Текст книги "Татуировка"

Автор книги: Елена Милкова

Соавторы: Валерий Воскобойников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

НАХОДКА СТАРОГО БОМЖА

– Здравствуйте, Дмитрия Евгеньевича будьте добры.

– Слушает Самарин, – проговорил Дмитрий в телефонную трубку, с трудом отвлекаясь от скорбных мыслей.

– Димка, это в самом деле ты? Что-то у тебя голос больной. Опять у вас совещание? – Называть начальника следственного отдела прокуратуры Петроградского района Димкой и так с ним разговаривать могла только его собственная сестра, Агния.

– Да нет, обычный у меня голос, как всегда, – рассеянно ответил он, одновременно читая разложенные на столе бумаги.

– А я говорю, больной! Слушай, я же из Москвы вернулась! Или ты совсем забыл? Хотя бы обрадовался для приличия! Надеюсь, ты Глебу не успел сказать, что меня ограбили?

–Не успел.

– Ну и хорошо! Пусть он ни о чем не знает, ладно? А мне в Москве заказали писать большую книгу, аванс выдали!

– Как же, помню-помню, – проговорил Дмитрий, по-прежнему глядя в бумаги и стараясь удержать в памяти промелькнувшую подробность, которая объединяла весь этот мрак.

– А то, что у тебя день рождения – ты помнишь?

– Да-да, как же, конечно, помню. – Подробность, едва показавшись, вильнула хвостом и ушла в темные глубины сознания. Или подсознания – кто ее там найдет. – Так вы по какому делу? – рассеянно переспросил он.

– Ты совсем уже заработался! Это я, Агния, твоя сестра! Мы с Глебом сегодня к вам зайдем. Ты слушаешь меня? Хотя бы поздравить. Часиков в восемь. Сумеешь отбросить свои дела ради родственников?

– В восемь? Ну хорошо, конечно, отброшу. Будем рады. – И Дмитрий Самарин автоматически на листке ежедневника сделал пометку: «Агния – 20-00».

– Слушай, мсье Пуаро, тебе обязательно надо отдохнуть! – недовольно проговорила Агния. – Единственная сестра скоро станет автором знаменитой книги, а он с ней, как с чурбаном!

– Да ладно тебе! – Дмитрий наконец оторвался от своих размышлений и даже невесело рассмеялся. – Тут у нас такие дела!

– Что, опять маньяка ловите?

– Маньяка? Что ж, ты попала в точку. И причем даже не одного, а шайку. Да, именно так: шайку каннибалов! Действуют в нашем районе. Так что ходи по улицам осторожно, сестренка, не то кожу снимут. Знать бы еще, куда они ее потом – на барабан или на абажуры.

– Ну знаешь, спасибо! У вас там у всех такой юмор? – И Агния, решив, что шутка брата перешла границы идиотизма, решила было хлопнуть трубкой. Однако в последний момент передумала: – Значит, до восьми. Торт не покупайте, мы с Глебом принесем.

Возвращаясь домой, Дмитрий Самарин держал в голове тот пасьянс, который раскладывал на столе в своем тесном темноватом кабинетике. Итак, два дня назад старый бомж, а в прошлом – честный труженик и даже ветеран труда завода Полиграфмаш, с вытаращенными от ужасами глазами примчался к ним в следственный отдел, благо помещались они поблизости. Какое-то время он безуспешно пытался рассказать сотрудникам о своей страшной находке на помойке в металлическом баке. Старик смердел на весь их коридор, и Самарин застал беседу в тот момент, когда Катя Калачева, брезгливо отворачиваясь и не желая вдаваться в подробности бомжевского монолога, гнала этого добровольного помощника прочь. Дмитрий, на свое несчастье, вклинился в их разговор, потому что сквозь запах давно немытого тела услышал сочетание «руки, ноги, голова – все есть, а кожи нет».

Дворовая помойка, куда привел бомж, которого, как сразу выяснилось, звали Николай Николаевич Иванов, была в пяти минутах ходьбы от прокуратуры. А там тонкая натура бомжа не позволила ему снова заглянуть в большую клеенчатую сумку, точно такую, в каких наши челноки везут в Россию ширпотреб китайского и турецкого производства.

– Сами загляните! В нее, в нее! – сказал бомж, по-прежнему тараща глаза и слегка пятясь.

Бомж совершал свой ежеутренний обход помоек и когда увидел внутри бокса застегнутую на молнию эту клетчатую сумку, сильно обрадовался. Однако радость его мгновенно перешла в ужас, стоило ему только заглянуть внутрь сумки.

Через десять минут и помойка и сумка были зафиксированы на пленку, через двадцать минут прибывшая служебная собака Тарас попыталась взять след, но уже у подворотни его потеряла. Через час обнаруженные Николаем Николаевичем части мужского тела, лишенные кожного покрова, были отправлены на экспертизу вместе с клетчатой сумкой, а потом в морозильник морга на длительное хранение. Сам же Николай Николаевич получил в благодарность от ребят чистые, хотя и поношенные трусы с майкой, ковбойку, костюм с носками и был допущен в душ прокуратуры. А потом Катя Калачева поделилась с ним пирожками с капустой, которые как раз напекла накануне и принесла для общественного съедения.

О страшной находке Дмитрий немедленно доложил в город, но дело, естественно, отфутболили к нему. И все понимали, что это – еще один висяк.

Тело, по данным экспертизы, принадлежало мужчине в возрасте двадцати – двадцати пяти лет, ростом 176 – 180 сантиметров.

Как выяснилось вскоре, с месяц назад похожая находка была обнаружена в Центральном районе. А так как руководство городской прокуратуры не забыло не только об открытии имени бомжа Николая Николаевича, но и о недавней находке в багажнике «шестерки», то на Дмитрия навесили и это дело, точнее, предложили скоординировать усилия с центральными.

Весна – самое время для обнаружения жмуриков-подснежников. И она принесла двоих, найденных в разных загородных лесочках поблизости от шоссе. Точнее, трупов разного пола и возраста было обнаружено больше, но на двух кожный покров полностью отсутствовал. Тут и ежу стало бы ясно: в городе работает группа то ли особо изощренных в жестоких пытках бандитов, то ли серийных маньяков, то ли каких-нибудь сектантов-сатанистов с новым не известным прежде смертельным ритуалом.

До поры материалы расследования сосредоточивались только в голове и сейфе Дмитрия Самарина. В городской прокуратуре на улице Якубовича он время от времени докладывал о проводимых следственных мероприятиях, его поругивали, и караван шел. Но теперь, когда последняя находка была показана по всем телеканалам, ситуация сразу обострилась. И уклониться от скандала стало невозможно.

– Пусть заберут другие дела, укрепят следственную бригаду еще хотя бы тремя сотрудниками, и мы этих маньяков голенькими приведем! – в который раз твердил Никита Панков, когда Дмитрий устроил экстренный общий сбор в конце рабочего дня.

Подобные мечтания время от времени выдавал каждый из них. Однако все понимали, что лучше они жить не станут, а стружку с них начнут снимать по полной программе.

Тот же Никита уверенно напирал на чеченскую версию.

– Вы сами знаете, Дмитрий Евгеньевич, я к любым нациям одинаково отношусь, но это – точно чеченцы. Так только они могут мстить каким-нибудь своим злодеям. Их разборки.

Может быть, поэтому Дмитрий и поручил Никите встретиться с авторитетным человеком из питерско-чеченской диаспоры Аскером Цагароевым. Тем более что тот, судя по данным, которые Дмитрий вынес из Интернета, был доктором наук, этнографом и мировым светилой – специалистом по современным аномальным культовым ритуалам. Так что его в любом случае полагалось привлечь в качестве консультанта.

– Побеседуй с ним спокойно, уважительно, может, что-то и прояснится, – наставлял он Никиту Панкова.

Сколько раз Дмитрий Самарин ни видел эту женщину издалека, он мгновенно ощущал ускоренное биение своего сердца, мир вокруг него словно светлел, а душа внутри тела – согревалась. Ее звали Еленой Штопиной, и уже два с небольшим года она была его женой, хотя влюблен он был в нее со школьных лет. В школе она носила прозвище Штопка. В этом прозвище ничего обидного никто не видел. Как и в прозвище Дмитрия Самарина, которого до сих пор одноклассники зовут Жигули, в честь географической близости с городом Самарой. Одноклассники встречались редко, и поэтому детские прозвища стали для Дмитрия и Елены знаком особой интимной близости.

Штопка пересекала двор, а вокруг нее с лаем бегал еще один член их семьи – Чак Норрис Второй, золотистый ретривер, в просторечии Чак. Первым заметил хозяина, конечно, пес. Он перевернулся в прыжке и с бешеной скоростью помчался навстречу хозяину. Коричневые уши-лопухи взлетали при каждом его прыжке, хвост крутился, как пропеллер, а собачье лицо – его никак мордой не назовешь! – при этом выражало смесь нетерпения со счастьем. Счастьем быть рядом с Дмитрием.

Лицо Штопки тоже немедленно озарилось улыбкой. И Дмитрий в который раз ощутил, как он любит эту ее улыбку.

Пока Чак, отпраздновав встречу с хозяином, вынюхивал вокруг них дворовое пространство, узнавая все собачьи новости, которые произошли с часа последней прогулки, они стояли рядом, касаясь друг друга руками, а потом медленно пошли в свой подъезд.

После звонка сестры Дмитрий сумел еще раз оторваться от дел, и о том, что они с Глебом придут, Лена знала.

– А я яблочный пирог испекла, хочешь попробовать, пока он теплый? – Они, обнявшись, ехали в лифте. – Смотри, Чак опять волнуется.

– Ревнует, – объяснил Дмитрий. – Только непонятно кого к кому.

– Да он и сам до сих пор не вычислил, кто из нас – настоящий хозяин, а кто – просто так, приложение.

Крошечного Чака Елена принесла как раз в те дни, когда только образовывалась их семья. И, перечеркивая все книги по собачьему воспитанию, Чак Норрис Второй так и не остановился на ком-то из них как на единственном хозяине, он стал считать их обоих одинаково любимыми. Это было особенно видно, когда они выходили втроем, а потом Лена и Дмитрий расходились в разные стороны. Но так они поступали редко, потому что для Чака это было жестоким испытанием. Он страдал настолько сильно, что, подергавшись то в одну сторону, то в другую, садился и принимался выть, словно по покойнику, а потом от несчастья терял сознание и падал на землю.

У дверей Штопка нежно провела ладонью по щеке мужа, ткнулась носом куда-то в шею и сказала:

– Какой же ты усталый! Ты когда-нибудь переловишь всех этих мерзких бандитов?

Дмитрий не успел ответить, как лифт снова остановился на их этаже и из него вышли Агния с Глебом.

– А мы вас видели, – сказала Агния, – вы как раз в дом входили.

В руках у Глеба были торт и роза, которую он церемонно вручил Штопке, а сестрица держала полиэтиленовый мешок с чем-то тяжелым. Шампанское, догадался Дмитрий.

– Привет, именинничек, – сказала Агния, прикоснувшись губами где-то в районе виска. – У вас поесть-то найдется? Так есть хочется, с утра весь день как загнанная лошадь… Опять же голодала…

Сколько Дмитрий помнил свою старшую сестру, она каждое утро давала себе клятву воздержания от пищи, а к вечеру сраженная голодом съедала все, что попадалось под руку. Отчего-то лет с пятнадцати сестрица стала считать себя безобразно толстой. И даже, тогда еще были живы родители, обходила зеркала, повернувшись к ним спиной, чтобы не видеть своего отражения.

Она и на самом деле была слегка полновата, но только слегка, не больше. Хотя в паре с тощим длинным Глебом Пуришкевичем они выглядели забавно.

Оказывается, Штопка уже успела накрыть к их приходу стол, и пока Дмитрий наливал воду в длинную узкую вазу и подрезал стебель розы, чтобы цветок лучше смотрелся посреди стола, Глеб успел открыть бутылку шампанского.

– За тебя, дорогой брат, – сказала Агния, – ты единственный мой родственник, и пусть сгинут все твои маньяки!

– А я-то как мечтаю об этом! – поддержала тост Штопка,

– Дмитрий Евгеньевич, Агния сказала мне, что вы опять ловите маньяка, это правда? – спросил Глеб, с ужасом посмотрев на грандиозную порцию фруктового салата, положенную ему на тарелку. – Мне столько не съесть, Лена!

– Ничего, я помогу, – успокоила его Агния.

Для Глеба Дмитрий по-прежнему оставался тем самым спасителем-следователем, который вырвал его, почти ослепшего, из рук садистов-милиционеров после нескольких суток допросов и жестоких избиений. В те недели тоже ловили маньяка, причем картина преступлений была похожа на нынешнюю – только тот убивал не молодых мужчин, а молодых женщин, но тела их разделывал еще сильнее, разве что не срезал кожные покровы. Преступления в основном совершались в ночных электричках, и Глеба вокзальные менты приняли за страшного преступника. Или пожелали принять, чтобы получить наградные. К их удивлению, «преступник» ни за что не хотел сознаваться, они же успели доложить руководству и поэтому стали выбивать из него признание хорошо известными способами. Когда же Дмитрий уверился в его невиновности, его попросту отстранили от дела.

Если бы не старый знакомый Дмитрия из таинственного агентства «Эгида», Осаф Александрович Дубинин, так бы и пресеклась жизнь кандидата филологических наук Глеба Пуришкевича. Дубинин, как выяснилось, знал Глеба с детства, к тому же успел добыть стопроцентное алиби, только менты уже закусили удила. И тогда Дмитрий с Дубининым пошли на тяжкое должностное преступление. Ночью в момент перевозки Глеба в следственный изолятор они вместе с парнями из «Эгиды» остановили воронок, отбили подозреваемого, едва подававшего признаки жизни, и неделю прятали в домике на садовом участке, где его выхаживала Агния. Еще бы ему теперь не впадать в ужас от одного только слова об очередном маньяке.

– Тут, скорее, действует какая-то мрачная секта, – решил успокоить Дмитрий Глеба.

А Агния в это время уже рассказывала о своей книге.

– Представляете, директор спрашивает меня: «Вы были его подругой?» Ну зачем мне нужен такой понт, вот я и решилась честно признаться: «Нет, – говорю, – не была». Он сразу раз, и откладывает договора в сторону. Я думаю: все, спета моя песенка, еще и не начавшись, и успеваю вставить: «Но я была свидетелем его смерти». И он так обрадовался: «Что же вы тогда скромничаете, – говорит, – это еще больше, чем дружить, вы же приняли его душу». Ну я подумала, что принял-то душу Господь, а я ни при чем, но решила не спорить, а то как не подпишет договор!

Она с упоением рассказывала о том, сколько ей сразу выдали в кассе и что она решила купить себе бэушный ноутбук в комиссионке, там есть очень дешевые, а потом перешла к своему герою, который в последний приезд на родину представьте чем занимался?

Ответа Агния упорно потребовала почему-то от Штопки.

– Иконы писал для храма? – нерешительно предположила та. – Или портреты вождей?

– Как же, иконы! – Агния рассмеялась. – Для икон нужен особый подъем духа. А у него была, наоборот, депрессия. Татуировки он стал делать – вот что!

– Сам Антон Шолохов – татуировки?! – изумилась Штопка.

Она как-никак была тоже художницей и к этому имени, в отличие от Дмитрия, относилась с пиететом.

– Представьте. Я даже видела одного человека, которого он изрисовал.

– Ну и что там Шолохов ему вытатуировал? – спросил Дмитрий, отрываясь от собственных мыслей все о той же секте маньяков.

– Не знаю. Он же при мне не раздевался. Да, вот еще что. Как раз в те дни какой-то сумасшедший миллиардер, такой цивилизованный арабский шейх, зашел в сарай, правда, не у нас, а в Шампани, во французской деревне, где друг Шолохова хранил его работы, и купил картины для своего музея, а на другой день – скульптуры. Знаете, он сколько заплатил? Отгадайте!

– Тысяч двадцать долларов? – предположила Штопка.

– Холодно, просто морозно.

– Я-то знаю сколько, но молчу, – проговорил Глеб.

– Пятнадцать миллионов.

– Рублей? Тогда это не так уж много, – проговорил Дмитрий, – хотя, по нашим масштабам, сумма огромная.

– Конечно, долларов. Друг сразу созвал корреспондентов, и весть об этом напечатали все газеты. А еще он послал телеграмму сюда. И когда Шолохов получил эту телеграмму, он решил, что или друг его странно разыгрывает, или телеграфисты что-то напутали. Он послал тоже телеграмму: «В какой валюте?» А на другой день ему принесли французские газеты, Шолохов занял у того самого человека, которому сделал татуировку, денег и немедленно вылетел в Париж. И уже через несколько месяцев его работы, которые год за годом никто не хотел покупать на аукционе Сотби, шли по сто тысяч и даже по миллиону.

Дмитрий слушал рассказ сестры вполуха – что ему было за дело до какого-то художника-эмигранта, до его депрессий и татуировок, когда здесь, где-то рядом, на улицах города, быть может, в этот миг какая-то секта или группа маньяков аккуратно срезала с живого человека кожу!

У ХУДОЖНИКА НА ТАВРИЧЕСКОЙ

В любом большом городе каждый год исчезают бесследно тысячи людей. В Петербурге, например, едва наступает июль, так обязательно некоторые мужички ночь за ночью упорно отправляются спьяну в последнее плавание – от Петропавловской крепости на другой берег Невы к Зимнему дворцу. Иногда спустя неделю их вздувшиеся тела находят в Финском заливе, а чаще не находят совсем. Кого-то отморозки закапывают в землю или закатывают в бетон. Кого-то находят спустя годы под другим именем, а кто-то, совсем малый процент, заканчивает жизнь такой вот мучительной смертью – с их живого тела зачем-то аккуратно срезается кожа.

Для того чтобы раскрыть преступление, надо прежде всего понять его мотивы – это написано в любом учебнике. Только какие мотивы могут быть здесь?

Дмитрий сам решил отправиться по пока еще теплому следу к автовладельцу той самой злополучной «шестерки». То, что машина была угнана около трех недель назад, он узнал сразу по компьютерной сети. И, как знать, вдруг ее хозяин расскажет что-нибудь о мужчине с девочкой, которые везли страшный груз. База данных выдала Дмитрию и краткие сведения на этого хозяина. Возраст – аж восемьдесят три года. Ничего себе водила! – поразился Дмитрий. С ним прописана жена, возраст семьдесят. И все же они могли видеть угонщиков, например в окно. Порой происходят удивительные случаи, когда владелец машины выскакивает на звук сигнализации и на глазах любопытных соседей ввязывается за свой автомобиль в настоящую битву. Правда, результат почти всегда одинаков: хозяин остается не только наг, но и бит.

Дмитрий с удовольствием обнаружил, что ехать к владельцу «шестерки» нужно было в центр, на Таврическую улицу. Место, знакомое до слез. В детстве одну зиму он ходил в Таврический сад кататься на коньках, а главное – надеялся встретить Штопку, бабушка которой жила тогда здесь, неподалеку, забирала на зимние каникулы внучку к себе и водила в Таврический на каток. Сейчас, с удовольствием идя по парковой аллее мимо прудов, он вдруг подумал, что давно не видел детей с коньками в руках. Осталось ли вообще такое занятие, как коньки, в культуре детства? Правда, зато появилось другое развлечение – например, в районе Дворцовой площади кучкуются катальщики на роликах.

Дмитрий вошел в старинное и очень просторное парадное, где в древние времена был камин и на стенах еще сохранились помутневшие изразцы, поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Там тоже его ждала неожиданность: на двери была не кнопка электрического звонка, а нечто древнее в форме медного бантика, с надписью на латунной табличке: «Прошу повернуть».

Дмитрий повернул, услышал дребезжащее треньканье, повернул еще раз, потом третий, и лишь тогда раздались шаркающие шаги. Он понял, что его разглядывают в глазок, который находился посередине двери – все-таки кое-что современное здесь было, – и услышал басовитый старушечий голос:

– Кто здесь?

– Откройте, пожалуйста, я из милиции по поводу вашей машины, – решил сказать он полуправду.

Старуха за дверью грохнула крюком и впустила его.

При ближайшем рассмотрении она оказалась никакой не старухой, к хозяйке подходили иные слова – это была пожилая видная дама. Когда-то, лет пятьдесят и даже тридцать назад, она несомненно была потрясающей красавицей и, может быть, светской львицей. Дмитрий привычно продемонстрировал на полувытянутой руке свое удостоверение.

– Вы – Елизавета Петровна? – блеснул он знаниями, почерпнутыми из базы данных. – А где же хозяин, Алексей Пахомович?

– Неужели нашли? – перебила она радостно, оставив без внимания вопрос о хозяине. – И машину, и этих мерзавцев?

– Нашли, – подтвердил Дмитрий, стараясь, чтобы голос звучал как много легче, – но пока только машину.

– Она не разбита, не разворована? – стала допытываться дама с тревогой. – А эти негодяи? Что же вы их-то не ищете?

– Их-то я как раз и ищу. А с машиной почти все в порядке. Задний бампер немного помят и фонари разбиты, а так – все цело.

– Где она? Вы ее привезли? Я могу сразу ее получить? У меня есть все документы и доверенность, и права – тоже.

Похоже, что дама сделала движение, чтобы пойти в глубину квартиры за документами. Но Дмитрий ее остановил. Его чуть-чуть насторожило, что дама уклонилась от ответа на вопрос о муже.

– Тут возникли кое-какие проблемы. Мне хотелось поговорить с вашим супругом. Он в городе? Я могу его видеть?

– Нет, вы подождите! Вы так мне и не сказали, где машина!

Отчего-то хозяйка настойчиво уклонялась от прямого ответа про хозяина. Дмитрий в очередной раз вспомнил о показаниях водителя грузовика: «шестерку» вел мужчина лет тридцати пяти и с ним рядом сидела девочка лет десяти-двенадцати. «Уж не родственник ли ее? – вдруг подумал он. – В поведении хозяйки что-то было явно не так. Иногда такой угон – обычное бытовое мошенничество, когда владелец хочет получить страховку, а машину продал в соседний гараж-мастерскую на запчасти или отогнал к родственникам. Забавно было бы, окажись мужчина тридцати пяти лет сыном старухи, девочка же – ее внучкой, – мечтательно подумал Дмитрий. – Тогда бы следствие мгновенно упростилось. Только такие чудеса не случаются».

– Машина будет, она на специальной стоянке. Так где хозяин? Я могу поговорить с ним?

– Пройдемте в мастерскую, – предложила дама, опять отклонившись от ответа. – Извините, что я вас так здесь и держу.

Дмитрий пошел по темноватому коридору вслед за нею, пытаясь сообразить, что это может быть за мастерская в обычной городской квартире, и готовый к любой неожиданности. Но когда хозяйка открыла перед ним широкую дверь, он все-таки замер, именно от той самой неожиданности.

В глаза ему из широких окон ударил яркий дневной свет.

Эти окна он отметил еще, подходя к дому. Так вот что, оказывается, было за ними – мастерская художника. Теперь Дмитрий стоял в небольшом зале с высоким потолком, и со всех стен на него смотрели картины, гравюры, литографии и маленькие наброски, а с этих картин, с карандашных набросков сделанных на бумажных листах, отовсюду его разглядывали дети. Дети были играющие, катающиеся на самокатах и велосипедах, плачущие, поставленные в угол, отвечающие у классной доски. Какие-то из этих картин он вроде бы смутно помнил с детства – видел их то ли в школьной хрестоматии, то ли просто в книжках.

– Потрясающе! – сказал он хозяйке, которая с молчаливой гордостью ждала его реакцию. – Это все нарисовал ваш муж?

– Кое-что мы вместе, но основное – его работы. – Хозяйка еще больше выпрямилась и стала как будто выше. – Это – из знаменитого альбома «Город в блокаде». Вам их показывали в школе.

– Да, верно, – согласился Дмитрий, – Я помню. Так это тоже его работы? Он уже тогда рисовал?

– Это для вас, молодой человек, блокада – древняя история, – она улыбнулась, – а для нас… Алексея Пахомовича на фронт не взяли, даже в ополчение, из-за хромоты. Ему после перелома неправильно ногу срастили. И в первую блокадную зиму он рисовал город – Невский в сугробах, засыпанные снегом троллейбусы… Все это вы видите здесь. Его, кстати, постоянно отводили к вам, в милицию. Тогда же была шпиономания, и прохожие в каждом странном человеке видели немецкого лазутчика. А тут двадцатилетний парень что-то рисует посреди Невского. Не успевал он поставить этюдник, как его хватали – и в отделение. Но там его уже знали. «Успокойтесь, – говорили, – граждане. Благодарим за бдительность. Но это наш, советский художник, он рисует город на память потомкам». И что вы думаете? Ведь так и случилось. Блокадный город изучают по его работам.

– А это – тоже работа вашего мужа? – удивился Дмитрий, потому что уж этот-то рисунок помнил очень хорошо: он писал по нему в пятом классе изложение – к годовщине прорыва Ленинградской блокады.

Это был знаменитый плакат «Николай Николаевич» или «Всё для Победы», на котором художник изобразил на фоне работающей у станка женщины в ватнике, в платке, тощего мальчишку лет шести – в ушанке и в старом пальтишке, который полировал двумд ручонками деталь для танкового двигателя. Дмитрий и сейчас помнил эту историю: учительница повесила над доской плакат, прочитала им известный рассказ о том, как художник получил во время блокады задание нарисовать лучшего рабочего (для плаката, чтобы размножить его на всю страну), его привели в цех и там оказалось, что лучшие рабочие – мать и ее сын – шестилетний мальчик, которого звали Николай Николаевич. Рисунок художника был напечатан в газетах, у нас и за границей, плакат действительно висел во многих городах страны, и его даже сегодня часто показывают в фильмах о войне.

Маленький Николай Николаевич приобрел мировую славу, в России о нем сочинил стихи самый знаменитый поэт страны, стихи положили на музыку, и эту песню, превращенную в фокстрот, исполняли негритянские джаз-бенды в Америке. А потом, спустя тридцать лет после победы, художник снова пришел однажды на этот завод, чтобы порисовать людей для книги, и на том же самом месте, где рисовал во время блокады шестилетнего рабочего мальчика, он увидел того же самого Николая Николаевича. Только, понятное дело, ему уже было не шесть, а тридцать шесть, и виски у него к тому времени слегка серебрились. «Николай Николаевич Иванов, лучший работник нашего цеха», – сказали тогда художнику.

Такую хрестоматийную историю-миф, по которой он писал в школе изложение, вспомнил Дмитрий, остановившись у рисунка.

– Естественно, это работа мужа, – подтвердила дама. – А сейчас, только это большой секрет, но вам, как сотруднику милиции, я скажу правду. – И хозяйка перешла на шепот, словно их кто-то подслушивал рядом: – Мой муж находится в больнице. В результате угона у него произошел инфаркт. Мы же собственными глазами видели, как они из-под окон увели нашу машину. Вы представляете! Мы даже в форточку им кричали! А потом муж выскочил, в чем был, и тогда они на него накинулись. Два молодых парня стали бить пожилого человека, знаменитого художника, лауреата нескольких государственных и международных премий!

– Как он сейчас? – сочувственно спросил Дмитрий, еще раз окидывая взглядом те работы, которые висели на стене прямо перед ним.

«А этого человека я тоже где-то видел», – подумал Дмитрий, глядя на мужчину, изображение которого висело рядом с «Николаем Николаевичем». При этом у него было ощущение, что с мужчиной он недавно даже разговаривал.

– Я, конечно, тоже выбежала следом, и они стали бить меня. Вы представляете степень его унижения?! Он лежал на земле, видел, как меня избивают, и не мог меня защитить.

– Подонки! – проговорил Дмитрий.

– У него произошел инфаркт не из-за угона машины, а из-за этого унижения!

– Как он сейчас? – повторил свой вопрос Дмитрий. – Он в реанимации?

– Нет, из реанимации уже вышел, в обычной палате. Но работать пока не может. А издательство дало ему срочный заказ. Этот заказ выполняю я, но никто не должен об этом знать. Вы меня понимаете? Никто! Всюду должна стоять фамилия мужа, потому что он – народный художник СССР, а я – просто художник.

– Вы можете описать мне угонщиков? Вы ведь их хорошо видели.

– Конечно, видели. Я же говорю, мы в форточку им сначала кричали, чтобы они отошли от машины. Естественно, я могу их описать. Я даже описала в заявлении, когда вызвала милицию. Все их приметы.

Это была удача!

– Сейчас повторить это описание сможете? Специально Для меня.

Дмитрий вынул стандартный лист для опроса и собрался зафиксировать показания дамы, но тут-то настигло его разочарование. Выяснилось, что никаких важных деталей мадам сказать не может. Дело было ночью. В окно они видели угонщиков со спины, супругам показалось, их было двое, один длинный, другой – короче, и на длинном была серо-голубая куртка.

– Когда у мужа от унижения зажало сердце, я все-таки надеялась, что боль отойдет, и вызвала только милицию. А уж милиционер, молоденький мальчик, сам вызвал «скорую», врач сделал кардиограмму и сразу отправил в больницу, – рассказывала дама. – Я поехала вместе с ними. А в милицию пришла только во второй половине дня. Представляете – там даже не сделали вида, что станут искать и машину и угонщиков. Ведь они по сути дела убийцы. Я же легко могла потерять мужа, вы понимаете? А милиция искать и не думает. В конце концов, Дантеса, вызванного на дуэль Пушкиным, ненавидят до сих пор. А Алексей Пахомович – тоже достояние русской культуры, я пыталась это втолковать милиции.

– А они?

– Что они? Не желают хотя бы притвориться, что внимательно слушают! То есть мы оказались абсолютно бесправными перед двумя негодяями! – Что-что, а это Дмитрий представить мог. Было бы странным, если бы случилось наоборот. – Они сообщили номер нашей машины по своей сети, но и только. У меня ощущение, что для них было самое важное – не поиск воров, а другое – чтобы я не настаивала на заведении дела. Но я не уходила до тех пор, пока дело не было открыто, и даже знаю его номер.

– Ну и как?

– То есть как – как? По крайней мере, машину вы ведь нашли?! Вы ее в самом деле нашли?

– Нашли-то нашли, но хорошо бы еще найти и этих подонков. Поэтому машина несколько дней постоит у нас. Вы не волнуйтесь, она охраняется хорошо.

– Вот видите! Теперь вы зашевелились, после письма из Союза художников. Даже личностью преступников заинтересовались. Кстати, вы первый. Там в отделении это было никому не интересно, – повторила она с горечью. – Один только пожилой капитан, я даже его фамилию знаю, но вам не скажу, услышал, как я настаиваю на заведении дела, и, когда мы остались вдвоем, посоветовал обратиться к мафии.

– Так и сказал: «Толку от нашей конторы вам никакого, но я вам дам человека, который наверняка поможет. Вы только ему сразу объясните, кто ваш муж, и за четверть цены он найдет, если ее на запчасти не успели разобрать».

– И что этот человек?

– Нет, я не стала брать его телефон – еще не хватает попасть в лапы мафии!

Все эти истории Дмитрий знал наизусть. Он и сам из сострадания порой был готов дать потерпевшему наводку на того или другого авторитета. И те на самом деле иногда помогали. Правда, трудно представить, какой был бы толк браткам от четы пожилых художников, всю жизнь изображавших в книгах детей. Разве что авторитет тоже писал изложение в школе…

– Но, может быть, вы что-то еще вспомните? – спросил Дмитрий с надеждой. – Похоже, что они – не простые угонщики… – Он хотел добавить: «а очень опасные преступники», но вовремя остановил себя и спросил: – У вас здесь столько детей? Вы их, наверно, с натуры рисовали, со своих собственных… или с внуков и внучек…