Текст книги "Данница (СИ)"
Автор книги: Елена Лаевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Маг повернулся к окну. Мелькали вдоль дороги березы и ели. Что же все-таки связывает его с девушкой Ивкой? Что встреча их не случайна, Маг-У-Терры уже не сомневался.
Просто перед глазами сложилась ранее разорванная на части картинка. Едва намеченный эскиз акварели.
Он отчетливо помнил, что собирался выбрать совсем другой путь. Короче и безопаснее. Но на этой другой дороге легло поперек колеи, не давая никакой надежды его объехать, могучее дерево, не срубленное, не сожженное, не сломленное старостью, с вывернутыми из земли мощными корнями.
Тогда-то маг и почувствовал, как кто-то невидимый крепко берет его за плечи. И направляет другой дорогой. И торопит в пути, не давая долго задерживаться на перегонах. Поднимая на рассвете, смежая глаза только к полуночи, подгоняет драконов. Магия стелилась в воздухе. Очень сильная магия. Но магия не могла отогнать круживших возле Ивки волков. Тут нужен был живой человек. И на его роль был выбран он. Проезжающий мимо маг со свитой и охраной успели вовремя. И с девушкой Ивкой ничего не случилось.
Не зря прилетала к нему ласточка перед началом пути, не зря кричала, призывно взмахивая крыльями.
А уж если на то пошло, и дядя совсем не случайно проявил свой скверный характер и заставил племянника пуститься в долгое путешествие.
И что-то говорило магу, что это не последняя встреча с красивой Данницей. Не последняя.
Ивка проснулась часа через два. По-детски потерла кулаками большие серые глаза. Опустила на пол ноги в штопанных-перештопанных чулках. Проверила, на месте ли чеканки и улыбнулась признательно магу и Хмуту.
Маг-У-Терры и Хмут неизвестно чему обрадовались, тут же устроили остановку. Кучеp развел костер, неизвестно откуда материализовался кем-то из стражников подстреленный заяц, старательно насаженный слугой на вертел. Хмут же заварил чай, достал зачерствевшие слегка бисквиты, груши и персики. Расстелил на траве плед. Расставил тарелки и чашки.
Ивка с аппетитом обгрызла хорошо прожаренный кусок мяса, потянулась за другим – наесться все никак не получалось. Даже стыдно было за свое обжорство. Но остановиться было невозможно.
Ивка облизала пальцы, вытерла рот тыльной стороной ладони, маг протянул ей салфетку.
Хорошие манеры закладываются в детстве, – неизвестно почему подумал Маг-У-Терры и неожиданно для себя попросил: – П-п-продашь мне чеканку, Данница? У тебя их еще много в мешке.
Ивка с сомнением посмотрела на мага: «Так вы вроде в полном здравии, господин Магутерра. А чеканки быстро теряют свою силу. Через несколько месяцев это будет просто кусок серебра. Может быть, вам лучше не тратить деньги понапрасну?».
– Эт-т-то ничего. На всякий случай. Мне очень важно вернуться домой живым и здоровым, понимаешь? Чтобы не расстраивать одну милую регину. А дорога – она длинная. Мало ли ч-ч-что может случиться.
– Вот, – развязала Ивка заветный кошель. – Выбирайте. Только лучше будьте здоровы.
– Я п-п-постараюсь, – серьезно ответил Маг-У-Терры.
К концу дня они добрались до города Перевела. Маг-У-Терры представил Ивку охране как свою родственницу, тем самым избавив ее от оплаты за проезд в город, и лично проводил девушку до гостиницы.
Потом прошелся с ней по Обозной Площади, выбирая хозяина каравана поприличнее. Удостоверился, что Ивка рассказала историю чудесного спасения чеканок. Добавил к этому несколько ярких подробностей. Про то, как бил из земли волшебный всепожирающий огонь, корчился в муках наказанный злодей и слышался в округе страшный хохот Первого Данника.
Хотел было предложить девушке дождаться его из поездки, чтобы потом путешествовать вместе. Но кто-то невидимый стал сзади, дунул в затылок: «Не надо».
Мих
Путешествовать Мих предпочел бы пешком. Но уж больно велики были расстояния. Пришлось смириться.
Вот и трясся он теперь в душном фургоне, среди рулонов полотна и ящиков с кружевами, не желая пересесть к вознице на свежий воздух и лицезреть буро-зеленые костлявые задницы.
Хозяин каравана заглядывал периодически в фургон, проверял наличие путника и отправлялся по своим делам.
Кормили всухомятку, но неплохо. И чай наливали исправно по утрам и к ужину.
Дорога была широкая, ровная. Наемники бурати охраняли караван от разбойничьих шаек. Восемь широкоплечих мужиков и одна девка, ничем от них не отличавшаяся. Мощная, коротконогая, с равнодушным взглядом странных разноцветных глаз.
В своем мире Мих был против приема девушек на чисто мужские специальности: в пожарные, полицию, боевые войска. В борьбе с огнем, в рукопашной, в погоне им просто не хватало мышечной массы.
Но женщины-бурати эту установку подрубали на корню. Ух, какие были у бурати женщины! Что там – коня на скаку. Вот дракону шею свернуть – плевое дело. Взглядом башку продырявить – пожалуйста, почище любого трепана для лоботомии. Обидишь такую – и на всю оставшуюся жизнь инвалид. И физически, и морально.
Под мерный скрип колес Мих, разлегшись на циновке и положив руки за голову, вспоминал первые дни в чужом мире. Как он, испуганный и злой, продирался сквозь неизвестный науке кустарник там, где совсем недавно пролегала лесная дорожка вдоль малинника.
Собственно, ему еще несказанно повезло.
Ошарашенного, перетрусившего, бредущего неизвестно куда Миха подобрали лесники контеза Ваца Синеги. И как интересный экземпляр, изъясняющийся на непонятном языке и одетый как огородное пугало, доставили в замок. Вместе с рюкзаком. В котором ничего не тронули. Набреди Мих сначала на разбойников, жадных путников или просто дикого зверя – и все повернулось бы совсем по-другому. И тут же и закончилось. Не в его пользу.
Посмотреть на интересную находку собрались все члены семьи. Жизнерадостный, невероятно толстый контез Вац, пребывающий в состоянии вечного перекуса, его отец Жан, старый и худой, похожий на большого седого паука, беременная жена Сона и двое сыновей.
Мих, помнится, вел себя как последний осел: пытался что-то объяснить, кипятился, брызгал слюной, доказывал, тянулся пожать мужчинам руки, тряс мобильником. Семья контеза глазела на все это как на бесплатное представление комедианта и пожимала плечами.
Кончилось все тем, что старый контез Жан вдруг захрипел, закатил глаза, перестал дышать и, схватившись за грудь, осел на каменный пол.
Мих среагировал автоматически – вбили в голову на практических занятиях в институте. Плюс пару раз уже попадал в такие ситуации. Склонился, положил руку на шею, не почувствовал пульса и сильно ударил старика кулаком в грудь.
Два стражника запоздало наставили пики ему в застежку рубашки. Но дело было сделано. Старик судорожно вздохнул, потом, немного погодя, вздохнул еще раз, закряхтел и открыл глаза. Взгляд был мутный, несфокусированный. Но процесс пошел. Контезу-старшему на этот раз повезло реанимироваться.
Правда, одно ребро все же треснуло (а может, и сломалось; без рентгена поди проверь), пришлось накладывать давящую повязку. Но это были уже мелочи.
А к Миху после этого случая все благородное семейство прониклось глубоким уважением и убеждением, что он великий лекарь. Мих спокойно мог назваться шпионом далекого государства. Его все равно не выдали бы и уж тем более не выгнали.
Вац приставил к Миху учителя языка. Через два месяца лекарь худо-бедно заговорил. Он вообще был способный к языкам. А когда Мих выразил желание выучиться мастерству у живущей на далеком хуторе известной травницы, контез отправил ей в подарок двух поросят, чтобы была посговорчивее и повнимательнее.
Мих прожил у контеза без малого восемь месяцев. Его принимали если и не за члена семьи (все же родословная подкачала), то за верного друга. По вечерам за пышными, обильными обедами, когда мужчины вели нескончаемые разговоры о соседях, королевской семье, погоде и пахоте – Мих постигал тонкости мира, куда его угораздило попасть.
Мих присутствовал при родах госпожи Соны, которые, слава богу, прошли благополучно и его вмешательства не понадобилось. Мих был уверен, что опытная повитуха знает в деле родовспомоществования гораздо больше, чем он.
Заодно провел несколько кратких уроков гигиены у младшего поколения контезов. Не то чтобы верил, что его советам последуют, но хотелось хоть чем-то отплатить за гостеприимство.
Впрочем, отплатить скоро получилось сполна. Простудился и заболел младший сын контеза – пятилетний Родко. Простуда перешла в бронхит, а бронхит в воспаление легких.
Мальчик метался в жару, Мих просиживал рядом ночи напролет, меняя на пылающем лбу ребенка смоченные в уксусе салфетки. А потом, когда не удалось победить болезнь, достал из заветных, неприкосновенных запасов пачку антибиотиков. Из тех, что несколько месяцев назад вез матери. Тех, что берег на крайний случай. Для себя.
И мальчик через несколько дней пошел на поправку.
После этого случая Мих мог всю жизнь прожить у контеза без забот и бед, как мышь под веником. Но для себя он решил: если он в этот мир попал, то, значит, где-то существует ход обратно. Во всяком случае, в это верилось. А если сидеть на одном месте – никогда его не найдешь.
Так вот Мих и стал бродячим лекарем. Исходил большую часть провинции, а теперь отправился в путешествие. Он все еще надеялся вернуться домой.
Караван двигался очень медленно. Купцы делали частые остановки. Можно сказать, в каждом городе чуть побольше поселка. Вели долгие, до нескольких дней, переговоры с торговцами-оптовиками о покупке и продаже, иногда заканчивающиеся шумными попойками до утра с пьяными объятиями и слюнявыми поцелуями.
До полудня Данники маялись от похмелья. Потом приезжали фуры. Начиналась разгрузка коробок с кружевами и рулонов полотна, погрузка мешков, ящиков и бочек со всякой всячиной. Затем шли расчеты, подведение итогов и неспешное возвращение обратно на дорогу. И все начиналось сначала.
Мих скучал и кис от безделья. К тому же в набитых фургонах все труднее было устроиться с комфортом. Ящики норовили заехать в бок острым углом, мешки – прихлопнуть, а бочки – придавить. Приходилось выбираться на свет божий, устраиваться рядом с возницами, лицезреть широкие драконьи хвосты. Только и радости было, что пробежаться трусцой вокруг для разминки.
В конце концов Миха такое путешествие окончательно достало. У въезда в большой город в дне переезда до моря он распрощался с Данниками, рассчитывая добраться туда уже пешком.
Мих покинул караван до рассвета, после утомительного ночного перегона. Ворота были еще закрыты. Многочисленные путники: пешие, конные-драконные, караванные расположились недалеко в поле. Жгли костры, варили кашу, кипятили воду. Или просто дремали, завернувшись в плащи и куртки.
Мих пристроился на краю, рядом с лесом. Прислонился к лысому, без коры, белесому стволу дерева-голяка и попытался задремать, намотав лямки заплечного мешка на руку. Раззяв здесь не жаловали и не жалели. А где, скажите, с раззявами по-другому?
Хотелось есть. Хотелось выспаться в мягкой постели. Посмотреть новости по телику. Много чего хотелось…
В прохладном, предрассветном воздухе вдруг раздался женский крик. Крик повторился еще раз. И еще.
– Лекаря, – заволновалась толпа. – Есть ли лекарь? Неужели лекаря нету?
Мих тяжело вздохнул. Когда так кричат женщины, то это, вполне вероятно, к родам. А принимать роды он не любил. Вернее, не умел. Короткая институтская практика в гинекологическом отделении в Питере ничему его не научила. Разве что отбила всякое желание в скором времени заводить детей. Работая на скорой, Мих, бывало, что и доставлял рожениц в больницу, но те, будто чувствуя его беспомощность, терпели до приемного покоя. Ни одна не подвела. А в этом мире к рожонкам приглашали повивальных бабок.
Один раз, так случилось, Мих принял у измученной трехдневными схватками до нечеловеческого состояния немолодой женщины мертвого, с обвитой вокруг горла пуповиной, мальчика. За что был почти придушен мужем несчастной. Уже хрипел, когда соседи его отбили. Повторения не хотелось.
Но, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Мих достал из мешка лекарскую косынку и, размахивая ею как флагом, стал пробираться сквозь густое человеческое варево: переступал через вытянутые ноги, огибал выставленные задницы, отлипал от пышных грудей. Люди расступались. Кто быстро, кто нехотя.
Цель Мих опознал издалека. По толпе любопытных, окруживших лежащую на земле стонущую женщину. Кто просто жадно глазел, кто давал советы, кому лень было посторониться. Развлечение себе нашли, козлы.
Мих растолкал любопытных. Подошел к рожонке, сказал строго: «Я – лекарь. Кто с тобой здесь? Муж? Пусть разгонит толпу. Не на что тут пялиться. Не бродячий цирк. Ма? Горячей воды, тетя. Вон у того костра попросите, там уже закипела. Как тебя зовут? Лин? И как тебя, Лин, угораздило отправиться в путь на сносях? Возвращались домой в город? Не успели? Расслабься, Лин. Роды первые? Схватки частые? Сейчас посмотрим, что у нас здесь. Я хороший лекарь. И знаю, что делаю».
Врал Мих. Врал Петербургский Айболит без зазрения совести. Мало чем мог он тут помочь. Но одно знал точно: лекарю должны верить. Безоговорочно и беспредельно. Иначе грош тебе цена.
Мих погладил горячий, раздутый живот. Попросил полить на руки воды, произвел внутренний осмотр. Похоже было, что шейка матки полностью раскрылась. Рука оказалась в крови. Это нормально или что-то пошло не так?
– Вот что, Лин. Осталось совсем чуть-чуть. Теперь все зависит от тебя. От того, как правильно ты будешь тужиться. Делай это только по моей команде. Вот пошла хорошая схватка. Давай, милая.
– Молодец, Лин. Сожми мою руку. Или руку Ма. Так будет легче.
– Еще раз. Я знаю, что ты устала. Но надо. Надо.
– Последний раз.
– Самый последний.
– Самый-самый последний.
Все!
Младенец оказался девочкой. Здоровой и вполне себе жизнеспособной. Мих шлепнул ее по попке. Девочка запищала котенком, сморщив красное личико.
Мих передал ребенка на руки всхлипывающей Ма. Велел обмыть и запеленать. Повернулся к Лин. И вот тут зашлось сердце.
На серой простыне под рожонкой стремительно расплывалось красное пятно.
Послеродовое кровотечение. Черт. Ему не по силам такое кровотечение остановить. В Питере, приехав по такому вызову, Мих бы уже вез Лин в больницу, прилаживая по дороге капельницу с физиологическим раствором. А в больнице готовили бы операционную.
Что он, мать вашу, мог сделать здесь, имея под рукой клещи для дерганья зубов и банку с собачьим жиром. Можно заварить траву зинь, способствующую свертываемости крови. Но здесь она поможет, как мертвому припарки.
Всходило красное, распухшее, как после попойки, солнце, совершенно равнодушное к людским бедам. Простыня совсем намокла. Кровь стекала на пожухлую траву.
У девушки Лин, прожившей на свете не больше восемнадцати лет, посерело лицо, запали глаза, выступили на лбу капли пота.
Она пыталась что-то сказать, но лишь невнятно шептала побелевшими губами.
– Что же это такое? – испуганно спрашивала Ма, прижимая к себе новорожденную. – Все будет хорошо?
Мих отрицательно покачал головой: «Лин умирает. Истекает кровью. Я ничего не могу сделать. Посидите с ней. Вы и этот мальчик, муж. Проводите. Я подержу ребенка».
Ма закусила ладонь. Завыла тихо, сквозь зубы. Мих едва успел подхватить сверток с девочкой. Муж Лин, совсем еще молодой, растерянный, толком не понимающий, что происходит, опустился рядом с ней на землю, стал гладить по волосам.
Мих пощупал слабый, частый пульс. Сколько еще молодое, сильное тело будет бороться за жизнь? В человеческом организме пять литров крови. Немного времени требуется, чтобы всю ее потерять.
Смерть явилась на поляну собирать законную жатву. Дышала холодом в затылок. Торопила, звала. Собиралась совершить таинство ухода.
– Здравствуй, лекарь Мих, – раздался рядом знакомый голос.
Мих поднял голову. Сквозь толпу к нему протискивалась девушка Ивка. Данница.
– Рожонка умирает, – устало сказал он, вытирая окровавленные руки о ветошь. И добавил зло: – У них нет денег заплатить за чеканки. И у меня нет.
Ма и муж Лин, поглощенные своей бедой, даже не обернулись. Чеканки были из другой, богатой и сытой жизни. С замками, выездами, перчатками на руках и поросенком на вертеле. А в их мире жили и умирали без них.
Данница, хмуря белесые брови, взглянула на красную траву, вдохнула тяжелый запах крови. Постояла мгновение, покачиваясь на носках, и решительным жестом достала из-под фартука обгоревший кошель. Тонкие пальцы споро развязали черный шнурок.
Чеканка блеснула на солнце. Ивка оттолкнула ничего не понимающих близких Лин и прижала серебряный металл к неподвижной руке девушки.
– Чеканка, – раздалось вокруг. – Чеканка. Данница. Данница. Чеканка.
У Лин не осталось сил кричать, когда чеканка стала растворяться в умирающей плоти. Утренний ветер быстро разогнал розовый дым.
Кровотечение прекратилось через пять минут. Лицо у рожонки порозовело, заблестели глаза. Она попросила воды. Долго не могла оторваться от котелка, пила взахлеб, капли сбегали по подбородку, капали на грудь.
Ма кинулась было целовать Ивке руки. Стала предлагать все деньги, что у них были. Ивка хмуро отмахнулась. У Миха создалось впечатление, что Данница сама не рада опрометчивому поступку.
Лекарь скомкал окровавленную простыню, постелил свежую.
Закряхтел младенец, требуя кормежки. Лин расстегнула помятую рубашку.
Ивка села на землю, вытряхнула из башмака мелкий камушек.
– Спасибо тебе, – сказал Мих, – не ожидал.
Девушка только губы поджала.
– Данница спасла рожонку. Не оставила сиротой ребенка, – раздался рядом низкий хрипловатый голос. – Шапку по кругу!
К Миху и Ивке подошел молодой смуглый человек в полосатой рубахе, стянул с головы соломенную шляпу, кинул в нее два серебряных таллена, поднял над головой.
– Шапку по кругу!
Звенели, падая, медные монеты. Четвертаки, полушки, полуталлены и таллены. Их бросали в шляпу крестьяне из ближних деревень и Данники из дальних краев. Женщины в потертых платьях с простых повозок и расфранченные молодые люди из окон карет. Улыбающиеся дети и морщинистые печальные старики.
– Шапку по кругу.
Соломенная шляпа вернулась наполненная до краев медью и серебром. Человек в полосатой рубахе передал ее Ивке, представился: «Славен. Я Данник, бываю в этом городе часто. Меня тут каждая собака знает. Штучный ты товар, девочка. Деньги отнеси меняле на базарной площади. Скажи ему: что не хватит до золотого, пусть запишет за мной».
Добавил смеясь: «Выходи за меня замуж, Данница. Страсть, как ты мне по душе пришлась. Я такую по всему свету искал».
Ивка покраснела. Сказала сердито: «Меня жених ждет. И потом, я только в Милограде жить могу».
– Ради такой готов в Милоград перебраться. Да ну его, жениха этого. Не стоит он тебя. Когда домой собираешься?
– Через полгода.
– Жди в гости. Как зовут тебя?
– Ивка.
– Вот и хорошо, Ивка. Приглашаю на ужин. Я остановился в корчме Таверана, будет время и желание – приходи. Буду рад.
Мих и Ивка сидели на поваленном дереве в городском парке. Мих угощал девушку остатками сахарных фиников, рассказывал о поездке в Регнауш, но Данница слушала вполуха, хмурилась, ела без аппетита.
– Что-то не так? – спросил Мих.
Ивка вдруг разрыдалась: «А вдруг и у меня как у этой девушки? Вдруг я умру, пока рожать буду? Мало, что больно и страшно, так еще и опасно!
– Ну, такое редко случается. А ты оставь одну чеканку для себя. На всякий случай. Потом вернешь магу как непроданную.
– Ничего ты не знаешь, – зло выкрикнула Ивка. – Мы же в этом Милограде как прокаженные. Не такие, как все. На нас чеканки не действуют. Единственных во всем королевстве.
Мих виновато пожал плечами. Сказать тут было нечего.
Ивка вытерла ладонью слезы. Тщательно отряхнула передник: «Проводишь меня до корчмы Таверана?»
– Знаешь, Ивка, – осторожно начал Мих, – не надо так буквально верить тому, что говорят тебе молодые мужчины».
– А я и не верю. Отвлечься хочу. Хорошо время провести, – грустно усмехнулась Ивка. – Так проводишь?
Мих легко поднялся, галантным кавалером протянул руку, сказал непонятно: «Для вас, мадемуазель, я готов на все».
Глава 5
Глава пятая
– Дорогой мой, на чем держится Мир?
– Мой дорогой, Мир держится на душах ушедших.
Из разговора двух умных магов
Ивка
Ивка стянула липнущую к телу мокрую рубашку, короткие, до щиколоток, полотняные штаны. Тело сразу же покрылось гусиной кожей. Девушка завернулась в тонкое, ветхое полотенце, стала отжимать волосы. Деревянный настил вокруг сразу потемнел от влаги. Рядом сидели и лежали на скамьях, греясь на солнце, женщины поселка Раттенпуль, бесстыдно выставив плоские белые зады и раскинув ноги, жевали вонючий табак, сплевывали на горячие камни коричневую слюну сквозь порченые зубы, сплетничали. Голые тощие карапузы носились вокруг, загорелые и шустрые, как мелкие рыбешки. Матери покрикивали на них, чтобы не приближались к воде. Дети не слушались, подбегали к краю деревянного настила, опускали в воду облепленные песком ноги. Женщины шлепали непослушных. Над скамейками стоял густой рев.
Купальня была бесплатная, народ здесь собирался простой. Ивка пристроилась с краю на лавке, вытянула ноги.
На берегу была еще одна купальня, где брали за вход деньги. Там стояли деревянные лежаки, кресла, слуги разносили запотевшие стаканы с холодным соком, фрукты и печенье. Но Ивке было жаль денег на такое удовольствие. Хотя у нее в кошельке и лежали теперь три серебряные монетки – то, что осталось сверху золотого, собранного за спасение рожонки.
Сегодня она собиралась окунуться в море еще раз, а потом отправиться смотреть на закат. За свое месячное пребывание в Раттенпуле Ивка не пропустила еще ни одного. Сердце щемило радостью и тоской, когда раскаленный круг, похожий на маковый цветок, высветив на воде алую дорожку, медленно скрывался за горизонтом. Сразу становилось темно, и Ивка спешила домой, в крошечную, но чистую комнату с печкой, кроватью и колченогим столом, на котором всегда стояли свежие цветы. Ходить ночью по пустынным улицам она боялась. Ивка доставала сыр, хлеб, нагретые солнцем помидоры, бутылку сидра. С удовольствием утоляла голод. Замечательно было бы, конечно, разделить поздний ужин с кем-нибудь из знакомых, но и так было хорошо.
Девушка, как и рассчитывала, нашла место кухарки у бригады каменщиков. Подрядчик строил высоченную ратушу из четырех этажей. Уже был закончен подвал, лужайка в центре города была полностью скрыта под деревянными балками, штабелями досок и сваленными в кучи кирпичами.
Вставала Ивка затемно, разводила огонь в очаге, приносила из колодца воды. Варила нехитрую еду из привезенных подрядчиком продуктов. Пшеничную и гречишную каши на сале, острые супы с летними овощами: свеклой, морковкой, горохом; картофельное жаркое с нарубленными коровьими хвостами. Но никто большего и не требовал. Мужики хвалили. Освобождалась Ивка рано и, перемыв котлы, сразу шла на море. Покупала сладкие персики и груши. Странный местный виноград с ягодами двух цветов: желтого и фиолетового. Купалась или бродила по заросшему диким кустарником скалистому берегу.
Жарко, сухо, солнце светит прямо в глаза, согревает каждую косточку. Из-за стен купальни пахнет жареной рыбой – это готовят ужин носатые сердитые братья в забрызганных жиром фартуках в харчевне на берегу. После купания Ивка зайдет туда и купит сразу двойную порцию. Есть хотелось всегда. Даже ночью она вскакивала с постели и жадно поглощала припасенные как раз на такой случай хлеб и яблоки.
Ивка вытерла нос загоревшей рукой, с наслаждением вдохнула идущий от нее запах водорослей, дотронулась языком до горько-соленой кожи.
Женщины вокруг Ивки расхаживали голышом, не стеснялись. Одна из них присела на острую гальку, сунула грудь в голубых прожилках орущему лысому младенцу с покрытым коростой затылком. Женщина походила на старую сморщенную грушу. На смуглой спине отчетливо проступали ребра. Дряблый отвисший живот складками лежал на коленях. Рядом с женщиной стояла молодка на сносях. Казалось, ее распирает изнутри огромное яблоко. Фасолина пупка торчала вперед на натянутой, как на барабане, коже. Казалось, дотронься, и кожа треснет, брызнут во все стороны внутренние соки, и младенец упадет к тоненьким ломким ногам. Неужели Ивка скоро станет такой же? Ведь у нее самой, еще невидимый под платьем, но хорошо ощутимый руками, живот стал понемногу наливаться, выдаваясь вперед. Данница почему-то стыдилась этого, старалась всячески живот прикрыть, защитить от посторонних глаз.
– Эй, – крикнула ей брюхатая девица, уперев руки в необъятные бока. – Уступи место. Тяжелая я.
– Я тоже тяжелая! – огрызнулась Ивка.
– Я тяжелее. Уступи, бесстыжая какая.
Женщины вокруг зацокали языками в предвкушении приближающейся ссоры. Им очень хотелось посмотреть, как две девицы будут царапать друг другу лицо и драть волосы.
– Жолина! – тоненько крикнул кто-то. – Врежь этой чужачке. Пусть знает!
Ивка плюнула и встала. Не то, чтобы испугалась, а неохота было связываться.
Отвернулась к стене и начала натягивать еще влажные рубашку и штаны. Пошла к воде. В рубашках и штанах купалось все местное население. И мужчины и женщины. Называлось это неудобное безобразие «купальный костюм».
Раттенпульцы хорошо плавали, заплывали далеко в море. Ивка пыталась научиться, но получалось плохо. Она отчаянно колотила руками и ногами по воде, уходила под воду, выныривала испуганная, отплевывалась, терла глаза. Глаза тут же начинало щипать. Но все равно было хорошо.
Несколько раз Ивка каталась на парусной лодке. Такое удовольствие стоило всего два медяка. Прохладный ветер обдувал разгоряченное лицо. Вдоль опущенной в зеленую воду ладони поднималась белая пена. Один раз прямо перед носом выскочила из воды в воздух красная рыба с выпученными глазами. Удивленно глянула на Ивку и скрылась в волнах. Говорили, что иногда вечером из глубины поднимаются мертвенно-бледные русалки с хвостами в гниющей чешуе и заманивают за собой неудачливых рыбаков. Говорили, повелитель моря, Кептун, когда бывает в ярости, размахивает своим каменным трезубцем, и тогда поднимается страшный шторм. Говорили, живет на дне мудрая змея Медун, исполняющая желания тех, кто сумел до нее донырнуть. А донырнуть до нее можно только с огромным камнем в руках. Но мало ли о чем говорили в поселке Раттенпуль.
Над очагом булькала в котле гречишная каша. Ивка, поудобнее устроившись на круглом камне, толкла в ступке горошины перца. Размышляла о том, сколько картошки надо будет начистить для супа, сколько налущить гороха, и купит ли хозяин ставший дешевым местный виноград. Медленно выползали из-под навеса заспанные строители, зевали, кряхтели, плескали в лицо холодную воду из ведра.
Кто-то из работников неожиданно схватил Ивку за шею мокрыми руками. Данница сердито стеганула его полотенцем. Вот нашли забаву: пугать ее, когда совсем не ждет. А то еще и за седальницу щиплют. А ведь у каждого дома жена или две. И куча детей. Хорошо хоть, приставать не пристают. Да и то только потому, что Ивка первым же вечером поведала им во всех ужасных подробностях историю Рога.
Ивка спустилась по узкой, крутой тропе, присела на нагретый за день камень лицом к морю, устало прикрыла глаза. Но и сквозь веки чувствовала красное тепло вечернего солнца.
Напротив возвышался над водой заросший морской травой бугристый валун, похожий на подгоревшую, заплесневелую горбушку. Ивке хотелось когда-нибудь доплыть до него. Но по всему выходило, что желание так желанием и останется. Как раз в этом месте глубоко становилось сразу у берега. Один раз Ивка попробовала достать до дна, ушла под воду, испугалась и скорее выбралась на берег. На воде Ивка держалась так же хорошо, как чугунный утюг Ма Уллики.
– Эй, ты ушнула там? – раздалось со стороны моря.
Ивка открыла глаза, удивленно огляделась. У недостижимого валуна, на одном из подводных его выступов, пристроилась пухлявая девица. Мокрая светлая коса ее была перекинута на грудь. Полотняная рубашка «купального костюма» сползла с бледного плеча, открывая выступающие ключицы. Верхние зубы девицы выдавались вперед, отчего та напоминала малахольного кролика, решившегося искупаться.
– Я тебя чашто на берегу вижу. Любишь море? – голос незнакомки звучал так, будто маялась она круглый год сильным насморком.
– Очень! Всю жизнь бы так сидела, – улыбнулась Ивка.
Насморочная девица улыбнулась в ответ. Среди остреньких зубов не хватало одного резца. Незнакомка, устраиваясь поудобнее, повернулась к Ивке боком. На правой скуле отчетливо проступал лиловый кровоподтек.
– Што шмотришь, – нахмурилась девица. – Это Па так шердилша. Он у меня знаешь какой вшпыльчивый.
– За что сердился? – поинтересовалась Ивка.
– Замуж выдать хочет, – охотно начала рассказывать девица. – А я не хочу. От шватов прячусь. Я другого люблю. Тебя вот еще жамуж не выдают?
– Думали, но я раньше Данницей стала. Теперь меня в жены вряд ли возьмут. С ребенком-то. Разве что вдовец старый.
– Ну и не жалей. Чего там хорошего, взамуже. Я бы вот веш век швободной прожила. Я здесь чашто бываю. Тут к берегу парнишка один приходит. Кра-а-асивый. Глаза синие, кудри смоляные, плечи широкие. Заглядетьша можно. А уж когда петь начинает – тут у меня шердце заходитша. Я ему подпевать из воды начинаю, он вше оглядываетша, оглядываетша, меня глазами ищет. А я вше прячусь, все прячусь. Так мы вмеште друг дружке подпеваем до шамого рашвета. Сладко так. Только смотри, глаз на него не клади. А то утоплю.
– А что ты парнишке не покажешься?
– Да ты што, – замахала руками девица. – Па узнает: меня убьет, его убъет. Нет, лучше мне швой век одной вековать.
Девушка шмыгнула носом, высморкалась в пальцы, подплыла ближе к берегу.
– Ой, што это у тебя за шклянка на груди вишит?
– Так, настой лекарственный.
– И вовше не наштой. Я знаю, знаю, это горькая роша из Маковой Долины. Отдай ее мне, хоть забудушь до утра от тяжелых мышлей.
– Ну, горькушка денег стоит, – сразу перешла Ивка на деловой тон.
– Подумаешь, денег, – небрежно бросила новая знакомица. – Тебе школько?
Достала откуда-то из воды сплетенный из зеленых нитей кошель, вытряхнула на ладонь содержимое. Серебряные монеты рыбьей чешуей блеснули в руке: «Трех хватит?»
Ивка на столько не рассчитывала, но пробурчала недовольно: «Мне за горькушку эту пять обещали».
– Врешь ты все, – заявила девица. – А хоть бы и пять.
Отсчитала таллены, подплыла к берегу, протянула Ивке. Рука оказалась неожиданно теплой, будто прогретой у зимней раскаленной печки.
Ивка стянула с шеи склянку с росой.
Девица выдернула пробку, жадно вылила содержимое склянки в рот, поморщилась. Замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Глаза ее медленно подернулись масляной пленкой, рот растянулся в счастливой улыбке.
