Текст книги "Любовные игры по Интернету"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Эту животрепещущую тему мальчики обсуждали всю дорогу, а мокрую газету прилепили сушиться на стекло в редакторской, после чего к окну образовалось настоящее паломническое шествие, как к чудотворной иконе. Наши мужчины в молитвенном экстазе взирали на мисс «БС», горячо хвалили газету «Бураховское слово» и в едином порыве критиковали мелкие темы, освещаемые нашим собственным средством массовой информации.

– Как настоящие патриотки телевидения, мы должны эту гнусность пресечь! – поджав губы, сказала моя коллега журналистка Зина Курочкина и сорвала со стекла идейно чуждую нам газету.

Патриотизма у Зины имелось в избытке, а бюста не было вовсе, поэтому ее побудительные мотивы были понятны. Я не помешала коллеге избавить окно от затемняющей его (и сознание масс) желтой прессы, но скомкать и бросить газету в урну не позволила. Не Курочкина вылавливала это печатное издание из лужи – не ей и распоряжаться его дальнейшей судьбой.

– Пусть мальчики забирают эту мисс к себе в монтажку и делают с ней что хотят, – сказала я.

Зинка захрипела. Видно, представила, что хотели бы сделать с мисс «БС» наши мальчики, и задохнулась от возмущения. Или от зависти. Зинка у нас – убежденная старая дева. Моральные устои у нее такие же твердые, как организм, напрочь лишенный присущих нормальным женщинам мягких амортизирующих зон. Прокашлявшись, коллега начала честить на все корки безнравственную желтую прессу, но я не стала ее слушать, спрятала «Бураховское слово» к себе в стол и побежала в магазин за булочками к обеду.

Глава 3

За пять минут до начала официального обеденного перерыва Евгений Епанчишкин аккуратно сложил бумаги, над которыми корпел все утро, пожелал приятного аппетита сослуживицам, которые поголовно худели и потому питались на рабочем месте низкокалорийными йогуртами, и удалился – якобы в столовую. Сослуживицы проводили толстощекого румяного коллегу тоскливыми завистливыми взглядами и утешились тем, что после ухода Евгения обсудили и заклеймили позором его не по возрасту рыхлую фигуру.

Епанчишкин никогда не любил низкокалорийных йогуртов, предпочитая им гамбургеры и жареную картошку, и к двадцати семи годам отрастил грушевидный животик и два ряда складочек на боках. Это не прибавило ему красоты и привлекательности. Женщины на Евгения не заглядывались, исключая сослуживиц, среди которых не было ни одной моложе сорока лет и стройнее самого Евгения.

Сослуживицы Епанчишкину не нравились. Он вообще считал, что все женщины – стервы, а молодые и красивые вовсе не заслуживают других слов, кроме непечатных. Коротая за калорийными бутербродами с колбасой одинокие вечера в маленькой комнате большой коммунальной квартиры, Евгений часто мечтал о том, как было бы хорошо, если бы господь в одночасье прибрал к себе всех красавиц. Епанчишкин готов был даже поспособствовать господу в этом благом деле, для чего и ушел сегодня с работы за пять минут до перерыва.

Женоненавистником Евгений сделался в один момент. Полгода назад у него еще была любимая девушка, Ольга, не писаная красавица, но вполне симпатичная барышня. Епанчишкину нравилась ее ладная фигурка и улыбчивое лицо, как нравилась и основательность, с какой Оля планировала свою жизнь. На каждый день у нее был свой сценарий, и она жила строго по расписанию. Во вторник и пятницу сразу после работы Ольга ехала в бассейн, в среду тащила милого в кино, по четвергам занималась вязанием, а в выходные навещала родственников и друзей. В парикмахерскую Ольга ходила каждый первый вторник месяца. Евгения эта точность умиляла, пока однажды ему не открылась страшная правда. В первый вторник декабря он по просьбе заболевшей сослуживицы заехал к ней после работы, чтобы передать зарплату, и встретил в лифте чужого дома свою Ольгу. Она впорхнула в кабину, оправляя на себе перекрутившееся пальтишко и смеясь словам мужчины, который кричал ей вслед:

– Не уходи, детка, у тебя еще полно времени, давай сделаем это еще разок!

Вспомнив эту сцену, Евгений судорожно сжал кулаки и тяжело засопел.

Был первый вторник месяца.

Капитан Лазарчук сидел в засаде, которая имела вид картонной коробки от большого холодильника. Коробку на богоугодное дело пожертвовал кто-то из высокого милицейского начальства. Поскольку внутренний объем данной гофротары существенно превышал габариты самого Лазарчука, капитан был начальственным подаянием весьма доволен. Хотя он был бы еще более рад получить коробку вместе с ее законным содержимым. Саморазмораживающийся холодильник, прописавшийся в кухне Лазарчука лет десять назад, от старости начал мочиться под себя, так что по утрам капитан вынужден был вытирать тряпкой лужу на линолеуме.

В напряженной жизни капитана встречались и менее комфортабельные укрытия, а тут он устроился совсем неплохо. В «крыше» картонного домика для вентиляции был прорезан люк, в боках проверчены маленькие аккуратные дырочки, сквозь которые Лазарчук вел наблюдение за вверенной ему территорией – шестью квадратными метрами пассажирского лифта, куда сегодня, по всем расчетам, мог пожаловать маньяк.

Мерзавец, насилующий и убивающий женщин, промышлял именно в таких старых лифтах – просторных и тихоходных, при этом всякий раз оставаясь в пределах одного микрорайона. Оперативники провели инвентаризацию подходящих лифтов и выяснили, что из восьми имеющихся пять уже охвачены вниманием маньяка. В трех оставшихся в день, когда маньяк должен был выйти на свою охоту, устроили засады. Лазарчуку, который около двух часов сновал челноком между этажами и уже начал ощущать первые симптомы морской болезни, заметно легчало, когда он вспоминал о том, что два его товарища точно так же катаются вверх-вниз в скрипучих и грохочущих подъемниках.

Вообще говоря, охотничьей выдержки капитану было не занимать, к долгому многотерпеливому ожиданию в засаде он привык, однако его несколько нервировала необычная ситуация. Вокруг прячущегося в коробке Лазарчука роились граждане, не подозревающие о его присутствии. Это было чревато осложнениями. Влекомые на прогулку маленькие дети за спиной сопровождающих их взрослых засовывали в дырочки засадной коробки крепкие розовые пальчики, имея реальный шанс угодить в глаз капитану милиции. Собаки, чуя хоронящегося Лазарчука, рычали и грызли углы коробки, а одна маленькая и с виду вполне культурная болонка имела наглость на нее помочиться.

Какой-то дедок, поднимаясь с первого этажа на последний, всю дорогу неотрывно пялился на коробку и по прибытии на шестнадцатый этаж возжелал умыкнуть ее из лифта. Оторвать от пола картонную будку с помещающимся в ней Лазарчуком дед не смог. Капитан облегченно вздохнул, но радоваться, как оказалось, было рано. Настойчивый дедушка объявился двумя рейсами позже, и на этот раз при нем были грузчицкие ремни. Алчный старикан застопорил лифт, обмотал коробку веревкой и стал тянуть ее, как невод с особо крупной золотой рыбкой породы китовьих. В этот самый момент глубоко законспирированный Лазарчук получил сообщение от наблюдателя: во дворе появился подозрительный тип, подходящий под описание маньяка.

– У-у, у-у! – в кварту взвыл капитан, умело имитируя милицейскую сирену.

– Ах ты, мать честная! – всполошился вороватый дедок. – Никак тут сигнализация!

От неожиданности он отпустил лифт, дверцы хищно лязгнули, и кабина пошла вниз.

– А ремни? Ремни-то мои! – взвизгнул дедок.

– Дам я тебе ремня, дам, не сомневайся! – пробормотал Лазарчук, остервенело тыча пальцем в наблюдательные дырочки, закрытые широкой лентой ремня.

Лифт без остановок приехал вниз и надолго замер. Капитан, пыхтя и обливаясь потом, успел проковырять ногтем новое смотровое отверстие, но всего одно и не очень хорошее, маленькое и подслеповатое. Когда Лазарчук приник к нему глазом, торчащие наружу лохмы расслоившегося картона придали его взгляду такую выразительность – куда там объемной туши для ресниц!

– В подъезд зашла девушка, – дистанционно прохрипел в ухо капитану вооруженный рацией наблюдатель. – Будь готов!

– Всегда готов! – по незабываемой пионерской привычке непроизвольно отсалютовал Лазарчук.

Цокая каблуками, в лифт кто-то вошел: девушка, понял Лазарчук. Из дырочки на него густо пахнуло парфюмерией.

– Секундочку подождите! – взмолился мужской голос. – А то я с чемоданом, тяжело по лестнице…

– Жду, – кокетливо чирикнула барышня.

Пол кабины чуть дрогнул – вошел второй пассажир.

– Спасибо, – сказал он.

Двери лязгнули, как челюсти, лифт дернулся и пошел вверх.

– Что вы делаете? – удивленно спросила девушка. И тут же испуганно ахнула.

– Сейчас узнаешь! – совсем другим – злодейским – голосом сказал мужчина.

В одинокое смотровое отверстие Лазарчук видел только его спину в светлой рубашке. Крыловидные лопатки под тонкой тканью энергично шевелились. Девушка невнятно мычала.

«Пора!» – понял капитан.

Он присел, подхватил снизу края коробки и с силой толкнул ее вверх. Картонная будка взлетела, как ракета, гулко ударилась крышей в потолок кабины и обрушилась вниз, но согнувшийся в три погибели Лазарчук успел скатиться с дощатого поддона и колобком ударил под колени напряженно сопящего маньяка.

– Кто? – вынужденно садясь на спину капитана, изумленно обронил маньяк.

– Милиция! – торжествующе ответил Лазарчук, распрямляясь во весь рост и сбрасывая с себя седока, как норовистая лошадь.

Маньяк спиной и затылком шумно врубился в заднюю стенку кабины и по ней скатился на пол. Коробка, косо приземлившаяся мимо поддона и оказавшаяся в неустойчивом равновесии, повалилась набок и накрыла павшего сверху. Лазарчук в продолжение и развитие героической лошадиной темы злорадно заржал. Помятая девица, потрясенная эффектным появлением милицейской кавалерии, нервно хохотнула и дрожащим голосом молвила:

– Прям Сивка-Бурка, в натуре! Встал передо мной, как лист перед травой!

Лазарчук приосанился. Барышня поспешно оправила задранную юбку, сдула локон со лба и уже спокойнее сказала:

– Гражданин начальник, лягните этого упыря копытом, чтобы не трепыхался, а то я за себя не ручаюсь! – и вытянула из дамской сумочки пистолет.

Капитан не был к этому готов, но отреагировал мгновенно: заломил девице руку за спину и отнял оружие, оказавшееся при ближайшем рассмотрении газовым. Затем он все-таки проявил галантность и выполнил пустяковую просьбу барышни, с чувством пнув копошащегося на полу маньяка. После чего освободил задержанного от коробки, а коробку от ремня.

Пуф-ф-ф! – удовлетворенно сказал лифт, останавливаясь на шестнадцатом этаже.

Дрынь! – открылись двери.

– Мой ремень… – стервозным голосом начал было вороватый дедок, но осекся, увидев Лазарчука, который старательно и умело вязал одним длинным ремнем маньяка и его несостоявшуюся жертву. – Нет-нет, ничего не надо! К черту этот ремень, оставьте его себе!

– На долгую память! – не отрываясь от дела, с сарказмом подсказал Лазарчук.

Он обоснованно полагал, что этот сеанс лифтового катания забудет не скоро.

– Капитан, ну что у тебя? – озабоченно прохрипела рация. – Ты взял гада?

– Взял.

На первом этаже их уже ждали. Лазарчук сдал с рук на руки засидевшимся без дела коллегам маньяка и девицу, а сам вышел во двор, проскакал по лужам на свободный от транспорта пятачок и под ясным небом с хрустом потянулся.

– Серега, тебя начальство хочет! – с мобильным телефоном в вытянутой руке прибежал один из коллег, а свободной рукой хлопнул Лазарчука по спине: – Молодчага! Готовься принимать поздравления!

Герой дня приложил к уху трубку и доложился:

– Капитан Лазарчук, слушаю!

– Слушай, капитан! – противным голосом забубнил в трубке начальник пресс-службы ГУВД края полковник Сидоркин. – Ты, конечно, сегодня именинник, с маньяком я тебя поздравляю, а все равно ругать буду. Ты чего это бабками раскидываешься, а?

– Да какими бабками?! – от неожиданности капитан не сдержал возмущения и уже хотел откровенно сказать, что милицейскую зарплату бабками, то есть деньгами, вообще считать нельзя, но полковник его перебил.

– Какие уж там у тебя взаимоотношения с бабками, я вникать не буду, – заявил он. – Я тебе так скажу: бабки – они тоже люди, и относиться к ним надо по-человечески!

Тут полковник добавил в голос лирической грусти и с глубокой задушевностью молвил:

– Вон Пушкин Александр Сергеевич не тебе чета, солнце русской поэзии, а как трепетно писал о своей бабке Арине Родионовне: «Подружка дней моих суровых, голубка дряхлая моя»! Голубка, ты понял? – начальственный голос снова заметно построжал. – А твоя бабуся по вокзалу скитается, как бездомный воробей!

Упоминание имени великого русского поэта в сочетании со словами «бабуся» и «вокзал» породило у взволнованного Лазарчука страшное подозрение.

– Если вы это, товарищ полковник, про Татьяну Ларину говорите, то она никакая не моя! – поспешил он откреститься от чужой любвеобильной старушки.

– Ты мне, капитан, лапшу на уши не вешай! – прикрикнул на него Сидоркин. – Из линейного УВД на транспорте звонили, сказали, что подобрали на вокзале престарелую гражданку Ларину, которая утверждает, что ее должен был встретить Сергей Петрович Лазарчук. Они пробили ФИО по базе – ты у нас в городе один с таким именем и фамилией, так что не отлынивай, забирай свою бабусю до дому до хаты. На вокзале она обретается, в отделении.

– Подруга называется! – прошипел Лазарчук, мысленно кляня Ленку, которая не смогла позаботиться о навязчивой бабуле Татьяне Лариной должным образом.

– Дней суровых! – смешливо поддакнул Сидоркин.

Глава 4

До булочной я не дошла, потому что во дворе меня перехватила Ирка. Она ожидала моего выхода, сидя в машине и злобно обгрызая твердый шоколадный батончик. Глубоко погруженная в мечты о чаепитии со свежей сдобой, я бы пробежала мимо подружкиной «шестерки», но Ирка опустила передо мной импровизированный шлагбаум, высунув руку с батончиком в окошко.

– Это мне? – приятно удивилась я, увидев шоколадку.

Сладкоежка Ирка поспешно втянула руку обратно, однако ей все-таки хватило совести признаться, что батончик у нее не единственный. Я в этом и не сомневалась: у подружки всегда при себе не меньше конфет, чем у запасливого солдата патронов.

Я села в машину, открыла «бардачок» и выбрала себе пузатенький «Киндер-сюрприз».

– Не подавись, – предупредила Ирка.

Я подумала, что она упрекает меня в жадности, но подружка просто проявила заботу.

– В этих шоколадных яйцах коварно прячут всякую мелкую несъедобную фигню, – недовольно объяснила она. – Я чуть не подавилась пластмассовым шариком, в котором сидел маленький уродливый крокодильчик!

– Зачем же ты их покупаешь? – спросила я, осторожно вынимая из яйца несъедобную начинку. – Смотри-ка, а мне бегемотик попался! И не уродливый, симпатичный!

– Зачем я их купила? – Ирка почесала в затылке. – Подсознательно, наверное. Это же детское лакомство, а меня какой-то пацаненок уже второй день преследует.

– Тебя преследует пацаненок? – Я с новым интересом оглядела подружку.

Выглядела она прекрасно, на все сто. Я имею в виду сто килограммов, потому что именно таков Иркин идеальный вес. Она «тянет» на центнер, но это звучит не очень приятно только на слух. На глаз Ирка настоящая красотка роскошных форм. Однако представить себе, что за ней ухлестывает какой-то пацаненок, я затруднялась. Очень молодые люди редко бывают ценителями крупных форм.

– Не в том смысле преследует, – поймав мой оценивающий взгляд, подружка отрицательно помотала рыжекудрой головой. – Он звонит мне на мобильник и жалобно хнычет: «Тетенька, я перепутал номер и положил на ваш счет сто рублей, верните их, пожалуйста!»

– Сами мы не местные, от поезда отстали, голодаем и скитаемся, подайте сколько не жалко! – подхватила я, уловив интонацию и кстати вспомнив сольный номер лейтенанта Белова. – А тебе жалко вернуть ребенку стольник, что ли?

– Не жалко, – возразила Ирка. – Только на мой счет никаких ста рублей не поступало, я проверяла. И номер, с которого звонит пацан, на мой совсем не похож, так что перепутать их невозможно. Видимо, у мальчика с памятью не по возрасту плохо, и он свои сто рублей не себе или не мне, а кому-то третьему запулил.

– Пошли его разбираться с оператором, – посоветовала я.

– Посылала, – кивнула Ирка. – А меня в ответ тоже послали, совсем не по-детски! Короче, за два дня маленький грубиян звонил мне уже двенадцать раз, и я на эти разговоры уже гораздо больше того стольника потратила! Вот скажи, что мне делать?

– Да отдай ты ему эти сто рублей, и пусть отвяжется! – я пожала плечами.

– Легко сказать – отдай! Видишь, какая ненадежная система, платежи идут черт знает куда! Я положу ему на счет стольник, денежки опять ухнут мимо, и тогда этот желторотый склеротик меня просто заклюет! Я и так уже вздрагиваю всякий раз, когда мобильник звонит.

Тут упомянутый аппарат, словно подслушав Иркины речи, злорадно затрезвонил, и подружка, как и обещала, крупно вздрогнула.

– Ну вот! Опять он! – посмотрев на входящий номер, в отчаянии воскликнула она.

– Дай мне! – Я решительно забрала у нее трубку и приложила ее к уху: – Алло?

– Тетенька, верните мне мои сто рублей! – заканючил шепелявый и картавый детский голос.

Дефектов речи у пацана было столько, что хватило бы на троих. Я подумала, может, эти сто рублей для него и впрямь очень важны? Может, ему на логопеда не хватает?

– Мальчик, слушай меня внимательно! – твердым голосом педагога со стажем сказала я. – Приезжай сегодня на угол Западной и Зеленой, найдешь офис фирмы «Наше семя» и спросишь Ирину Иннокентьевну. Она даст тебе сто рублей. Наличные возьмешь, надеюсь?

– Запросто! – обрадовался пацан. – Уже можно ехать?

– Давай через час, – попросила я, прикинув, как скоро Ирка доберется до своего офиса.

Я выключила трубку, вернула ее подружке и сказала:

– Вот и вся проблема!

Тут я вспомнила, как ловко решила поутру частную проблему Сереги Лазарчука, и гордо добавила:

– Знаешь, с юными склеротиками разбираться даже легче, чем с возрастными.

– Ты это о ком? – заинтересовалась повеселевшая подруга.

– Поехали пообедаем где-нибудь, и я расскажу тебе один анекдот, – пообещала я. – Только это страшная тайна Сереги Лазарчука, так что ты пообещай молчать.

– Чтоб я сдохла! – жарко выдохнула Ирка и перекрестилась недоеденным батончиком.

Мы поехали в кафе, устроились за столиком на веранде с видом на искусственное озеро с декоративным водопадом, и под шум струй я рассказала Ирке драматическую историю короткой любви Сергея Лазарчука и Татьяны Лариной. Подружка смеялась и фыркала, разбрызгивая окрошку, а потом сказала:

– Зря ты отшила влюбленную бабушку. Может, это была Серегина судьба? Легкомысленные чувствительные девушки у него как-то не задерживаются, а старушка наверняка терпелива и мудра, так что вполне могла прижиться.

– Она старше Лазарчука лет на сорок! – напомнила я.

– Пугачева Киркорову тоже в мамы годилась, а ничего, вспомни, сколько лет прожили!

– Так то Пугачева! За ней в любом возрасте будут юноши ухлестывать! – возразила я, однако призадумалась.

Может, и в самом деле, зря я избавила Серегу от пожилой поклонницы, не дала развиться перспективному роману? Лазарчук, конечно, и сам вырвался бы из подагрических лапок напористой бабушки, но после такого шока вполне мог пересмотреть свое отношение к тихим, скромным девушкам. Глядишь, и женился бы на ком-нибудь с перепугу!

Обед привел нас с Иркой в прекрасное расположение духа, и по дороге в студию мы вдохновенно рассуждали о том, как бы нам устроить судьбу непутевого капитана. Мы совсем забыли о том, что наш грубый и нечуткий опер не заслуживает благодеяний, но Серега сам об этом напомнил.

Ирка высадила меня на повороте к зданию телекомпании и помчалась к себе в офис откупаться стольником от назойливого пацана с дефектами речи и памяти. Я помахала ручкой отъезжающей «шестерке», купила в ларьке на углу пирожков с вишней и зашагала на линию трудового фронта, но вблизи передовой меня атаковал капитан Лазарчук собственной персоной.

Он выпрыгнул из-за ствола старого дуба, выставил одну ножку вперед, упер руки в бока и высоко задрал подбородок. Было похоже, что в следующий момент капитан с поклоном разведет руками, а потом пустится, семеня и приседая, в задорный пляс. Заинтересовавшись, я остановилась, но продолжения танцевального номера не последовало. Лазарчук в нарушение канонов жанра перешел от хореографического упражнения к драматическому монологу.

– Елена! Где твоя совесть? – гневно вскричал он.

– В яйце! – хладнокровно ответила я, почему-то вспомнив Иркин «Киндер-сюрприз». – Яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук на дубу, с которого ты, похоже, упал! Чего орешь как резаный? Лучше бы спасибо сказал!

– Спаси-и-ибо тебе, подруженька! – издевательски протянул Лазарчук и отвесил мне глубокий шутовской поклон, вернувшись таким образом от Мельпомены к Терпсихоре. – Опозорила меня на все управление! Теперь я прославился как бессердечный тип, бросивший на произвол судьбы бедную старушку!

– Какой произвол, ты что? – удивилась я. – Мы с Петенькой Беловым милым образом пристроили твою бедную старушку в железнодорожную милицию, там обещали о ней позаботиться и вернуть в семью. А что, не вернули?

– Вернули, а как же, – кивнул он. – Знаешь, кому вернули? Мне! Бабка, кроме моего имени, никаких других не помнит, зато твердо знает, что приехала к больному Сергею Петровичу Лазарчуку. Кто, интересно, выдал ей мое полное ФИО? В Интернете я только именем подписывался. Кстати, почему это я больной?

– Ой как нескладно получилось!

Я виновато потупилась, потом потихоньку огляделась. Вроде бабули Лариной поблизости нигде не было. Это позволяло надеяться, что Серега нашел-таки способ от нее избавиться. Я снова задрала нос, но тут Лазарчук, словно прочитав мои мысли, тоскливо спросил:

– И что мне с ней теперь делать, не скажешь?

Я молча развела руками.

– Что у тебя в кулечке? – неожиданно спросил он.

– Пирожки с вишней, – робко ответила я, торопливо раскрывая пакет. – Хочешь один?

– Хочу, – буркнул Серега.

Взял сразу два и пожаловался:

– Полдня сидел в коробке, как морская свинка, аж укачало!

Я тупо смотрела на него, тщетно пытаясь сообразить, что общего между коробкой, качкой и морской свинкой, не имеющей никакого отношения к морю?

– Я нынче лифтового маньяка взял! – стрескав пирожок, похвастался Лазарчук.

– Молодец! – похвалила я. – Хочешь, пойдем к нам в редакторскую, я тебя чаем напою?

– Лучше бабке чаю дай, – сказал он. – Она тоже небось голодная сидит.

– Где сидит?

– У тебя в редакторской! – Капитан увидел, что я нахмурилась, и снова скроил зверскую физиономию. – А куда мне ее девать? Ключи от квартиры я утром забыл, нервничал очень, так что теперь домой не смогу попасть, пока у Светки дубликат не заберу.

– Не знала, что у Светки есть ключи от твоей квартиры! – Я машинально отвлеклась на новую интересную тему: – У вас с ней серьезно, что ли? Ты жениться не собрался?

– Не морочь мне голову! – зло сказал Лазарчук. – Светка – не твоя проблема, твоя проблема – Татьяна Ларина. Принимай ее на хранение. Я найду Светку, добуду ключи и вернусь за бабкой, будь она неладна! Задачу поняла?

– Чего же тут не понять, поняла, – скорбно вздохнула я и поплелась в подъезд.

Если честно, в тот момент меня больше всего огорчало то, что мне не достанется вкусных пирожков. Я купила всего четыре штуки, и два из них уже слопал Лазарчук, а оставшиеся придется в режиме благотворительности скормить бабушке Татьяне. Как говорил Сент-Экзюпери, мы в ответе за тех, кого приручили!

Самопроизвольно приручившаяся бабушка Ларина царственно восседала на нашем гостевом диване. Зонт она сложила и опиралась на него, как на трость. Редакционный народ посматривал на колоритную старушку с интересом, но с разговорами не приставал, потому что у всех были свои дела. Мне тоже пора было бежать на монтаж отснятого поутру сюжета, поэтому я не стала задерживаться. Сердечно поприветствовала блудную старушку, налила ей чаю, дала пирожков и большую стопку цветных журналов, чтобы не скучала, извинилась и ушла в монтажку.

Монтаж сюжета о нелепом дорожно-транспортном происшествии на Короткой занял два часа. За это время обстановка в редакторской изменилась и состав присутствующих в ней – тоже. Женька, Вадик, Зинка и пожилая редакторша Любовь Андреевна расслабленно трепались о суетном и пили кофе, судя по запаху – натуральный, да еще с мороженым. Видно, Вадик все-таки довел до кондиции новый рецепт.

Татьяны Лариной в комнате не было.

– Граждане, тут на диване пожилая дама сидела, где она? – поозиравшись, спросила я.

– Я не брал! – сказал Женька и заржал, как жеребец.

– Всех пожилых дам оптом забрал Слава, – объяснила Любовь Андреевна. – Он увел их в студию, там ищи.

– Оптом? – удивленно переспросила я.

Я точно помнила, что оставляла в редакторской только одну старушку. Может, бабуля Ларина в отсутствие возможности слиться в экстазе с Сергеем Петровичем Лазарчуком бесконтактно размножилась делением? Высоко подняв брови, я направилась в студию записи телевизионных программ. В примыкающем к ней «предбаннике» было шумно и многолюдно, причем толпа состояла сплошь из старушек всех возможных типажей.

– Куды без очереди? А ну в хвост ступай! – грозно сверкнув окулярами, прикрикнула на меня какая-то Авдотья Никитишна в низко повязанном платочке.

– Дама, успокойтесь! – томно растягивая гласные, сказала ей типичная Вероника Маврикиевна. – Девушка нам с вами не конкурент, она слишком молода.

– Слишком молода для чего? – поинтересовалась я.

– Для съемок, конечно!

Удивленно округлив глаза, я пробилась сквозь толпу бабулек к аппаратной, протиснулась в дверь со свеженькой рукописной табличкой «Входить только по вызову!» и влипла в широкую спину нашего гениального режиссера Вячеслава.

Широким у него было все, включая творческие замыслы. Очевидно, именно их грандиозный размах Вячеслав показывал, плавно поводя руками по сторонам.

– Слава, ау! – позвала я. – Что это за массовое шоу с бабушками по вызову?

Режиссер обернулся, взглянул на меня затуманенным взором, неопределенно взмахнул крылом и снова уткнулся в монитор.

– Мы отбираем артистку на роль «Мамзель Маргарита», – охотно объяснил мне менее гениальный, чем режиссер, и потому более общительный видеоинженер Дима.

– Для съемок ролика? – смекнула я. – Рекламировать «Крем от бабушки»?

– Обещаем, что при съемках этого ролика ни одна бабушка не пострадает! – засмеялся Дима.

– Одна уже пострадала! – возразила я. – Вы увели на свой кастинг совершенно постороннюю бабку, мою знакомую старушку, которую я оставила в редакторской на диване. И где она теперь, скажите, пожалуйста? Куда подевалась? Вспоминайте, высокая величественная старуха в длинном темном платье и с розовым зонтом. Зовут Татьяна Ларина.

– Была такая, точно, очень понравилась заказчику ролика, – подтвердил Дима.

– И где она?

– Отработанный материал спускается по черной лестнице, – соизволил ответить Слава.

– Вы выгнали мою старуху на улицу?! – ужаснулась я. – Кошмар! Она приезжая, города не знает и глубоко погрязла в склерозе, запросто потеряется!

Я пулей выскочила из аппаратной, растолкала пожилых артисток и побежала к черному ходу. В связи с необходимостью «спускать отработанный материал» эта дверь, выходящая в тихий проулок, сегодня была открыта. На пороге дежурил инженер Альфред, выполняющий нынче функции швейцара.

– Высокую бабку с розовым зонтом не видел? – задыхаясь, спросила я его.

– Ушла, – коротко ответил он, показав пальцем на дверь.

Я полетела в том же направлении, скатилась по лестнице, выскочила в проулок, огляделась и расстроенно хлопнула себя по бокам. Пробежала направо, в просторный двор между многоэтажками, потом налево, на оживленную городскую магистраль – увы, Татьяны Лариной и след простыл!

Повесив голову, я побрела обратно в студию. На лестнице навстречу мне попался Дима.

– Куда ты убежала? Я не успел тебе сказать, что все бабульки оставили нам свои контактные телефоны. – Он протянул мне бумажку, на которой криво и косо, явно в большой спешке, начертал телефонный номер. – Вот, пожалуйста, Татьяна Ларина.

– Димульчик, спасибо тебе! – возрадовалась я, хватая бумажку. – А я и не знала, что у нее есть мобильник, какая удача!

Ликуя, я нажала нужные кнопочки, прилепила трубку к уху и набрала в легкие побольше воздуха, готовясь озабоченно вскричать: «Татьяна, где вы?!»

– Да, – неласковым басом буркнула трубка.

Я отклеила ее от уха, посмотрела с недоумением и далеко не так громко, как собиралась, и не озабоченно, а озадаченно спросила:

– Вы где?

Трубка заперхала басовитым кашлем курильщика, и я подумала, что задала не тот вопрос. Надо было спрашивать не где, а кто!

– Кто – мы? – по-своему перевернул вопрос хрипатый курильщик.

– А где Татьяна Ларина? – осмелилась поинтересоваться я.

Курильщик прокашлялся и сердито спросил:

– Слушай, Ленка, что ты мне голову морочишь? Татьяну Ларину я оставил тебе! Только не говори, что ты ее потеряла!

– Лазарчук, это ты? – Я сначала огорчилась, потом рассердилась: – Ты что, дал бабусе свой телефон?

– Ну дал, а что? Лучше уж пусть она мне напрямую звонит, чем через линейную милицию и полковника Сидоркина!

– Ох, похоже, без милиции опять не обойдется! – покаянно вздохнула я. – Твоя шустрая бабулька от меня сбежала и сгинула в неизвестном направлении!

– Ой, мамочка! – горестно пропел Лазарчук и отключился, торопясь действовать.

– Ой, бабушка! – поправила я приятеля.

Шутка не вызвала улыбки даже у меня самой. Я тревожилась за судьбу бабули Лариной и мучилась чувством вины. Не придумав ничего получше, я снова пошла в аппаратную, выпросила у Димы отснятый для рекламного ролика видеоматериал с Татьяной Лариной и уговорила мающегося бездельем Вадика помочь мне сделать телевизионное объявление – так называемую «висячку». Мы выцарапали из видео хороший крупный план, сделали из него фотографию и сопроводили драматическим текстом: «Пропала гражданка Ларина Татьяна, на вид – около семидесяти лет, рост 172–175 см, худощавого телосложения, лицо узкое, подбородок острый, скулы высокие, глаза голубые, нос прямой, волосы седые с голубизной. Кто видел, кто знает?» И указали три телефона: 02 и наши с Серегой мобильные.

– Может, добавить еще: «Нашедшему гарантировано вознаграждение»? – проявил инициативу Вадик.

– Это же бабушка, а не собака! – возразила я.

Примчался злой и неразговорчивый Лазарчук. Я показала ему наше с Вадиком творчество, и капитан неопределенно пробурчал:

– Ну-ну. Думаешь показать это по телевизору?

– В вечернем выпуске новостей, – пообещала я.

– Ну-ну, – без особого энтузиазма повторил Серега и пошел допрашивать Славу, Диму и тех немногочисленных старушек, которые еще не успели перейти в категорию «отработанный материал» и утечь вон из студии.