Текст книги "Попытка – не пытка"

Автор книги: Елена Хотулева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Натаныч присвистнул:

– Батюшки милые! Не нравится мне это. Как-то, знаешь ли, попахивает идеями… Ты знаешь, по твоему лицу вижу, что знаешь, какими идеями… Так что иди-ка действительно разберись, что он там еще выдумал, твой гений всех времен и народов. И кстати! Вы многое пропустили, товарищ Санарова.

– Ты о чем?

– Жара кончилась. Так что дети на Валааме мерзнут, а моя итерационная программа прошла второе испытание.

Я подбежала к открытому окну. На улице действительно стояла вполне нормальная теплая погода.

– Фантастика! Тебе Нобелевскую премию надо вручить! А ты еще будешь править эту программу?

– Да… Придется… – поскреб он затылок. – Когда я второй раз в 1974-й летал, то там одного мужика встретил… Мы с ним когда-то мечтали вместе машину времени изобрести… Его потом грохнули в 1993 году… Ну не важно. Так вот, он мне идейку подсказал, нюансик, на который я внимания не обратил. И знаешь, я наконец-то догадался, что надо сделать, чтобы все корректно работало. Так что я тут сижу и уже сутки над этим тружусь.

– Но тестировал-то ты старую программу, – сказала я и села на пол. – А сейчас новую сделаешь и опять жару устроишь? Или теперь на тайфуны переключишься?

Он скрестил руки на груди и уставился в экран:

– Старая тоже вроде работает. Но… Честно говоря, вероятность того, что она запустит эту итерационную переделку мира, составляет 73,55 процента. А новая нам бы дала 99,98 процента.

– А на сто процентов ума не хватает? – возмутилась я. – Что-то слабовато ты справляешься. Ладно. Забрасывай меня в одиннадцать вечера через пять дней до утра.

– Пять дней?! Это мне снова реальность перепрограммировать? Что, так трудно соблюдать правило и летать туда не реже чем раз в четверо суток?

Натаныч достал медную пластину и произвел с ней привычные манипуляции.

– Слушай, – начал ехидничать он, вручив мне штекеры. – А что это он тебя не каждый день приглашает? По каким таким причинам в ваших свиданиях периодически наблюдаются столь значительные перерывы?

– Не догадываешься?

– Нет.

– А знаешь, почему не догадываешься?

– Ну и? – удивленно уставился он на меня.

– Потому что у тебя детей нет. А у него есть. И ему приходится еще и ими заниматься, а не только мной. Все, хватит разговоров. Отправляй меня. Хотя нет… – Я встала с ковра. – Пойду-ка я переоденусь. А то мало ли что он мне там скажет. Вдруг на какое-нибудь идеологическое мероприятие заставит идти. Тогда надо быть в соответствующем виде.

Через час я расфуфыренная пришла обратно и притащила Натанычу свой рабочий ноутбук:

– На, подключись к сети. А то я вижу, что у тебя тоска неземная в глазах от недостатка информации. Почитай новости свои любимые, диссертации на разные темы… Что ты там еще смотришь обычно… Я все равно сейчас не работаю, а тебе будет полезно душой отдохнуть.

От радости Натаныч готов был меня расцеловать и, не став приставать с дурацкими вопросами, быстро переместил в 1937 год.

* * *

Сталин встретил меня в парадной форме. У него было отличное настроение, и, подав мне руку, он с улыбкой сказал:

– По твоему платью можно сделать вывод, что ты на календарь иногда смотришь. Я удивлен. Мне казалось, что ты только примерно представляешь себе, какой день за окном.

Я удивилась:

– Так… Вроде седьмое ноября прошло уже. Что ж тут у нас за праздник, что ты в белый китель переоделся? Страна опять новым курсом пошла?

– Пошла, – рассмеялся он. – Ты угадала. Но парад по другому поводу. У тебя день рождения сегодня.

– Да? Мне даже в голову это не приходило. Что ж это получается, что мне досрочно тридцать девять стукнуло? Я не согласна. Хочу быть молодой! – Я поцеловала его и улыбнулась.

– Ну а подарок мне куда девать? Ждать, пока тебе в 2010 году тридцать девять исполнится?

– Может, оставить его до Нового года?

– Тогда тебе не в чем будет на улицу выйти, – сказал он и, взяв с кровати какую-то шубу, накинул мне ее на плечи.

Я провела рукой по шелковистому меху глубокого, почти черного цвета:

– Спасибо… А что это такое?

– Соболь, конечно. И раз день рождения у тебя в моей реальности, то и фасон годится только для 1937 года. Ну все, пойдем ужинать, а то у меня к тебе серьезный разговор есть…

Серьезный разговор, парадная форма, черный соболь и упоминание о том, что страна пошла новым курсом, сулили мне очередную неожиданность. И как это все связано с идеологией? Мы сели за стол, накрытый по праздничному варианту, и стали пить терпкое вино нашей любви – саперави. После заздравного тоста и всевозможных пожеланий Сталин резко сменил тему и спросил:

– Тебя в детстве крестили?

Такого вопроса я ожидала меньше всего:

– Да, в десять лет. Меня епископ крестил… Я забыла, какой именно, но епископ.

– А с мужем своим, эмигрантом ты венчалась? – Он как-то непонятно посмотрел на меня.

Я заерзала на стуле:

– Нет.

– А почему?

И что ему сказать? Что я так рано выскочила замуж, потому что залетела? Свадьбы толком не было. А когда мы собрались ее отметить, случился путч 1991 года, кроме того, начался пост, поэтому венчание, о котором мы было задумались, пришлось отложить на неопределенный срок, ну а потом в этом и вовсе отпала необходимость. Не зная, как лучше ответить, я пожала плечами:

– Ну… Ну… Это было не принято.

– А раньше ты говорила, что это, наоборот, стало пользоваться популярностью. Так что же было на самом деле? Ты действительно с ним не венчалась? И вообще ни с кем не венчалась?

– Нет, конечно!

– Очень хорошо. – Он долил нам вина. – Значит, послезавтра ты обвенчаешься со мной.

– Мама дорогая! – От удивления я плеснула вино на скатерть. – Ты… Ты… Я… Я…

– Понятно, – засмеялся он, – ты опять впала в свое сильное душевное волнение. Ну помолчи немного, успокойся. Ты, кстати, где хотела бы венчаться? Может, у тебя церковь какая-нибудь любимая есть?

Я обрела дар речи и прикрыла тарелкой неэстетичное винное пятно:

– Ну, зная тебя, можно было бы предположить, что, скорее всего, тебе захочется сделать из этого события политически важное мероприятие. Так сказать, на глазах у всей станы меня под венец повести. Но вот беда! Самый большой храм Москвы-то ты взорвал. Там теперь Дворец Советов строят…

– Так! – треснул он ладонью по столу. – Забыли о Дворце Советов! Не будет его. Я тебя отвезу посмотреть, что там сейчас. Клумбы, асфальт и деревья. Что ты еще можешь предложить кроме храма, которого уже нет?

Я задумалась, пытаясь представить себе, какое место отвечало бы его амбициям больше всего. Но никак не могла вспомнить, что вообще в 1937 году было открыто. Почему-то на ум пришел Иоанн Грозный.

– Может, в Успенском соборе? – спросила я и затаилась.

– Очень хорошо, что у нас с тобой в очередной раз мнение совпало! – сказал Сталин и закурил «Герцеговину». – Значит, послезавтра нас в Кремле патриарх обвенчает.

– Да что ты? – ехидно улыбнулась я. – И откуда же у нас тут патриарх-то в тридцать седьмом году появился, если его с 1925 года нет?

– Его вчера избрали.

– То есть пять дней назад, когда ты мне про имперскую идеологию рассказывал, патриарха у нас не было. А сегодня он есть, и страна новым курсом пошла? – Я понимала, что не очень прилично веду себя по отношению к серьезным церковным вопросам, но не смогла удержаться и засмеялась. – Скажи, это ты его назначил, руководствуясь партийными нуждами?

– Я ценю твой юмор. Но я никак не мог назначить патриарха, потому что по правилам его должен был избрать архиерейский собор. Именно это и произошло.

– А можно я тебе еще несколько вопросов задам?

– Можно. Задавай!

– Расскажи мне, пожалуйста, поподробнее, как именно это произошло.

Было видно, что ему нравится наблюдать за моей реакцией:

– Я вызвал к себе Карпова. Объяснил ему, что он возглавит совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме. После этого сказал, чтобы он позвонил митрополиту Сергию и от имени правительства пригласил его, а также митрополита Алексия в Кремль. Поскольку так сложилось, что оба они в этот день были в Москве, через два часа мы встретились и побеседовали. Я кроме всего прочего сказал им, чтобы архиерейский собор был созван большевистскими темпами, и в результате через три дня в стране был патриарх.

Я расхохоталась:

– Ты сказал двум митрополитам, чтобы они проявили твои любимые большевистские темпы и избрали патриарха? И ты думаешь, я поверю в эти шутки? Да этого просто быть не могло!

– Не хочешь мне верить на слово – не верь. Но факт налицо. Патриарх есть, и он нас обвенчает.

На нервной почве у меня проснулся аппетит. Я набросала себе полную тарелку закусок и выпила еще вина:

– У меня в голове это не укладывается. Значит, ты решил сделать ставку на православие. Ну, для тебя это в принципе нормально. Кстати, хорошо, что у нас с тобой религия одна. Проблем меньше. А вот что ты с остальными конфессиями собираешься делать?

– Этот вопрос тоже решается. По моим предположениям все они будут мирно сосуществовать, и даже не исключено, что в некоторых вопросах станут поддерживать друг друга. Кроме того, таким образом мы сможем еще больше укрепить и наши международные позиции. Думаю, что это станет заключительным этапом моего плана. Но об этом мы с тобой позже поговорим …

Я призадумалась. Все это принимало какой-то нешуточный оборот. Одно дело – выйти замуж в параллельном времени и получить печать в паспорт, который вышел из употребления семьдесят лет назад. А другое дело – обвенчаться по всем канонам православной церкви. Тут уже не важно, что мы живем в разных временных пространствах. Речь идет о настоящем браке, как говорится, до гробовой доски. И никакого обратного хода этому дать уже будет нельзя. Мне стало как-то жутковато, и я спросила:

– А для тебя это вообще как? Я понять хочу… Ты к этому как к фикции относишься? Или ты… ты… – Было как-то неудобно спрашивать его, верующий ли он вообще, но меня сжигало любопытство. – Скажи! Ты понимаешь, насколько это серьезно? Это же не ЗАГС! Это церковь!

– Ну, ты мне-то только лекций тут не читай о православии. Я, наверное, не хуже тебя в этом разбираюсь. – Он встал и подошел к окну. – Серьезно, не серьезно… Хочется верить, что для тебя это действительно серьезно. Ну а раз мы оба это воспринимаем так, как надо, то придется все это сделать по правилам.

– Это ты о чем? – Я пересела на диван и посмотрела на него.

Он поправил воротник кителя:

– Это я об исповеди и причастии. Завтра мы с тобой на службу поедем. И все сделаем как положено.

Все это было уже выше моего понимания:

– Ты хочешь сказать, что исповедоваться будешь?! – воскликнула я.

– А, по-твоему, я отпущения грехов не заслуживаю? – Сталин посмотрел на меня с ухмылкой. – И как у тебя совести хватает мне говорить такое? Ладно, я так понимаю, что ты человек несознательный. И мало что вообще в религии понимаешь. Ну ничего… Завтра тебе объяснят, что к чему.

– И кто мне объяснит?

– Митрополит Алексий.

– А почему именно он?

– Потому что он сам этого захотел. И будет это в шесть утра в Кремле, так как в девять тебе обратно.

Я еще больше распереживалась:

– Нет, он мне грехи не отпустит. Да если я ему все честно о своей жизни расскажу, то он на меня епитимию наложит! В конце концов, он же живет в 1937 году и не представляет, как там у нас в будущем все происходит!

В ответ Сталин усмехнулся:

– Он будет прав, если наложит. Я бы на его месте так и сделал. Очень мне жалко, что я твоей исповеди не услышу. Хотя и так ясно, что ты далеко не праведница.

Я подбежала к нему:

– Как это не праведница? А? Я тебе верная жена! Законная, между прочим, супруга! И вообще, если разобраться, то у тебя тут домострой. А я жертва любви! И кстати… Скажи, вот ты знаешь, о чем завтра говорить будешь?

Он задумался:

– Да… Есть у меня один грех, в котором я бы исповедоваться хотел…

– Только один?! – не сдержалась я и тут же прикусила язык, так как Сталин, потеряв терпение, уничтожающе посмотрел на меня.

– Ты!.. Жертва любви! Не забудь завтра митрополиту Алексию на исповеди рассказать, как ты разговариваешь со своим, как ты говоришь, супругом законным! Чувствую, зря я тут тебе про социалистическое равенство рассказывал. Распустил совсем. Все! Спать пойдем. А то уже выезжать скоро…

Рано утром мы прибыли в Кремль. И я действительно исповедовалась будущему патриарху Алексию во всех своих грехах. Когда он услышал, ради чего я прилетела в 1937 год, и понял, почему за последние месяцы страна постоянно шла каким-то новым курсом, он сказал, что благословляет меня на продолжение трудов во благо отечества и будет молиться за то, чтобы Сталин с Божией помощью сумел заложить основу великого государства, а я беспрепятственно дала ход новой истории России в своей реальности.

Попав в 2010 год, я прилегла на диван и посмотрела на Натаныча, сидевшего за ноутбуком:

– Ты даже не представляешь себе, что со мной произошло за последние десять часов.

– И что же? – спросил он, с любопытством разглядывая меня. – Отец народов объявил православие основой идеологии, сказал, что в СССР все религии будут мирно сосуществовать, и заставил майора нэкэвэдэ, или кем он там был в твоем 1937 году, заниматься вопросами Русской православной церкви? Да?

Я села, от удивления сжав в руках подушку:

– Откуда ты знаешь?

– А я в Интернете прочитал, кто такой Карпов. Ну а потом приплюсовал к этому разговоры про имперскую идеологию. Это лихо! Так он, по-нашему говоря, еще повысил свой рейтинг доверия. Что еще интересного произошло?

Махнув рукой, я ответила:

– Ты понимаешь… Вроде бы выбрали патриарха. Но серьезно Сталин говорить об этом не мог, потому что у него настроение было уж больно хорошее. Он все время острил и сказал, что буквально за два часа собрал в Кремле двух митрополитов и распорядился, чтобы они большевистскими темпами созвали архиерейский собор.

– Да, – ничуть не удивился Натаныч. – Он тебе правду сказал. Только у нас этот разговор в 1943 году состоялся. И митрополита там было три. А у тебя два. Потому что митрополит Николай у тебя в 1937 году еще митрополитом не стал, и его не пригласили. Да, и вот что характерно: Сталин действительно посоветовал им проявить большевистские темпы и решить этот вопрос в три дня. А избранный патриарх Сергий, между прочим, называл его мудрым богопоставленным вождем народов великого Союза. Так что плохо ты своего благоверного знаешь.

– Невероятно! – воскликнула я. – Это в нашей с тобой реальности было?!

Натаныч захлопнул ноутбук:

– Ну, к сожалению, о твоей реальности я в Интернете ничего прочитать не мог. Хотя мне этого бы ой как хотелось. Поэтому пришлось довольствоваться информацией о нашем существующем и, увы, далеком от процветания государстве. Так… Ну а что было потом? По твоему затуманенному грезами взгляду видно, что еще что-то необыкновенное случилось.

Я не могла не улыбнуться:

– Мы завтра венчаемся в Успенском соборе Кремля. Поэтому сегодня ходили на исповедь и причащались.

Натаныч встал со стула и ошарашенно посмотрел на меня:

– Ты хочешь сказать, что он исповедовался?!

– Да, нашему будущему патриарху Алексию. Тому, которого теперь называют Алексием Первым.

– Батюшки милые! – он снова сел и облокотился на спинку. – А я не верил, что тебе удастся уговорить его построить идеальное общество! Что делается! Что у тебя там за страна? Почему я родился в другом мире? Я бы столько всего полезного для государства мог сделать… Ладно… – махнул он рукой и решил оставить эту тему. – Какие у нас планы?

– Ну, я опять из режима выбилась. Поэтому он мне разрешил дома посидеть. Короче говоря, было бы хорошо, если бы ты меня завтра спозаранку на дачу забросил. Мне там в девять надо быть.

Я ушла домой, а утром переместилась в 1937 год.

* * *

Сталин снова встретил меня в парадной форме. Он был настроен торжественно и серьезно. Придирчиво рассмотрев мой скромный макияж и, видимо, решив, что в таком виде меня спокойно можно вести под венец, он сказал:

– Вот твое новое платье. Переоденься, я на тебя посмотрю. Прическу делать не будем, потому что ее все равно фата прикроет.

– А не поздновато мне в фате замуж выходить? – спросила я, беря в руки свой подвенечный наряд.

– Ну, что-то же у тебя должно на голове быть. Я решил, что фата – не самый плохой вариант.

После того как я с его помощью застегнула на себе длинное, до пола, платье и кучей доисторических заколок закрепила на голове фату, мне захотелось себя рассмотреть, и я убежала к зеркалу. Уж не знаю, почему Сталин выбрал для меня именно такой стиль. Возможно, это было продолжением имперской темы. Но в этом атласе с ниспадающей прозрачным шлейфом фатой я стала остро напоминать себе довоенную герцогиню, вступающую в политически важный брак с каким-нибудь великим князем пограничного государства. При этом его китель с золотыми погонами только усиливал впечатление.

– Не слишком шикарно для 1937 года? – спросила я, разглядывая нас в зеркало.

– Это соответствует курсу, которому страна будет следовать с этого момента. 1937 год должен войти в историю Советского Союза как наиболее значимый и с точки зрения внутренней политики, и со стороны международных отношений.

– Чудеса! – Я поправила пышные рукава и взяла в руки хвост от фаты. – А у нас-то ведь 1937 год тоже в историю вошел, правда, несколько иначе. Наверное, в это время звезды как-то по-особому на небе стояли.

Он притянул меня к себе:

– Нам ехать пора. Это не ЗАГС. Опаздывать неудобно.

Я игриво посмотрела на него сквозь белый муар фаты:

– Ты знаешь, я вчера вычитала, что патриарх Сергий называл тебя мудрым богопоставленным вождем народов великого Союза.

– Ну, я думаю, тебя это только радовать должно! – Он накинул мне на плечи моего шикарного черного соболя. – Значит, теперь ты уже не за маршала Советского Союза замуж выходишь, а за мудрого богопоставленного вождя. Должна собой гордиться. Это тебе не эмигрант-неудачник… Ну все. Хватит разговоров. А то действительно опоздаем…

Когда мы подъезжали к Кремлю, я поняла, что, в отличие от нашей гражданской церемонии бракосочетания, о венчании было объявлено заранее. Люди, видимо, находились в шоке от очередного поворота в политике государства, поэтому, когда они прочитали в газетах, что Сталин, решив продемонстрировать гражданам СССР нерушимость своей православной веры, собирается венчаться, им захотелось хоть издали посмотреть на это диво.

Однако была середина недели и в соответствии с ужесточившимися законами любое, даже пятиминутное опоздание на работу грозило лагерями, поэтому к Успенскому собору с самого утра скромненько потянулись по большей части престарелые москвичи и москвички, которые, родившись во времена правления Александра Третьего, в глубине души с нежностью вспоминали «проклятый царский режим» и ненавидели антихристов-большевиков. Но именно на это, как я поняла, и была сделана ставка. Решив, что данная категория граждан сыграет роль средств массовой информации гораздо лучше «Правды», радиотрансляции и еще не существующего телевидения, Сталин распорядился пустить в Кремль ровно столько человек, сколько это позволяла территория. Таким образом, он повысил свой рейтинг доверия еще и у этой контрреволюционно настроенной прослойки общества, включил сарафанное радио и при всем честном народе повел меня через площадь к Успенскому собору. При входе мы, как водится, дали возможность сделать свою работу фотографам. И под приглушенные голоса не верящих своим глазам людей вошли в храм.

Тут я выяснила, что главными фигурами на нашей свадьбе будут назначенные идеологическими проводниками нового курса Молотов и Карпов, которого я наконец-то увидела. При этом Молотов после подписания всех сногсшибательных международных договоров уже совершенно спокойно воспринимал очередной виток сталинской политики и вел себя так, будто все происходящее было обычным делом для 1937 года. А Карпов, как видно, еще не переварил свое новое назначение и потому выглядел испуганно, но радостно. Что касается приближенных к Сталину членов Политбюро и их жен, то, разумеется, в соборе присутствовали не все. Так, Каганович, имея вполне уважительную причину, церемонию пропустил, чем сильно меня порадовал…

После этого был праздничный банкет, правда, уже не в Георгиевском зале. После чего, ограниченные временем моего пребывания в 1937 году, мы со Сталиным на пятнадцать минут позднее, чем было нужно, покинули Кремль, вследствие чего я попала к Натанычу прямо из автомобиля в шубе, платье и фате.

Увидев меня, мой друг только что не закукарекал от восторга:

– Дама в соболях ко мне пришла! Там жены-то великих партийцев небось с зависти дохнут? Они яду тебе в свадебное вино не подлили?

Он даже не знал, как был близок к истине:

– Ой, Натаныч, это мой больной вопрос, – сказала я, сбрасывая на диван шубу. – Мне кажется, они все меня ненавидят. Это ужасно.

Он хихикнул:

– А за что им тебя любить? Ты у нас птица загадочная. Отцу народов голову вскружила. Заставила его в стране какой-то кордебалет устроить. Раньше им все ясно было, а теперь они встревожены. Из них небось больше половины считали себя великими партработницами и строительницами коммунизма. Теперь же, я так понимаю, они довольствуются даже не третьими ролями в этом театре… А так… Что называется, пол на галерке подметают.

Я совсем расстроилась и грустно дергала фату:

– Да, это надо было видеть, как они на меня смотрели. На той гражданской-то свадьбе в Георгиевском зале до них еще не дошло, что происходит. А сегодня они единогласно меня врагом признали, особенно после того, как я за столом с митрополитом Алексием вела оживленные беседы.

Натаныч прошелся по комнате:

– Ну, ты не переживай. Я тебе совет дам. Когда кто-то из них тебе особенно насолит, ты сразу Сталину скажи. Он с этим быстро разберется. Если он после войны жену Молотова дрова пилить отправил, то думаешь, в 1937-м ему кто-то помешает?

– Но… Это не мои методы… Я не умею, да и не хочу в эти игры играть…

– Да что ты говоришь? Эти твои разговорчики хороши для разведенной эмансипэ двадцать первого века, которая встречалась непонятно с кем. А для первой леди Советского Союза 1937 года, – Натаныч потряс у меня перед носом шубой, – эти рассуждения более чем неуместны. Ты не забывай, кто у тебя там в мужьях, и настраивайся на серьезные закулисные интриги.

Поняв, что настроение у меня окончательно испорчено, я забрала своего соболя и села на пол:

– Ой, ладно… Отправляй меня на дачу. Я хочу туда попасть до его возвращения…

Появившись в 1937 году, я сняла фату, отнесла на вешалку шубу и, услышав звук подъехавшей машины, прямо в платье выбежала на улицу.

– Что ты делаешь?! – сказал Сталин, быстро отводя меня в дом. – Холодно! Заболеть решила?

– Очень соскучилась, – сказала я, обнимая его в прихожей. – Так непривычно было здесь без тебя находиться… Больше никогда не буду сюда одна приходить.

– И не надо. Кто тебя заставлял? А на самом деле, почему ты такая расстроенная? – Он прошел в гостиную и сел на диван.

– Да так… – Я протянула ему пачку папирос и стала ходить по комнате. – Если признаюсь, то ты наверняка скажешь, что я надумываю… Сплетни собираю…

Он закурил и внимательно посмотрел на меня:

– Имена мне назови.

Я вспомнила разговор с Натанычем, и мне стало не по себе:

– Нет, нет… Ты… Я боюсь, что ты можешь…

– Я жду, – сказал он и стряхнул пепел.

Тогда я выдохнула и назвала ему фамилии тех дам, которые явно хотели подорвать мое устойчивое положение у вершины пирамиды власти.

– Вот и все, – сказал Сталин, улыбнувшись. – Отныне во время банкетов и прочих мероприятий они будут сидеть дома и заниматься хозяйством. Мне твое сильное душевное волнение ни к чему, а их политические потуги тем более. А теперь… Прежде чем наступит наш очередной медовый брачный вечер, я тебе хочу кое-что показать.

Он встал и вышел из комнаты. Вернувшись, он разложил на столе какие-то чертежи:

– Я тут в перерывах между политикой опять занялся реконструкцией Москвы. И знаешь, мне не давал покоя тот снимок, который ты принесла из 2010 года. Помнишь? Университет.

– Да, конечно, – улыбнулась я, подумав о том, что в тот момент даже представить себе не могла, сколько всего со мной произойдет за какие-то несколько месяцев моей реальности.

– Так вот, – продолжил он. – Хочу сразу оговориться. Меня не волнует то, как, когда и почему эти высотные здания, о которых ты мне рассказывала, появились в твоем мире. Здесь их будет восемь. Проекты уже подписаны. И строительство начнется в ближайшее время. Посмотри, это именно они?

Я наклонилась над столом и стала внимательно изучать листы ватмана. Это, несомненно, были знаменитые сталинские высотки, которых в моей реальности было семь. Мне они всегда очень нравились, и увидеть момент их зарождения было приятно.

– Да, – улыбнулась я. – Это твой знаменитый сталинский ампир.

Он обнял меня.

– Ну а раз так, я хочу, чтобы ты знала, что все эти здания я посвятил тебе. Конечно, на них не будет этого написано, но по легенде… А я так понимаю, что вокруг моей личности в будущем будет много этих народных сказаний… Так вот, по легенде, которую из уст в уста станут передавать архитекторы и журналисты, высотное строительство Москвы будет посвящено последней жене великого диктатора и богопоставленного вождя Иосифа Сталина, – засмеялся он. – И хотя в твоей реальности это не так, я все равно хочу, чтобы ты, проезжая по своей столице, каждый раз об этом вспоминала…

* * *

Прошло еще несколько недель. За это время по Политбюро прокатилась волна кадровых перестановок. В результате этого процесса некоторые фигуры бесследно исчезли, появились какие-то новые персонажи, ни малейшего упоминания о которых в 2010 году я найти не смогла. Хотя меня и мучило любопытство, но после незабываемой истории с Хрущевым я уже не решалась спрашивать о том, куда делся тот или иной политический деятель и чем вызваны эти перетасовки. По этой же причине для меня оставалось загадкой, что происходит с Берией, фамилию которого последний раз я видела только в газетах, которые мы изучали с Натанычем.

Страна уверенно шла новым курсом. И поскольку Сталин перестал посвящать меня в свои дела, я поняла, что он всерьез занялся военно-промышленным комплексом. Однажды, после того как мы провели прекрасный выходной, он обязал меня явиться днем в Кремль для короткого разговора…

– Что-то случилось? – спросила я, садясь за стол. – Снова изменения во внутренней политике?

Он посмотрел на меня и, захлопнув какой-то блокнот, сказал:

– Небольшие изменения будут происходить постоянно, иначе государство в болото превратится. Но сейчас речь вообще не о том, что происходит в 1937 году.

У меня сердце екнуло:

– Я тебя прошу… Только не отправляй меня в 1952-й. Я этого не перенесу!..

– Успокойся! – перебил он меня. – Никто тебя никуда не отправляет. Помолчи немного и послушай. По моему мнению, на сегодняшний день я сделал все, чтобы заложить основу для гармоничного развития общества и обеспечить нам стабильную международную обстановку. И теперь только время может показать, прав я или нет. Однако, как ты понимаешь, на этом этапе мне уже недостаточно знать, что произойдет с Советским Союзом в ближайшие пятнадцать лет. Меня волнует дальняя перспектива, в том числе и положение дел в твоей реальности. Я бы, конечно, мог закрыть на это глаза, поскольку параллельный мир существует для меня лишь в твоих рассказах. Но, во-первых, там живешь ты и близкие тебе люди, а во-вторых, это тоже наша страна, судьба которой мне небезразлична. Поэтому… Мне надо еще раз поговорить с твоим другом. Думаю, будет достаточно четверти часа. Передай ему, что я буду ждать его здесь сразу после того, как ты вернешься домой. Сколько ты еще пробудешь здесь?

– Минуту.

– Хорошо. Тогда с тобой мы увидимся через три дня на даче в одиннадцать вечера. И не волнуйся. Я прекрасно понимаю, что ты придешь туда из своего 2010 года не сразу, как это у нас с тобой заведено, а через некоторое время…

Прилетев к Натанычу, я заявила:

– Все, дорогой друг! Допрыгался! Тебя в Кремль вызывают. Ты должен попасть туда в тот момент, из которого я вернулась.

Он схватился за сердце:

– Не могу! Это слишком большой стресс для моего организма!

Не обращая внимания на эти выкрутасы, я пошла в прихожую и притащила его драгоценный костюм девяностых годов:

– Не дури и одевайся. Будешь Сталину рассказывать о том, с какой целью ты меня дезинформировал насчет коллективизации сельского хозяйства.

Он замахал руками:

– Что ты выдумала! Какая еще коллективизация? Не пойду я туда! И не проси! Ты у нас строительница идеальной страны, ты и шляйся по временным пространствам. А я человек скромный. Простой ученый. Мое дело – сторона. Сидеть и корпеть над программами.

– Ага! – подтолкнула я его и заставила встать со стула. – Вот про эти самые-то программы ты ему и доложишь. А то он считает, что пришла пора навести ревизию в будущем его реальности и посмотреть, стоит ли мне на кнопку нажимать, чтобы Россию к раю земному вести. И ему, как видно, информация нужна о том, чем ты занимаешься.

– Да ты что?! – Натаныч всплеснул своими неприлично исхудавшими руками. – Это ж другой разговор! И зачем ты меня коллективизацией пугала? Раз ему приспичило говорить о моих разработках, то я готов! Давай костюм! Сейчас я ему похвастаюсь своей новой программой!

– Только не рассказывай, что прежняя обеспечивала вероятность 70 процентов. Он тебя вряд ли похвалит за такие поражающие воображение результаты.

– Для науки это нормально! – воскликнул мой гениальный друг, снимая штаны. – И твой драгоценный вождь должен это понимать. Временные программы – тончайшие и нежные механизмы, с которыми надо обращаться предельно бережно! Для них даже 30 процентов – это и то был бы прекрасный показатель. Ну а 99,98 процента, которых я достиг на сегодняшний день, – вообще взрыв мозгов и революция в умах теоретиков! Все, готов. Очень хорошо, что я тебя не послушал и оставил этот галстук завязанным. Теперь раз! Никаких хлопот, и я уже готов! Мне туда на сколько лететь?

– На пятнадцать минут.

Натаныч разочарованно посмотрел на меня:

– Почему так мало? Что я успею рассказать ему за такое время? Это как-то неуважительно по отношению к моей персоне!

– Иди уже, персона! – Я подняла с пола пластину и сунула ему в руки. – И смотри не опозорь меня там какими-нибудь дурацкими рассуждениями о сельхозреформах.

Расстроенный Натаныч повозился с компьютером, ткнул в Enter и исчез. Через пятнадцать минут он появился на ковре с таким лицом, как будто ему дали партийное задание подготовить покушение на Брежнева.

– Что с тобой? – обеспокоенно посмотрела я в его немигающие глаза. – Интересно, что тебе Сталин такое сказал, что ты язык проглотил?

Мой друг сел на диван и торжественно произнес: