Текст книги "Гувернантка для губернатора, или История Светы Черновой, родившейся под знаком Скорпиона"

Автор книги: Елена Ларина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Дай!

Как пишут в романах, «предчувствия ее не обманули». Я опять была в шикарном поливановском кабинете, правда, уже в халате на голое тело, но с гордо поднятой головой. Я сдавалась, как город перед армией могущественного завоевателя, но где-то уже чувствовала тепло занимающегося пожара. Извините, но нас на филфаке (то есть филологическом факе) учили: если уж занимаешься сексом, то делай это неформально, с огоньком. А у меня вообще-то был красный диплом. Впрочем, это я пытаюсь взбодриться, делаю хорошую мину при плохой игре. Пытаюсь завести себя, как на дискотеке: «Где же мои руки?! Не слышу! Где же мои ноги?! А теперь все вместе! Ля-ля-ля-ля!.. »

На самом деле в этот момент моя личность раздвоилась и топталась в медленном танце сама с собой. Одна из моих танцующих половинок вспоминала Жюльена Сореля из «Красного и черного». Она шептала о возможности сделать быструю карьеру, войти в окружение будущего губернатора Поливанова – или сблизиться с его женой, а лучше всего заняться тем и другим одновременно. Самый быстрый способ сделать карьеру – это, конечно, постель. Гораздо быстрее, чем по головам, можно идти по другим человеческим органам.

Другая же моя половина тоже пританцовывала, но упиралась партнеру кулачками в грудь, в общем, соблюдала дистанцию. Она брезгливо морщилась и бросала в лицо разные обвинения. Совершенно справедливо она замечала, что благороднее переспать с первым встречным просто так, от скуки или из любопытства, чем из прагматических соображений. Вся мировая литература, по ее словам, укоризненно смотрела на меня с книжных полок, и сам Лев Николаевич Толстой угрожал мне паровозом.

Но я уже перешагнула порог кабинета, то есть рубикон я перешла. Поливанов сидел в том самом кресле, в тех самых крокодиловых тапочках, но уже в брюках от другого костюма, верхняя часть которого валялась тут же на ковре.

Этот человек не нравился мне как мужчина, этот мужчина не нравился мне как человек. На душе сделалось тихо и тоскливо. Одинокая мысль трепыхалась, как забытый после праздника флажок: «Что делаю я в этом кабинете, в такой поздний час, с чужим и неприятным мне мужиком?»

– Ты как вообще без мужика здесь обходишься? – спросил хозяин, оседлав с порога эротического конька.

– Спокойно, Михаил Павлович, – ответила я. – Без особого напряжения. Я вообще-то в любовь верю.

– А в секс, значит, не веришь? – удивился Поливанов моей дремучести. – А еще говорят, что у нас молодежь продвинутая в этом смысле, рано все испытавшая. Наверное, врут журналисты? Краски сгущают? Вот Дума разрешила браки с четырнадцати лет…

– Правильно, – согласилась я. – К четырнадцати годам, перебесившись да погуляв, да все испытав, можно и жениться. А в двадцать два пора уже о душе задуматься.

Поливанов нервно почесал вихрастую голову.

– Ты мне тут не впаривай, – хмыкнул он. – Не в бане. Я с ней серьезно, можно сказать, как с представителем другого поколения, а она шуткует. Все в прошлом, говоришь, разочаровалась в сексе? А кто с Людкой медом мазался в парилке?

– Так вы, Михаил Павлович, вот что сексом называете! – обрадовалась я. – Медом натираться? Это всегда пожалуйста. Раздевайтесь и ложитесь на живот. Где у вас бочка меда?

– Спасибо, – рассмеялся Поливанов как нормальный человек. – Хочешь меня тоже голым в Африку отправить? Признавайся лучше: чем Людкин зад натерла? Меня ты не проведешь. Твоя работа? Что за снадобье такое применила? Колись, Светка! Может, мне тоже твой опыт пригодится.

– Коленку свою ушибленную намазала «Финалгоном», – сказала я почти правду. – А он, оказывается, водой не смывается. Вот я Людмилу Борисовну «финалгоновыми» руками… потрогала.

– За интересное место ты ее потрогала, – заметил хозяин.

– Эта мазь безвредная, даже слизистую не сжигает, только печет очень сильно, в глубь тела.

– В глубь тела? Это интересно, – он посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего духовного. – Не бойся. Я Людке ничего не скажу. Ты сама вот ей не проболтайся. Предупреждаю – мстить будет.

– За что? – удивилась я. – Обыкновенный несчастный случай. Даже того не было. Медицинская процедура, разогрев тазобедренного сустава и копчика, профилактика люмбаго…

Поливанов смотрел на меня внимательно, я бы сказала, с хитрецой.

– Дурочку не валяй. Не захотела секса с бабой одного с тобой пола? Так и скажи. Разве я тебя заставляю? Понятно, что это противно природе, хотя смотреть на это забавно. Ты вот, Светка, скажи мне: почему две бабы – это красиво, а два мужика – это тьфу и гадость… Что литература по этому поводу пишет?

Мне, честно говоря, в голову, кроме Толстого с паровозом, как назло никто не лез. С большим напряжением я вспомнила античную литературу, комедии Аристофана, молоденьких мальчиков, шалунишек-куртизанов…

– Я вырос в деревне, – Поливанов не стал дожидаться моего ответа. – Среди простой русской природы и домашних животных нормальной ориентации. Лошади, коровы, куры, утки… Отсюда большое человеческое и сексуальное здоровье. Это Людка все гоняется за модой, шейпинги, биодобавки, диеты. Вот и догонялась. Ничего. Гришка Распутин как фрейлин лечил? Два языка знаешь, а самого главного, то есть русской истории, не в курсе. Заставлял этих дур носатых навоз нюхать. В этом большая сила, естество. Я вот конюшню собираюсь здесь построить. Людку заставлю конский навоз нюхать. А по субботам пороть ее на конюшне буду. И вся дурь однополая у нее пройдет. В крайнем случае, нет…

Поливанов захохотал. Но, как говорил мой учитель литературы, смех-то тут был плохой. Ноты он брал не те. Не смех, а боевой клич какой-то у хозяина получался. Подбадривал он себя, что ли, перед решительной атакой?

– Я – мужик простой, деревенский, – снова заявил Поливанов. – Подходы эти всякие ваши не люблю. Комплиментики пошлые, платочки оброненные, касание коленками под столом. У меня просто, как у Маяковского. Дай! Я слышал, у него так и журнал назывался…

– Вообще-то журнал у него назывался «Взял!» – поправила я хозяина.

– У меня журнал будет «Дай!» – Поливанов твердел на глазах. – Не веришь? Завтра же зарегистрирую, наберу штат, типография у меня есть… Будешь главным редактором?

– А какая у него будет концепция? – спросила я, чтобы что-то спросить.

– Какая там концепция, Светка! – мотнул Поливанов косматой головой по-лошадиному. – Дай – и все тут! Вот и вся концепция. Дай!..

– Название, вообще-то, неплохое, экспрессивное, – согласилась я.

– Да я уже не про название! – закричал на меня хозяин. – Это я тебя прошу как бабу, как женщину. Я – человек честный, прямой. Ничего даром никогда в жизни не получал. За все привык платить. Так что у тебя, как говорится, товар, у меня купец. Пятьсот баксов за раз. Так сказать, за один выпуск журнала. Хорошие деньги тебе предлагаю. Годится?

Поливанов расстегнул рубашку, и показалось его волосатое брюхо. Я чувствовала, что голос Поливанова становится глуше. Супруга была права: он возбуждался от денег.

– Чего ты молчишь? Называй свою цену! Привыкай торговаться! Повышай ставку. Повышай…

Тут уже было не до «Финалгона» и английской артикуляции. Не знаю, может, у профессионалок есть какие-то оригинальные методики формального секса с неприятным человеком. Я выбрала самую банальную: решила представлять какого-нибудь другого мужчину, более желанного. Вот только вопрос – кого?

Я скинула халатик, перешагнула через поливановский пиджак и встала перед ним совершенно обнаженная, как на невольничьем рынке.

– Тысяча баксов, – тихо сказала я. – Как ей… Ни доллара меньше.

– Годится, – прохрипел Поливанов, совершенно потеряв голос.

У моего воображения времени особенно привередничать не было. В ускоренном режиме я прокрутила перед собой несколько портретов. На одном из них задержалась несколько дольше.

Мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Высокого роста, подтянут, сухощав, с темными, по-спортивному коротко постриженными волосами. Он был бы даже красив, если бы не перламутровый шрам, перебивший бровь над его левым глазом на две равномерные половинки, что придавало его лицу то ли насмешливое, то ли удивленное выражение. На висках была заметна ранняя, но благородная седина. Легкая хромота, едва заметная…

Пусть будет Лунин. Мне в принципе все равно. Времени нет копаться в памяти в поисках лучшей кандидатуры. Да он мне нисколько не интересен как мужчина. Просто новое лицо, незамыленная физиономия.

Воображаемый Лунин довольно грубо облапал меня руками, прошелся по моему телу вверх-вниз и грубо выругался голосом Поливанова.

– Что за фигня такая! – рявкнул Поливанов басом медведя, который обнаружил, что кто-то уже поспал на его постели. Понятно, что употреблял он слова, близкие по смыслу, но не рекомендуемые к употреблению. – У меня такого еще не было! Ничего не понимаю! Светка…

Он позвал меня уже жалобно, как сестру милосердия.

– Чувствую, что хочу, а он меня не слышит, – стал он рассказывать мне симптомы, разводя руками. – Как чужой! Какое-то раздвоение личности в районе пояса.

– Может, я его сразила своей непорочной красотой? – спросила я, испытывая огромное чувство благодарности к равнодушному органу.

– Тоже мне непорочная красота! – возразил Поливанов. – В жизни не видел такой сексуальной бабы… Я знаю, чья это работа!

– Я тут ни при чем, Михаил Павлович, – поспешила я откреститься от напрасных обвинений.

– Да ты тут ни при чем, – он махнул рукой на мою обнаженную фигуру. – Это все большой теннис. Говорил я: теннис – вялый пенис? Вот и накаркал, Нострадамус! Как это ее угораздило так точно попасть? А подача у нее хорошая. Да еще ветер был в мою сторону…

Он уронил вихрастую голову на руки и пригорюнился, как добрый молодец. Я прокрутила пленку назад, то есть халат опять оказался на мне. Теперь надо было спасать чужое мужское достоинство, утешать самодовольного жлоба в том, что жлобство ему временно недоступно.

– Не переживайте вы так из-за ерунды, Михаил Павлович, – я присела на подлокотник его кресла и осторожно, чтобы случайно не излечить его болезнь, приобняла его за шею. – Удивительно, что вы вообще об этом думали после такого снайперского попадания. Другой на вашем месте сейчас бы лечился и причитал тоненьким голоском, а вы женщину героически домогаетесь.

– Да, я такой, – согласился Поливанов на полном серьезе. – В детстве меня лошадь копытом в это место лягнула и ничего, бабы не нарадуются.

– Правда, копытом? – удивилась я.

– Не, – признался мой несостоявшийся любовник, – это я так, для бодрости духа. В деревне детишки без штанов летом бегают. Вот и я без порток по улице носился. Меня гусь соседский за это место щипнул, но не отщипнул. Наоборот, вытянул… Как ты думаешь, Светлана, это надолго?

– Импо… – чуть не ляпнула я, но во время поправилась. – ИМХО, то есть «по моему скромному мнению» вы через пару дней будете в полной боевой готовности.

– Правда? – обрадовался мой хозяин. – Это тебе твой инстинкт самки подсказывает?

– Женская интуиция, – поправила я его, хотя и мой инстинкт, и моя интуиция уже спокойно почивали в такой поздний час. – Михаил Павлович, может, я пойду тогда?

– Посиди еще со мной немного, – попросил Поливанов. – Со мной это первый раз приключилось. А заплатить я тебе заплачу, ведь ты же не виновата, что так получилось. Форс-мажорные обстоятельства…

Он, наверное, думает, что я очень расстроилась?

– Михаил Павлович, вы за кого меня принимаете? – ответила я строго, как старшая медсестра. – Я бы в любом случае никаких денег не взяла. Вам не кажется, что это для меня оскорбительно?

На самом-то деле я и сама не знала, взяла бы деньги при другом развитии событий или нет, но тон выдержала надменный.

– Свет, не обижайся. Сама понимаешь, в каком я сейчас состоянии, – пробубнил Поливанов, волшебным образом превратившись в человека.

В этот момент мне пришла в голову мысль, что секта скопцов кое-кому была бы пользительна. Но надо было говорить пострадавшему какие-то другие слова.

– Мужской организм – вещь очень тонкая и деликатная, – стала я заговаривать свежую рану. – Это только говорится про сильный пол. На самом деле это только бравада. Такая, например, история. В студенческие времена мужа моей подруги забрали в армию. Она его честно ждала, как настоящая солдатка времен Великой Отечественной. Наконец, его демобилизуют, он возвращается, повзрослевший, погрубевший, с сержантскими погонами и усами. А уходил в армию совсем еще «зеленым» мальчишкой. Ленка, это моя подруга, влюбилась в него во второй раз. Еще бы! Настоящий мужик, откуда ни возьмись… Встреча, застолье, бурная радость, счастье. Наступает ночь. После долгой разлуки супруги в одной постели. Ленка в предчувствии африканских страстей, а у мужа ничего не получается. Оказывается, дембеля, и муж ее в том числе, себе в крайнюю плоть вживляли шарики и ролики, причем в полевых антисанитарных условиях. Думали доставить женщинам на гражданке неземное блаженство. Ленка своего мужа чуть не задушила в постели, как гуннского вождя Атиллу. Потом водила его к врачу за ручку, лечила…

– Вылечила? – спросил с надеждой в голосе Поливанов.

– Вылечила, – ответила я. – И за это опять получила того же неуверенного мальчика, только с усами.

– Съезжу-ка я тоже завтра к Фишензону, – задумчиво проговорил хозяин. – На всякий пожарный. Доктор он хороший, может, массаж какой пропишет или вакуум?

Дети хороши, когда спят (но это не про мою Дианку!), а мужчины – когда облажаются в постели. Куда подевался наглый самоуверенный мужлан? Откуда в этом кресле вдруг очутился тихий и трепетный человек?

– Чехов ведь тоже был доктором? – спросил меня Поливанов, видимо, решив поменять тему разговора.

– И Булгаков, и Вересаев, – ответила я.

– И Розенбаум, – добавил хозяин. – А какие русские писатели, по-твоему, Светлана, хорошо пишут?

Без мужского начала Поливанов превратился в совершенного ребенка. Даже вопросы стал задавать неожиданные, детские.

– Ну… Достоевский, Толстой, Тургенев, Бунин, Набоков…

– Как ты сказала? Нагибин?

– Набоков, – поправила я.

– Сможешь с ним связаться?

– То есть как связаться?

Что-то я перестала понимать своего хозяина. Словно он был потрясен серьезным ударом в голову на боксерском ринге.

– По электронной почте, телефону. Не знаю, через издательство… Он, правда, хорошо пишет?

– На мой взгляд, лучше всех. Но я к нему очень пристрастна.

Услышав о страсти, Поливанов тяжело вздохнул. Надо мне быть повнимательнее, чтобы не усугубить душевную травму. Или наоборот?

– Я думаю, на телевидение надо позвонить, – продолжал рассуждать хозяин. – Он же там работает, программу делает.

У сивого мерина начался бред одномастной кобылы!

– Кто?! – воскликнула я, уже начиная всерьез опасаться за его здоровье. Может, для мужчин такие фиаско действительно сродни всемирной катастрофе?

– Набиев. Дмитрий Набиев, – ответил Поливанов. – Не знал, что этот шоумен еще и талантливый писатель. Думал, он только «Чужие окна» ведет, мерзавцев и извращенцев в студии собирает, баб классно играет. А он еще книжки пишет, оказывается.

– Серьезно? Никогда не слышала, – призналась я. – И хорошо у него получается? Вы читали?

– Ты что, издеваешься! – закричал на меня хозяин, видимо, быстро выздоравливая. – Ты же сама только что сказала, что это твой любимый писатель!

– Я вам про Набокова…

– Ты совсем запутала меня, путана какая-то. Короче, надо позвонить твоему Набокову. Он мне срочно нужен.

– Во-первых, он никогда не работал доктором, – довольно грубо ответила я. – Во-вторых, Владимир Владимирович Набоков умер в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году.

– Скажи пожалуйста! – удивился Поливанов. – Тоже ведь Владимир Владимирович! Надо будет почитать…

– Прочтите для начала «Лолиту».

– Так это он написал? Век живи, век учись, – продолжил удивляться Поливанов. – Надо будет почитать Владимира Владимировича.

Я была уверена, что теперь он имя и отчество Набокова никогда не забудет, а может, даже почитает.

– Так чего ты тогда мне тут впариваешь?! – Поливанов опять повысил на меня голос. – Набоков умер давно, а ты мне его рекламируешь. Ты бы мне еще Лермонтова вспомнила, – пошутил он. – Из живых-то кто-нибудь есть? Книжки же пишутся, в магазинах что-то продается?

– Есть, конечно, писатели… А вам зачем? Хотите почитать?

– Чукча – не читатель, – назидательно произнес Поливанов. – Чукча – сам книга. Нужен мне писатель хороший, чтобы написал про меня душевно, а народ прочитал и понял, за кем в этой стране будущее. Ты же специалист, изучала современную литературу нашего Отечества. Вот и подскажи мне, кто это дело потянет лучше других.

– Может, лучше журналист?

– Какой журналист! – Поливанов даже вскочил с кресла, но тут же упал обратно. – Ты думаешь, я не знаю этих писак?! Что они умеют? Съехидничать, передразнить, сбрехать… А мне нужен автор, чтоб за душу брал, как детский писатель Бианки. Как он про муравьев и кузнечиков писал! Мне бы так про человека… про меня то есть. Думай, Светка! Дело это важное!

– Может, Катерина Камская…

– Это же певица!

– Нет, писательница. Или Лидия Петрашевская?

– Светка, давай без баб. Знаю я их! Размажут сопли там, где надо обухом по голове.

– Тогда, может, Аполлон Селезнев?

– А что? Хороший писатель? Что написал?

– Много всего. Он ни одного жанра не пропускает в своем творчестве, везде отмечается струйкой, то есть строчкой. Романы, повести, рассказы, эссе, сказки, стихи… Лауреат премии «Перо Гамаюна», – вещала я, словно экскурсовод провинциального литературного музея. – Мне, например, запомнился его фантастический роман «Армия Трясогузки».

– Фильм такой был детский, – вспомнил Поливанов.

– Разве? Я не слышала…

– Конечно, ты другое поколение, – грустно проговорил Михаил Павлович и мечтательно продолжил: – «Неуловимые мстители», «Орлята Чапаева», «Армия Трясогузки снова в бою»… Я вырос на этих героях, на революционной романтике. Плакал, когда Чапаева убили. Так что ты там про «Армию Трясогузки», про роман?

– Занятный сюжет. Мне понравилось… Наш современник, некто Трясогузов, подключается к божественному компьютеру и начинает исправлять современность на свой вкус. Например, для наведения порядка в России вызывает из прошлого македонскую фалангу. Фаланга прорывает оцепление омоновцев на Красной площади. У милиции же только резиновые дубинки и пластиковые щиты, а македоняне с копьями, мечами, привыкли сражаться в плотном строю. Трясогузов въезжает в Кремль на боевом слоне плечом к плечу с Ганнибалом. Платон с Аристотелем у него руководят верхней и нижней палатами парламента. Нерон возглавляет МЧС, а Тутанхамон руководит «Юкосом». Очень много грубых эротических сцен с Клеопатрой… А весь этот исторический сыр-бор – из-за одной девки, которая работает в парикмахерской на углу и не обращает внимания на главного героя.

– А чем все это заканчивается?

– Не помню. То ли главный герой забывает на божественном компьютере сохраниться, то ли парикмахерша забывает предохраниться…

– Стоп! Не рассказывай дальше, – перебил меня Поливанов. – Сам буду читать. Ты знаешь, захватывает! Особенно про Клеопатру и про парикмахершу тоже. Мне, например, всегда медсестры нравились. Чистенькие такие, стерильные, лекарством пахнут. Не секс, а лечение какое-то…

Пора было ретироваться, так как мой хозяин, кажется, начал поправляться. Я постепенно свела литературный диспут на нет, бочком-бочком попятилась к двери и – улизнула.

Мы – не жлобы, жлобы – не мы

На следующий вечер у меня была в гостях хозяйка. После того раза, когда в этой комнате нас чуть не застукала Дианка, установилось негласное табу на всяческие интимные поползновения рядом с детской. Здесь мы были просто подругами.

Бокал вина в руке позволяет сделать паузу не тягостной, а глоток разрешает задать самый важный вопрос разговора без метеорологических вступлений.

– Это случилось вчера? – спросила Людмила и, опережая мой ответный вопрос, уточнила: – Поливанов тебя трахнул?

Я скорчила трагическую физиономию и стала ломать комедию.

– Ты только, пожалуйста, не волнуйся, – я дотронулась до ее руки и заглянула в глаза. – На свете есть много других занимательных и полезных занятий. Например, можно вышивать зайчиков крестиком, собирать пивные банки, разводить кактусы, а можно проводить гладиаторские бои между хомячками и морскими свинками. Жизнь на этом не заканчивается. Можно вступить в какую-нибудь секту и радоваться всему происходящему без разбора. Жизнь только начинается…

Но Поливанова была сейчас не расположена шутить или считала ниже своего достоинства делать это со мной. Возможно, она вычислила мою руку в банном происшествии.

– Я никому не позволяю разговаривать со мной в таком тоне, – оборвала она мою утешительную речь. – Если это иногда позволяет мой муж, то за каждое насмешливое слово ему потом приходится платить вдвойне. Я, кажется, задала тебе конкретный вопрос?

Куда уж конкретней! Но, вообще-то, она права. Я действительно несколько заигралась в подругу, без пяти минут любовницу.

– У нас ничего не получилось, – ответила я сдержанно. – Окорочкова помешала.

– Как так? – мне показалось, что Людмила побледнела.

Видимо, знаменитая теннисистка, в отличие от меня, могла составить ей конкуренцию. А для ее мужа вполне реально было привести Окорочкову ночью в усадьбу и затащить в постель.

– Мячиком, – напомнила я ей удачный удар теннисной звезды.

– Это так серьезно?

– Михаил Павлович сегодня утром собирался то ли к Фишману, то ли Фишензону на осмотр.

– Что? Вообще никак? – спросила Поливанова с любопытством.

– Я особенно не старалась, а Михаил Павлович быстро сдался. Я как могла его успокоила, чтобы не усугублять ситуацию.

– Ну и дура! – выпалила Людмила, глядя на меня уже лукаво. – Как раз надо было усугублять, надо было травмировать его психику, пока он был беззащитен, растерян. Жаль, меня с ним не было! Я бы его растоптала, унизила, еще разыграла бы приступ страсти, распалилась бы, завелась до предела. Ты знаешь, как жалок беспомощный мужчина перед страстной неутоленной женщиной? А потом сколько бы презрения он получил в намеках, оговорках. Нет, я бы утешала его, как и ты, но он обязательно бы понял, что он презираем мною, что он жалок и смешон. Я бы растоптала его…

Поливанова запрокинула голову и оскалила зубки, словно собиралась выть на луну. Она исходила сейчас передо мной злобой из-за упущенной возможности больно отомстить собственному мужу.

Странно, но в этот момент она мне даже понравилась. Я невольно залюбовалась этой шекспировской женой-злодейкой. К этой женщине можно было воспылать мучительной, самоубийственной любовью. С нею вместе можно было броситься в омут страстей человеческих, наверняка зная, что она бросит тебя и выплывет на берег, а ты сгинешь один, безвозвратно… Чур-чур меня!

– Поливанов – типичный жлоб.

Я даже вздрогнула – до того неожиданно мои мысли прозвучали в устах Поливановой.

– Ему в сексе нужны не женщины, – продолжала говорить Людмила, – а лошади…

Здесь мне вспомнился ее звериный знак по восточному календарю. Как трудно удерживать эти мимолетности внутри себя!

После шекспировского монолога Поливанова скатилась на бабью сплетню. Она стала жаловаться мне на мужа, правда, подкрепляя свои жалобы примерами. Так она рассказывала, что на рабочем столе Поливанова в еженедельнике видела как-то аккуратно записанный распорядок дня приблизительно такого содержания:

«– Подъем. Бодрое настроение.

– Тренажерный зал. Бассейн. Душ.

– Завтрак. Похвалить за что-нибудь жену.

– Работа в офисе с документами. Новая секретарша. Попробовать.

– Поездка на Нижнепичужную фармацевтическую фабрику. Говорят, там симпатичная кадровица.

– Обед с вице-мэром. Много не жрать, через час еще один обед с прокурором.

– Открытие памятника «Жертвам отравлений», спонсируемого моим фармацевтическим объединением.

– Распоряжения по усадьбе.

– Ужин.

– Исполнение супружеского долга».

– Да, – задумчиво сказала Поливанова, – будь я не русская, а, например, татарка или армянка, он написал бы: «исполнение интернационального долга». Ради этого жлоба я хожу на шейпинг и на массаж. Разве он может оценить вот этот изгиб, эту линию? Черт с ним! Давай лучше поговорим о тебе…

Ну, наконец-то! Дождались, матушка-барыня! Благодетельница! Землицы бы нам… Вообще-то это было довольно неожиданно. Может, Поливанова чувствовала вину за недавнее резкое внушение, за постановку моей скромной особы на подобающее ей место?

– Я прекрасно понимаю, что с твоими данными, образованием, прекрасным знанием языков ты пойдешь далеко, – говорила благодетельница. – Не знаю, понимает ли это мой супруг? Он, как всегда, думает, что деньги решают все… А тебе надо думать о будущем. Поэтому выслушай мое предложение. Я тоже не хочу сидеть безвылазно в этой усадьбе, я тоже хочу самостоятельно добиться положения в обществе. Поливанов станет губернатором, это понятно. Я уговорю его дать мне какой-нибудь фонд или какое-нибудь российско-германское общество. Тебя сделаю своей заместительницей. Будем кататься по Германии. Берлин… Какие там еще города?

– Мюнхен, Бремен, Гамбург…

– Всю Европу с тобой объездим, – подхватила она с энтузиазмом. – Или пойдем в большую политику. В Государственную думу. Думаешь, не пройду? – сощурилась Поливанова. – Имидж мой вся страна знает. Денег на место в парламенте у меня даже сейчас в кошельке хватит. Ты будешь моей помощницей. Правой рукой. Если тебе больше нравится, правой ногой! Мне главное – получить свое дело, не зависеть от Поливанова. Пошел он со своей спонтанностью поведения! То плюнет, то поцелует, как ромашка… Что задумалась? Или ты собираешься всю жизнь провести в гувернантках?

Спасибо, конечно, благодетельница! Быть ее заместительницей, переводчицей и, конечно, любовницей – это уже кое-что. Но мы еще посмотрим, что предложит мне вторая половинка семьи Поливановых?

Пока все развивалось неплохо и без особых потерь. Но почему же мне было так грустно?