Текст книги "Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва"

Автор книги: Елена Ларина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ХУДОЖНИК И АКТРИСА

Я вышла на улицу. Колени тряслись, и ноги с трудом меня слушались. «Видно, нога еще недостаточно зажила», – успокаивала я себя, хотя и понимала, что травма здесь ни при чем. Меня подкосило то, о чем поведал мне краевед. Мой отец… Он выбрал единственную женщину, которую я была бы рада видеть рядом с ним… Но почему? Почему он так поступил? Мог ведь познакомить нас… Хотя… да, мне ведь русским языком сказали – из-за меня. Дескать, я встала на дыбы. Мысли у меня путались, и я, с трудом передвигая ноги, дошла до машины.

Я села в машину и задумалась, не в силах переварить услышанное. Надо же, какие дела творятся на белом свете! У отца с Ксенией был не просто роман, а то, что называется любовью. И было это настолько серьезно, что Ксения хотела даже выйти за него замуж. Странно… Но я совсем ничего не помню. Хоть убей. Не помню нашего с ним разговора… Неужели я смогла позабыть такую, можно сказать, судьбоносную для него вещь? Удивительно все-таки устроена наша память. Столько мелочей помню, а вот это забыла… Я машинально вставила ключ и завела «старушку». Пора трогаться, родная. Ну, давай, девочка… «Старушка» сдвинулась с места, и мы не спеша поехали в сторону усадьбы. За окном мелькали одинокие и почти голые, как и положено в октябре, деревья, а я все ломала свою не очень умную голову над вопросом: зачем Ксении такие теплые и почти родственные отношения с человеком, который сломал ей жизнь? Со мной, то есть.

Этот вопрос саднил у меня в душе, как заноза, и я резко остановила «старушку». Ничего не понимаю… Неужели я была такой эгоисткой, что устроила отцу какую-нибудь сцену? Но и об этом моя память услужливо молчала. Я достала сигареты и закурила. Еще бы чашку кофе, и мне стало бы легче… Я развернула машину и двинулась к близлежащему бару. А когда вошла туда, то первым делом заказала чашку крепкого эспрессо.

Итак… Мне наверняка было лет пятнадцать-шестнадцать, когда отец стал встречаться с Ксенией… Ну давай, вспоминай… Нет. Заклинило. Я даже не помнила каких-либо отрывочных зарисовок, которые могли бы навести меня на события того периода.

И тут меня удивило другое… Почему мне не пришла в голову самая простая мысль? Ведь можно спросить у Ксении… Во всяком случае, я хочу узнать и о том, что было, и, главное, почему она так благородно и так по-христиански ведет себя со мной?

Я позвонила. Дома Ксении не было, а мобильник она отключила. Наверняка на съемках и вернется неизвестно когда. И что теперь? Можно оставить ей сообщение… Потом дождаться, когда она вернется… Нам о многом нужно поговорить.

Отсюда плавно вытекало иное действие. В усадьбу мне сегодня ехать не судьба. Пора наведаться в Питер. Действительно, ехать туда мне все равно придется, хотя бы для того, чтобы встретиться с Женей и обсудить с ним кое-что, напрямую связанное с женой Громова. А потом нужно позвонить Карпычу, а еще лучше увидеться с ним, чтобы собрать максимальную информацию о Васине. Хватит мне блуждать в трех соснах собственного сознания. И лучше все это сделать сегодня. А завтра… Завтра я обязательно увижу Ксению и все выясню.

И я развернула машину.

* * *

Едва я переступила порог своей квартиры, как в кармане куртки заверещал мобильник. Я посмотрела на дисплей, номер был незнаком, но я все же решила ответить.

– Да…

И, к своему удивлению, услышала взволнованный голос Громова.

– Лера! Куда же вы пропали? С вами все в порядке?

Боже мой, я ведь уехала спонтанно и даже никого не предупредила в усадьбе.

– Да… все нормально. Просто пришлось срочно уехать в Питер.

– Что-то случилось? – Он замолчал, а потом, словно на что-то решившись, продолжил: – Может быть, мне приехать? Вам нужна помощь?

Нет, помощь мне была не нужна. А вот его общество… Мне ужасно хотелось его видеть. Но почему-то я чувствовала, что его приезд нас не сблизит, а, наоборот, только отдалит. И, наступив на горло собственной песне, ответила:

– Честное слово, у меня все хорошо. Я завтра во второй половине дня буду в усадьбе. У меня есть для вас неплохие новости.

– Не совсем понял вас…

– Да о графе… Он был абсолютно здоров. Это засвидетельствовала судебная психиатрическая экспертиза.

Я услышала слабый вздох облегчения, который невольно вырвался у Громова.

– Лера… Я хотел вам сказать… – И он снова замолчал.

– Что? – почти шепотом спросила я, замирая.

– Мне очень понравилась наша беседа в галерее…

– Мне тоже, – засмеялась я.

И мы опять замолчали. Но совсем по-другому. Как очень близкие люди, которым слова не нужны. Ведь они и так прекрасно понимают друг друга.

– Ну хорошо… Спокойной ночи, – сказал Громов. – Я тебя целую.

– Я тоже. До завтра.

Я отключила мобильник! И увидела в зеркале свое сияющее лицо. Действительно, я готова была петь и танцевать до самого утра. Усталость как рукой сняло. Я даже не почувствовала, что я вернулась домой, что соскучилась за это время по своей квартире. Громов… Господи, неужели!

Как же все-таки замечательно, что я согласилась пожить у Ксении! Ведь, если бы не ее предложение, если бы не стечение очень многих обстоятельств, я бы могла никогда не встретиться с главным человеком в моей жизни. И тут я остановилась… надо как-то собраться с мыслями… Ксения! А потом вспомнила еще об одном человеке, которого сама пригласила, подъезжая к дому.

Сейчас Женька приедет, а я тут брожу в полной прострации, как блаженная идиотка. И тут действительно раздался звонок в дверь.

– Иду, иду, – пробормотала я.

На пороге стоял Женя. Мы посмотрели друг на друга и словно по команде улыбнулись.

– Хорошо выглядишь, подруга. Я бы сказал, что даже как-то изменилась. Заметь, в лучшую сторону.

– Хватит бедной девушке лапшу на уши вешать, давай, проходи в дом.

Женя зашел в прихожую, бросил куда попало куртку и, не разуваясь, направился в комнату, где тотчас плюхнулся на диван. А потом королевским жестом достал маленькую бутылку «Хеннесси» и с не менее королевским величием наполнил подставленные рюмки.

– Разговор, я полагаю, будет серьезным? Значит, без пол-литра не обойтись, – сообщил он мне. – А закусь, Белка, твоя.

– Идет, – ответила я и достала из сумки сыр и колбасу, которые предусмотрительно купила в нарезке.

– Ну? Выкладывай, – нетерпеливо сказал Женька. – Но прежде давай выпьем.

Мы выпили за нас, хороших, и… я ему все рассказала. Об усадьбе, о графе и о таинственном исчезновении жены Громова.

– Значит, так… – выдал вердикт Женя. – Перво-наперво нужно навести справки о его жене. Понимаешь, люди просто так не исчезают. И ей намного выгодней было развестись с ним либо уехать, но продолжать его «доить».

– А ты сможешь деликатно узнать про нее?

– Обещать ничего не могу, но постараюсь… Все, что нарою, – все твое.

– А что ты думаешь об убийстве графини?

Но Женька только рукой махнул. Дескать, тут и думать нечего. Дела давно минувших дней, и мир их праху. Но вслух сказал другое:

– Я вообще не пойму, чего тебя в эту глушь потянуло? Лучше бы шла к Петровичу на канал…

– Он что?..

– Да, перешел на тот канал, куда тебя сватал. Так что в любой момент можешь трудоустраиваться.

Я посмотрела на Женьку и почувствовала, как волна теплоты и нежности переполняет меня. Надо же! Петрович все-таки ушел… А я думала, это все просто так… Трепотня и словоблудие.

– А ты сейчас где? – спросила я у Женьки.

– С ним работаю. Не мог же я оставить его одного. Там ведь тоже гадюшник тот еще. А Петрович у нас… Да ты сама знаешь, его нужно в Красную книгу заносить.

– Это верно, – согласилась я.

– А ты когда думаешь к нам присоединяться? Команда отличная, да и руководство толковое…

– Скоро, Женя, скоро. Вот разберусь с тем, что наметила, и приду к вам.

– О’кей! И помни, Белка, мы тебя всегда ждем.

Я тепло ему улыбнулась, а он накрыл мою руку своей. Так мы просидели, наверное, несколько минут. Потом Женя едва ли не подскочил.

– Ну, старуха, пошел я. Заболтался тут с тобой, а меня такая телочка ждет.

– Иди, иди. Удачи в покорении нового тела.

И вдруг Женя, к моему великому удивлению, смутился и даже как-то потупил взгляд.

– Знаешь, Белка, это не совсем тело.

– Да неужели? И тебя зацепило?

– Вроде того. Ну ладно, я побег. Целую крепко, ваша репка.

Я проводила Женю до лифта, и там, на лестничной площадке, мы еще немного поболтали. Потом я вернулась в квартиру, села в кресло и задумалась, что же мне теперь делать? С Ксенией нужно переговорить обязательно, и чем скорей, тем лучше. Ну не могу же я страдать провалами в памяти. Во всяком случае, прежде со мной такого не бывало… Да и потом, Гостюхин не сказал ведь, что это была она. А вдруг отец влюбился в другую актрису? Может быть, она гостила у Ксении или у кого-то из знакомых. В конце концов, не одна Ксения была популярна в те годы… Но что-то подсказывало, что отец был увлечен именно Ксенией… Я даже не сомневалась в этом. И все же… Есть шансы, что мой внутренний голос ошибается, и пока я не выясню, я не смогу успокоиться.

Чтобы чем-то занять себя, я достала книги отца и стала искать любую информацию о художнике Васине. Конечно, я не думала, что найду все ответы на вопросы, но хоть что-то… Мне сейчас могла помочь любая мелочь. И тут опять заверещал мобильный. Я посмотрела на номер – это Ксения.

– Да, – ответила я.

– Лера, девочка моя, что случилось?

– Да ничего особенного. Просто мне нужно с вами увидеться и поговорить.

Ксения замолчала, будто на время взяла тайм-аут. А потом сказала…

– Приезжай ко мне сейчас.

– Уже поздно.

– Лера, все вопросы нужно решать сразу по мере их поступления. Я тебя жду.

– Согласна. Еду.

ЛОЖЬ ВО БЛАГО

Ксения сидела за столом и выжидающе смотрела на меня. А я… Я медленно пила кофе, так и не находя сил начать разговор. Наконец, видимо, Ксения устала от ожидания и решила прервать тягостное молчание. Она встала и, точно героиня какой-нибудь мелодраматической пьесы, подошла ко мне, держа в руках кофейник. Картинно наклонилась и добавила еще кофе в чашку. А потом повернулась ко мне и в упор посмотрела. Я постаралась выдавить из себя улыбку, но, видимо, театральных данных у меня маловато, поэтому улыбка получилась жалкой и фальшивой. Ксения положила руку мне на плечо.

– Лера, может быть, ты скажешь, что произошло?

Я еще сосредоточенней принялась рассматривать кофейную гущу на дне своей чашки. А потом подняла глаза на Ксению и в упор посмотрела на нее. Пора спросить о самом главном, напрямую, без всяких вокруг да около.

– У вас был роман с моим отцом?

По лицу Ксении пробежала едва заметная тень, а глаза подернулись легкой, еле различимой дымкой.

– Да… Был.

Она горько улыбнулась. Мне стало неловко, словно я вступила на некую запретную территорию, нарушив не мною установленные границы. Но Ксения тут же продолжила, стараясь не смотреть на меня:

– Впрочем… Мне нужно было сразу… самой… тебе сказать. А не устраивать тайны.

Тайны… Хождения вокруг да около… завуалированные фразы, истинный смысл которых без надлежащей практики понять было невозможно. О! Это мне было хорошо известно. Настолько, что порою хотелось кричать от безысходных попыток вырваться из порочного круга, царившего у нас дома, пока мама была жива. И только много позже, когда я стала уже относительной взрослой и твердо пообещала себе больше ни с кем, ни при каких условиях не играть в игры, не манипулировать людьми и по мере собственных сил не поддаваться манипулированию, мне стало немного полегче. Исчез тот душный, обволакивающий тебя плотной тканью воздух, мешающий жить и дышать.

– Рано или поздно ты все равно бы об этом узнала, – тем временем говорила Ксения. – И так оно и произошло. Если тебе интересно, У нас с твоим отцом был не роман. Я любила его. А он, смею думать, – меня.

И снова мы замолчали, я понимала, что нужно еще многое сказать, но главное было уже произнесено. Все мои догадки подтвердились. Кроме одной: я так и не смогла вспомнить своего разговора с отцом.

– Ксения…

Она похлопала меня по руке и отошла. Немного. Совсем чуть-чуть. И я не очень понимала, какая она сейчас. Реальная и настоящая или играет роль, чтобы легче перенести этот трудный для нас обеих разговор. Ксения опустилась в кресло, стоящее рядом со мной, и повернулась ко мне. Весь ее облик говорил, я открыта… Давай поговорим откровенно. Это придало мне сил. Но я никак не могла сказать всего, что меня волновало. И Ксения бросила мне спасательный круг.

– Девочка моя… От кого ты об этом узнала? – проникновенным, хорошо поставленным голосом произнесла она. Но… я услышала, да нет, скорее почувствовала совсем другое… Вся система Станиславского не могла скрыть ее смятения от того, что нужно вести разговор, возможно, о самом болезненном отрезке ее жизни.

– В поселке… – ответила я. – От местного краеведа… Но не в этом суть. Он просто обмолвился о художнике Стрелкине, влюбленном в актрису… Художник хотел жениться, а его дочь, злобное эгоистичное создание… – я запнулась, подыскивая слова, а потом сказала, как есть, точнее, как в моем представлении было. – В общем, из-за нее все расстроилось.

– И что ты хотела бы узнать? Так ли все было?

– Не только.

– Спрашивай… Я отвечу на любой вопрос. И… скажу правду.

– Почему вы, узнав, кто я, стали меня опекать? Согласитесь, это довольно странная реакция.

– Почему?

– Ну вы же не мать Тереза…

– Ладно, объясню. Вначале мне было интересно тебя узнать ближе… Понять, что ты за человек… Почему ты так поступила. Хотя… Это как раз было понятно.

– Детский эгоизм, – саркастически проговорила я.

– Да… Конечно, он присутствовал. Я внимательно к тебе присматривалась, особенно на интервью… А потом, когда я узнавала тебя все лучше и лучше, я… привязалась к тебе… Ты становилась мне все ближе. И это естественно. Ты ведь дочь человека, которого я действительно любила. А потом…

– Что?

– Из каждой ситуации есть два выхода. Можно потерять, а можно приобрести… Я решила приобрести.

И мы обе опять замолчали. Просто сидели рядом, задумавшись, каждая о своем.

– Ксения, а когда отец должен был поговорить со мной. В каком году, в каком месяце?

Она задумалась.

– Знаешь, я тебе этого вот так сразу, наверное, и не смогу сказать.

– Ну хотя бы примерно.

– Разговор о том, чтобы все рассказать тебе, а потом… и познакомить нас, поднимался не один раз. Я даже злилась, говорила, что он малодушничает, что нельзя обманывать человека, пусть даже и не совсем взрослого. Что у вас в доме неизбежно будет усиливаться атмосфера фальши…

Я слушала Ксению и просто диву давалась. Насколько же они с отцом были разными людьми. И неожиданно поняла для себя очень важную вещь: поняла, почему меня так потянуло к Ксении… Конечно, она была хорошо воспитана и, когда нужно, умела сдерживать себя и быть дипломатичной… Но по большому счету Ксения, несмотря на свою профессию, была очень искренним человеком. Можно даже сказать, прямодушным. Ей претили и карьерные войны, в которых она принципиально не принимала участия, и закулисные интриги, и тайны всевозможных мадридских дворов. Она просто абстрагировалась от этих ситуаций, держалась от них на расстоянии.

А у нас дома… Все обстояло с точностью до наоборот. Мы редко напрямик говорили друг другу то, о чем думали, о чем переживали… Все выражалось в иносказательной форме. Вроде как по принципу: «Милый мой, хороший, догадайся сам». Вот и догадывались. Хотя чаще всего получалось, как в детской игре в «испорченный телефон». И, конечно, первую скрипку в этом играл отец со своими романами и романчиками, привыкший изначально юлить и изворачиваться перед мамой. Для него эти тайны, эти иносказания были естественной средой обитания, и, возможно, иной жизни он не мыслил и быть другим не умел. И вот такому человеку Ксения сказала, что нужно снять маски и выложить карты на стол! Очень интересное кино, однако, у них получилось. Насколько я знала отца, он, должно быть, был очень увлечен женщиной, если позволил ей такие заявления. Впрочем, такую, как Ксения, тоже встретишь нечасто.

– А он? – спросила я.

– Все обещал… Обещал… Много раз. Но откладывал. Я понимала, что для него это не просто, и старалась не очень давить на него. Хотя, – Ксения усмехнулась, – не могу похвастаться, что у меня это отменно получалось. Боюсь, я заняла довольно жесткую позицию в этом вопросе.

О том, что мягкость и терпимость Ксении – маскировка, я догадывалась давно. Она была, безусловно, истинной леди до кончиков ногтей, но леди, которая обладает большой внутренней силой. И с этим окружающим приходилось не только неоднократно сталкиваться, но и считаться. Я сама была свидетельницей, как при определенных обстоятельствах Ксения предъявляла свой стальной характер и далее шла вперед, не видя никаких ограничительных надписей. И такой знаток женщин, как мой отец, мог не заметить очевидного! Впрочем… Насколько я его знаю, он наивно думал, что вся внутренняя сила этой женщины – пустяки, которыми Ксения пожертвует ради любви к нему. А может быть, он полагал, что щекотливая ситуация сама собой как-нибудь рассосется.

– Но все разрешилось неожиданно, – точно прочитав мои мысли, сказала Ксения. – И произошло под Новый год… Тебе было пятнадцать. Я запомнила это потому, что он советовался со мной, что тебе подарить летом. Ведь в августе тебе должно было исполниться шестнадцать лет, и отец хотел подарить тебе что-то из драгоценностей…

– Да… Все верно. Он так и сделал, – задумчиво пробормотала я.

Чудеса, да и только. Несмотря на новые подробности, возникающие в нашем разговоре, я по-прежнему ничего не могла вспомнить. И это уже начинало пугать. Я отчетливо помнила, как отец подарил мне колечко с крохотным бриллиантиком. Он еще сказал тогда, что бриллианты не только лучшие друзья девушек, но и камень львиц. Поэтому мне сам бог велел носить такие драгоценности. Помню, как обрадовалась этому подарку и ещё – как отец сказал, что сразу после для рождения мы на две недели поедем отдыхать в Болгарию… Надо же! Отец был влюблен в Ксению, а ехать предлагал нам вдвоем. Она ведь тоже могла поехать, и там, на море, мы бы обязательно и познакомились бы, и сблизились. Почему же отец не сделал такой простой ход, чтобы познакомить и подружить двух любимых женщин? И тут до меня дошло! Новый год!

– Ксения, а он случайно не сказал, что переговорит со мной на эти праздники?

– Да… Именно так он и сказал. А почему ты так изумленно на меня смотришь?

Мне хотелось расхохотаться! До колик! До истерики! До слез! Почему? Да потому что именно эти зимние каникулы я провела не в Питере! Еще задолго до окончания второй четверти отец неоднократно заводил разговор о том, что мне нужно поехать к бабушке в Лугу. Бабушка эта была со стороны мамы, и мы с ней никогда особо не ладили. Я тогда была в полном недоумении, с чего это отец заболел такой острой заботой о маминой родне. И мне пришлось выслушать довольно пространную речь о моем эгоизме и черством отношении к людям, которые совсем недавно потеряли самое дорогое – своего ребенка. Я тогда сделала то, чего не делала почти никогда… Я откровенно нахамила ему. Напомнив, что я тоже потеряла самого дорогого и любимого человека. Он же обнял меня, долго гладил по волосам, точно я была маленькой девочкой, и сказал:

– Белка, как бы тебе ни нахамили, как бы ни нагрубили, как бы ни обидели… Запомни, моя девочка, на всю жизнь… Ты принцесса… Нет, королева! И не должно особе королевской крови опускаться до ругани и хамства. Никогда не отвечай бранью на брань. Будь выше этого!

– А как же поставить их на место? – удивленно спросила я.

– Не волнуйся. И без базарной брани можно достойно поставить обидчика на место.

Я прижалась к нему и жалобно захныкала:

– Пап, я не хочу ехать к бабушке…

– Нужно, Белка, нужно. Это даже не обсуждается.

Чуть ли не рыдая от жалости к себе, я все-таки уехала. На долгие две недели. Сейчас я вспомнила этот разговор в мельчайших подробностях. Вспомнила еще и потому, что никогда не забывала. Пожалуй, это был единственный случай, когда отец разговаривал со мной с таким пафосом и с таким жаром стремился отправить меня в Лугу.

Вот и вся разгадка. Никакой амнезии у меня нет. Я не помнила этот разговор про Ксению по той простой причине, что его и не было. Ох… Как это было в духе отца. Он не нашел в себе сил поговорить со мной, а может быть, и не хотел. Или боялся еще раз вступить в бурную реку под названием «семейная жизнь». А потому использовал меня в качестве щита, прикрывающего его хваленую свободу. Ксения изумленно смотрела на меня. И я поняла, что должна рассказать ей. Но она опять сама протянула мне руку помощи.

– Лера… Что тогда произошло?

– Ничего. В буквальном смысле. Он не смог поговорить со мной. Я уехала к бабушке на все каникулы.

Она закрыла лицо руками, и я заметила, как украдкой она смахнула слезинку.

– Как же так… – проговорила Ксения и повторила: – Как же так… – А потом едва слышно сказала: – Я догадывалась… Он просто испугался…

Мне очень хотелось обнять ее. Мне показалось, что за эти минуты она постарела лет на десять. Я уже жалела, что пришла к ней с этим разговором и разрушила последние иллюзии дорогого мне человека. Наконец Ксения повернулась ко мне.

– Лера… Так получилось, что человека ближе и роднее чем, ты, у меня нет. Но сейчас, моя девочка, я прошу тебя… Оставь меня. Мне нужно побыть одной.

– Конечно… Я понимаю… Ксения… Он любил вас. Теперь я это знаю точно. И кто знает, если бы не… я, болезнь мамы… наверное, вы были бы вместе.

– Спасибо, – сказала Ксения.

Я наклонилась и поцеловала ее. А потом набросила куртку и тихонько вышла.

* * *

В большой, словно сошедшей со страниц глянцевого журнала комнате, вальяжно развалившись в кресле, расположился Карпыч. Я приехала к нему сразу после разговора с Ксенией. Приехала по делу, а точнее, за информацией о художнике Васине, чья личность не давала мне покоя все это время. Но если быть до конца честной, то столь стремительный вечерний визит был вызван другими обстоятельствами.

Мне необходимо было если не до конца избавиться, то по возможности смягчить осадок, оставшийся после встречи с Ксенией. Я понимала, что, с одной стороны, этот разговор неизбежно – рано или поздно – произошел бы… А с другой, я боялась, что мы можем так и не преодолеть трещину, возникшую в наших отношениях после этого разговора… И это было бы ужасно обидно! Я очень привязалась к Ксении. Она стала для меня по-настоящему родным человеком. И одна лишь мысль, что наша душевная связь может прерваться, вызывала у меня невыносимую боль.

Да, папа… Даже с того света ты умудряешься загадывать близким людям такие ребусы…

Тут мои мысли прервал Карпыч. Карпыч – высокий, очень полный мужчина, он весит больше ста килограммов, но при этом носится, как мальчишка… Я всегда удивлялась, как при такой полноте он обладал такой подвижностью… Но он не раскрывает своих секретов, отшучиваясь, что единственным его хобби являются большие, под стать ему, пространства. На иных же площадях он чувствует себя, как слон в посудной лавке. Карпыч подошел к книжной полке, достал какой-то альбом, а затем принес его мне.

– Вот смотри, – показал Карпыч, – это его работы. Васина.

Я стала внимательно рассматривать репродукции. Как и прежде, я видела у Васина несомненные способности, но… чтобы говорить о таланте, а тем более о гениальности… Что-то я сомневаюсь. Я закрыла альбом и передала его Карпычу.

– Очень стильно, – я постаралась выдавить из себя комплимент художнику.

– Да… Способный был парень. Почему он вообще тебя заинтересовал? – спросил Карпыч.

Мне не хотелось ему рассказывать длинную историю о графе и графине, и поэтому я сказала первое, что пришло в голову.

– Я сейчас работаю над архивом в одной усадьбе, и там увидела его работы.

– Ну и? – переспросил Карпыч…

– Есть в них что-то. Зацепили они меня. Хотела дома о нем что-нибудь отыскать, а у нас практически ничего и нет.

– Твой отец не любил Васина. Не видел у него таланта.

«Я тоже, – мысленно добавила я. – Если бы не история с графом, то Васин меня вообще бы не заинтересовал».

– А у тебя глаз верный, – продолжал тем временем Карпыч. – Ты его приметила… Помню, мы с твоим отцом крепко поспорили об этом Васине. Чуть не поссорились, – усмехнулся Карпыч. – И что ты думаешь, время таки расставило все на свои места. Не забыли люди о молодом и способном человеке…

– Каким образом?

– А вот, представь себе, не так давно мне один студент курсовую о нем принес.

– Надо же, – пробормотала я.

– Очень даже любопытная работа.

– И что же он пишет?

– Много рассуждает о его манере письма, а потом делает этакий экскурс в его личную жизнь.

– И все-таки, Михаил Карпович, я не совсем поняла. Что же можно о нем написать? Он ведь умер очень давно, да и было ему всего двадцать пять лет. Какая такая у него могла быть личная жизнь?

– Про это не знаю. Сам не очень вникал. Но могу сказать точно: Васин не умер, а покончил с собой. Душевное расстройство. Эх, если бы не эта ранняя смерть, он вырос бы в маститого художника.

Я хотела сказать, что сильно в этом сомневаюсь, но промолчала. Пусть Карпыч думает, как ему заблагорассудится.

– А почему он заболел? Дурная наследственность?

– Нет. Несчастная любовь.

В голове у меня щелкнуло, будто где-то я уже не то читала об этом, не то слышала. Промелькнула некая мысль, нечто очень важное… Но я никак не могла ухватить ее.

– В кого он был влюблен? – спросила я Карпыча в полной уверенности, что за давностью лет ответ на этот вопрос безвозвратно утерян.

– Мой ученик утверждает, что он любил богатую женщину, которая зло посмеялась над его чувствами.

– Ну да… Теперь понятно… И с тоски душевной Васин уехал в глушь выполнять заказ графа.

– Может, так оно и было… Если хочешь, я дам тебе телефон студента, поговоришь с ним.

– Спасибо.

Карпыч записал мне телефон.

«Жаль, – подумала я, – что не получится с ним увидеться, с этим студентом. Утром пора возвращаться в усадьбу»

– А это тебе лично.

Я удивилась. Карпыч, улыбаясь, держал в руках пригласительный билет.

Я взглянула. Ого! Старый друг отца приглашал меня на престижную выставку в Манеж.

– Держи, – сказал Карпыч. – Пообещай, что ты придешь. Я, кстати, звонил тебе несколько раз… Где ты пропадала?

Но я ничего не ответила.

А Карпыч продолжал:

– Выставка открывается завтра, в шесть часов вечера. Я очень тебя прошу, приезжай.

– Спасибо вам, – поблагодарила я. – Обязательно приду. До встречи, Михаил Карпович.

Я завела машину и уже собиралась ехать домой, но меня остановило неопределенное, точно подсасывающее внизу живота чувство… Нет, домой я не поеду, – молниеносно пронеслось у меня в голове. Я отчетливо понимала, что забыла в усадьбе что-то очень важное. То ли я это видела, то ли читала… Но сейчас я была уверена, что именно то, неопределенное, о чем я никак не могла вспомнить, и должно было послужить ключом к пониманию развязки событий, произошедших в конце девятнадцатого века.

Мне снова нужно оказаться в усадьбе, пойти в галерею, пересмотреть бумаги, и, может быть, тогда я найду недостающее звено.

Моя «старушка» медленно ползла по дороге, потом на черепашьей скорости свернула в сторону Выборга. Я еще окончательно не пришла в себя после аварии и поэтому старалась не демонстрировать навыки и умения скоростной езды. Было уже достаточно поздно, и дорога была практически свободной. Я тихонько включила радио. И наслаждалась… дорогой, одиночеством и музыкой. Потом началась реклама, и я переключилась на другую волну.

И услышала, как голос диктора произнес:

– Сейчас мы зададим несколько вопросов одному из учредителей выставки, члену художественному совета Михаилу Карповичу Ладыгину. Михаил Карпович, я знаю, что у вас разразился скандал в связи с работой одного автора…

– Я бы назвал это, скорее, разоблачением, – ответил Карпыч.

– Но что же все-таки произошло? – спросила диктор.

– Некий молодой человек выдавал работу прославленного автора за свое произведение.

– Вы можете подробно рассказать об этом происшествии?

– Нет, сейчас мы проводим внутреннее расследование и еще выясняем кое-какие детали. Но одно могу сказать точно: господин Шацкий, решившийся на такой подлог, подписал себе как художнику приговор на долгие годы.

– Спасибо за то, что согласились прийти к нам в студию, – проворковала диктор.

Далее интервью прервала реклама, а я машинально остановила машину. Вот так… Максим! Хорош гусь! Любой ценой, значит… Не через постель, так через кражу. Наверное, все правильно. Но меня удивило другое – то, что сообщение диктора о поступке Макса оставило меня равнодушной и не затронуло никаких струн в моей душе. Будто и он, и наш роман, и мои страдания… да даже мое увольнение были делами давно минувших дней. Будто произошло это все не со мной.

Я сидела в машине, задумчиво глядя в окно, и переваривала свалившуюся на меня информацию. И тут мимо на большой скорости промчался автомобиль. Я присмотрелась… это была машина Димы. Куда же он так летит? Впрочем, вполне можно догадаться. Дима ехал по направлению к усадьбе. Странно было другое: неужели он так спешил, что даже не заметил меня?

Я почувствовала невыносимую усталость. И постаралась завести «старушку». Нужно двигаться, если я хочу все-таки попасть в усадьбу. Но силы словно покинули меня. Каждое движение давалось с невероятным трудом. Впрочем, чему здесь удивляться… Слишком много всего свалилось на меня за последнее время. И теперь мне хотелось только одного: оказаться под крышей Ксениного дома и хорошенько выспаться.

Я завела машину и поехала. Однако, несмотря на все возрастающее желание забраться в теплую ванну, а потом улечься спать и хотя бы на какое-то время выбросить все из головы, я понимала, что все-таки поеду в усадьбу. Мне не терпелось вновь пересмотреть уже прочитанные записи. Было в них что-то, что я упустила.