Текст книги "Кружева лабиринта"

11

Дома в гостиной за столом я застала отца, поедающего остатки Пасты. Мокрые его волосы, подсушенные полотенцем, ещё дышали жаром. Красные глаза, как два стеклянных шара, тонули в синеве кругов под ними – ночь у отца выдалась бессонной и тяжелой. Я поздоровалась, а он ответил усталой улыбкой.

– Садись, пообедаем вместе.

Он привстал, но я поторопилась его остановить.

– Лучше посиди! Я сама всё сделаю.

Взяв чистую тарелку и столовый прибор, я налила сока и присоединилась к отцу. Аппетитом он не хвастал: содержимое тарелки совсем не убавлялось. Я видела в его изнуренном лице тревожную задумчивость, вероятно, о том, как начать разговор, которого так долго у нас не было без посторонних.

– Клерк сказал, ты ночевала в комнате Эшли и рано позавтракала.

Я опустила глаза.

– Да…

– Хорошо. Почему ты не подходила к телефону или снова где-то гуляла?

– Мы занимались с Эшли.

Отец кивнул.

– Тебе нравится в школе?

– Да. Кормят только не вкусно.

На губах отца промелькнула улыбка.

– Это очень важный критерий обучения. Им следует задуматься о предпочтениях учеников.

– Мистер Хопс только об этом и думает, – насмешливо сказала я. – Кстати, он передавал тебе привет и упоминал о тёте, которую ты оперировал.

– Не припомню.

– Зато она тебя помнит, – я немного помолчала. – Что тебя задержало в больнице?

Отец вяло откинулся на спинку стула.

– Мне снова пришлось вернуться к практике. Вечером, когда одевался домой, забежала встревоженная медсестра. Она сказала, что привезли одного старика из дома престарелых, он истекает кровью, и спросила, возьмусь ли его прооперировать, поскольку до другой больницы его не довезти.

Услышав о доме престарелых, я встрепенулась.

– И как звали того старика?

Отец прищурил глаза, потирая оправу очков на переносице.

– Как бы не ошибиться… кажется, Роб или Тори, но фамилия точно Дилан.

– Боби Дилан? – поправила я.

Отец нахмурился, с удивлением посмотрев в упор.

– Точно! Боби Дилан. А ты откуда его знаешь?

– Вчера мы классом навещали стариков в приюте, там и познакомились. Что с ним? И как прошла операция?

– У него ножевое ранение. Удар пришёлся со спины и пробил печень, ещё пять минут, и нам бы не удалось его спасти. Но он оказался крепким, и его состояние на момент моего ухода тяжёлое, но стабильное.

Я подскочила из-за стола и стала одеваться.

– Куда ты идёшь?

– Пап, мне нужно навестить мистера Дилана. У него совсем нет родных. Думаю, ему будет приятно увидеть ту, с кем вчера он играл в шахматы и, между прочим, потерпел от неё поражение.

Отец просиял.

– Так ведь он единственный соперник, которого ты обыграла за свою жизнь!

– Именно! – улыбнулась я.

– Позитивные эмоции не помешают, а вот переутомляться ему не стоит. Он находится в палате номер 7. Я предупрежу по телефону, чтоб тебя впустили, – я открыла дверь. – Да и… дочка, я горжусь, что ты так добра к пожилым людям!

Я ответила молчаливой улыбкой и скрылась за дверью.

До больницы добралась автобусом. Найти её не составило труда, учитывая, что один поток автомобилей сменялся другим на её тесной больничной парковке, и повсюду мелькали белые халаты. В вестибюле я назвала фамилию Чандлер, и меня сразу провели по длинному коридору с нескончаемыми кабинетами в южное крыло, где шеренгой выстроились палаты, и седьмая была в самом конце белого коридора, напоминающего дорогу в облака. Меня попросили одеть халат.

Раздетый Боби Дилан лежал на высокой кровати, накрытый до груди застиранной простыней. С двух сторон к нему подходили трубки с жидкостями разных цветов и пикали электронные приборы с кардиограммой. Щетина мистера Дилана глубже пустила свои корни, и теперь он куда больше походил на старика. В лице не было ни одной кровинки – всё слилось в доминантную белизну: волосы, лицо и тело. Синие вены, проступающие под желтушной кожей натянутыми канатами, придавали рукам немощный вид. Я подвинула стул к кровати и некоторое время наблюдала, как он шумно вдыхает воздух через носовую канюлю. Монотонно пикающий прибор и падающие капли в устье капельницы заставляли сердце набираться жалостью. Он исчерпал ресурс своей жизни; потратил многие годы на ловлю отребья, чтобы общество процветало в покое; рисковал ради людей своим здоровьем, а теперь никто не придёт его навестить, развлечь новостью или рассказом. Он потерянная нить в полотне судеб, и вскоре ничто не будет напоминать вселенной о том, что некогда – начиная с Брайтона, заканчивая Ситтингборном – жил некий человек по имени Боби Дилан…

Я перевела взгляд на экран прибора. Он засуетился, издавая писк: у мистера Дилана участился пульс. Его дряблые веки задрожали и стали медленно подниматься. Пересохшие губы с трудом оторвались друг от друга, когда он, глядя в потолок, прохрипел.

– Мисс Чандлер, я вас не ждал.

– Как вы себя чувствуете?

– Паршиво. Эта койка станет мне могилой.

– Не говорите так, – я робко положила свою руку на его. – Отец утверждает, вы сильный и выкарабкаетесь.

– Ваш отец – святой человек! Только не всё решают врачи. У того, кто сидит высоко и недостижимо – свои планы насчёт наших падших душонок.

– И всё же сдаваться нельзя! – я выдавила полуулыбку и после короткой заминки спросила. – Кто это сделал с вами?

– Понятия не имею.

– Вы никого не видели?

– Нет, он подошёл со спины, когда я мочил штаны в уборной. Лучшего места он не нашёл, чтоб расправиться со мной. Да уж… Только там я по-настоящему теряю бдительность.

Он хотел посмеяться, но те большие трубки, что выходили из его шеи, не давали ему свободы действий, и он закашлялся.

– Вы же работали в полиции. Разве у вас, как у сыщика, нет никаких версий, кому понадобилось вас убивать?

Он прикрыл глаза и через секунду распахнул их: в них проступили скупые слезы.

– Кому я нужен, мисс? Я старый скряга, имеющий лишь посредственное отношение к полиции. Никто не знал, что я вообще в городе. После дела с арестом Ньюмана я испарился, можно сказать, и по некоторым связям меня определили в приют.

Мы немного помолчали.

– От кого вы скрывались, мистер Дилан, если ваш давний враг, Джон Ньюман, был мёртв?

Он снова закашлялся, и прибор издал протяжный писк.

– Да… вас не проведёшь, милочка! Я скрывался от прошлого. Но всё это не ваше дело.

– Помните, мы сыграли в шахматы?

– Конечно помню, – простонал он.

– Я выиграла пари, и вы дали слово, что расскажите историю Ариэль до конца.

– Дал – значит, сдержу, мне терять нечего.

Его синеватые губы задрожали в улыбке. С минуту он томился воспоминанием. Я чувствовала, что перед его мутными глазами, угнетенными настоящим, возникает образ Ариэль, образ святой частицы его веры в чудеса.

– Ариэль унесла моё сердце с собой… туда, где я или вы, или все мы не имеем никакого значения. У окружности есть число Пи, у человека оно своё: мы пустой ноль зелёной планеты, которая играет нами, как шарами, загоняя в лузы неудач. И даже при всей своей силе и могуществе мы навсегда остаёмся рабами природных прихотей… – он снова небрежно откашлялся. – Иногда я молюсь, мисс Чандлер, чтобы скорее умереть и встретить Ариэль в другом мире…. Так на чём я остановился? – спросил он меня, слегка поворачивая голову, чтобы посмотреть в мои глаза.

– На том, как вы попали в тюрьму, – напомнила я.

– Да… Тюрьма… Я как сейчас помню те мучительные годы вдали от Ариэль. Обычно в тюрьме творят страшные вещи с теми, кто попал туда впервые и не успел заслужить уважения смрада преступности. Те подробности не для ваших ушей – вы слишком юны. Скажу только, что каждое утро вставал избитый и униженный безбожными подонками, и ненависть к Джону капля за каплей падала на дно моей души и превращала её в камень. Ариэль присылала письма в тюрьму несколько месяцев. Писала, что больна малокровием, и ей нужно срочное лечение. Её родители не могли его обеспечить. Она твердила, что по-прежнему любит меня и ни за что не предаст. Эти слова согревали меня долгими ночами за решёткой. Я придумывал ей стихи, а утром те проходимцы рвали их на куски, но я не сдавался, писал снова. Они так и не дошли до Ариэль. Я гнил в той обстановке, как мусор; отброс, никому не нужный. Но спустя два-три месяца я перестал получить от Ариэль письма. Я терял голову от мыслей, что с ней и как она. Мне было не к кому обратиться, чтобы разузнать о ней. Отец отрекся от меня, едва я загремел в тюрьму, а мать попала под его влияние и боялась перечить, потому что он обещал выгнать её, если узнает, что она потворствует мне. Я остался совсем один, и последний год провел, как в бреду. Время было медленным ядом, от которого я умирал, а тюрьма – клеткой загнанного зверя. За хорошее поведение и прилежную работу мне уменьшили срок на полгода, и вскоре я вернулся в Брайтон.

Первом делом я прибежал к дому Ариэль, и от соседей узнал, что она больше не живёт с родителями. Как охотничий пёс я носился по Брайтону, выясняя у своих знакомых, куда делась Ариэль. Они рассказали, что она действительно долго лечилась в Лондоне и по возвращению из больницы обвенчалась с Джоном Ньюманом. Я пребывал в злобном исступлении от этой новости. Они сообщили адрес, где молодая семья прикупила себе дом. Несколько дней я сторожем провел у дома, лишь покидая пост по крайней нужде, но Ариэль не появлялась. Две недели бесплодного ожидания разожгли в сотни раз испепеляющую ненависть к Джону, сделавшую меня узником. Затем в выходной день я случайно увидел Ариэль в саду, возле дома. Я бросился к ней, не думая ни о чем, кроме неё и о долгожданном счастье, что наконец обрёл. Она сразу узнала меня и с жаром кинулась целовать мои щеки, губы, глаза, лоб. Она была ещё прекрасней…красивей, с невероятной соблазнительной фигурой; распустилась, как нежный цветок, в терновой роще этого чудовища – Ньюмана. Он тогда учился на психиатра и пропадал на практике по два дня. Разговаривать в саду было не безопасно – нас могли увидеть и донести ему – и мы договорились о встрече.

Той же ночью мы предались любви в старом заброшенном доме. Она пояснила, что перестала писать сразу, как поступила в Лондон на лечение и больше трех месяцев провела там в закрытом пансионате. Отправлять письма не было возможности – Ньюман постоянно находился рядом, а после венчания он тщательно проверял всю её почту, не давая шанса написать. Она умоляла меня о прощении, а я в ответ стал горячо целовать её, обнимать и ласкать… Наша страсть была безмерной! – мистер Дилан сладостно причмокнул. – Пожалуй, тот день был самым счастливым в моей жизни! Мы наслаждались друг другом, пока не наступило утро. Она собиралась уходить. Я не соглашался отпустить её и предлагал убежать вместе, на что она отвечала: «Нам некуда бежать, Боби, у меня нет своих денег, а у тебя – ни профессии, ни дома». Она умоляла подождать немного, намереваясь разузнать код от сейфа Джона и взять необходимые средства. Я упрашивал не ждать, а сбежать сейчас, но она объясняла, что не может так беспечно поступить. Ведь именно Ньюман спас её от гибели, дав денег на лечение в больнице и содержание в пансионате, и теперь она обязана ему жизнью. К тому же Ньюман вел себя, как примерный муж: пылинки с неё сдувал и очень жаждал обзавестись детьми. Ариэль тщательно предохранялась, не желая всё усложнять. Ньюман стал показывать её специалистам, но те отрицали бесплодие. Вскоре он оставил попытки и углубился в учёбу. Конечно, слушать, как он любит её, балует, мечтает о совместных детях – было невыносимо! Но в конечном итоге мне показалось, Ариэль была права: стоило выждать момент. Мы попрощались, а после того виделись в дни, когда Джон уходил в больницу. Совершенно потеряв разум от любви и счастья, мы перестали соблюдать осторожность, живя в планах на будущее. И неуместная смелость тогда подставила нам подножку.

В один из тех замечательных осенних дней одна из служанок Ньюмана застала нас во дворе и донесла хозяину. Ньюман пришёл в ярость, и на следующий день выяснилось, что их дом пуст, а вещи распроданы…

Мистер Дилан замолчал и осунулся в лице. Прибор не прекращал давить на уши нервным писком. Сердце Боби Дилана не билось – оно куда-то неслось! Он повернул голову в сторону, где на тумбочке стоял стакан воды.

– Дайте мне попить.

Я поднесла стакан к его истощенным губам, и он сделал несколько глотков.

– Спасибо… – он выдержал паузу, перебирая скрюченными пальцами простынь на груди, и вонзил отреченный взор в потолок. – Они покинули Брайтон и уехали, а куда – неизвестно. Тот длинный, самый длинный вечер в моей жизни я провел в пьяном угаре и опустошил всю коллекцию дешёвых напитков, ибо денег у меня было мало, в основном заработанные каторжным трудом в тюрьме. У меня зрел план, как отомстить Ньюману и вернуть себе Ариэль. У меня был только один страх, что её любовь угаснет, и она полюбит своего мужа, потому что он был обходителен с ней. К тому же Ньюман имел немалые превосходства передо мной: у него было полно денег, востребованная профессия, а главное – чистая незапятнанная репутация.

Больше шести лет меня изматывали угрызенья от мысли, что я ничтожен и что допустил ошибку, не настояв на идее сбежать с Ариэль. И смею заявить, что нет ничего мучительнее самобичевания под гнетом сожаления! После её исчезновения мне пришлось устроиться на фабрику рабочим, чтобы сводить концы с концами. Я снял комнату, очень дешёвую, где кроме кровати, комода и кучи тараканов размером с мизинец ничего не было, а по вечерам заглушал боль дешевым пойлом. Иной раз со мной знакомился какой-то нечистый и предлагал развлечься с грязными девками. Я тут же представлял, как Ньюман где-то далеко, где нет меня, лежит в одной кровати с моей возлюбленной Ариэль, гладит её искрящиеся волосы и шепчет на ухо то, что хотел бы шептать ей я. Тогда я обрушивал тяжелый ряд брани на нового друга, начинал крушить столы в пабе и бить посуду. Тот быстро ускользал на улицу, крича напоследок, что я безумен, и мне пора лечиться. Когда злость утихомиривалась, выжидая случая вновь излиться наружу, я шёл по улицам и бродил до утра, не ел…, не пил…, не спал. Я изводил себя и выглядел, как разлагающийся заживо труп. От меня несло жуткой вонью немытого тела и перегаром. Меня убрали с фабрики, и я снова пришёл в паб, чтобы до отключки наполниться спиртным.

В тот весенний день я случайно познакомился с одним уличным парнем по кличке Взломщик. Мы сталкивались несколько дней в подряд. Он был моложе, но меня это не интересовало, также как не интересовало, кто он и откуда. Он был моей подушкой, в которую не стыдно поплакать. Каждый день он терпеливо слушал о моей любви к Ариэль и ненависти к Ньюману, причём не перебивая. За столько лет одиночества он был единственным человеком, который меня понимал. Я поведал ему даже о своей семье: матери и отце, которые отреклись от меня. После того он купил мне элитную бутылку виски и предложил свою помощь. Она заключалась в том, что он избавит мою персону от репутации заключенного и сможет сделать необходимые рекомендации, чтобы с ними спокойно влиться в полицию. Он настаивал, что нет иного пути борьбы с Ньюманом, как вооружиться до зубов страницами закона. Я согласился, очень радуясь, и пообещал по завершению дела отдать ему всё, что он пожелает.