Текст книги "Кружева лабиринта"
Автор книги: Елена Малахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
1
Стояла глубокая осень, когда я и отец приняли решение переехать в Ситтингборн, на юго-восток Великобритании. Переезд был спешным; служившая верой и правдой мебель, посуда и прочее нажитое имущество проданы за бесценок на распродаже. Казалось, отец хотел сбежать, как можно дальше от себя и воспоминаний, подаренных шестнадцатью годами проживания в Лондоне. Он полагал, что с привычными вещами уйдёт боль, принесенная крыльями вечной разлуки с моей матерью – Скарлетт Чандлер. Наши сердца укрыла тяжелая эпитафия приговора, когда чахотка вознесла смертоносную руку над многими беззащитными душами, и мама была одной из списка болезни. Мы потеряли её на тридцать шестом году жизни и первые полгода тенями ходили к её могиле, чтобы возложить гвоздики на холодную плиту мрамора. Отцу не служила подспорьем даже работа, а моя успеваемость в школе падала.
Именно тогда он твёрдо сказал мне.
– Вопреки всему мы должны идти дальше! Так говорила твоя мать, Кэти.
В некоторой мере я считала переезд предательским отречением от светлой памяти о ней. Я не хотела забывать её и цеплялась за рвущиеся нити её образа в голове, боясь, что смена обстановки окончательно порвёт эти нити. Но нельзя ни признать, что Скарлетт Чандлер, будучи на моём месте, никогда не опустила бы руки. Нам ничего не оставалось, как смириться с волей, вложенной в её слова, впоследствии ставшие проблеском в калейдоскопе унылых дней, сменяющих ночи.
Ситтингборн приветствовал нас лучистым обаянием солнца. После череды ненастных дней было достаточно тепло, но ветрено, и шумные клены неистово дрожали, роняя золотые слёзы на увядающие газоны. Улица Сатис-авеню тонула в тишине дремлющих танхаусов и домов. Один за другим они уставились на прохожих стеклами, пыльными и грязными, смиренно терпящими негодование сезонных дождей. Их белоснежные двери обдавали торжественностью, напоминая, что каждый новый день и есть праздник. От домов к обочинам тянулись дорожки пожухлой листвы, гонимые метлой высокого согбенного дворника. Его звали Клерк Митч. И всякий знающий его горожанин не мог представить этого англичанина без радушной улыбки с недостающим верхним зубом, а также искривленных плеч, одно из которых располагалось ниже другого.
– Добро пожаловать в Ситтингборн, мистер Чандлер! – он протянул руку, обнажая авторитетный прогалок между зубами. – Если понадобится помощь с багажом или мебелью, вы только скажите – сделаем всё по высшему разряду!
– Благодарю, мистер Митч, – отец ответно пожал ему руку, – мы приехали налегке, так сказать. Однако, работы нам не занимать.
– Верю. Я всегда жил в Ситтингборне и давно не покидал его дальше заповедной зоны или парка Милтон. Но много раз участвовал в процессии заселения новых соседей. Надеюсь, вы будете последними, кто сольется с домом воедино. Знали бы вы, как надоело учить имена!
Отец воспринял слова мистера Митча, как остроумную шутку, а я прозорливо чуяла угрозу, предрекающую скорый переезд.
– И сколько же до нас здесь побывало хозяев? – уточнил отец.
– По меньшей мере трое, – вдумчиво ответил Клерк. – К сожалению, сценарий заселения один и тот же. Сперва несколько дней семья ликует и радуется уютному дому. Затем выходит в город, впитывает несмолкаемые сплетни и через месяц-другой отправляется странствовать дальше.
Во мне взыграло тревожное любопытство, но отец, с присущей ему холодной терпимостью к невзгодам, не менял весёлого настроя. Да и дворник всем своим видом с уморительной улыбкой вселял в собеседника мир и благодать.
– И что не так с этими сплетнями? – не унимался отец, предвидя очередную волну позитивной энергии от соседа.
– Э вы какой хитрец, мистер Чандлер! – лукавые глаза Клерка сузились до крайности. – Хотите знать подробности до того, как разберёте чемоданы, чтобы потом удрать, не теряя времени? Нет уж, извольте! Ваше имя мне по нраву, и я не допущу вашего отъезда. Давайте-ка лучше поговорим о мебели. У одного моего знакомого её целый склад. Так что обставим вас не хуже Белого Дома! Вам остаётся только съездить на Хай-стрит, повертеть головой по рядам и выбрать достойную для ваших апартаментов.
– Уж с этим мы справимся. Правда, Кэти?
Я робко кивнула, и дворник, опираясь сухопарым телом на метлу, вперил в меня сосредоточенный взор придирчивой любознательности, точно рассматривает несравненную «Мадонну»11
Картина флорентийского живописца Филиппо Липпи.
[Закрыть]. Недолго думая, он сказал мне.
– У меня тоже есть дочь. Эшли. Примерно твоих лет. Ходит в школу на Брюэри-роуд. Надеюсь, ты тоже там будешь учиться, Кэти?
Я снова кивнула.
– Какой славный день! – мистер Митч растёкся в улыбке, что наплывом прикрывает глаза. – У меня появился прекрасный сосед, а у дочери – великолепная партия, чтобы вместе преодолевать путь к знаниям.
– Это точно, друзей много не бывает, – посмеялся отец.
Тем же вечером мистер Митч летал за отцом проворностью феи, занося в гостиную несчетное количество коробок с обновленной посудой и одеждой. Я приглядела себе просторную комнату из трех возможных на втором этаже, в мансарде, выходящей на восток. Из большого окна комнаты, увешенного тюлью до подоконника, виднелись дворы соседних домов. В одном из них проживали Митчи, а прямо за ним, под сенью высоких каштанов, одетых в золотые шапки листвы, затаился до жути мрачный особняк. Его мрачная черепица возвышалась над двумя этажами ближайших домов и оставляла на душе осадок снедающей тоски. Не взирая на целостность фасада, выглядел он заброшенным. Рассмотрев его, я передёрнула плечами. Мысль, что там слоняются злые духи, призраки или несчастные бродяги, вполне оправдывала, почему былые хозяева отказались от купленного нами дома.
Выходные были потрачены на благоустройство пустых комнат мебелью, которой снабдил нас магазин-склад Дивного Фрэнка, расхваленный Митчем. И уже воскресным вечером за кухонным столом мы разделили ужин с дворником, его дочкой Эшли и миссис Митч – его женой.
Как и говорил ранее Клерк, Эшли приходилась мне ровесницей. Пару месяцев назад ей стукнуло шестнадцать, и она гордилась тем, что копилку прожитых лет успешно пополнила очередная монета возраста. У неё было до пошлости мраморное лицо, срезанное за счёт впалых щек, и редкие светлые брови; не имеющие начала, они тонкими дугами терялись в переходе к вискам. Её ситцевое платье затёрто синего цвета смотрелось старомодно; вещицей, что достали из сундука забытых чердаков. Оно скрадывало скудные задатки женщины в теле Эшли. Она не любила носить украшений, избегая даже святости золотого креста на груди, и всё, чем довольствовалась – это заколкой древней эпохи, содержащей её голову в порядке школьной прически. Бесспорно, Эшли не отличалась женственным образом, но имела выправку солдата и весьма походила на мать, которая обладала худым телом и неоспоримым видом офицерских жен.
Несмотря на всю деликатную строгость словарного запаса миссис Митч, а также позерства в целом, в её маленьких, карих глазах томилось тепло, вовлекающее наблюдателя в южные широты её солнечной души.
Разговоры текли из одного мирного русла в другое, и каждый из участников блестяще успевал справиться с закусками и обязанностью вставить свою фразу. Вели полемику о Ситтингборне, его природе и о чём-то ещё (что зрелые умы обобщают понятием «политика»). А также дошло до обсуждения проблем здоровья, что сильнее всего интересовало отца ввиду профессиональной деятельности.
После скромного ужина отец, воодушевленный весёлой компанией, мистер и миссис Митч остались внизу для партии в шахматы, а я и Эшли поднялись в мансарду.
– Завтра твой первый день в новой школе. Не боишься? – спросила Эшли, закрывая дверь комнаты.
Я заняла стул у окна, настороженно поглядев за его пределы. Дворы соседних домов, увядающие деревья и крыши померкли в ночной мгле, и качающиеся ветки насилу заставляли угадывать шум высохших листьев, перебираемых ветром. Луна изливала мирное очарование на крыши, очерчивая границы всего того, что населяло город.
Я снова обратилась лицом к Эшли.
– Разве есть чего бояться? – уточнила я. – Там ведь учатся люди, а не преступники.
Расправив подол платья, Эшли присела на кровать, напротив меня. В её маленьких кофейных глазах таился страх, а руки что-то тревожило, вызывая дрожь.
– Поверь, ты не знаешь, о чём говоришь, Кэти… Школа представляет собой террариум, где один зверь сменяется другим. И самый опасный из них – учитель физики и химии, Каллен Ферару. Восемь, не то десять лет назад он приехал из Румынии с сыном, которого зовут Леонардо. Поговаривают, они закарпатские потомственные колдуны. Никто не смеет пререкаться с Ферару!
Я рассмеялась, ни минуты не веря услышанному.
– Люди живут фантастичными сплетнями, так интереснее!
Эшли оскорбилась моей некомпетентностью и вспыхнула, как свеча от паяльной лампы.
– Да?! В таком случае как объяснить, почему Каллен всегда ходит в одной и той же чёрной мантии, а его сына никто не видел в лицо? Целыми днями нарезая круги по Ситтингборну на мотовездеходе, привезённом из Европы, Лео никогда не снимает шлем. Один этот транспорт вызывает подозрение; в городе такого отродясь не было! Молли Клифтон – кстати, вторая, кого следует опасаться в нашей школе – утверждает, что однажды застала Лео без шлема в районе Юг-стрит. Сплошь и рядом его лицо покрывато кровоточащими язвами и ожогами. Ей удалось выяснить через своего отца, старшего инспектора Клифтона, что Ферару бежали из Бухареста сразу, как полиция Румынии стала подозревать Каллена в нечистых делах: прежде всего в том, что его сын – безликий уродец исключительно по вине отца. Кстати говоря, мать Лео внезапно исчезла, и до сих пор никто не знает, где она. Все уверены, что Каллен ставил над ней химические опыты, и впоследствии она скончалась.
Сама не своя от собственного рассказа, Эшли содрогнулась, а по моей спине пробежался холодок. Некогда приветливый город отрезал путь к счастливому началу. Я растерялась, не зная, что ответить. У Эшли не было доказательств, у меня – желания отстаивать позицию неосведомленности. Я снова взглянула в окно. За верхушками каштанов немым стражем ночи высился безжизненный особняк.
– А в том доме живёт кто-нибудь? – спросила я Эшли, указывая в окно.
– Нет. Его построили ещё в начале XX века, последними владельцами была семья Ньюман из Брайтона. Двадцать лет тому назад Джон Ньюман – одержимый бесами психиатр, сделал из этого дома психушку, не простую психушку… Там проходили смертные пытки, а беспомощных здоровых людей превращали в безголосых уродов, от которых у жителей Ситтингборна до сих пор волосы встают дыбом. Но это далеко не последнее, что пугает город. Закончилась та история смутно: доктор Ньюман и вся его семья погибли при сомнительных обстоятельствах. Этот дом проклят, будь уверена!
Моё тело покрылось дрожью. Я устремила испуганные глаза в окно, на особняк. После рассказа Эшли он обрёл ещё более чёрные, зловещие формы, немыслимые восприятию; под их воздействием человеческая фантазия пускается во все тяжкие представления того, что там происходило.
– Тогда почему его не снесут? – помолчав, спросила я.
– Интересно, кто на такое осмелится?! Тот, кто его тронет, навеки останется несчастным!
Наш волнующий разговор прервал приятный голос миссис Митч, звавший Эшли. Мы вместе спустились вниз. Улыбаясь во весь рот, отец прощался с гостями.
– Авраам, ей-богу, ты жульничал, – досадовал Клерк. – Меня ещё никто не обыгрывал в шахматы!
Я заметила, что напыщенная досада дворника – лишь часть театральный натуры комедианта, в которой заключался весь мистер Митч. Не важно: злился он (что даже звучит смешно, поскольку он никогда всерьёз не злился) или переживал, но его бледно – карие глаза всегда светились радугой нескончаемого оптимизма.
– В следующий раз такого не повторится, – учтиво рассмеялся отец, пожимая руку неустанного труженника.
– Следующий раз на всю жизнь отобьет у тебя охоту играть с такими профессионалами, как я!
Мистер и миссис Митч дружно рассмеялись и, один одного перебивая, высыпали за дверь, а следом Эшли, желая нам доброй ночи.
Мы с папой вернулись на кухню и собрали грязную посуду. Пока я превращала её в гордость магазинных витрин, отец, взирая на меня с превеликим интересом, вытирал тарелки до чистого скрипа и ставил их на полки.
– Как тебе наши соседи? – игриво спросил он.
– Милые. Только не пьющие совсем.
– Разве это плохо?
– Мне кажется, люди не употребляют крепкие напитки по двум причинам: либо они пьяницы в душе и прекрасно об этом знают, давая зарок трезвенника; либо находятся на лечении у нарколога. И то, и другое одинаково страшно для их окружения.
– И в кого ты такая умная!? – рассмеялся отец, обнимая меня за плечи. – Уж точно не в меня.
Я скептически покачала головой, а он добавил:
– Эшли, на мой взгляд, прекрасно воспитана. Думаю, из вашей дружбы получится крепкий союз.
– Не знаю. Тихая она очень, а тихони занимают первые ряды предателей.
– Да где ты этому набралась? – изумленно спросил отец.
– Книги учат нас жизни, а сама жизнь нас ничему не учит. Наверно, к буквам мы относимся с большей верой и уважением, чем к рассказу очевидца или собственному опыту.
Ничего не сказав, отец тяжело вздохнул и закрыл шкафчик. Несколько позже в тихом освещении торшера он пристроился у камина с газетой «Bravado Medicine». Его глаза удостаивали тревожным вниманием строчки печатной прессы. Пожалуй, в те минуты он искренне сопереживал врачам всего света, которых срамили пациенты, недовольные лечением. Без зазрения совести они разбивали невинную докторскую репутацию мелкими доказательствами в пользу профессиональной некомпетентности лекарей. И дойдя до места, где на ересь исцеленного давал комментарий сам предмет сего обсуждения – в частности бакалавры медицины – он вздыхал с такой участливой грустью, будто бы сам присутствовал там и был посвящён во все подспудные детали. Он считал врачей коллегией святого братства, и её неприкосновенность должна быть почитаема без оговорок, вероятно, потому что сам относился к этой коллегии.
Я поднялась к себе и завороженно припала к оконному стеклу. Страшная история Эшли вертелась в голове, волнуя сознание тайной и сумрачным видом особняка. Пепельные тучи, несущиеся над его крышей, тянулись бесконечной пеленой. Казалось, ею они укрывали злачное место от святости соседних зданий, способных разрушить ауру смерти вокруг. Тревожимая мыслями о доме Ньюмана я закрыла глаза лишь под утро.
2
Ночью прошёл ураган, превративший труды Клерка Митча – прилежно сложенные скирды высохших листьев – в беспорядок осеннего ковра. Последствия не миновали и наше жилище: спозаранку под окнами отец обнаружил адресную табличку нашего дома, сорванную с лицевой стороны фасада.
Мы позавтракали ещё свежими булочками, принесенными миссис Митч в честь новоселья, и тёплым какао. Отец выглядел изнурённым. Я была уверена, что он так и не заснул до рассвета, блуждая в тюрьме собственных воспоминаний. О том твердили светло-русые взлохмаченные волосы и серо-зелёные глаза, покрасневшие от нечеловечьего напряжения. Снимая аккуратные круглые очки, он тёр их кулаком в надежде развеять сонливость, а через некоторое время снова потирал, видимо, забыв, что это ему не помогло. Он старался отвлечь моё внимание вчерашними рассказами мистера Митча, а затем вызвался отвезти меня до школы.
– Я очень переживаю, дочка, и должен убедиться, что с тобой всё порядке.
– Если ты будешь провожать меня каждый день, я стану главным посмешищем школы.
Отец крепко обнял меня. Я всегда угадывала, какую улыбку изображает он в момент, когда невозможно видеть его лицо. Но учитывая каким добрым сердцем был наделен с рождения, об этом не сложно догадаться.
– Ты такая же смелая, как твоя мать!
Я отстранилась, тепло улыбнувшись ему, взяла рюкзак, вышла из дома и увидела на тротуаре мистера Митча в одном свитере и запачканных снизу штанах. Не прекращая роптать на эскападу, выкинутую природой, он гордо орудовал метлой. Мне показалось, от внезапного негодования у него даже плечи сравнялись одной линией, и на этот раз его досада была подлинна.
Он прервался с целью поздороваться со мной.
– Эта нерадивая старая дева (так он звал мать-природу) снова взяла реванш. Только она не учла, что связалась с лучшим в городе губителем беспорядка!
– Зря она так с вами, – посмеялась я, отходя к гаражу.
На его черных воротах висел старый почтовый ящик с цифрой 69 – порядковым номером нашего дома, нанесённым золотой краской. От старости лет местами краска обсыпалась, и теперь девятка на номере больше напоминала тройку. Я подошла ближе и заметила в приоткрытом ящике торчащий уголок белой бумаги. Полагая, что принесли письмо от тёти Люсинды – маминой сестры, осведомлённой новым адресом, я приподняла крышку ящика и увидела там конверт из типографической бумаги, склеенный на скорую руку. Было удивительно, что на нём отсутствовали почтовые марки. В адресной строке синими чернилами подписано:
«Д. Ньюману
Сатис-авеню д. 63
Ситтингборн, Великобритания»
Охваченная волнением, я едва проглотила комок: письмо нагрянуло из прошлого и было адресовано покойному доктору Ньюману. Я покосилась на зловещий особняк, видимый сквозь ветки деревьев, и начала прикидывать, что могло таиться в глубине конверта: любовное письмо, затерявшееся во времени, или одна из угроз жителей города в письменном виде? На том мои предположения иссякли не только силой воображения, но и задорным голосом Клерка позади меня.
– Кстати, Эшли давно в школе. Наверно, заняла тебе парту.
– Очень мило с её стороны, – улыбнулась я.
Вышел отец, и я спрятала конверт в карман. Обоюдно пожимая руки, они обменялись жалобами на ночные неприятности, и минутой позже отец выехал из гаража. Я села в машину сама не своя. Касаясь пальцами запечатанного конверта, мне не терпелось добраться до школы и вскрыть его.
Школа на Брюэри-роуд терялась за домами из красного кирпича и заключалась в круг высоким железным забором. Ещё подойдя ближе к воротам стало ясно, что это обитель, в которой началась борьба святых начал и богохульства. Возле исписанных краской ворот, пестрящих надписью: «СВЕРГНЕМ DEVIL!22
Дьявол (анг.)!
[Закрыть]», стоял ученик неприятной наружности с больным видом и большими щеками, провисающими чуть ли не до плеч. Он лениво макал кисточку в банку с черной краской и также лениво избавлял сталь от скверной надписи вандалов. Не подавая смущенного вида, я повернулась к отцу. Он с тревогой наблюдал за движениями кисточки.
– Ты уверена, что мне не стоит поприсутствовать на занятии? – нахмурился он.
– Нет, пап, со знаниями я сама справлюсь.
– Ну хорошо, – отец поцеловал меня в лоб. – Удачи в школе!
Я проводила его взглядом из чистой сентиментальности, которая, надо полагать, облегчит переживания отца за мой первый учебный день. Он сел в машину, когда сзади подошла Эшли. Она выглядела с точностью как накануне, только взволнованней и в более опрятной форме.
– Пойдём скорее, а то опоздаем, – сказала Эшли, оглядев ученика у ворот с таким аскетичным равнодушием, что могло показаться, подобное явление непристойности здесь привычное, как обряд жертвоприношения у племен майя.
Мы двинулись к дверям, минуя школьную площадку с левой стороны и несколько кустарников в стиле криворукого топиария.
– Как думаешь, что означает надпись на воротах? – спросила я.
– Иносказание. Так поступают трусы. Они боятся Ферару и оставляют свои мелкие угрозы. А воевать в открытую у них кишечник не позволяет.
– В каком смысле? – я поглядела на Эшли, а она натянуто усмехнулась.
– В таком что кишка у них тонка! Директор, мистер Хопс, повсюду держит шпионов. От него ничего не ускользает. Потому виновники объявляются на следующий день и несут заслуженную кару, – немного помолчав, она изрекла совет. – Если хочешь прижиться в классе, придётся отвоевать место фаворитки у Молли Клифтон. В противном случае год здесь покажется тебе днями в психушке Ньюмана.
Я сжала в руке конверт с возмутительной мыслью скорее избавиться от компании Эшли. Для начала мне хотелось прочесть письмо без посторонних и только потом вынести сенсацию на людские пересуды.
– Столько разговоров вокруг этой Молли, – высказалась я. – Кто она вообще такая?
Слегка покраснев, Эшли пояснила, что Молли поддерживает в классе неоспоримый авторитет. Её отец – Джошуа Клифтон – суровой учредитель порядка усердно добивался места старшего инспектора и теперь, получив его за какую-то заслугу перед комиссаром, охраняет его свирепостью Цербера. Её мать – Ванесса Клифтон – который год трудится в издательстве «Old times» и несколько раз удостаивалась чести быть напечатанной в журнале «Inferno», где её лестный отзыв о слаженной работе полиции вдохновлял старшего инспектора на подвиги. Также она неоднократно поднимала вопрос о необходимости снести особняк Ньюмана, а на месте здания построить резиденцию известных литераторов. Пожалуй, она была единственной леди, неробеющей получить возмездие от проклятого дома. Однако, не смотря на отважность амазонки сторонников у неё насчитывались единицы.
Эшли прервалась, когда мы зашли в довольно мрачное здание с оштукатуренными серыми стенами, и в начале коридора нас обогнали две крайне неприятные с виду особы.
– Это Марта Фанего и Шейли Райс, – кивнула им вслед Эшли, и я проследила за её взглядом.
Ту, что Эшли назвала Мартой, несложно было различить в толпе. Она обладала высоким ростом и достаточно мощными бёдрами, не говоря уже о плечах. Ее крупный нос плавно переходил к пышным губам, а в мужеподобных чертах круглого лица виделась героическая отвага. Она была уроженкой испанского муниципалитета Кармоны и хвастала тем, что знает в совершенстве три иностранных языка. Семья Фанего перебралась в Великобританию, когда бизнес главы семейства пришёл на спад, и там, в Испании его не ожидало ничего, кроме тюрьмы за махинации. В Ситтингборне отец Марты содержал магазин автозапчастей и прослыл невероятным авантюристом; скрягой, который удавится за лишний потраченный цент. Мать Марты относилась к кругам аристократичного общества и без помощи прислуги не заваривала себе даже чай. Когда они наняли горничную, отец Марты долгое время бастовал против неслыханной роскоши, заявляя, что та обходится им, как вода Египту. Но непоколебимость матери семейства была неистощима. В отличии от матери Марта имела покладистый характер и всячески старалась походить на Молли; хотя первоочередно, после переезда у неё случилась дружба с темнокожей Шейли, три года назад прибывшей из Чикаго с тихой неприметной семьей.
Шейли предпочитала собирать волосы в два тугих хвоста на макушке и не сильно уступала по росту предыдущей. А кроме того, выглядела на пять лет старше своих шестнадцати. Красота не ходила в её достоинствах, поскольку крупная челюсть, смело выступающая вперёд, ужасно портила гармонию широко распахнутых глаз и довольно аккуратного носа. Шейли славилась метким ударом в бейсболе, и ходили слухи, что в считанные секунды она могла положить на лопатки любого мальчишку из школы, которые вообще считали разумным не иметь никаких дел с этими тремя, потому что отец Молли – офицер полиции.
– Рекомендую держаться от них подальше, – в завершение рассказа сказала Эшли. – Они на многое горазды!
Прозвенел звонок, волной разносящийся по коридору с призывом занять места в аудиториях. Учителя ещё не было, когда мы прошлёпали в кабинет с двадцатью тремя охотниками до знаний. Словно по игровому полю шахмат, согласно отработанным позициям, ученики разбрелись по кабинету, прежде всего занимая последние ряды. Они развлекались в нарды, а ученицы разбились на мелкие кучки у окна и второго ряда, где все – в том числе Марта и Шейли – с замиранием слушали стройную грациозную особу. Её белокурые волосы переливались жемчугом, а одежды выглядели как нельзя выгодно на фоне остальных. Наше вторжение в класс отвлекло их от этой особы, и та, не скрывая недовольства, высокомерно повернулась к нам. Её голубые глаза теснили злобой. Вся захватывающая храбрость Эшли куда-то испарилась. Она робко засеменила к первой парте и села, доставая необходимое для урока. Я последовала за ней, догадываясь, что та белокурая особа и есть Молли Клифтон.
– Эй, Митч, – с открытым пренебрежением воскликнула мисс Клифтон. – Почему не здороваешься? Обзавелась новой подругой и на старых наплевать?
– Привет, Молли, – выдавила Эшли и, опустив глаза, нервно распахнула учебник.
– Надеюсь, на этот раз не будет осечек в решении самостоятельной работы? – добавила Молли, подойдя к нашей парте.
– Не будет, – чуть слышно ответила Эшли.
– Что ты там бубнишь себе под нос? – с презрением выдавила Молли, поглядев на меня, а затем снова на Эшли.
– Не будет, обещаю! – чуть ли не взмолилась Эшли.
Я подивилась, с каким упоением затихли окружающие даже на задних партах, и до конца было не понятно, что они испытывали к ней: великое почтение или невообразимый страх. С виду она располагала внешностью отличницы, агрессивной лишь до оценок, не более. У неё был мелодичный голос, не внушающий плохого, а также миловидные черты дочерей богатеньких нуворишей или банкиров. Школа на Брюэри-роуд не являлась престижем тех районов Ситтингборна, стало быть, для людей с утонченными вкусами и немалым состоянием есть выбор куда лучше. Однако, определяющим достоинством этой школы являлась её малочисленность, потому здесь было легче наводить порядки, чем в престижных школах, где таких, как Молли, предостаточно на каждом углу. В первые моменты я не испытала к Молли неприязни или наоборот – ярой дружеской симпатии, скорее, она породила во мне пустой интерес, вызванный опередившей её саму репутацией из уст Эшли.
Молли вернулась к своей парте, когда вошёл учитель математики – Эдвард Прескотт – коротконогий щуплый старичок с плешью на макушке и очками во всё лицо. Серый костюм, обладающий всеми качествами вчерашнего платья Эшли, сидел на нём мешком, и, казалось, пиджаку было не за что зацепиться – короткие плечи мистера Прескотта чуть ли не проваливались в грудную клетку. Я поняла, что учитель испытывает страсть к табаку. О том было несложно судить по желтой коже скрюченных пальцев: указательного и среднего, и шлейфу сигаретного дыма, что тянулся за ним.
Он положил на стол блокнот, учебники, оглядел класс и вспомнил, что появилась новая ученица. У него была нарушена артикуляция, и каждое сказанное им слово напоминало лепет уставшего пьяницы. Не располагая ни даром красноречия, ни желанием выглядеть душевным, он довольно сухо представил меня остальным, и вскоре началось скучное занятие. Я копошилась на стуле, выжидая момент улизнуть из кабинета, чтобы наконец утолить взыгравшее любопытство. Когда мистер Прескотт закончил лекцию и приступил к новой теме, я попросилась выйти. Его сильно разозлило, что я прервала его на слове «интеграл», которое удавалось ему меньше всего. Но всё же, сдержав порыв гнева, явно выраженный на его лице алым румянцем, он молча указал на дверь, и я быстро покинула класс.
В коридоре бродила временная тишина. Я пролетела несколько кабинетов и очутилась в западном крыле, где находился туалет. Закрывшись в кабинке, я достала конверт и бросилась читать. На удивление, содержимое письма имело далёкие представления о личной переписке. Оно состояло из нескольких печатных листов, где прописывались немалые финансовые счета, словом – таблицы из голых цифр, а в конце страница с названием пород кошек двух-трех месяцев от роду. Ничего не понимая, я сунула письмо обратно в карман и вернулась в кабинет.
Мистер Прескотт раздал листы проверочной работы, и по мере получения заданий ученики обречённо склонили головы над ними. Я увидела, как Эшли отложила свой лист и принялась решать мой вариант.
– Что ты делаешь? – недоуменно спросила я.
– Мне надо успеть сделать задания для Молли, – прошептала Эшли.
– Тогда ты не успеешь сделать свои и провалишь проверочную.
Эшли бросила на меня скорой взгляд безысходности.
– Кэти, если я не выполню работу за Молли – я пропала!
Она опустила голову, напряженно подпирая её рукой. Меня поражало, как быстро она справлялась с работой. Я тоже склонилась над листами, но ни одна мысль, посвященная математике, не бродила в голове. Я думала о письме, присланном мистеру Ньюману и приходила в волнение от догадки, что его содержимое является запоздалым счётом времен работы доктора в особняке. Смущала только дата: год, подписанный внизу третьего листа, числился 2001, тогда как мистер Ньюман погиб двадцать лет назад. Фирма, поставляющая живой товар психиатру, осталась в тени: никаких названий и обратных адресов в конверте не нашлось. Увлекаемая вдаль рассуждений я выполнила только половину заданий.
Спустя полчаса мистер Прескотт шаркающими движеньями обошел ряды и собрал работы. Пока он прилежно корпел над проверкой, изредка качая головой от недовольства, я шепнула Эшли.
– Помнишь, вчера ты рассказывала о доме Ньюмана?
Эшли быстро кивнула.
– Сегодня я нашла в почтовом ящике письмо, адресованное ему.
Карие глаза Эшли превратились в круглые сверкающие монеты.
– И что в нём было?
Пытаясь унять эмоции, я посвятила Эшли в подробности, и по мере изложения её глаза пристально смотрели на меня. Дважды окликая нас, мистер Прескотт грозился выставить за дверь, если мы не закончим неуместные беседы. Эшли переваривала услышанное несколько минут, мне даже показалось, она не моргала от страха.
– В параллельном классе учится Синди Викс, – после изрядной паузы шепнула Эшли. – Она давно увлекается мистикой, гаданьями и всяким таким. Наверняка она и о доме знает больше меня. Стоит поговорить с ней.
Предчувствуя скорое разоблачение истории, я кивнула Эшли в знак согласия и до конца урока не думала ни о чём, кроме Синди и что она поведает. Во время перемены нам удалось оторваться от свиты Молли Клифтон, донимающей Эшли и полностью игнорирующей меня, и договориться с Синди о встрече на Сатис-авеню вечером.
После перерыва мистер Прескотт вялым голосом огласил результаты. Как и ожидалось, Эшли провалила проверочную, а Молли, не взирая на две ошибки, получила высший балл. Негодуя, я обернулась на Молли. Она наслаждалась похвалой учителя, блистала ровными зубами и рассыпалась в высокомерных взглядах, даже на тех, кто поклонялся ей, как идолу. Эшли угнулась над учебником, когда мистер Прескотт отчитывал её, удивляясь плохому результату.
– Я разочарован, мисс Митч! Если так пойдёт и дальше, можете забыть о рекомендациях в Оксфорд.
Я кипела злобой, едва сдерживаясь, чтоб не открыть учителю правду. Эшли, робко посмотрев мне в глаза, словно догадалась о моих благих намерениях и испуганно покачала головой; мне пришлось смириться.
