вспоминали Королькова с трудом, хотя со школьных времен прошло всего несколько лет. Характеризуют одинаково: «Всегда сидел в заднем углу. Тихий, незаметный».

Мать благодарна бывшему соседу по лестничной площадке Марату Соломоновичу Зальцману, в настоящее время постоянно проживающему в Израиле. По ее словам, Зальцман относился к ее сыну лучше, чем отец родной. Кстати, на вопрос об имени настоящего отца она отмахнулась: «Да так, договорилась с одним хорошим человеком. У него своя семья, ну, я его попросила».

Марат Соломонович в прошлом заведовал мясным отделом в универсаме, потом создал свое дело – закупал на птицефабрике в Лаголово кур и развозил их по ларькам. Ему как раз потребовался честный помощник. Сначала Стасик был грузчиком – перетаскивал лотки с курами, потом получил водительские права, с помощью все того же Марата Соломоновича купил старую «двойку» и тоже стал заниматься развозом битой птицы. Чуть больше года назад старик-благодетель решил переехать на историческую родину и оставил фирму на Стасика. Какие-то у них там были свои расчеты, что-то Стасик должен был перечислять то ли в синагогу, то ли на кладбище, где похоронены родственники Зальцмана. Мать этого точно не знает.

По словам немногочисленных сотрудников Королькова, именно в последний год неожиданно расцвел его талант. Они и прежде любили его за вежливое обращение, а главное – за честность. Как ни странно, это помогало ему договариваться и с птицефабрикой и с «крышей». За год Станислав расширил дело, арендовал подвал, где поставил холодильные установки, и теперь его машины с курами и коробки с яйцами сновали по всему городу.

Исчез он неожиданно. Сотрудники в первый день удивились, когда не застали его в офисе, но не придали значения. Потом, когда позвонили домой и узнали, что дома он тоже не ночевал, даже порадовались: наконец, мол, и Стасик начал встречаться с девушкой, может женится… Никаких записок о том, что он собирается куда-то уехать, он не оставил. Врагов, пугающих звонков – не замечали. Долгов, от которых сейчас бегают, тоже не было.

На этой информации материалы по Королькову заканчивались. Проживал он, кстати, в Центральном районе – на Колокольной улице в доме девять. Туда в районное отделение милиции мать пропавшего и принесла заявление. Полтора месяца назад. Но только по заявлению этому никто не работал.

«Может быть, пытались отобрать фирму?» – думал Самарин.

О втором, кроме того, что его звали Василием Афиногеновым, Дмитрию Самарину было известно намного меньше. И его следовало разработать.

В половине четвертого ночи Агния закончила набирать первую главу своей книги, выключила ноутбук, щелкнула на кухне выключателем и вошла в комнату. Лампа над кроватью так и не была погашена, и Агния с надеждой взглянула на спящего мужа: вдруг проснется и согласится стать первым читателем ее труда. «Как закончишь, сразу меня поднимай», – сказал Глеб, отправляясь вечером спать.

Но сейчас Агния его пожалела. В отличие от нее он был жаворонком и отход ко сну после двенадцати принимал как чрезвычайное событие, а на ночной звонок по телефону его могла подвигнуть разве что весть о пожаре. За два года семейной жизни они оба изменили кое-какие привычки, но эти остались при них. Агния – театралка, к тому же и по профессии театральный критик, не реже пяти раз в неделю возвращалась домой именно к полуночи. Ведь после спектакля надо было встретиться с завлитом, поговорить с коллегами из других изданий, неплохо было также переброситься хотя бы несколькими фразами с ведущими актерами, режиссером. Театральный мир всегда отходил ко сну далеко за полночь и с трудом разлипал веки утром.

Обычно Глеб стойко ее поджидал: лежа в постели, читал что-нибудь свое, научное. Она, стараясь не громыхать стальной дверью, входила, улыбалась ему из прихожей, быстро стаскивала сапоги, накидывала на вешалку пальто – и являлась перед мужем. Тот приподнимался, чтобы поцеловать ее. Почему-то они говорили друг с другом шепотом, словно в квартире был кто-то третий и они боялись его разбудить.

Потом она шла на кухню, и тут на нее часто нападал жор. Каждое утро Агния клялась начать новую жизнь и перейти на сугубо овощное питание. Глеб, раз услышав эти клятвы, стал готовить ей куски вареной капусты, морковное пюре. Он даже разогревал эту пищу к ее приходу. Но она, отголодав весь день и вернувшись домой, решалась чуть-чуть, хотя бы на мгновение, уступить себе – отломить корочку от батона и отрезать прозрачный ломтик ветчины. А дальше все происходило так, как при запое у алкоголика. Агния успокаивалась лишь, когда от батона и ветчины оставались крошки. Потом, размягченная, она еще принимала душ, а выйдя из ванной, набрасывала рецензию на просмотренный спектакль. У нее была отдельная комната, где она расставила свои книги, энциклопедии, но работать Агния привыкла на кухне. В три часа она появлялась, наконец, в комнате, которую супруги называли общей. Глеб к тому времени сладко спал.

В своей любви к нему Агния ощущала что-то материнское. Она с нежностью смотрела на узкое, нервное лицо мужа и со стыдом думала о том, что опять съела его завтрак, а ведь собиралась наоборот – прямо с этого дня начать кормить как следует именно его.

Теперь ей трудно было представить, как бы они жили друг без друга, если бы два года назад несчастного кандидата филологических наук в вокзальном отделении милиции не приняли за серийного маньяка-убийцу и с жестоким упорством не принялись выбивать из него признание. Дмитрий, который был тогда следователем транспортной прокуратуры, увидел Глеба, когда тот уже едва держался на ногах от пыток и голода, но по-прежнему не признавался ни в чем. Брат быстро понял, что менты пытаются обвинить не того человека, но помочь уже ничем не мог – его даже отстранили от следствия. И пришлось Дмитрию вступать в преступный сговор со знакомым из секретной государственной организации, которая ведала борьбой с террористами. Им удалось вырвать Глеба из рук преступников-ментов (тех потом судили, и об этом писали газеты). А она, Агния, прятала на даче за городом изможденного, со следами страшных избиений мужчину, который постоянно впадал в забытье и лишь на третий день пришел в себя. Ухаживая за ним, она впервые испытала то острое чувство нежности, которое с тех пор не покидало ее никогда.

Они с Дмитрием рано лишились родителей и много лет прожили в квартире вдвоем. Причем ни брат, ни она не вступали в брак. Вольные девицы из журналистской братии, особенно в состоянии подпития, не раз спрашивали, многозначительно подмигивая:

– Слушай, жить с молодым мужиком в одной квартире столько лет и не переспать с ним – это же аморально! Вы-то как с Димкой? Неужели ни разу?

Она такие разговоры немедленно отметала. Точнее, они как бы пролетали мимо нее и исчезали в пространстве. Что поделаешь, каждая профессия слегка изменяет представления о мире у тех, кто ею занимаются. Хирурги не падают в обморок от вида крови, а патологоанатомы спокойно завтракают рядом с трупом. Считается, что в балете больше голубизны и розовости, в драматических театрах – пьянства и измен, а у журналистов – разнузданной болтовни. Но Агнию нечистые разговоры не интересовали никогда. Да и где было догадаться пронырливым девицам, которые обожали слоняться с важным видом по халявным фуршетам в поисках выгодного знакомства, что ее брат со школьных времен неистово влюблен лишь в одну и ту же девочку из параллельного класса с нелепым прозвищем Штопка. Прозвище абсолютно не подходило Елене, но стало привычным. И надо же было такому случиться, что благодаря дикому стечению обстоятельств, пока вокзальные менты терзали схваченного по ошибке Глеба, настоящий маньяк-преступник как раз выбрал своей очередной жертвой красавицу Елену Штопину. И Дмитрий, словно в дамском детективном романе, успел появиться в последнее мгновение. В результате решилась судьба всех четырех – Дмитрий соединился наконец со своей Леной, а она, Агния, полюбила Глеба.

Хотя уже прошло два года их семейной жизни, она не переставала удивляться чуткости мужа. Вот и теперь – стоило посмотреть на него, как он сразу открыл глаза и улыбнулся:

– Закончила? Читай. Я – весь внимание.

ИЗ КНИГИ АГНИИ САМАРИНОЙ

Она была маленькой старушкой со сморщенным личиком, но улыбалась широко и радостно. И радовалась, по-видимому, тому, что ею заинтересовался хоть кто-то в целом мире.

– Да, Шолоховы жили именно в этой квартире. Хорошо, что вы застали меня дома, а то у нас на лестнице остальные жильцы – все новые, они бы и не сказали вам. В нашей коммуналке я одна такая, даже в блокаду здесь… У меня и удостоверение есть – «Житель блокадного Ленинграда», хотите покажу?

Старушка пустила Агнию в кухню, которая была одновременно и прихожей. Оттуда в глубины квартиры уходил полутемный, похожий на тоннель, коридор.

– Сколько у нас здесь комнат? – переспросила старушка. – Шестнадцать. Жильцов, конечно, меньше – это раньше в каждой комнате жили по трое, а то и по шестеро. Сейчас проживают в четырех, в остальных – только прописаны, а живут где-то в своих квартирах. Если хотите, – предложила она, – я вам покажу комнату, где жил Антоша с родителями…

И в этот момент в квартире раздался длинный пронзительный звонок.

– Вот еще посетители, – сказала старушка.

– Жилконтора! – отозвались из-за дверей весело и чуть пьяно мужские голоса. – Открывай, бабуля! Не бойся, сейчас будем двери менять.

Старушка открыла, и трое мужчин, которыми руководил четвертый, покряхтывая, втащили в квартиру новые двери. Грохнув ими об пол, мужики встали посередине кухни-прихожей.

– Дальше куда? – спросили они старшего.

– Сейчас разберемся, – сказал их начальник. – Так, седьмая дверь справа. Понесли! – И он повернулся к старушке: – Свет зажгли бы, а то посшибаем тут все.

Старушка суетливо побежала вперед и щелкнула выключателем. Агния пошла следом за ними.

– Как же так, без жильцов?! – залепетала она начальнику.

– А вам что, звонка из жилконторы не было, чтобы сидели по своим конурам и ждали? Если кого дома нет, выломаем двери и будем ставить новые. Нам такой приказ спустили от губернатора – сделать все за день.

– Ломать не надо! – испугалась старушка. – У меня от всех комнат ключи, я же ответственный квартиросъемщик. Вдруг у кого прорвет батарею или еще что…

Коридор был обшарпанным, с облезлым потолком и пятнами плесени на обоях, в полутьме это не так бросалось в глаза, но когда зажегся свет… Процессия остановилась почти в самом конце – там, где коридор упирался в двери, за которыми журчала вода.

– Нам бы бачок поменять, а то я прошу, прошу. Этот ведь совсем прогнил!

– Ладно, поменяем! – щедро пообещал главный и оглядел Двери. – Что за хренотень? Тут, что ли, когда-то художник жил? Этот, как его… Молохов?

– Шолохов, – поправила Агния.

– А нам по барабану: Шолохов, Молохов. Нам приказано замену начать с его двери. А то, говорят, к вам иностранцы ходят, неудобно. В коридоре тоже проведем зачистку. Это же надо так его засрать!

– У нас последний раз делали ремонт после Финской.

– Чего финской? – не понял главный. – При чем тут баня?

– Я говорю, после Финской войны.

–Д-а-а… так это когда было?! Тогда еще Сталин, наверно, жил? Ладно, ты мне баки не забивай, где тут на двери рисунок?

– Какой рисунок? – не поняла старушка.

– Который здесь был! Здесь рисунок был на двери! Нам ведено с нее начать замену.

– Этот-то! – обрадовалась старушка. – Так его увезли жильцы. Как съезжали, так дверь сняли, а новую поставили. Вон, видите? – И старушка легонько постучала по двери. – Другая дверь-то! И комната пустая. Хотите, открою? Сейчас в ней никто не прописан.

Главный вопросительно переглянулся со своей компанией и приказал: .

– Ну показывай!

Старушка отыскала в кармане замызганного халата нужный ключ, легко повернула его в замке и распахнула двери. Агния ощутила нежилой запах пыли и вслед за мужчинами заглянула в узкую, как вагон, пустую комнату. Единственное окно ее смотрело на темную кирпичную стену.

«Здесь и солнца никогда не было! – подумала она. – Как же он рисовал?!»

Мужики внимательно осмотрели двери с внешней и внутренней стороны, даже попробовали отколупнуть пальцами краску.

– Дела! – сказал главный. – А вы кем будете? – неожиданно обратился он к Агнии. – Дочь ее? – И он кивнул на старушку.

– Это моя племянница, – торопливо вставила хозяйка, опередив Агнию.

И та решила, что раз это старушке зачем-то надо, пусть будет племянница. Только достала корреспондентское удостоверение и внушительно проговорила:

– Корреспондент радио, телевидения и нескольких газет.

– А про нас-то чего хотите писать?

В вопросе главного Агния почувствовала скрытую угрозу. – Пока ничего не хочу. – Она постаралась сказать это с непринужденной улыбкой. – Но могу.

– Да чего ты с ней базаришь?! – вмешался один из мужиков, тот, что помоложе.

– Новый адрес этих, которые здесь жили, известен? – Главный снова повернулся к старушке.

– Не знаю, вроде бы в Чечню уехали.

– Ха-ха-ха, – засмеялся тот же мужик, который «вступился» за Агнию. – Пошла лиса на охоту, да чуть шубу не потеряла.

– Ладно, это мы в жилконторе проверим – если они тут, мы их под землей возьмем. И тебя, бабуля, тоже, – он неожиданно схватил ее за плечи и тряхнул, так что та лязгнула железными зубами. – Куда они съехали?! Адрес давай, сука старая!

И в это время в сумочке Агнии засигналила трубка. Агния выхватила ее, прижала к уху и закричала недоумевающему Глебу:

– Я здесь, по тому самому адресу. Тут такое происходит! Прихватывай майора с бригадой. Через сколько? Ага, поняла, жду!

Главный, отпустив старушку, выбил из руки Агнии трубку. Но все, что надо, было уже сказано.

– Да вы что, совсем сдурели, молодой человек?! – Потом Агния поражалась, откуда взялись у нее эта уверенность и твердость в голосе. Как она могла сымпровизировать всю сцену! Видимо, бесчисленные вечера, проведенные в театрах, даром не пропали. Но это потом. А там, в замызганном полутемном коридоре, она грозно сообщила: – Я вызвала группу захвата, ясно?!

– Пошли, а? – лениво, проговорил все тот же разговорчивый парень. – Не знает она. Чего зря залупаться? – И он повернулся к женщинам: – Вам сколько раз повторять: без ведома жилконторы никаких перемен в квартире!

– Ставь двери, пошли в жилконтору! – скомандовал главный своей братве. – Там выясним.

– А другие? Вы же хотели все двери заменить, – залепетала старушка, семеня следом за ними.

– После твоей смерти, бабуля, заменим. Живи спокойно! – пошутил кто-то из мужиков уже с лестничной площадки.

– Бандиты какие-нибудь, – спокойно проговорила старушка, запирая за ними замки и навешивая тяжелый старинный крюк. – Я сразу подумала: двери им понадобились. Хорошо, что вы пришли вовремя. А то бы еще пытать начали – такое хулиганье растет! А вы в самом деле ОМОН вызвали, у вас там что, родственник работает? – И старушка с любопытством уставилась на Агнию.

– Нет. – Агния рассмеялась, хотя именно теперь у нее началась нервная дрожь. – Это мне муж позвонил, а дальше уж я все сочинила.

Она хотела набрать номер Глеба, но обнаружила, что трубка не включается.

– Что же делать? Он там неизвестно что подумает. Можно, я по вашему позвоню?

Старый телефонный аппарат висел в коридоре поблизости от кухни-прихожей.

– Что случилось? Ты где? – прокричал Глеб в трубку, едва прозвучал первый гудок.

– Глебушка, все в порядке, это я только – чтобы хулиганье испугать.

– Разве так можно?! Я туг весь в ужасе, главное, если бы знать, где ты! Что с тобой было!

– Да ничего со мной не было!

– А почему не отвечала больше? Я же, не переставая, звоню!

– Трубка отключилась, наверно, потому что об пол стукнулась.

– Но у тебя все в порядке? Ты свободно говоришь?

– Да свободно, свободно! – И Агния рассмеялась.

– Смотри, а то я быстро приеду. Поймаю кого-нибудь… Ты где? Скажи адрес!

– Глеб, у меня все в порядке, – строго сказала Агния. – Никуда тебе подъезжать не надо. Я даже сегодня рано приду. Статью сдам и буду дома часов в семь.

– А-а-а, ну хорошо, я тогда тоже в библиотеку не пойду, а сразу домой.

– Переживал? – поинтересовалась старушка, когда Агния повесила трубку. Весь разговор с мужем она выслушала, стоя рядом.

– Успокоился. А могу я еще раз взглянуть на комнату, где жил Антон? – попросила она.

– Конечно, смотрите. Я за просмотр денег не беру. Комната как комната – с этой стороны у нас все на стену выходят. Федора Достоевского читали, про Родиона Раскольникова? – проявила образованность старушка. – Здесь дворы такие. Петербург – это ведь город фасадов. А может, и вся страна у нас такая – не знаю. Снаружи – витрина, а внутрь заглянешь – сплошная темень. Тут он и рос, в этой комнатке. А по этому коридору отец в кальсонах за его матерью с офицерским ремнем гонялся. Мать Антошу схватит и бежать, а отец крутит ремень над головой, гонится за ними. Кричит: «В атаку! Рысью! Шашки наголо!» Как напьется, так и кричит. И прыгает по коридору, будто скачет верхом. Он же был героем.

– Каким героем? – удивилась Агния.

– Настоящим. Героем Советского Союза.

Старушка выглянула в коридор.

– Тогда в каждой комнате было по целой семье. Семьдесят жильцов в одной квартире – вы представляете! Гвалт стоял целые сутки. Разве что к пяти утра затихали, а в шесть уже поднимались те, кому на работу в утро. Мужчины все с войны – кто раненый, кто контуженый, у каждого нервы. Хорошо, когда просто бродили по коридору пьяные, а то драться затеют! Милиция к нам ехать боялась. Ну если убийство случалось, конечно, приезжали.

– А отец?

– Отец сам служил в милиции. Они с Верочкой, Антошкиной матерью, въехали в сорок четвертом вместо Печатниковой, которая в блокаду умерла.

– И вы все так хорошо помните?

– Каждого жильца, даже их детей. Тут и рос ваш гениальный художник, – повторила старушка, прикрывая дверь комнаты. – Это для вас он гениальный, а для меня как был Антошкой, так Антошкой и остался.

– Подождите! – переспросила Агния. – Отец – герой войны, а вы говорите, они сюда в сорок четвертом въехали.

– В сорок четвертом, – подтвердила старушка. – После ранения – у него легкое было пробито. И его взяли служить в милицию. И сразу командировали, знаете куда? – Агния молча развела руками. – В Чечню! – старушка проговорила это почти шепотом. – Чеченцев переселять. После этого он и запил. Напьется и плачет. Все вспоминал, как детей и старух забрасывал в вагоны. А мы не понимали, о чем он. Так они и жили, пока Антошка не родился. А как родился, стало совсем плохо: Антошка родился черненьким, а отец – блондин. И ему взбрело в голову, что это Верочка нагуляла – так сказать, горская месть.

– Что за ерунда, ничего не понимаю! Какая месть?

– Трезвому человеку это и не понять. А пьяному что угодно взбредет в голову. Я американцам, которые приезжали, час не могла объяснить. – И старушка заговорила так, словно терпеливо рассказывала урок нерадивому ученику: – И мать, и отец у Антошки – светлые. А сам он родился с черными волосами. Жесткие были, как сапожная щетка! Скоро выпали, потом другие выросли, тонкие и светленькие, но отец запомнил. И решил, что горские народы ему в отместку выделили своего, чтобы соблазнил Верочку, ну и… сами, в общем, понимаете. Я не могу говорить так свободно, как современная молодежь. В общем, чтоб она родила не от мужа, а от горского человека…

– Чушь какая!

– Конечно, чушь! И пока он ходил трезвый, то сам над этим смеялся, а как напьется – так словно безумный делается. В конце концов его из милиции выгнали.

– А потом?

– Что – потом? Политуру какую-то выпил и прямо в нашем парадном умер… Такой вот конец.

– Да уж… – проговорила Агния, чтобы сказать хоть что-нибудь. – А мать, другие родственники?

– Мать лет десять назад умерла, уже в своей квартире. Это Антошка ей купил, когда в Париж переехал. А про других я не знаю, может, и были…

– Но как-нибудь ведь он проявлял свой талант, вы не помните? Так же не бывает, чтобы человек жил и жил, а потом вдруг раз – и гений!

– Правильно, – согласилась старушка. – Сейчас я вам покажу… – Она прошла мимо нескольких дверей в сторону кухни-прихожей и толкнула крайнюю, видимо, свою. – К себе, извините, я вас не приглашаю, у меня беспорядок – как раз затеяла уборку.

Минуты через две старушка вынесла детский рисунок, вставленный в деревянную рамку. На листке цветными карандашами были нарисованы летящие самолеты с фашистскими знаками, а внизу – танки с красными звездами. И те и другие стреляли друг в друга. Похожие рисунки печатаются даже теперь в книгах о послевоенном детском творчестве. И все же рисунок Антона отличался от них. У летчиков и танкистов, которые выглядывали из каждого самолета и танка, были хорошо, словно взрослой рукой прорисованы лица. Причем у врагов они были искажены злобой, а у наших глаза лучились ангельским светом.

И было еще одно отличие, по которому узнавали любую работу взрослого Шолохова – некое особое, странное искривление пространства. И Агния сразу подумала о том, что не зря искусствоведы многих стран писали в тех сайтах, которые она сумела отыскать, о его необычном пространственном видении и сопоставляли с Эль Греко. Следовательно, это качество жило уже в раннем детстве.

– Ему было тогда шесть лет. А мне – двадцать пять.

Внизу под рисунком и в самом деле стояла корявая детская надпись, частично уходящая под рамку: «Дорогой тете Клаве от Антона – 25».

– Нищета у нас была тогда страшная! Этот вот рисунок – весь подарок, который вручила их семья. А у меня было угощение – винегрет, селедочка с картошкой, квашеная капуста и два плавленых сырка. Сырки другая соседка принесла. Тогда же все готовили в складчину. И кто бы сказал, что подарок – станет таким дорогим. Думаете, вы первая ко мне пришли? В прошлый год приезжали американцы – уговаривали продать. Сначала за тыщу долларов, потом даже за пять тысяч, – и старушка ласково провела рукой по стеклу, под которым находился рисунок. Но я им только позволила сфотографировать – себя с рисунком в руках. Так они, представляете, даже за это мне заплатили двести долларов! Вот так. Получился как бы подарок от Антошеньки с того света. Сейчас принесу. – И старушка отправилась за Фотокарточкой.

Откуда ей знать, что на недавнем аукционе Сотби ученическая работа пятнадцатилетнего Антона Шолохова была продана за двести пятьдесят тысяч долларов? На фотографии самой старушки с рисунком Антона в руках на фоне разрисованной Двери ушлый журналист наверняка тоже заработал неплохо.

– Подождите! Здесь же на фотографии дверь! Это та самая?

– Конечно, эта, какой же еще быть. Ее Антошка разрисовал лет в десять, уже масляными красками. Я ее сразу после американцев сняла и спрятала. – И старушка добавила с важностью: – А сейчас у меня ее Русский музей покупает! Стану я каким-то бандитам отдавать…

Агния прочитала последнюю строку и взглянула на Глеба, Муж спал спокойным сном праведника.

Обижаться на него Агния не стала. Тем более что и ей самой первая глава показалась чересчур длинной. «Главное – начать, а там постепенно распишусь», – подумала она.