Текст книги "Обреченная быть счастливой (СИ)"

Автор книги: Елена Липкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Ты всерьез решила, что он женится на такой как ты, да еще с ублюдком на руках.

Когда меня оскорбляют, то это такое дело, но когда затрагивают мою обожаемую Тори, пощады не ждите! И тут со всей силой я залепила ей такую пощечину, от которой она пошатнулась, но тут же разрыдалась, и к моему ужасу побежала прямо в объятия к Жарову. Воистину Федя появляется в самые ненужные моменты.

– Лебедева! – рявкнул мой грозный босс, так что стены задрожали. – Я жду ваших объяснений и извинений перед Жанной.

Я молчала не в силах наблюдать, как он утешает «несчастную» жертву насилия, а та, словно лиана, обвилась вокруг него с язвительной улыбочкой.

– Я жду!

– Вы не дождетесь от меня объяснений, а что касается извинений, то мне не за что извинятся! Если бы все можно было вернуть, то я бы сделала все так же! – гордо ответил бунтарь внутри меня.

– Даю вам время до вечера. Жанночка пойдем приложим лед к твоему лицу, – и он увел ее, заботливо поддерживая, словно, тяжело больную.

Это был удар ниже пояса, и Федька нанес его так, что сил бороться и доказывать ему что-то, просто не было. Мы были знакомы с детства, и он знал, что я ни разу в жизни не подняла ни на кого руку, а он предположил самое худшее и заранее вынес свой приговор – виновна!

Я больше не могу работать с ним, каждый день находиться на вытянутой руке от него и не иметь право прикоснуться, разгладить складочку между его бровями, когда он напряжен. Это стало мукой, а сегодняшнее представление, устроенное Жанной, доказало, что Жаров ко мне равнодушен. На мне, наверное, какое-то проклятие лежит: двое мужчин, один – нещадно бил, а второй – просто не любит. Видно, я была рождена не под счастливой звездой.

У меня туман стоял перед глазами, когда я постучалась к Олегу в кабинет.

– Олег Валерьевич, можно войти, – мой голос звучал глухо.

– Лиличка, заходи, я тоже хотел с тобой поговорить, а что у тебя?

Я протянула ему заявление об увольнении. Он пробежался по нему глазами и, не веря, посмотрел мне в лицо.

– Ты хочешь уволиться? Но ты ведь всего месяц работаешь. А какая причина?

– Там указано.

– По личным обстоятельствам, по каким таким обстоятельствам?

И тут моя плотина слез прорвалась и я зарыдала, громко всхлипывая. Бедный Олежек подскочил со стула, не зная, что делать, начал наливать воду в стакан, но его руки так дрожали, что он оставил эту затею.

– А я ведь даже не успела поздравить вас с рождением сына, – зарыдала я еще пуще, – и все этот Жаров, черт его возьми.

– Он тебя обидел? – забеспокоился Олег.

– Нет.

– Может, оскорбил как-то?

– Нет.

– Тогда я ничего не понимаю, – директор по кадрам как подкошенный упал на свой стул. – Давай мы успокоимся, и ты мне все расскажешь?

Я выпила стакан воды и почувствовала себя немного лучше.

– Давай сначала, – потребовал Олег Валерьевич.

– Я уже успокоилась, правда, извините, мне так неловко, – когда слезы застилали глаза было проще, а сейчас краска стыда стала заливать мне лицо. – Вы подумали, что я истеричка, да?

– Ничего подобного, ты действительно хочешь уволиться?

– Да. Я устала от неприязни Федора Андреевича, от его постоянных нападок. Я каждый день возвращаюсь домой как выжатый лимон.

– Ты действительно неважно выглядишь. Но не руби с плеча, давай поступим так: ты возьмешь несколько дней отпуска, хорошенько отдохнешь, подумаешь. Ты ведь понимаешь, что должна еще две недели отработать, и когда выйдешь на работу, тогда и скажешь свое решение. Если ты передумаешь, мы просто порвем это злосчастное заявление, договорились?

– Спасибо, я действительно нуждаюсь в отдыхе, но вряд ли что-то изменит мое решение.

– Кто знает, а сейчас я тебя отпускаю домой, сегодня среда, увидимся ну, скажем в понедельник, хорошо? – я кивнула, – вот и отлично, уж очень не хочется терять хороших сотрудников.

Было всего два часа дня, когда я добрела домой. Тори нужно было забирать в шесть, поэтому я свалилась на диван и дала волю слезам. Я понимала, что теперь мы уже и в Киеве не можем жить, было такое ощущение, что нам вообще нигде не было места, через две недели нам снова придется отправляться в путь. Ох, как же это все осточертело.

С трудом заставив себя подняться с дивана, на котором пролежала два часа плашмя, я доковыляла на кухню и выпила крепкий кофе. Он привел меня в чувство, но не настолько, чтобы жизнь стала прекрасной. Возвращаясь из садика, Тори скакала вокруг меня как зайчик, рассказывая о своих проделках и друзьях. Вот бы мне быть столь беззаботной и энергичной!

Я понимала, что скоро мне придется искать новое жилье или вообще переехать в другой город, где все повторится сначала. Так почему же мы нигде не можем найти кусочек, совсем маленький, самого обычного счастья, почему моя девочка должна кочевать с места на место, меняя друзей, привычную обстановку и людей, которых она успевает полюбить? Вот и сейчас, если мы уедем из города, для нее будут потеряны тетя Марина, дядя Олег и, конечно же, обожаемый дядя Федя.

Мне вспомнилась песня Алены Винницкой про луну: она всю жизнь плывет по небу одна и ожидает чуда. Так и мы с Тори, словно эта луна, одинокие в этом мире, все время ждем, что нам улыбнется судьба и укроет своей благосклонностью, продолжая бесконечный путь.

Тяжелее всего для меня было снова терять Федю, но уже не как друга, а как возлюбленного, желанного мужчину. Видно на мне такая карма лежит – без счастья, без любви прожить эту бессмысленную жизнь. Однако одно я знала точно: моя дочь будет счастлива! Я сделаю для этого все возможное.

Пока Тори мирно спала в своей кроватке, которую ей скоро придется покинуть, я искала в журналах, газетах, всевозможных информационных буклетах жилье и работу. Требовались все: от кондукторов до почтальонов, но никак не юристы, с таким мизерным опытом работы, какой был у меня. Правда, был большой спрос на секретарей, но их зарплата была столь маленькой, что денег даже на снятие одной комнаты в квартире не хватит. Оказалось, что кондуктора зарабатывали больше и к своему ужасу я стала думать и о такой работе.

На следующий день я позвонила, и как ни странно, договорилась выйти на новую работу через две недели кондуктором в трамвае, но квартиру или даже комнату найти за деньги, которые я могла выделить на нее, не нашла. Мне казалось, что Федя вряд ли бы выгнал нас со своей квартиры, но знать, что он когда-то спал на этом диване, купался в ванне, было не выносимо. Никогда не знаешь наперед, кого полюбишь, а кого возненавидишь, но его жаркие глаза не давали забыть о себе, возникая передо мной в самые неподходящие моменты.

Есть такая поговорка: где тонко, там и рвется. Так и у меня: чем меньше денег, тем больше их нужно. В холодильнике продукты таяли на глазах и ничего не оставалось, как отправиться на рынок. Со мной такого никогда не было, но мне приходилось выискивать дешевое, торговаться за каждую копейку. Сделать это, когда перед тобой стоит бабушка, продавая несчастный пучок петрушки, было просто немыслимо, но именно у такой дряхлой старушки я и нашла приют. Она стояла в конце рынка, торгуя вязаными носками, салфеточками и еще чем-то, но меня привлекла табличка, висевшая на ее шее: «Сдам жилье, недорого». Не задумываясь, я спросила, где и за сколько она может сдать комнату мне с дочерью.

– Всего за двести долларов, деточка, – ответила старушка, – это недалеко в частном секторе.

Сначала меня удивила цена, почти бесплатно по расценкам Киева, но попытка – не пытка, и я пошла следом за бабушкой. Когда она остановилась у покосившегося деревянного заборчика, я подумала, что бабулька ошиблась: передо мной стояла маленькая кирпичная халупка. Мне нужно было сразу сказать, что такой вариант не подходит, но я как завороженная пошла дальше, по земле заросшей сорняками и кустами.

– Знаю, доченька, что это выглядит ужасно, но я прожила здесь больше десяти лет, а потом меня забрала к себе дочь и вот мой дом пустует уже год, – рассказывала старушка. К моему удивлению ключ беззвучно повернулся, дверь легко поддалась и мы проникли в малюсенький коридорчик.

– Я долго не соглашалась переехать, поэтому дочь с мужем помогли мне лет пять назад поклеить обои, привести домик в порядок.

Мы оказались в комнате, которая была столь мала, что в ней помещались лишь диван, тумбочка и стул. Вторая комнатка была еще меньше, как маленький коридорчик, но с небольшим окошком. В ней стояла кровать на сетке, такие делали еще, наверное, лет сто назад на ней лежал матрас, а возле окошка прижался маленький столик и стул.

Кухня была почти два на два метра, в ней могли находиться сразу не больше двух человек. В углу я увидела раковину, холодильник «Донбасс», газовую плиту, еще древнее этого дома и, я не поверила своим глазам печь, да, да именно, печь, которую использовали для обогрева дома.

В принципе нам это подходило. Все было убого, но вполне пригодно для жилья. Садик находился близко, и даже вдалеке я различала дом, где мы еще жили.

– Это нас устраивает, – сказала я бабушке, – но я не понимаю, почему такая цена?

– Это как раз то, к чему я хотела уже перейти, – старушка смутилась, – понимаете, за неуплату у меня отрезали газ и отключили горячую воду.

– Но…

– Электричество в полном порядке, я дам вам электрическую плитку совершенно новую на две конфорки, воду можно греть, а зимой я топила печь, так что не замерзнете.

В ХХI столетии топить печь! Но какой я имела выбор – или платить в четыре раза больше или приспособиться к таким условиям.

– Я согласна, – вымученно улыбнулась я, – когда можно въехать?

– За три-четыре дня я вымою все, повешу новые шторки, добавлю кое-какие вещички, которые увезла, чтоб не украли. Но вы не переживайте, у нас хороший район, таких случаев почти не было, просто когда дом пустует, то это привлекает – легкая нажива, сами понимаете.

Я промолчала, не сказав, что вряд ли тут есть чем поживиться. Всего за день по счастливой случайности я нашла дом и работу, хоть какую-то, но и на том спасибо. Осталось пережить две недели, постоянно находясь в поле притяжения Жарова, а потом мы исчезнем из его жизни, так же как и появились.

Федя сразу заметил отсутствие Лили на рабочем месте. Сначала он рассердился, подумав, что она опять опаздывает, но когда к обеду Лиля так и не показалась, ворвался в кабинет Олега, громко хлопнув дверью.

– Лебедева снова опаздывает, она слишком много себе позволяет, – кричал Жаров, даже не понимая, что повысил голос на своего друга и партнера. – Ты отвечаешь за поведение сотрудников, я требую объяснений.

– Если ты перестанешь кричать, – невозмутимо ответил Олег, – я сообщу тебе, что дал ей несколько выходных дней, в понедельник она снова приступит к работе.

– Ты не имел права этого делать, не посоветовавшись со мной, я все же тут начальник.

– С каких пор я должен докладывать тебе о своих поступках, – спокойно возразил Олег. – По-моему ты забыл, что она моя подчиненная, и только я решаю, что с ней делать. А ты, собственно, чего ведешь себя как умалишенный, орешь на работников, срываешь злость на мне? Похоже, ты переработался. А что касается Лебедевой…

– Мне все равно, что с ней. Пусть хоть уволится, – перебил его Жаров. Олег молча улыбнулся, подумав, что Федя кривит душой и как только ему станет известно о ее уходе, он запоет по-другому.

Уже все в офисе заметили странное поведение шефа, что уж говорить о бедной Жанне, которая больше всех попадала под его горячую руку. А уж ей не стоило растолковывать, что Федор Андреевич испытывает тот яд, называемый ревностью, и уж никак не к ней. Чем больше он кричал на нее, тем больше она злилась на Лебедеву, которая вышла на работу в пятницу к большому удивлению Олега Валерьевича.

– Ты решила выйти на работу. Я так полагаю, что ты изменила решение, – Олег был рад, что я остаюсь, но мой ответ окончательно разбил его надежды вдребезги. Он смутно догадывался о тех чувствах, которые испытывали друг к другу два упрямца, и в силу всех страстей, витающих вокруг них, не смогли их разглядеть.

– Нет, уже через две недели я выхожу на новую работу. У меня одна просьба к тебе.

– Сделаю все, что могу, – кивнул Олег.

– Можешь никому не говорить, пока я не отработаю две недели.

– Но к чему такая таинственность, ведь я должен подыскивать на твое место другого человека.

– Я хочу уйти тихо, всем будет только лучше от этого.

Олег больше ничего не сказал, но дал понять, что сделает все, что сможет, и я была ему благодарна. Недавно Марина рассказала мне их историю, и я в некоторых местах не сдержалась и вместе с ней разрыдалась, настолько она были трогательная. В отличии от меня у Марины не было ни матери, ни отца, они погибли у нее на глазах, когда ей было пять лет. До пятнадцати она жила в детском доме, где с ней случилось еще одно несчастье, отразившееся на всей ее еще такой недолгой жизни. Олег спас Марину от нее же самой, заслужив ее безграничную любовь и непоколебимую веру в него. Их историю знал только Жаров, они были преданными друзьями, и я понимала, какую жертву требую от Олега, чтобы он скрывал, что-то от Феди.

Почти неделю Федя игнорировал меня, сохраняя молчание. Мои нервы были натянутой струной, и каждый раз мне хотелось броситься в его объятия.

Во вторник мы с Тори въехали в наш новый приют. Дочь уже не прыгала от восторга, я заметила ее печаль, она также устала от переездов, но ни слова не сорвалось с ее уст. Казалось, что в свои шесть лет она вобрала мудрость взрослого человека. Бабушка добавила в коридорчик комод, где мы сложили немногочисленную одежду, а в комнатах появились дорожки на полах, а в ванной тазик и резиновый коврик. На кухне стояла новая электроплита, на окнах – занавески. Все сверкало чистотой и хоть смотрелось убого, но нам не привыкать.

Из одной комнатки мы сделали уютную спальню для Тори. На стену возле кроватки повесили вышитое покрывало, которое нам подарила тетя Зина, на столик встала красивая лампа, приобретенная в детском магазине, вращающийся стульчик занял свое место рядом со столом. А на окошко мы наклеили забавных нарисованных зверюшек, также, на пол лег цветной детский ковер, который забрали из квартиры Жарова. Комната преобразилась и уже не было видно ни потертого деревянного пола, ни облупленной побелки на потолке.

В своей комнате я ничего не меняла, мне было все равно. Каждую ночь я просыпалась, пытаясь заглушить рыдания подушкой, утром глаза были опухшими. Говорят, слезы дают облегчение, но не в моем случае, изо дня в день мне становилось все хуже и хуже. Я не понимала, чем моя дочь заслужила такую судьбу, может напрасно я ушла от мужа, ведь там мы хоть жили в достатке. Но прежний страх за дочь все пересилил, и я снова убедилась, что все сделала правильно.

Осталось пережить пять дней, а потом всю жизнь без Жарова. Я представляла его образ: как он стремительным шагом входил в кабинет, что-то говорил Жанне, как оттуда доносился глухой смех, но к сожаленью, двери заглушали бархатистость его глубокого голоса и только ему присущую вибрацию. Потом вечерами я все эти мгновения раз за разом прокручивала в голове; порой мне казалось, что он хотел заговорить со мной, остановившись возле моего стола, я с замиранием сердца ждала его слов, но Федя стремительно уходил, оставляя за собой едва уловимый аромат одеколона.

В последний день работы я зашла к Олегу, и он с тревогой отдал мою трудовую книжку, несколько раз отдергивая руку, словно сомневаясь в правильности своего решения.

– Лиль, ты уверена? – увидев мой кивок, он тяжело вздохнул. – Марина, приглашает тебя в гости, ты ведь еще не видела нашего малыша.

– Не видела. Как вы его назвали?

– Ванечкой, мы хотим, чтоб ты стала его крестной.

– Это большая честь для меня, но …– я улыбнулась, а глаза начали пощипывать, – но мы, наверное, скоро уедем. Ваш малыш заслуживает, чтобы его баловала крестная мама, заботилась и засыпала подарками, а как же я смогу это сделать, если буду далеко.

– Когда ты уезжаешь?

– Еще не знаю, пока мы съехали с квартиры Жарова, – я протянула ключи, – пожалуйста, передай ему с моей искренней благодарностью, и скажи, что мы… Нет ничего больше не надо говорить.

– Ну что же, тогда завтра у нас, – Олег встал и провел меня до двери. – Мне кажется, что у тебя все будет хорошо, такая женщина как ты просто не должна быть одна.

Что было ответить ему? Я уже не верила, что когда-нибудь буду счастлива, хотя мимолетная надежда иногда и проскальзывала в моем измученном сердце, но наступал новый день и мечты одна за другой в очередной раз разбивались как стекло на осколки, а надежда меркла как звезды на рассвете.

***

Ванечка – сынишка Олега и Мариночки – был само совершенство: темный пушок покрывал его маленькую головку, губки бантиком, забавно выдвинутые вперед, делали его невероятно милым, а глазки, словно два маячка, излучали невинный мягкий свет, самый искренний и неподражаемый.

Марина светилась, после рождения сына она, казалось, стала еще красивее, беременность и роды совсем не обозначились на ее фигуре. Вот только в глазах была усталость, но это ни в коей мере не делало ее менее счастливой. Ее чувства к мужу и сыну были написаны на лице, и мне стоило большого труда, чтобы не разрыдаться от радости за них. Тори была в восторге от малыша и не отходила от него ни на шаг, улюлюкая ему, тихонько покачивая колыбельку.

– Где ты остановилась? – спросила меня Марина, когда мы остались одни.

– Сняла у бабушки маленький домик, вполне нормальный.

– Может, поживете у нас.

– Не говори глупостей, нам с Тори очень уютно там и к садику близко. Ты не против, если я оставлю твой домашний телефон воспитательнице, на всякий случай, а то вдруг…

– Я не против, только не сгущай краски. Олег говорил, что ты нашла новую работу?

– Нашла.

– Какую?

– Это не так интересно, лучше расскажи про сына, – я намеренно увиливала от вопроса, хотя ничего позорного в моей работе не было и все же мне было немного стыдно.

– Почему ты не хочешь рассказать о работе? – не поймалась на уловку Марина, – Я надеюсь, это хоть безопасно?

– Конечно, работа как работа.

– А Жаров как отнесся к твоему увольнению?

– Он еще не знает, все выяснится для него в понедельник. Думаю, он даже не заметит. Последнюю неделю Федя проходил мимо меня как – будто я пустое место.

– Я так не думаю. Почему ты ему не откроешься? Ведь любому понятно, что он к тебе неравнодушен. Не понимаю, к чему эти жертвы.

– Марина, ну что ты такое говоришь! – я возмутилась, хороший вариантик она мне предлагает, чтоб Федя просто рассмеялся мне в лицо, ха, никогда! – И еще, не говори, где я остановилась, даже Олегу.

– К чему такая таинственность! – Марина фыркнула, но кивнула.

Олег нанял женщину, которая занималась работой по дому и готовила еду, из-за этого у них с Мариной было настоящее сражение. И если обычно Олег проигрывал, то на этот раз он настоял на своем.

– Я все буду делать сама! – кричала Марина.

– Не будешь! – невозмутимо и очень спокойно отвечал ее муж.

– Я не хочу чужого человека в доме, – не успокаивалась она.

– И все же я не хочу, чтобы ты падала от усталости.

– Я буду много отдыхать с Ванюшкой.

– Это не возможно, он еще слишком беспокойный, чтобы дать тебе нормально поспать. И мне будет спокойней на работе, если ты не будешь одна.

– Так ты это делаешь для своего спокойствия, – снова завелась Марина.

– Не будь упрямицей! Неужели ты не хочешь все свое время посвятить сыну, – Олег улыбнулся, заметив ее колебание. – Ему ведь так нужна мамочка, а мне моя любимая, не обремененная ничем и никем, кроме сына и мужа.

Марина, ворча поудобнее устроилась у мужа на груди, все еще приводя неубедительные аргументы, но когда рука мужа легла на ее полную молока грудь, то она уже мурлыкала от удовольствия, позабыв о споре, готовая согласиться на невозможное.

Глава 11

Жаров остановился перед дверью в приемную. Сейчас он увидит ее и снова его охватит тот нестерпимый жар желания. Он почти истощил себя, игнорируя Лебедеву, ему хотелось затащить Лилю в свой кабинет и покрыть ее уставшее лицо поцелуями, нежностью и лаской снять отчаяние, застывшее в необыкновенных глазах. Но в мыслях все было намного проще, а на деле он не мог простить своего унижения, нанесенное ее смертоносными словами в прошлом.

Он уже решил для себя, что только Лиля должна сделать первый шаг, увидев в нем не верного друга, а мужчину, который ее любит. И, настроив себя на нужное настроение, он вошел в приемную, где как вкопанный остановился: за столом Лебедевой сидела совсем другая девушка, с кем-то хихикающая по телефону, даже не обратив на него внимание.

– Вы собственно кто? – рявкнул Жаров, обращаясь к девушке, которая даже глазом не моргнула, закончила разговор, положила трубку и холодно посмотрела на него.

– А вы?

Жаров от подобной наглости даже рот открыл, но тут же сдерживаемая ярость вырвалась наружу. На его крик выбежал Олег из кабинета и увидел девушку, которая уже потеряла свою заносчивость и от страха вжалась в кресло, а Жаров все орал и орал, засыпая ее вопросами и угрозами вперемешку.

– Ольга, смотрю вы уже познакомились с нашим грозным боссом, – пытаясь разрядить обстановку сказал Олег и ухмыльнулся. – Федор Андреевич, похоже, наша новая сотрудница уже готова сбежать в первый же свой рабочий день.

– Какая сотрудница? Где Лиля? – Жарова начало трясти от непонимания и злости, похоже, он превратился в идиота, оравшего на каждого встречного, обвиняя всех в своих поражениях.

– Если вы войдете со мной в кабинет, то я сообщу вам о недавних изменениях, а Ольга сможет решить: работать ей здесь или же бежать, сломя голову.

Жаров пробурчал что-то похожее на извинения, и пулей влетел вслед за Олегом Валерьевичем.

– Что это означает? – зарычал Жаров, еле сдерживаясь, чтобы не заорать опять.

– Федя, я думаю, ты не сознательно кричишь на меня, – Олег был все так же невозмутим.

– Извини. Объясни мне, какого черта делает там эта девица и где Лебедева?

– Лиля уволилась.

– Хорошая шутка, но я серьезно спрашиваю.

– А я не шучу, Лебедева здесь больше не работает.

– Это невозможно, похоже, она забыла, что обязана отработать две недели. И я немедленно сообщу ей это, – Жаров решительно направился к двери, но слова Олега его остановили.

– Она уже отработала положенный срок.

– Ты хочешь сказать, что она написала заявление четырнадцать дней назад, а мне ничего не известно об этом, – Жаров угрожающе навис над Олегом, но тот лишь слегка откинулся на стул. – Ты превысил свои полномочия!

– Насколько я припоминаю, мы договаривались, что все вопросы относительно персонала, я решаю самостоятельно, не спрашивая тебя. И еще, ты ведь сам говорил, чтобы я не втягивал тебя в эти дела.

– Я помню свои слова, но ты должен был сказать мне. Все что касается Лили – касается и меня.

– Таких указаний ты мне не давал.

– Олег… – Федя втянул силой воздух через зубы. – Ладно, я сам разберусь с этим, сегодня же поеду к ней.

– Она просила передать тебе вот это, – Олег кинул на стол ключи от его квартиры. Жаров непонимающе уставился на них.

– Что это?

– Ключи.

– Я вижу что ключи, – повысил голос Федя, – почему она мне их возвращает?

– Лиля переехала и возможно скоро покинет город.

– Этого не может быть, – Федя тяжело опустился на стул, сильно сжав ключи в ладони. – Ты знаешь, где она остановилась?

Олег отрицательно покачал головой.

– А Марина?

– Думаю, знает, но из нее слова не вытянешь, даже мне не говорит.

– Ты мне скажешь, – Жаров услышал шумный стук своего сердца, – если узнаешь что-то.

– Конечно, ты всегда будешь моим другом. Мы с Мариной в долгу перед тобой.

Жаров криво улыбнулся.

– Похоже, что твоя жена так не считает.

– Мне кажется, она винит тебя во всех несчастьях Лили, женская солидарность, сам понимаешь.

– Да уж…

Теперь уже для Феди дни тянулись медленно, он боялся хоть на секунду представить, что снова ее потерял. Услышав телефонный звонок, он как угорелый мчался к аппарату, и только услышав, что это не она, бросал трубку, чтобы тут же поднять ее снова. Каждый день, словно ритуал, Жаров заходил к Олегу, чтоб узнать, что новостей от Лилии нет.

***

Я вышла на работу в назначенный день. Казалось, ничего сложного в работе кондуктора нет, но уже после первой смены я возненавидела ее всеми фибрами души. Оказывается, не так-то просто проталкиваться среди толчеи людей, да еще при этом давать сдачу, пробивать билетики, балансируя на одной ноге. Не говоря уже о хамстве пассажиров, видевших во мне вымогателя денег. Мне было больно смотреть на стариков, стоявших над сидевшими молодыми людьми, которые даже не обращали на них внимания. Мне приходилось делать им замечания и даже сгонять с мест, чтобы несчастные пенсионеры могли усадить свои уставшие косточки. Стоит ли говорит, сколько нового я о себе от них узнала. После такой работы понимаешь, что на тебя вылили тонну грязи, и от нее невозможно было отмыться. Оттоптанные ноги и расстроенные нервы, – все, что я получала на этой ужасной работе.

Домой я добиралась, еле волоча ноги от усталости, отвратительный смрад и запах пота людей, казалось, провонял меня насквозь. Мне приходилось ведрами кипятить воду, чтобы набрать ванну, искупать дочь и самой смыть всю эту нечистоту. Правда ванна была у нас роскошью, чаше мы с доченькой мылись в тазике. Тори лишилась даже такой радости как поплескаться в полной ванне, что для нее было чуть ли не трагедией. Наверное, надо было ей родиться рыбкой.

Тори все чаще спрашивала меня, когда придет дядя Федя, и я боялась сказать ужасающую правду, что никогда, а говорила, что он безумно занят и навестит нас, когда сможет. Столько раз я повторяла одно и тоже, что моя умная малышка уже не спрашивала, поняв, что еще один человек ушел из нашей жизни. Каждый раз я молила, что б это не отразилось на ее характере, ведь она может забояться к кому-либо привязываться, что больно ударит по ее детской психике.

На работе, видя людей еще более нищих, чем я, меня терзало угрызение совести, за мою жалость к себе. Но я все так же засыпала в слезах и просыпалась с мыслью, когда же все это закончится.

Труднее всего мне было наблюдать, как карманники обворовывают людей в моем трамвае, но я была предупреждена, что ни в коей мере нельзя вмешиваться. Да и понятно: что могла сделать одна девушка с несколькими ворюгами. Как ловко они работали, если б это было не так низко, я бы восхитилась их смекалкой и актерским мастерством. Но почти каждый день они отбирали честно заработанные гроши простых работяг и во мне накапливался гнев за всех обиженных в этом несправедливом мире, и вот однажды он вырвался наружу.

Моя смена подходила к концу. Люди, изможденные работой, возвращались домой, набив трамвай до отказа. С одной стороны слышался смех и брань скороспелой молодежи, с другой – недовольное ворчание уставших от жизни стариков, возмущенных невоспитанностью молодых людей и в тайне завидующих уже навсегда ушедшей былой молодости. Странно, но раньше ездя в трамваях, я не обращала особого внимания на подобное, а сейчас начала остро реагировать на это. Кто-то в этой дикой суете наступил мне на ногу, да так, что я до боли закусила губу, чтобы не вскрикнуть, но как обычно извинения не последовало. Хотя стоило мне безо всякого умысла совершить подобное, как я тут же слышала восклицания о моей неуклюжести, а мои искренние извинения не брались во внимание. Вместо них кушаки грязных гадостей выливались на мою голову.

Вот знакомое лицо. Его и еще нескольких я уже успела запомнить, проводя с ними каждый день, – это были карманники. Я отводила взгляд, чтобы только не видеть их бесстыдные глаза, которые с невинностью младенца смотрели на тебя, а тем временем ловкая рука мастера извлекала кошелек из модной сумочки или потертого кармана. Как же жаль, что у нас не такие законы как на востоке. В мусульманских странах за воровство отрубывали руку, и там воры сто раз подумают, прежде чем снова запустить свою собственную в чужой карман. А наши законы были и остаются лояльными, демократичными, ворам все сходило с рук, и они, даже угодив в СИЗО, выходили на следующий день на свободу, чтобы снова совершать свои мерзкие поступки.

Я бы, наверное, и в этот раз закрыла глаза на этого молодого парня, который в свои лет двадцать зарабатывал кражей кошельков, но он посмел мне нагло усмехнуться в лицо, не прекращая своего дела.

Мое терпение лопнуло. Я угрожающе посмотрела на него и шипящим от сдерживаемой ярости голосом почти прокричала.

– Пошел вон из моего трамвая!

Он недоуменно моргнул и от удивления застыл на месте, даже не осознавая, что держит в руках кошелек, который вытянул из кармана соседа.

Любопытные стали оборачиваться, чтобы посмотреть, кто же смог разозлить приветливую кондукторшу. А какое же было удивление мужчины, который узнал свое портмоне в застывшей руке карманника.

– Вор! – взревел он, – да я тебе сейчас все пальцы переломаю.

Началась суматоха, парень стал суетно протискиваться к двери, но на его проходе стояла я и еще десяток людей. Обворованный мужчина крепко схватил его за куртку, а люди стали бить, чем попало ворюгу. Трамвай остановился и, собрав последние силы, карманник рванулся из державших его рук, но прежде чем он успел скрыться я увидела его злые глаза, когда он ударил меня в грудь. Люди стали выходить на остановке, а я стояла и ничего не могла понять. Что со мной? Почему так ноет в груди? А потом резкая боль почти согнула меня пополам. Да что же это? Люди продолжали толкать меня как матрешку из стороны в сторону, торопясь выйти. Перед глазами плыло. Я прижала руку в то место, куда ударил меня карманник и ощутила, что куртка с надписью «кондуктор» влажная.

– Почему она вся в крови? – тихо прошептала я и почему-то начала падать.

Чьи-то руки успели подхватить меня, вокруг поднялась суматоха. В глазах людей застыл ужас, кто-то крикнул, что нужна «скорая», рядом кто-то молился.

– Да что же случилось, – думала, я, ощущая какую-то болезненную легкость, – кому нужна скорая в моем трамвае?

А потом все пронеслось передо мной в один миг. Злобные глаза вора, предвещающие месть, и нечто, сверкнувшее в его руке и вошедшее в мое тело. Ах… Нож, да, это был маленький, остро заточенный нож.

Теперь понятно! Я была ранена. Шум стал нестерпимым, а боль невыносимой. Я увидела моего водителя трамвая, который прижимал, что-то к моей ране. Его лицо было бледным как мел, а губы, суматошно шевелясь, пытались сказать: «Держись!» Но разве я умираю?

Потом я услышала сирену, но никак не могла представить, что ее издает быстро приближающая скорая. Мне давно не было так холодно? Я ужасно не люблю мерзнуть.

– Укройте меня, – хотела попросить я, но в этот момент надо мной склонились новые лица.