Текст книги "Данница (СИ)"

Автор книги: Елена Лаевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Маг-У-Терры согласился, что выезжать лучше рано утром, на рассвете. Непонятно было, правда, куда ехать, но что-то ему подсказывало – ездовые драконы повернут в нужную сторону. А в сторонах ненужных начнется гроза или пожар, или сильный туман. Или, как однажды уже случилось, ляжет поперек дороги вырванное с корнем совершенно здоровое дерево.

Ночью Магу-У-Терры снились нехорошие сны: застрявшая среди непроходимых снегов карета, заледеневшие мертвые драконы и он сам, безуспешно пытающийся сложить заклинание непослушными замерзшими губами.

«Будь мужчиной», – шептала темнота голосом Меллори. – Все зависит от тебя. Не останавливайся. Не спеши. Всегда иди вперед.

Мих

В этот раз Мих не дождался каравана, шел по степи один вдоль наезженной телегами колеи. В лесу, в тени деревьев, идти, конечно, было бы много приятнее. А так – то дул ветер, то мелкой злой крупой сыпал дождь, то вдруг выглядывало солнце и начинало нещадно печь затылок. И пить хотелось все время, а воды не было. Впрочем, Мих не жаловался. Стелилась под ногами пыльная ковыль-трава, прыскали из-под ног слепыши – лохматые мелкие грызуны, смахивающие на маленьких медвежат, изредка проезжали мимо всадники на крупных лоснящихся драконах, неодобрительно, а то и просто плотоядно косящихся на Миха.

На его пути часто встречались богатые хутора, окруженные полями пшеницы и гречи, бахчами незрелых еще арбузов, где за нехитрую врачебную помощь получал он тарелку каши, кусок ноздреватого ржаного хлеба и ночлег.

Раз он дал мальцу отвар от гельминтов, а проще говоря, глистов, а заодно и выдрал раскачавшийся молочный зуб старым дедовским способом: с помощью привязанной к ручке двери нитки. Другой раз оставил подростку мазь от зудящей сыпи ветряной оспы. В третий – попытался придумать, как помочь немощному старику избавиться от скопившейся в легких жидкости. Пока Мих думал, старик взял и помер. Что не помешало хозяевам хутора накормить лекаря жирной гречишной похлебкой.

Степь, необъятная и плоская как стол, то ли радениями магов, то ли генетиков, вдруг взявший и поросший травой, простиралась недели на две пути. Мих шел к лесу. Он попал в этот чужой мир среди деревьев. Может быть, ему удастся среди деревьев найти дорогу к миру своему. А если нет – за лесом стояли горы. А за горами город Милоград. Туда должна была вернуться через месяц-другой высокая сероглазая девочка-женщина Ивка.

Как странно устроен человек. Мих все еще хорошо помнил Светку. Карие глаза, сбитые коленки, запах травы, мяты, сладкого пота. Она продолжала приходить во сне, обнимать за спину. Мих подхватывал ее, кружил, накрывал ладонью маленькую грудь. После таких снов он долго не мог прийти в себя. Шагал потерянный и несчастный, ругал судьбу-злодейку и создателя теории множественных вселенных Уильяма Джеймса. И саднило душу, опускались руки, не хотелось подниматься утром, не хотелось плестись вперед. Ничего не хотелось.

А потом жизнь снова брала свое. Или это он брал ее за горло? И тогда наливались силой мускулы от постоянной ходьбы, ломило зубы от сладкой родниковой воды, Миху начинали нравиться окружающие его люди. Особенно некоторые. В общем, он застрял на перепутье. Можно ли считать себя жителем сразу двух миров? Наверное, можно, только если ты свободен в праве выбора. А выбора-то пока и не было. Было только какое-то туманное предназначение, которое уже порядком действовало на нервы. И немного надоевшая степь без конца и края, послушно стелющаяся под ноги.

В этот раз на ночлег Миха пустила семья, в которой, как ни странно, никто не нуждался в лекарской помощи. Хозяин хутора и его два здоровенных сына расспрашивали о том, что происходит в стране. Две старшие Ма, крепкие и моложавые, накрывали на стол. Четыре невестки, кровь с молоком, возились с толстощекими новорожденными, и еще несчитанная пузатая мелочь шмыгала под ногами. А уж какие у них у всех были зубы! Сахарно-белые, ровные, просто голливудские. Если бы в Питере у всех были такие, дантисты пошли бы по миру с сумой. Или переучились на гинекологов.

Мих расплатился за постой многочисленными историями. Про крепость в пустыне, про море и корабли, про чудодейственные чеканки. Слушатели ему попались благодарные. Где надо – охали, где надо – смеялись. И ужин оказался на редкость вкусным. Вроде простой кулеш, но приготовленный так, что язык проглотить можно было. Мих хорошо выспался на набитом свежим душистым сеном матрасе. И спал он крепко, без снов.

А утром, уже отойдя на значительное расстояние от хутора, обнаружил, что пропал бинокль. Возвращаться и разбираться не было смысла. Против трех мужиков Мих шансов не имел.

А были такие душевные люди! – с чувством сказал он, плюнул и… развернулся. Идиотов на свете много, – прокомментировал Мих свой поступок, идя обратно на хутор.

На хуторе жизнь шла своим чередом. Одна старшая Ма варила на улице сливовое варенье, другая развешивала на веревке свежепостиранные рубахи. Младшие Ма тоже не сидели без дела, возились на огороде. Где-то в доме недовольно плакал младенец. Девочки постарше лущили горох. Малышня затеяла драку. Небольшую, без членовредительства.

– Членовредительсто, вполне вероятно, начнется позже, – сообщил сам себе Мих.

– Чего вернулся, мил человек? – старшая Ма бросила белье в таз, вытерла красные мокрые руки о передник.

– Вкусно как у вас варенье пахнет, – издалека начал Мих. – И погода сегодня как раз подходящая, ни дождя тебе, ни жары.

– И? – приподняла правую бровь та Ма, что варила варенье. В руке у нее была крепко зажата липкая деревянная ложка с длинным, неровно обструганным черенком. Около черенка вились мухи.

– Вещи я одной не досчитался после ночевки, – перешел Мих к делу. – Не находили ли? Трубку такую сдвоенную со стекляшками.

– Ты нас в воровстве обвиняешь, что ли? – перешла в наступление Ма с мокрым бельем. – Ничего такого не видели. Вот сделай человеку доброе дело, а он тебе свинью…

– Может, дети схватили? – предположил Мих. – В игрушки взяли.

– У нас дети воспитанные, – подтянулись к месту разговора младшие Ма. Руки у них были в земле. – Ты их за просто так не трожь.

– Малые, идите сюда! – кликнула Ма с ложкой. – У дядьки этого ничего из мешка не таскали. Савко? Лонка? Труня? Узнаю что, хворостиной отхожу.

Подбежавшие дети мотали головами. Происходившее их очень развлекало.

– Вот что, – Миху очень не хотелось переходить к угрозам, но другого выхода он не видел. – Не верю я вам. Не скажете – порчу на ваш дом напущу.

– Ты ж не маг? – забеспокоилась одна из старших Ма.

– Маг не маг, а волшебники тоже болеют. И расплачиваются за лечение как умеют, – напустил Мих загадочности в голосе.

Он достал из мешка темную банку, приоткрыл крышку. Из банки тоненькой струйкой потянулся к небу черный дым.

– Если через пять минут не вернете, дети в постель мочиться будут, пока не вырастут. Средство проверенное. Решайте сами.

Ма с нарастающим беспокойством смотрели, как расплывается в воздухе темное облако. Резко запахло уксусом.

– Дети! Домой немедленно! – закричала опомнившаяся первой Ма с мокрым бельем. – И дверь затворите. Мелка, Олка, что стоите как истуканы. Гоните детей!

– Не поможет! – кровожадно заявил Мих. – Дым – он везде просочиться сумеет.

Дети, видя неуверенность и испуг родительниц, дружно заревели.

– Да подавись! – вдруг выкрикнула одна из молодых женщин. Метнулась к сеновалу и через минуту вернулась с завернутым в тряпицу биноклем. – Говорила ему, окаянному, чужое до добра не доведет!

Мих неторопливо развернул тряпицу, проверил, все ли на месте, и только тогда плотно закрыл склянку крышкой.

В склянке уже пару лет проживал горный полуразумный гриб пачуль, купленный Михом на ярмарке за немалые деньги. Но и использовал его Мих на полную катушку. То превратить лечение в магический балаган, то собак отогнать, то комаров. А то и в таких случаях, как сегодня.

– Ааааа! – зашлась вдруг криком одна из Ма. Мих оглянулся. На лужайке перед домом плыла по воздуху коза. Раздутое, полное молока вымя мерно раскачивалось над землей. Коза задумчиво жевала жвачку. Полет ее не удивил. Но зато удивил всех присутствующих. Коза доплыла до открытой двери в дом и напрочь застряла в проеме.

Мих огляделся, ища источник таких волшебных превращений. Он был материалист и законно считал, что козы просто так по воздуху не летают.

Ага! Вот, кажется, нашел!

Один из многочисленных ребятишек, пацан лет пяти, стоял, белый как мел, с закатившимися глазами, и вот-вот должен был без памяти упасть на вытоптанную траву. Мих не успел его подхватить. Пацан маленьким кульком рухнул на землю. Коза, обдирая бока, приземлилась наконец на порог и громко возмущенно заблеяла.

Мих взял пацана на руки, передал взволнованной Ма. Мальчишка уже открыл глаза, удивленно оглядывался кругом.

– Маг у вас, – громко объявил Мих. – Я и раньше такое видел. Сколько вашему мальчонке, лет пять?

– Да, около того, – озадаченно подтвердила одна из старших Ма. – Кто же такое упомнит.

– Самый возраст, чтобы возможности свои начать показывать. Контролировать он их пока не может. Вот сейчас испугался, занервничал, такая реакция и получилась.

– И что теперь?

– А теперь сами решайте. То ли в город его везите, там обучат, поступит на государственную службу, будет у вас знатный родственник. А хотите, не говорите никому, маг в хозяйстве не помешает.

– Вот те на! – всплеснула старшая Ма руками над подгоревшим вареньем. – Не было забот, жили себе не тужили. Ты бы ребенка посмотрел, все-таки лекарь, может, ему помощь нужна.

Об украденном бинокле уже никто не вспоминал.

До самого прихода мужчин с поля в доме стоял оглушительный переполох. Ма бегали и тараторили без умолку, дети галдели, младенцы орали, а налетавшаяся коза истошно блеяла во дворе. Миха не отпустили – упросили остаться и связно доложить главе семейства о происшедшем.

Что Мих и сделал, стараясь не глядеть в сторону хозяйского сына, украдшего бинокль.

Глава семейства удивился и растерялся, может быть, первый раз в жизни. Стал расспрашивать Миха о маленьких магах и их судьбе. Мих рассказал то, что знал. Хотя знал он немного. В основном то, что слышал от контеза Ваца.

Да, есть отделения при ликеях. Да, мальчиков и девочек берут туда на полное содержание. Да, мальчиков много больше. То ли такова магическая природа, то ли девочек из семей отдавать не хотят. Способных мальчиков потом берут в Университет. А оттуда прямая дорога на королевскую службу. Или в крайнем случае в магистрат крупного округа. Да, сами знаете, магов не так много, сильных совсем мало, и рождается с каждым годом все меньше и меньше.

– Как думаешь, если козу поднял – сильный маг?

– Чего не знаю, того не знаю. Это умных людей спрашивать надо.

В конце концов хозяин решил: что ни делается – все к лучшему. За что все и выпили самогонки.

У уходящего утром Миха сильно болела голова. А мешок раздулся от уложенных в него большого куска сала, круга козьего сыра, краюхи хлеба и десятка недозрелых яблок.

Днем голова болеть перестала. И захотелось есть. Пришлось остановиться прямо посреди чистого поля. Ни деревца, ни кустика вокруг не нашлось. Вода на маленьком костерке вскипела довольно быстро. Мих заварил своих фирменных травок, с наслаждением съел свежего сыра с хлебом. Откинулся на спину, распахнул руки.

Болезненный укус обжег правое предплечье. Мих дернулся, вскочил. Только и увидел, что исчезающий в пожухлой траве блестящий раздвоенный змеиный хвост. Раздвоенный хвост означал только одно: Миха ужалила Горгла. Один из самых ядовитых гадов пустыни. И что противоядия у него нет. И вообще нет. А значит, жить ему оставалось часа два-три, и умрет он, хорошо помучившись. С почерневшими, раздутыми руками и ногами, задыхаясь и хрипя кровавой пеной. Мих стукнул кулаком по сухой земле. Какая глупость! Нелепая, несправедливая случайность!

Хотелось плакать. И очень не хотелось умирать.

Мих рассмотрел укус. Обычный змеиный: два узких следа на уже слегка отекшей руке. Но это мог быть простой ужик. Даже с гадючьим укусом он справился бы: отсосал яд и все. А тут – без вариантов.

Проклятый мир! Проклятая судьба! Дернул его черт остановиться на отдых!

Нещадно палило солнце. Во рту пересохло. Перед глазами стояло красное марево. Нет, не стояло, белкой в колесе крутилось перед глазами. И, боже, как от этого было тошно. Воды! Полцарства за глоток воды! Где они, эти полцарства. Метр семьдесят восемь потрескавшейся земли. И та чужая.

От слабости не поднять головы. Сначала пекло правую руку, потом она онемела. Мих с трудом, как посторонний предмет, поднял руку, рассмотрел. Лучше бы не смотрел: черная, опухшая. Б-э-э-э.

Рвотные массы забили рот. Тонкая игла добралась до сердца. Уколола ледяным жалом.

Бросило в холод.

Мих со Светкой на катке. Лихо скользят по исчирканному коньками льду спортивные «норвежки». Голубое, до рези в глазах, небо. Озябшие руки. А под толстой, замерзшей коркой озера – вода. Много воды. Море. Океан. Мих опускается, ложится на живот. Прижимается к обжигающему льду губами. Лед пахнет блевотиной.

Мих с трудом откашлялся. Ног он уже не чувствовал тоже. Раскалывалась голова. Чугунный колокол ухал в висках. Скорее бы все кончилось.

Жара и холод. Холод и жара. Качели.

Качели. На некрашеной доске сидит Ивка и болтает босыми ногами. Мих раскачивает толстую веревку. Взлетает и опадает синяя юбка. Мелькают перед глазами коленки, пыльные розовые пятки. Звенит настырный, как комариный писк, тонкий смех. Ивка спрыгивает с доски. Прижимается к Миху. Оба падают на сухую траву. Ивкино тело давит, как могильная плита.

Все труднее и труднее дышать. Распухает шея, сжимая трахею. Рвотный вкус во рту сменяется вязким, медным вкусом крови. Мих давится раскаленной лавой.

Не могу дышать. Не могу. Не мо…

Издалека, из другой вселенной, раздается над Михом незнакомый голос: «Как ты думаешь, Хмут, этот путник еще живой?»

Мих проснулся оттого, что хотел есть. Или даже нет: он хотел жрать. Немедленно. Безотлагательно. Прямо сейчас.

Видимо, такой реакции от него и ожидали. Во всяком случае, как только он открыл глаза, немолодой, с носом, слегка напоминающим поросячий пятачок, человек протянул Миху стакан разбавленного сладкого вина и блюдце соленого воздушного печенья.

Выхлебав освежающего напитка и набив рот печеньем, Мих наконец огляделся.

Он лежал на мягком сидении кареты, весь обложенный шелковыми подушками, и, похоже, уже не собирался умирать.

Напротив Миха сидел, уперев острый подбородок в сжатые кулаки, молодой господин его, Миха, лет. В тщательно отглаженной кружевной рубашке выбеленного полотна. С тонкими чертами чуть вытянутого (Эль Греко. Да, Эль Греко, вспомнил Мих) лица и вьющимися светлыми волосами, разделенными на прямой пробор и перетянутыми кожаным ремешком.

Господин смотрел на Миха чуть озабоченно, чуть одобрительно, чуть печально. Как и должен смотреть благородный спаситель на одаренного его благодеянием страдальца.

– К-к-как ты себя чувствуешь? Мы с Хмутом очень волновались. Думали, что уже поздно спасать. Но, с-c-cлава провидению, мы успели вовремя, – незнакомец заикался, но речь его явно принадлежала человеку образованному. Такие редко случались на пути бродячего лекаря.

– Чеканка? – спросил Мих.

– А то ж, – вступил пожилой человек. – Ты уже кончался совсем. Раздутый был, черный, что твой баклажан.

Мих поднес к лицу правую руку. Ничего себе рука. Волосатая немного. А так все в порядке. Мускулистая, загорелая. Здоровый образ жизни как-никак. След змеиного укуса с нее исчез, а причудливое углубление на коже – след чеканки – еще нет.

– Надеюсь, вы понимаете, господин, – начал Мих, – что денег рассчитаться за чеканку у меня нет. Но я готов отслужить, как могу.

Знатный незнакомец только рукой махнул: «У м-меня только одно ж-желание и од-д-дна проблема. Но, б-боюсь, ты мне с ними не поможешь. Как звать тебя, путник?»

– Михаил Николаевич Гордеев, – ни с того ни с сего ляпнул лекарь.

– М-м-михаил Н-н-николаевич, – не без труда повторил господин. – Мудрено-то как.

– Можно Мих.

– А меня – Магутерра, – и молодой человек почему-то улыбнулся. – Куда путь держишь, путник Мих?

– Исполнить свое предназначение, – опять неизвестно зачем выпендрился лекарь.

У господина Магутерры полезли на лоб большие черные глаза в длинных ресницах: «Вот это совпадение, Мих. Я ведь еду точно за тем же. Нет, таких совпадений просто не бывает. И ты знаешь, как это предназначение исполнить?»

– Да в том-то и дело, что нет.

– Тебе приходили послания, я прав?

– Да. Послания приходили. На русском… То есть я хотел сказать, на одном из древних языков. Сны какие-то странные снились. В общем, полнейшая ерунда. Очень, правда, на нервы действующая. А с вами тоже происходило что-то подобное?

– Еще как. А куда ты идешь, Мих? Тебя куда-нибудь тянет? Что-нибудь направляет твой путь?

– Да вроде нет. А иду я сначала к лесу. Потом в горы. А потом в город Милоград…

– …Потому что там живет Данница Ивка.

– А вы откуда ее знаете, Магутерра?

– Эта девушка все время встречается на моем пути. Как будто кто-то нарочно сталкивает нас друг с другом. И с тобой, по-видимому, тоже. Впрочем, боюсь, у нас теперь только одна дорога, проложенная неведомой нам силой. Мих, если у нас общая цель, не отправиться ли нам дальше вместе?

– Если господин не против…

– Господин не против. Не выпить ли нам за это вина, путник?

Глава 8

Глава восьмая

– Дорогой мой, на чем держится Мир?

– Мой дорогой, непонятно, как он вообще еще держится.

Из разговора двух умных магов

Ивка

Ивка лежала на мягкой перине и ленилась. Плотная ткань вздувалась вокруг, как взбитое картофельное пюре, кое-где из нее вылезли и торчали утиные перья. Сил не было ни лицо сполоснуть, ни спуститься вниз, узнать, не подъехал ли идущий в нужную сторону караван. Помани Ивку кто с первого этажа свежим калачом – и то не пошла бы. Ноющей спине было так приятно, а ногам так тепло. Ни о чем толком не думалось в легкой, как прозрачная кисея, дреме.

Вчера, на подъезде к перегону, у телеги, на которой Ивка ехала, сломалась ось, и девушке пришлось уже в темноте пешком добираться до гостиницы. Еле добрела. Уже несколько дней подряд падал тяжелый, мокрый снег, смешивался, тая, с дорожной грязью. Ноги вязли в холодной жиже: Ивка несколько раз чуть сапоги не потеряла. Хорошо, хоть ноги не замочила. Она, конечно, девка крепкая – все простуды в жизни по пальцам одной руки перечесть можно, но все равно, брести по полю в мокрых чулках было мало приятного.

Хотела под это дело заплатить вознице только половину уговоренного, но его малолетняя чумазая дочка в дырявых башмаках, увидев, как взрослые ругаются-торгуются, вцепилась Ивке в юбку, подняла такой вой и визг, что проще было медяк кинуть, только чтобы тихо стало.

Но подумала Ивка напоследок, что если ее сын, когда подрастет, так за Ма стоять будет, то, может, хорошо у нее все в жизни сложится. Как у людей. А потом, когда вырастет, сын на руках ее носить сможет, как Егужонок бабку Егужиху, когда у той нога сильно подвернулась.

Живот за последние несколько недель вырос неимоверно. Давил вниз, на утробу. И там, внизу, было больно при ходьбе. Да еще малыш брыкался сильно, особенно ночью. Не давал спать. Уставала Ивка теперь тоже быстро. Все норовила присесть, да прилечь. Как старушка какая.

Ивка очень себя хвалила, что повернула к дому задолго-заранее. Когда еще много незачеркнутых сот оставалось на многострадальном листе бумаги, подправленном магом Остином на прощание, но все равно имевшем такой вид, будто жевала его голодная драконица. Листок этот служил Ивке верой и правдой. Хозяева караванов теперь неохотно брали Данницу с собой. Обходили со всех сторон по три раза, выпытывали, когда должны начаться роды. Тогда и появлялась на свет заветная бумажка. Ивка со знанием дела показывала незачеркнутую решетку, вместе с караванщиком считала соты, и по всему выходило, что времени еще достаточно. А оставшиеся после этого сомнения вполне решались лишней монетой.

Можно было не торопиться, не нервничать, проситься только во вселяющие доверие караваны, а в особо холодные дни отсиживаться на постоялых дворах. У печки с чашкой крепкого чая и миской молока.

Приближалась зима. Каша из снега и грязи к утру замерзала. На закаменевшей, неровной земле подворачивались ноги.

В дверь осторожно постучали. Подождали и постучали еще, чуть сильнее.

Не открою! – упрямо подумала Ивка. – Я сплю. Неужели не понятно.

Хвост настороженно поднял уши, вопросительно посмотрел на хозяйку: «Пойти сожрать надоедливого визитера или облаять просто?»

– Эй, не здесь ли остановилась Данница по имени Ивка? – осторожно спросили за дверью.

Голос был знакомый. Ивка не сразу вспомнила, кому он принадлежит. А когда вспомнила… Откуда только силы взялись. Вмиг соскочила с мягкой перины, метнулась к двери, отомкнула запор.

– Славен, ты! Откуда? – взвизгнула, повисла на шее, вдохнула знакомый запах сухой ковыль-травы.

А Славен уже целовал горячими губами Ивкино лицо, глаза, шею, большие ладони, розовые лепестки ногтей, прохладный чистый лоб.

– Так я же говорил, приду за тобой в Милоград. Ну, если совсем честно, то еду туда по делам, везу товар скобяной. А внизу говорят – в комнате наверху Данница остановилась. Я сразу почему-то о тебе подумал. Дай-ка посмотрю. Какая ты, мать, круглая стала. На драконе в три дня не объедешь. Зато и грудь ладонью не накроешь. Совсем рожать скоро?

Взял за округлившуюся белую руку: «Миловать-то тебя еще можно?»

– Ой, не знаю, – такая мысль Ивке в голову еще не приходила. – Как бы чего с ребенком…

– Ну и не надо.

Ей показалось, или Славен вздохнул облегченно?

– Вот родишь богатыря – снова моя будешь. Идем вниз. Здесь в трактире знатную утку подают, в меду жаренную.

Ивка сидела на широкой скамье, грызла ужасно вкусную утиную ногу, рассказывала Славену о своих путешествиях и все время смеялась. Просто остановиться не могла. Отчего-то на душе сразу так светло стало. Будто встала утром и перемыла все окна в доме. А потом туда заглянуло солнце и заиграло на стекле. Подумалось, что теперь до Милограда уж точно без приключений доберется. Со Славеном не может быть иначе. Вон какой он сам высокий и ладный, и заботливый. И фургона два у него, новые, крепкие. И дракона четыре. Молодые, горячие. И Хвост вон рядом лежит. Вроде глаза закрыты, а Ивке все равно ясно, что он успевает за всем происходящим следить, охраняет. И если что – ногу откусит, сомневаться не будет.

Ивка так наелась, что прямо сидеть не могла. Откинулась на спинку скамейки, вытянула под столом ноги. Ребенок в животе тяжело забил пятками: ему не нравилось соседство набитого уткой желудка.

Захотелось растянуться на кровати. И чтобы Славен был рядом, гладил по спине, по груди, дышал в ухо…

Распахнулась входная дверь. Внутрь вбежал расхристанный дядька с седыми усами и красной, как свекла, потной лысиной; руки у него были в крови.

Завыл-затянул: «Лекаря скорее, лекаря! Молодые господа отходют. Все отдам. Только лекаря скорее».

– Славен потянул дядьку за подол рубахи, заставил присесть.

– Что у тебя там случилось?

– Господа умирают. Помощь, помощь нужна.

– Деньги у господ есть?

– Сыновья местного контеза Рижны. Тот ничего не пожалеет за своих детей.

– Ну тогда, считай, ему повезло. Вот перед тобой Данница. Очень опытная. В конце своего пути. Идем, Ивка, у тебя ведь еще чеканка осталась?

Ивка только головой кивнула.

– Как зовут тебя, добрый человек? – спросил Славен.

– Пудан.

– Ну так веди нас, Пудан, к умирающим.

Пудан глянул на Ивку умоляющими глазами, охая и размахивая руками, заторопился к выходу.

Ивка с сожалением положила недогрызенную утиную ногу на тарелку. Хотя, с другой стороны, хорошо как все складывается. Последняя чеканка в дело идет. Это все Славен, молодец какой. С ним не пропадешь.

А с чеканками она и вправду почти сроднилась. Когда подносила ладонь к этой, последней, так будто рой крошечных раскаленных иголок впивался в подушечки пальцев. А потом было такое ощущение, словно все тело окунули в кипяток. И выжали, как мокрую тряпку. Только вместо изнеможения заполняла его ни с чем не сравнимая легкость и благодать.

На поляне, недалеко от гостиницы, на снятых с драконов потниках, постеленных на еловый лапник, лежали двое юношей. Да какое там, юношей, совсем еще мальчишек с едва начавшими пробиваться усами на красивых, смуглых лицах. Один был без сознания, белая рубашка залита на груди кровью, розовая пена пузырилась на губах. Другой стонал громко, смотрел вокруг глазами, полными слез. Руки его были прижаты к животу. Рядом валялись две окровавленные шпаги.

– Дуэль, видишь ли, устроили, – стонал Пудан. – Обоим одна и та же девушка, соседка наша, Мулика, понравилась. Ни тому, ни другому ничего не обещала. Но улыбалась обоим. Молодые, глупые, драться надумали. Никому не сказали ничего, но я увидел, как они из ворот выезжали. И как кольнуло что-то внутри – поспешил за ними. Да драконы у господ больно скорые. Не успел, старый дурень. Не успел. Вылечишь, Данница, контез золотом тебя завалит. Или пусть меня потеряши унесут. Как тебя зовут? Ивка? Ивка, давай же, прикладывай чеканки.

У Ивки глаза сделались что твои два блюдца, стояла, растерянная, теребила опустевший мешок: «У меня только одна чеканка».

– Как одна? Что значит одна? – Пудан чуть не сел на промерзшую землю. – Нельзя, чтобы одна. Господ ведь двое…

– Это значит, – вступил в разговор Славен. Он единственный здесь сохранял холодную голову. – Это значит, что тебе придется выбирать, Пудан.

– Как же так? – Пудан чуть не плакал, – как я могу выбирать, кому жить, а кому нет. Левис – младший, ему, бедняге, только шестнадцать исполнилось. Морен – старший, ему семнадцать. Я к ним с самого детства приставлен. Им обоим не место в небесной лодке.

– Пока ты тут плачешь, – напирал Славен, – они умрут оба. Не можешь выбрать – давай монету кинем. Дракон – Левис, решка – Морен.

– Нет, не могу! – завыл Пудан, уронил голову в ладони. – Нет! Нет! Данница, сделай же что-нибудь.

– Обоих погубишь, дурак старый. Выбирай! Или я сам выберу!

– Замолчите, – закричала Ивка.

Сразу стало тихо.

– Я попробую.

И Пудан, и Славен непонимающе смотрели на нее. Она и сама еще не понимала до конца. Просто рождалась, крепла внутри сумасшедшая, на первый взгляд, мысль.

Ивка достала из мешка последнюю чеканку, сжала на мгновение в кулаке, приложила изрезанную рунами серебрянную поверхность к губам. Приказала: «Положите мальчиков рядом».

Славен хотел что-то возразить, да рукой махнул. Стал выполнять, что велели.

Ивка опустилась на колени рядом с юнцами, свела вместе их ладони на жухлой траве. Положила чеканку так, чтобы та одинаково касалась и руки Левиса, и руки Морена. Прижала сверху свою длиннопалую ладонь.

– Выручай, чеканка. Сколько месяцев были вместе. Считай, сроднились. Древние заклятия не обманывают. Теперь я – это ты, а ты – это я. Выручай.

Сначала долго ничего не происходило, только слышалось хриплое поверхностное дыхание раненых, да Ивка кривила в отчаянии губы. Как вдруг словно струна лопнула. Сначала сквозь Ивкины пальцы просочился звук. Будто заныла тростниковая дудка. Потом из-под ладони потек розовый дым. Ивка поморщилась, чеканка раскалилась, жгла кожу. Почернели, опалились древние руны. Рука будто вросла в пальцы мальчишек, образуя странную большую ладонь о пятнадцати пальцах. Впитывалось в тело таинственное серебро, уходила, растворялась вместе с ним Ивкина ладонь.

Больно было невыносимо, вздулись на нежной розовой коже наполненные влагой пузыри ожогов. Ивка наконец отдернула покрасневшую руку, затрясла ею в воздухе. Чеканка исчезла, въелась в плоть, оставив два равных следа. Левис вздохнул глубоко, приоткрыл глаза. С лица Морена ушла синяя бледность.

Ивка покачнулась, оперлась о землю. Ей было нехорошо. Славен нагнулся, обнял за плечи, поддержал.

– Все в порядке, милая?

– Все в порядке, – улыбнулась ему Ивка.

Пудан суетился вокруг Левиса и Морена. Обтирал лица чистой тряпицей, укладывал поудобнее, заботливо подтыкал шерстяные плащи под спины.

– Пойду, телегу пригоню, – выпрямился Славен. – Господа еще какое-то время в седла-то не сядут. И поедем к контезу. Плату за лечение получать. Не забыл об этом, Пудан?

– К потеряшам тебя. Помню.

Контез Рижна, узнав что случилось, собственноручно бил сыновей по не знавшим бритвы щекам, поминал всех небесных потеряшей и давно почившую тещу. Левис и Морен, еще заспанные, не до конца пришедшие в себя, но уже твердо стоявшие на ногах, прятали взгляды и просили прощения. В конце концов братья, по указу контеза, обнялись в знак дружбы и любви и были отпущены в свои покои.

– Вы бы, господин контез, девок им ладных нашли, что ли. На ваших просторах немало найдется девиц или, там, вдовушек молодых, кто рад будет с такими ладными молодцами погулять, – посоветовал Славен.

– Не учи, – буркнул контез. – Задним умом все умные. Значит так. Чеканка была одна, а спасенных душ – две. Значит, и заплачу два золотых. Чтобы потом не говорил никто, что Рижна жмот и детей своих не любит.

Позже, предварительно крепко заперев дверь, пересчитывая монеты в гостиничном номере, Ивка думала о том, как высыплет блестящие кругляши перед Па и обеими Ма. Представляла, как Ма Оница всплеснет руками и заплачет от радости, как Ма Уллика одобрительно хмыкнет, вытирая руки о фартук: «Я и не сомневалась никогда. Ивка очень разумная девочка».

А потом они вместе сядут за чисто отскобленный стол и разложат золотые таллы, серебрянные таллены и медные таллики на три разные кучки и будут рассчитывать, что отнести магу, что сразу потратить на хозяйство, что отложить на потом. А Верика примостится рядом и будет заплетать косы новой кукле.

Ивка аккуратно сложила монеты в мешок, затянула крепко потертую веревку, спрятала под матрас, расплела косы и стала ждать, когда придет Славен. Раз он обещал, так и сделает. В этом Ивка была уверена.

Фургон изрядно трясло. Ивка сидела рядом со Славеном на козлах, глядела бездумно на скрипящий под обмотанными цепями колесами снег. Славен объяснил, что это ломаются с хрустом снежинки под тяжестью фургона. Казалось, что Славен знает все. Будто какой знатный господин, отучился много лет в Университете, а не гонял загруженные доверху фургоны по дорогам королевства.

Хвост бежал впереди, то и дело проваливаясь в сугробы. Впрочем, его это, кажется, не смущало.

Ивка достала из-за пазухи деревянную маленькую шкатулочку. Там, в тепле, скребли лапками блестящие, как серебряные монетки, швейные блохи. Ивка купила их у менялы прямо в гостинице перед отъездом. Теперь все заказы домашних были выполнены. До дома два дня пути. В Милограде уже зима начинается. Дожди зачастили. И холодно. Не так, конечно, как здесь в горах. Но все уже ходят в куртках и плащах. В сапогах и тяжелых ботинках. В картузах и шерстяных чепцах. И опять можно стирать хоть весь день, не жалея воды. Только это уже не Ивкина забота. Она, считай, почти что благородная дама.