Текст книги "Кружева лабиринта"

6

Движимая чувством вины, я поспешила вниз намного раньше обычного, чтобы застать отца дома. Ещё на ступенях меня встретил чёрный котенок с разноцветными глазами, чему была предельно удивлена. Торнадо терся о ноги и радостно мяукал, не растеряв привычной подвижности. Я наклонилась к нему, и в ту минуту с кухни вышел отец с туркой ароматного кофе и умильно поглядел, как я глажу котенка.

– Какой шустрый малыш, ты не находишь?

Отец был настроен дружелюбно. В спокойном его голосе отсутствовал укор, он был ласков, точно вчера ничего плохого не случилось. Он налил кофе в чашку и сел на стул, и я, оторопев от подобного спокойствия растерянно присоединилась к нему, забывая слова, что подготовила для извинений.

– Да, точно, – пролепетала я. – Как он здесь оказался?

– Он скребся лапами в парадную дверь, и я впустил его. Мы в новом городе, где у тебя мало приятелей, и я подумал, дочери не помешает друг, которому не стыдно рассказать все тайны, сокрытые от меня.

Я взглянула на отца: в серо-зелёных глазах таилась грусть, скрыть которую он старался как мог, но за чередой прожитых вместе лет сделать это не так просто. Некоторое время мы молча расправились с бутербродами и тёплым омлетом. Отец изредка поглядывал на моё лицо с подспудным волнениям. Я чувствовала, что его интересует, по какой причине у меня разбита губа, но он сохранял учтивое молчание, угнетающее хуже скандала. Будучи от природы слишком проницательной, я была смущена его терпеливостью. Однако в душе усиленно оправдывала затишье успокоительными средствами, не потерявшими власть над его членами.

– Кто такая Лора Смит? – внезапно спросила я.

Отец быстро глянул на меня и уставился в чашку с кофе.

– Она моя коллега, работает психологом.

– Женщина, наводящая чистоту на кухне твоего дома, не может приходиться просто коллегой, – возразила я.

– Это не то, что ты подумала, дорогая! Я был в таком исступлении, что стал обзванивать знакомых, соседей, больницы. Морги… рука не поднялась. Мне было так плохо! А Лора очень поддержала меня. Я поделился своим горем, подумав, что дружба с ней пойдёт тебе на пользу.

– Дружба с психологом?!

– Кэти, у меня нет иного выхода, я не справляюсь с тобой! Один день для меня черней другого. Господи, как быть дальше? Ты не доверяешь родному отцу и до сих пор не потрудилась объяснить, где пропадала, и что с тобой стряслось?!

В глазах отца блестели слезы, бойко подавляемые им. Обдумывая ответ, я понимала, что правда принесёт ему только переживания – добровольно на это подписать его не могла.

– Ничего не случилось. Я просто упала, когда уходила из школы.

– Она просила не давить на тебя, но сколько ещё ты будешь отмалчиваться?

– Значит, теперь ты живёшь по её указке?!

– Она предупреждала, что ты будешь юлить, нападать и не скажешь правды. Кэти, я так разочарован!

Отец силился сделать суровый вид строгого родителя, но его сдвинутые брови смотрелись не угрозой, а неудавшейся мимикой трагика.

– Я ухожу на работу. Надеюсь, сегодня ты будешь лучше смотреть под ноги, чтоб не упасть.

Он отнёс пустую посуду на кухню, а я сидела, ругая себя за проявленную дерзость, и в знак подтверждения самых ужасных опасений взглянула на фотографию мамы. Она стояла не там, где обычно; отец снова рассматривал её утром, обращаясь к покойной Скарлетт за незримым советом. Мой отец не был сумасшедшим, но я знала, что так ему легче.

Я сходила за рюкзаком и стала одеваться, а когда взяла куртку с крючка, из неё выпал невскрытый конверт, найденный накануне в почтовом ящике Ньюмана. В адресной строке аккуратным каллиграфическим почерком подписано:

«Джону Ньюману

Сатис-авеню, д. 63

Ситтингборн, Великобритания»

До крайности взволнованная, я скорее распечатала его. Слова, что прочла там, были выведены медленно, рукой неторопливой, но уверенной. Казалось, автор письма ни один год нёс в душе траур насущного бытия, и та пустота пропитывала рукописный текст несправедливой безысходностью. Там значилось:

«Дорогой Ф. К.!

Я долго не решалась, но всё же пишу тебе в надежде на милость… Разве существует худшая кара, чем вечная разлука с вами!? Не устаю повторять, что полностью осознала свою вину. Поверь, что муки, пожирающие моё существо, столь невыносимы, что долго мне так не прожить. Я обливаю слезами подушку день за днём, ночь за ночью, проведённые вдали от вас, а каждый вдох приносит только страдание. Возможно, отвергая меня суровой опалой, ты ищешь способ забыть о предательстве, необдуманно совершенном мною. Но я молю, подари мне прощение! Отныне нет тяжелее исповеди, чем перед тобой. Прошу, дай мне свой ответ.

Навеки твоя, Л. Д. Ф.»

Я оторвала глаза от письма, удивляясь, что его содержимое посвящалось вовсе не умершему доктору Ньюману. Кто-то осознанно подписывал адрес особняка, зная, что письмо попадёт в руки некоего Ф. К., который по всей видимости обитает там; и, возможно, именно неизвестный Ф. К. спас меня от Молли, занеся в дом Ньюмана.

В прихожей появился отец, и я оживилась.

– Я думал, ты уже ушла.

– Да, ухожу, – я спрятала письмо в рюкзак, улыбаясь такой широкой улыбкой, что едва хватило лица, чтобы в полной мере её продемонстрировать. Но отвлечь отца при помощи хитрости не удалось. Он лишь пристально поглядел на меня, а затем на рюкзак.

– Что там у тебя?

– Ничего, пап, пособие для проверочных.

– Шпаргалки? – изумленно поправил он, не понимая к чему придумывать изворотливые понятия к существующим школьным словечкам.

– Да, они самые.

Отец неодобрительно покачал головой, но ничего не добавил и, одев пальто и ботинки, вышел из дома, а я за ним.

Утро выдалось солнечным, но холодным. Изо рта поднимались клубы тёплого пара, и туман постепенно рассеивался. Отец выехал из гаража, а я зашла к Эшли, чтобы вместе отправиться в школу. Она встретила меня изумленными глазами.

– Боже, Кэти, что с тобой случилось?!

– Расскажу по дороге, надо заскочить в зоомагазин.

Эшли была напуганной. Она быстро оделась, взяла рюкзак, и мы скорым шагом побрели по мокрому тротуару. Ночью прошёл дождь, и с голых веток свисали прозрачные капли, изредка падая на наши головы. Я вкратце поведала о происшествии, при этом интуитивно умолчав о Лео. Эшли бледнела на каждом услышанном имени Клифтон.

– Ведь я говорила, Кэт, с Молли лучше не связываться!

– Я её не боюсь. Она труслива, как лань. В том доме кто-то есть, понимаешь?

– Только не говори, что ты снова пойдешь туда?! Дело набирает оборот, это становится опасным! Я напугана, Синди тоже. Она больше не хочет принимать участие в этом. Я сторонюсь её позиции. Тот дом; сын почтальона; женщина с письмами отчаяния; неизвестный, затянувший тебя в особняк; продавец в зоомагазине – они связаны одной веревкой, и они не горят желанием, чтобы об этом кто-либо узнал. Кэт, давай сделаем вид, что ничего не было, и просто пойдём в школу!? Да и, в конце концов, извинись перед Молли.

– С какой стати? – возмутилась я.

– Она не оставит тебя, глупая! А я не смогу тебе помочь. Никто не сможет тебе помочь, даже мистер Чандлер. Ведь отец Клифтон – один из главных людей в полиции.

Я сочувственно посмотрела на Эшли. В её жалобных речах была соль правды. Молли Клифтон не хвастала отвагой, но её авторитет в классе мог доставить забот и без участия рукоприкладства. Эшли тащилась угнувшись, словно подобная поза сумеет послужить защитой от напастей, свалившихся на неё отчасти по моей вине. Мне почудилось, она сильнее похудела, и её тело больше подходило на мешок костей, обтянутый кожей. Её истерзанный переживаньями вид давал все предпосылки мистеру Митчу задуматься связать Эшли узами дружбы с психологом Лорой – подругой, которую выбрал для меня отец. Осуждать Эшли было бы глупо. Я уверена, будь у нее более крепкие нервы, она бы ни за что не отступила. Но теперь, видя, как запутанная история выпивает из нее жизненные соки, я твёрдо решила действовать одна.

На перекрёстке мы разминулись.

– Ты уверена, что правда стоит того, чтобы нажить себе кучу проблем? – уточнила Эшли, с испугом посмотрев мне в глаза.

– Встретимся в школе, Эш, – сухо обронила я.

Чтобы сократить путь, я побрела по влажной траве через дворы. Вялым течением люди тянулись по сырым тротуарам, а следом по улицам открывались витрины магазинов, аптеки и булочной.

Ещё издали я приметила закрытый зоосалон. Опущенные жалюзи сохраняли тайну внутренней обстановки магазина. Вывеска с режимом работы твердила, что мистер Вупер должен открыться с минуты на минуту. Я взглянула на фасадные часы библиотеки, на другой стороне дороги, и решила подождать. Но и спустя десять минут мистер Вупер не объявился. Прохожие посматривали на меня с отчужденным любопытством. Я подошла ближе к окну и, приподнимая полоски жалюзи, заглянула в него. Внутри было пусто: прилавки, витрины, стеклянные полки, не было ни клеток с живностью, ни мусора. Создалось впечатление, что помещение давно не арендовали. Я прошла к боковому окну, где просматривалось пространство рядом с кассой и прилавком. Ящики столов были выдвинуты, дверцы тумбочек отворены настежь и повсюду на полу валялись смятые листы, и мне показалось, будто кто-то искал там некую вещицу, очень ценную…

– Что вам нужно, юная леди?

Вздрогнув, я опустила жалюзи и обернулась. Рядом стоял статный рослый мужчина преклонных лет. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы хорошенько его рассмотреть. У него были тонкие усики и жадные глаза любознательного библиотекаря. Голову прикрывала фетровая шляпа-котелок, давно покинувшая страницы современной моды. В его мощных руках находился бювар, а в другой – дымящаяся сигарета. С размеренной периодичностью он зажимал её между зубами, и крупное лицо с квадратной нижней челюстью тонуло в облаке серовато-сизого дыма.

– Повторяю вопрос: что вы там делаете?

– Я пришла купить себе кошку.

– В 9 часов утра? – он изогнул бровь в подозревающем стиле.

– Да, я очень люблю кошек вне зависимости день за окном или ночь.

В глазах мужчины промелькнула усмешка, а один из причудливых усиков покатился вверх. Сердито затянувшись сигаретой, он продолжал таращиться в упор. Я догадалась, что он не поверил мне.

– Почему вы не в школе? – он выдохнул несколько колец дыма, отточенных годами тренировок, – по-моему, для подростков самое время получить порцию научных терминов.

– Простите, конечно, за грубость, но это не ваше дело.

Мужчина достал из кармана удостоверение со сверкающим жетоном и с неоспоримой важностью распахнул его.

– Старший инспектор Джошуа Клифтон, полиция Ситтингборна. Отвечайте на поставленный вопрос, если не хотите оказаться в полицейском участке.

Меня бросило в пот. Молли была абсолютно не похожа на него, вероятно, собрав всю беспечную красоту своей матери, которая, по рассказу Эшли, в знатном роду имела корни четвертого графа Роджера Биго. Мне на ум не пришло ничего более выдающегося, чем соврать, что у нас нет первого урока. Но таким образом я лишь загоняла себя в угол, учитывая, что Молли училась со мной и пошла к первому занятию. Он обвел меня ещё более пристальным взором.

– А вы не знаете, во сколько откроется мистер Вупер? – между делом спросила я.

Снова зажав сигарету между зубами, Джошуа Клифтон выдержал короткую паузу, огибая мрачным взглядом помещение салона.

– Пожалуй, он больше не откроется. Мистер Вупер исчез.

– Как это?

– Он снимал это здание в аренду и день назад, предположительно утром, вывез все вещи, питомцев, а сам испарился. Дома его тоже нет, – с заботливой обходительностью мистер Клифтон добавил. – Советую не скитаться здесь в одиночку. В городе завелся убийца, лишивший жизни Дэвида Кокса, и пока он не найден следует вести тихий образ жизни.

Я понимающе кивнула.

– Простите, сэр.

– Всего доброго.

С этими словами он отправился по Хай-стрит вверх, оставляя после себя клубы табачного дыма, а я – в школу, переполненная сомнениями.

Два первых урока посвящались литературе с преподавателем Рози Кляйн. Это была низенькая старушка того возраста, в котором не покидают заслуженных постов по собственной воле. Как раз о таких в народе говорят, что они прилежно служат своей стране до тех пор, пока их холодное тело не вынесут вперёд ногами. Её волосы, собранные назад гребнем, напоминали скирды соломы, сильно лавирующие от естественных оттенков. Миссис Кляйн в душе оставалась молодой девицей; губительницей покоя мужских сердец, идущих на поводу своих грешных начал. Безвыходная старость внесла в её мутные глаза загадку об их цвете, но, окунаясь в их бледную мутность, непроизвольно видишь цветущие сады. По крайней мере, не зря её прозвали Божьим Одуванчиком. Она была невероятно женственна в платьях стиля 20-х годов прошлого столетия и напоминала об этом легким движением руки. Это движение неустанно вносило смысла в её пересказ художественного произведения. Она считала пустым задавать на дом прочтение «Беовульф³3
  Англосаксонская эпическая поэма, написана аллитерационным стихом. Впервые издана в 1815 г.


[Закрыть]» или «Клариссу⁴4
  Другое название: «История молодой леди» – роман Сэмюэля Ричардсона в 4 томах, написанный в 1748г.


[Закрыть]», заведомо догадываясь, что лишь немногие осилят хотя бы половину многообещающих страниц. Ей доставляло удовольствие стоять перед классом, делая упор на скрещенные ноги, и пересказывать главные моменты произведений. При этом удержать внимание учеников, располагая тихим голосом, переходящим к концу предложения в едва понятный шёпот – было для неё недостижимой целью. Она абсолютно не умела ругаться, осекая нарушителей порядка тихим «что там у вас происходит?». Потому её лекции для многих являлись прекрасным временем покидать в друг друга бумажками или посвятить себя беседам. Располагая особенностью увлекаться собственным рассказом, она даже не заметила, как я вошла и проскользнула на свободную парту в дальнем ряду.

Молли опустила глаза, когда я безразлично посмотрела на неё. Мне показалось, цветом лица она сравнялась с мелом, оставленным у доски, а рядком сидящая за ней свита поклонниц и вовсе делала вид, что меня не существует.

К концу урока миссис Кляйн возвела свои воодушевленные туманные глаза к вошедшему Ричарду Хопсу. Своеобразным жестом директор показал, чтобы мы не вставали, и любезно улыбнулся миссис Кляйн большими, словно щитами воинов, позолоченными зубами. Он обладал всеми качествами лидера: громким пугающим голосом, толстыми пальцами, которые с лёгкостью обхватят шею любого из сидящих в аудитории, и прилежность нравов. Его уважали. Он располагал умением подобрать слова, вселяющие в собеседника уверенность правоты его позиций, а также замять немалые конфликты, находящие себе могилу в стенах школы. Он ненавидел сплетников, но тем не менее потакал ученикам, шпионящим для него. Не исключено, что мистер Хопс нестерпимо побаивался лишиться поста директора, поскольку именно в этом слове состояла мощь его убеждений.

– Итак, старшеклассники, – прогремел мистер Хопс, – завтрашний день объявляется днём благотворительности, потому занятий не будет.

Класс дружно зааплодировал, медленно затихая под действием выставленной вперёд ладони мистера Хопса – призыва к тишине.

– Но это не значит, что день будет потрачен впустую. Завтра вы отправитесь в дом престарелых, чтобы внести тепла в души забытых людей. А сопровождать вас будет миссис Кляйн.

Недовольство отразилось на кислых минах учеников, но возразить мистеру Хопсу никто не посмел. Он перекинулся парой словечек с Рози Кляйн и, с щепетильным вниманием осмотрев сидящих, ретировался из аудитории.

После занятий я торопилась по коридору на выход с мыслями, что Молли и её подруги подозрительно избегают меня. Я обернулась с намерением убедиться, что за мной не гонятся, а едва снова повернула голову вперёд, как врезалась в большой упругий живот директора и, как мяч от стены, отскочила от него на два шага назад. Мистер Хопс пробежался по мне сверху вниз пристальным взглядом заинтересованности.

– Мисс Чандлер, полагаю?!

Нервно проглотив комок, я кивнула.

– Пройдемте в мой кабинет, – осклабившись, сказал он.

Он повёл меня в западное крыло. Школьники улыбчиво здоровались с директором, а затем молча сочувствовали мне глазами. Я ощутила, как безграничное волнение пробирается в пальцы, начиная ими заправлять, и тяготилась лишь желанием узнать, что ему от меня понадобилось.

Мы зашли в узкий кабинет, где по центру стояли наполированный стол с кожаным креслом и жёстким стулом с противоположной стороны; шкафы слева полнились документацией, а стены хвастали похвальными грамотами и лицензиями.

– Присаживайтесь, Кэти.

Я повиновалась, стараясь уберечь остатки спокойствия. Мистер Хопс устроился в кресле, слегка выпуская рубашку, туго заправленную в брюки. Тогда я поняла, что великий труд составляет не только нажить такое достоинство, как барабан вместо живота, но и носить его, сохраняя при этом достоинство духа.

– Вы переехали из Манчестера? – спросил он, складывая пальцы в замок на столешницу.

– Из Лондона, сэр.

– Ах, да, Лондон… Я забыл. Ваши характеристики впечатлили меня. Ваш отец зарекомендовал себя, как настоящий герой больничных комиксов. Мы испытываем к нему почёт и благосклонность. В наше время сложно угодить всем, а у него получалось не только прекрасно справляться со своими обязанностями, но также влюбить в себя каждого пациента. Я восхищаюсь им! Он ведь однажды оперировал мою тётю. Наверно, полгода в доме не было иных тем для разговора, кроме великого таланта и радушия Авраама Чандлера. Набожные люди говорят, не зря он носит имя пророка и царя детей иудеевых. Уверен, он и мухи не обидит!

Мистер Хопс раскатисто рассмеялся и, снизив амплитуду смеха, вкрадчиво уставился на меня.

– Ведь он никогда не обижал тебя, Кэти?

Я рассеянно помотала головой.

– Нет, сэр.

Мистер Хопс пробежался глазёнками по моему лицу. Я понимала, что проникновенная речь лишь предисловие к расположению. Он включил свой дар, помогающий хитростью выведать то, что его интересует.

– Кэти, вам нравится в нашей школе?

– Да, сэр.

– Как думаете, нужно ли нам что-то менять в системе обучения или, например, разработать определённую модель поведения в стенах школы? Скажем, ужесточить требования к дисциплине? Или выявлять неравенство отношений среди одноклассников и наказывать таких учеников путем изгнания из школы?

– Нет, сэр, ваша система не требует новшеств.

Мистер Хопс с наслаждением провел по гладким блестящим щекам.

– Да, порой в жизни не обязательно что-то менять, достаточно всегда оставаться приверженцем устойчивых принципов. Значит, вы подружились с классом?

– Да, сэр.

– Честно, я был очень рад, если бы ваши ответы были не столь лаконичны.

Я снова кивнула.

– Ну хорошо, раз всё чудесно, в таком случае не смею больше задерживать дочь Авраама Чандлера!

Позволив обнажиться скромной улыбке, я попрощалась с директором, а он в ответ кивнул весьма доброжелательно, но с равнодушной усталостью, будто растерял свой интерес к моей персоне.

Я вышла из кабинета, посвященная в грустные мысли о Лео. Его приятные черты и добрый голос маячили в памяти, как частые листовки рекламы на столбах. Вопреки моим надеждам он не учился на Брюэри-роуд, ибо не повстречался мне в столовой, кабинетах или коридоре в часы общего перерыва. Опечаливаясь этим, я с усилием переключилась на трогательное письмо бедняги Л. Д. Ф..

Хорошо понимая, что без личного визита к особняку не узнать правды о Ньюмане и письмах, мой замысел был прост и последователен: я хотела успеть домой до возвращения отца, чтобы приготовить ему примирительный ужин, отвлекающий его внимание, а затем намеривалась пойти к особняку.

Хоть моё сердце наполнялось непривычной тревогой, я не могла ни радоваться погожему дню. Солнце открыто заигрывало с землёй, купая её в благодати теплоты; а по бескрайнему небосводу неслись облака, рассыпаясь клочками белой ваты. Я свернула на Реджис-Кресент и на другой стороне дороги обнаружила Лео. Биение сердца превратилось в ритмы счастья. Он ускоренно пересёк проезжую часть, оставляя вездеход на обочине. Но несмотря на заметную торопливость, двигался он урывками, словно не владея своим телом.

– Думал, ты уже никогда не выйдешь из этой школы, – шутливо отозвался Лео, поравнявшись со мной.

Я скользила взглядом по чертам его белоснежного лица, как картограф, чей смысл жизни состоит в познании уголков земли, чтобы потом нанести их на карту с мельчайшей точностью местонахождения. В свете ясного дня кожа Лео была ещё нежнее, а волосы ещё золотистее, как роскошь симилора. Его светло-голубые глаза с едва заметной зеленцой игриво смеялись, а где-то позади в них по-прежнему отсиживалась пустота.

– Да, свет науки сложно остановить, – помолчав, сказала я. – А ты сегодня не ходил в школу?

На мгновение Лео осекся, но ответил довольно уверенно.

– Ходил, я учусь на авеню-оф-Ремембранс. Ты пойдешь со мной гулять? Я принёс тебе любимую книгу о русском ученом Дмитрии Менделееве.

– Мне нужно домой.

– Я провожу.

– Ладно.

Мы двинулись по тротуару, и Лео, преисполненный любовью к профессору всех времен, принялся рассказывать самое интересное, что познал, прочитав ту книгу. Он восхищался выдающимся умом гения, а также умением незрячего Менделеева – узника глубокой старости – делать чемоданы наощупь.

– Тебе не кажется чудом, что когда-то на свете жили такие выдающиеся люди?! – с горячностью говорил Лео, а его глаза неистово горели. – Когда я погружаюсь в книгу, глубоко вникая, как дорог и бесценен их вклад в науку, то сразу ощущаю подсказку, благодаря которой мы сможем жить вечно и когда-нибудь сумеем победить смерть. Только представь, чего бы достиг мир, узрев, в что сила народа кроется в единстве! Не было бы войны, страданий и мук. Есть ли разница, какой мы расы, цвета кожи и где то место, названное Родиной, когда все мы одинаково устроены и наделены качествами, что в совокупности подарили бы нам совершенство тела и разума, приближающее нас в бессмертию? Мы обязаны сплотится и процветать в мире, отдавая себя на пьедестал науки!

– Бессмысленно надеяться на вечную жизнь, Лео… – возразила я. – Миром правит нечто иное, чем разум, и это иное, даруя нам одно качество – забирает другое, делая нас в десятки раз слабее в этой схватке. Природа бесконечно напоминает, что святая обязанность людей – знать цену своей жизни. Ведь без подобной обязанности мы распоряжаемся ею слишком легкомысленно; без неё мы перестанем ценить окружающую прелесть, красоту неба и запахи весенних цветов, и, наконец, неминуемо устанем от богатств мира. Всё померкнет и станет до боли привычным. Жизнь длиною в вечность – скучная перспектива, и я не вижу в этом необходимости. К чему нужны столетия, когда порой достаточно одного дня, чтобы понять, как прекрасна жизнь!?

– Не могу поверить, что ты так жестока в суждениях. Мир настолько велик, что им нельзя успеть насладиться! – Лео сделал паузу и возвел долгий томный взгляд на меня: в нем лучилась ласка. – Но, разумеется, мир теряет яркость красок, когда рядом нет того, кто заставляет твоё тело дрожать, а мысли путаться в собственном разуме; когда одно прикосновение заставляет терять рассудок, и ничто уже не вернёт ему здравость.

Я не сводила глаз с его воодушевленного лица. И Лео, отведя взгляд, снова воззрел на меня.

– Пора бы уже поверить этому, – сказал он.

– В рассуждения о мире?

– Нет, в то, что моё лицо – не уродливая заплатка из шрамов. Я вижу, как ты смотришь.

– Ерунда, – я залилась пунцовой краской. – Я и не думала о твоём лице.

– Молли Клифтон распускает всякие слухи обо мне. Отец говорит, она истребляет новое поколение своей тщедушностью, а внутри она пуста, как фарфоровая кукла.

– Так ты с ней знаком?

– В некотором роде, – он заговорил более низким голосом. – Люди Ситтингборна не приняли нас с отцом, потому что всё, чем они дышат в низости своей природы – это сплетнями и извращением чужой жизни. Благодаря им они возрождаются звездами дискуссий. Они считают, что мой отец колдун только потому, что купил мне вездеход и ходит в чёрном. Люди ищут мрак вокруг, тогда как сам мрак находится внутри них.

– Но Каллен Ферару действительно внушает страх, – парировала я.

– Да, он строг и придирчив, но он мой отец. И он навсегда им останется.

Некоторое время мы шагали молча, глядя перед собой, и упивались солнцем и ветром, перебирающим пряди моих волос и золотых волос Лео. Я вздрогнула от неожиданности, когда Лео вдруг взял меня за руку: ласково, но слегка неуверенно. Мы оба стеснялись сблизиться и потому не смотрели друг другу в глаза, мучаясь сомненьем, безгрешен ли наш поступок. Он ждал моей реакции и наверно считал секунды до того, как воспротивлюсь его смелости. Но я этого не сделала, и через пару мгновений он увереннее держал мою ладонь в своей руке. Мы по-прежнему молчали. Мне было одинаково уютно говорить и тихо размышлять рядом с Лео. Для меня было огромной радостью свидеться с ним и неизмеримой печалью сознавать, что час разлуки также неизбежен, как наступление ночи и моё возвращение домой, куда бы сейчас вернуться не желала. Взгляд на страдающего отца причинял тупую боль, а я испытывала усталость от накопившегося зла и раздора между нами. Быть может, повинен тому был мой возраст – я находилась на границе временных пластов, где шаг вперёд означал обрести ответственность; вступить в иной мир, где никто не станет меня жалеть, и где всякий выживает как может; а шаг назад означал детскую шизофрению. Мысль о том, что скоро перешагну порог взросления, приносила трепет и волшебную эйфорию. Я хотела разглядеть себя с другой стороны, познать высь незнакомых ранее понятий и, наконец, с видом опытного эксперта ответить себе, что прекрасного в том взрослом мире, вульгарном и низком, где грехи лишь камни на хлипкой дорожке бытия. От прикосновения ладони Лео к моей руке внизу живота что-то заходилось и млело, и я не понимала, что это. Но то неведомое чувство было приятно, уютно и необъяснимо. Казалось, Лео ощущал нечто похожее. Его светлые глаза таинственно блестели, а чувственно выпирающие губы застыли в неописуемой полуулыбке томления. Иногда мне чудилось, он порывался что-то сказать, но ему, верно, было также дорого моё молчание, как мне его. Углубленные в себя, мы дошли до моего дома, и я высвободила руку, ближе прижимая к себе книгу о Менделееве.

– Боюсь, книгу отдам не скоро. В последнее время я читаю не так много, как раньше. Тогда я видела в книгах приключение. Но, когда не стало мамы – они больше не трогают воображение.

Лео неожиданно обнял меня и прижал к себе.

– Когда теряешь навсегда сокровенное, принадлежащее одной тебе – в сердце меркнет свет. И разжечь его снова подвластно лишь свету того же огня.

У меня навернулись слёзы. В половину минуты он сумел выразить словами непостижимое чувство, которое я была не в силах объяснить окружающим. Я поглядела вперёд. Штора кухонного окна заходила, и сквозь прозрачное стекло на меня неистово глядел отец. Испугавшись, я отпрянула от Лео.

– Ладно, мне пора. Спасибо за книгу и за компанию!

– Хорошего дня, Кэти!

Кивнув, я растерянно направилась к порогу.

– Кстати, за книгу не переживай! – крикнул Лео вслед. – Я знаю её наизусть,

Без воли я оглянулась. Лео стоял на прежнем месте, убирая руки в карманы, и провожал меня тихим восторгом сияющих глаз. В благодарность за встречу мои губы отдали ему счастливую улыбку, и я скрылась за дверью.

Отец находился за столом на кухне, а рядом с ним – Лора Смит, пригубившая бокал красного вина. Разувшись и помыв руки, я заняла место напротив Лоры.

– Почему ты не здороваешься с Лорой, дочка?

Я злобно поглядела на Лору. Изящно орудуя ножом, Лора отрезала кусочек мяса, с прирожденной женственностью подносила вилку ко рту и, воздействуя на меня глазами, деликатно пережевывала его.

– Не дави на девочку, Авраам! Под словом «психолог» подростки слышат слово «психиатр», потому избегают нас. Только смею заверить в подлинности этого заблуждения: у психиатров есть пациенты. У меня же – только друзья.

– Что вы мне голову морочите своими понятиями?

– Кэти! – вскричал отец (впервые за мою жизнь). – Что ты себе позволяешь? Разве так мы с мамой тебя воспитывали? Я не узнаю тебя. Моя дочь не была неотесанной грубиянкой!

– У твоей дочери была мать, а не друг психолог, которая пытается одурманить её отца навыками Фрейда.

– Кэти, прекрати! Объясни-ка лучше, почему ты позволяешь обнимать себя каким-то бесстыжим… – он замялся в силу неумения браниться, – селезням!

Я подскочила из-за стола только что пар не пуская из ушей и, гневно топая, поднялась по лестнице. На втором этаже, замедлив шаг, я посмотрела вниз. Лора положила свою руку на руку отца и устремила на него взгляд, переполненный лаской.

– Авраам. Ты зря накалил атмосферу! Теперь она сильнее отдалится от тебя.

– А как я должен был поступить? Сделать вид, что я не видел, как её обнимает этот сопляк? А что дальше? Она придёт и скажет, что беременна?

Отец взялся за лохматую голову двумя руками, а Лора обошла его стул и положила ему руки на плечи.

– Не изводи себя раньше времени. Поверь специалисту, не год разгребающему проблему сложного периода в жизни детей: всё образуется, наберись терпения.

Негодуя, в тот момент я измерила всемогущую власть Лоры над папой. Она змеёй обвивала мужчину, понесшего утрату, и подчиняла его разум магией психологии. Она знала, как сейчас он нуждается в поддержке и шла прямиком к назначенной цели. С моей стороны дело уже состояло не в ревности. Я презрела Лору за тихий омут поведения, из которого вот-вот должны были вылезти черти. Я не верила ей и её заботе.

Отец вникал молча, и она, разминая ему плечи, продолжила:

– Мужчине не в пору обсуждать такие личные темы с дочерью. Пойми, она уже не девочка, она превращается в девушку! И те гормоны заставляют кровь быстрее растекаться по жилам. Это зов природы, ты ничего не сможешь с этим сделать. Она наивна, но не так глупа, как старается внушить окружению. Ей нужно время. Оставь попытки говорить с ней о любви, я сама с ней потолкую.

– Спасибо, Лора, – отец с неистовой благодарностью сжал её руку на своём плече. – Не представляю, что бы делал без твоей помощи! Кэти становится такой невыносимой и неблагодарной. Я всё делаю ради её блага. А она этого не ценит!

– Не накручивай себя! Просто запомни одну вещь, которую сейчас скажу, и прими её, как неотъемлемый закон существования – не делай ничего ради кого-то: ни ради дочери, ни ради жены, ни ради друзей, поскольку они, скорее всего, в этом не нуждаются.

Злая на весь свет я отскочила от перил лестницы и бросилась в мансарду. Мои щеки дышали жаром, а мысли искали способ избежать беседы с Лорой. Способ был один: покинуть дом. Я бросила рюкзак и поглядела в окно. Солнце утопало в кровавом закате, а над особняком Ньюмана кружили вороны. Собираясь спрятаться там от всего мира, я переоделась. Торнадо спал на моей кровати, свернувшись калачиком, и уже никто не поверил бы, что он даст фору любому ветру, гуляющему по пустыне. Испытывая голод, я прихватила с собой немного денег, чтоб на обратном пути купить печенье, а также карманный фонарь, необходимый для осмотра дома, и направилась к двери. Раздался стук, и, не дожидаясь разрешения, с улыбкой вошла Лора. Её изучающий взгляд устремился на меня и фонарь в моих руках, а после уже на Торнадо.