Текст книги "Бедная Настя. Книга 4. Через тернии – к звездам"

Автор книги: Елена Езерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Бог поймет, Бог простит, – едва слышно прошептала Долгорукая, оглядывая комнату в поисках подходящего для ее целей предмета.

Внезапно ее осенила мысль – княгиня подошла к изголовью кровати и, делая вид, что поправляет подушки, медленно вытянула из горки одну из них. Сычиха будто застонала, но потом снова погрузилась в тревожную пустоту и блаженным голосом стала звать кого-то.

– Корф! – поняла Долгорукая. – Она зовет этого подлеца, старого барона!

Что ж, усмехнулась княгиня, сейчас вы соединитесь, голубки, на веки вечные станете неразлучны! Долгорукая мягко взбила подушку в руках и нависла над Сычихой. Она примерялась упасть вместе с подушкой, чтобы своим телом придавить ее к лицу раненой, как вдруг скрипнула дверь в комнату, и от порога раздался встревоженный, испуганный голос князя Петра:

– Маша! Что ты делаешь?!

– Я? – Долгорукая вздрогнула от неожиданности и застыла в неловкой позе с подушкой в руках. – Да вот… поправить хотела… Чтобы удобнее спалось.

– Ты пугаешь меня, Маша, – тихо сказал князь Петр, подходя ближе. – Ты становишься одержимой убийствами.

– Так вот какова твоя любовь? – спокойно усмехнулась Долгорукая, медленными движениями взбив подушку и заботливо подложив ее под упавшую с кровати руку Сычихи. – Ты столь сильно ненавидел меня за то, что я есть, жива и мешаю твоей связи с той девкой, что готов обвинить в чем угодно, лишь бы избавиться от меня?! Но нет – этому не бывать! Я не позволю тебе ни отправить меня в больницу, ни на каторгу! Я найду защиту от развратного и лживого мужа, бросившего жену и родных детей ради крепостной потаскушки!

– Маша! – воскликнул князь Петр. – Ты же все передергиваешь!

– Нет! – Долгорукая повернулась к мужу и надменно уставилась ему в лицо. – Нет, это ты сию минуту обвинил меня в покушении! Ты прятался больше года по лесам, убеждая меня в том, что я убила тебя! Ты не заступился за свою жену, когда мерзавец Корф обвинил меня в отравлении твоего дружка, старого барона!

– Машенька! – растерялся князь Петр. – Побойся Бога! Разве не ты сама призналась в содеянном?!

– А что может доказать слабая, одинокая и беззащитная женщина, со всех сторон окруженная врагами и предателями?! – Долгорукая патетически всплеснула руками. – Да, я смолчала, оклеветанная подло и безвинно! Но это не дает тебе права подозревать в любом моем поступке злой умысел и обвинять огульно и жестоко!

– И я, по-твоему, не должен верить своим глазам?

– А где были твои глаза, когда я изводилась от горя и вся исплакалась, униженная и преданная тобой?! С каким видом ты смотришь в лицо своим детям? Ты и сейчас еще считаешь, что имел право изменить мне, ибо я, видите ли, перестала быть прежней наивной дурочкой, которую ты убедил выйти за тебя замуж!

– Это просто невыносимо! – вскричал князь Петр и схватился за голову. – Ты сводишь меня с ума!

– Ум? – дьявольски расхохоталась Долгорукая. – Да ты потерял его, пока удовлетворял свою похоть, бегая по четвергам в свое укромное местечко в имении Корфов!

– Вон! – страшным шепотом велел жене князь Петр. – Уйди, Маша, прошу тебя! Иначе я за себя не отвечаю.

– Как скажешь, – покорно кивнула Долгорукая. – Но я всегда буду зеркалом твоей трусости и подлости! А ты никогда не сотрешь со своей семьи позор бесчестия, которое сам на него и навлек!

С этими словами Долгорукая с гордо поднятой головой вышла из комнаты Татьяны.

Князь Петр с ужасом смотрел ей вслед – его жена обладала каким-то мистическим даром убеждения, легко переворачивая очевидное и заставляя принимать на себя ей же адресованные обвинения. Князь Петр слабел, когда Мария вот так бросалась в атаку. Из княгини, наверное, мог получиться великий судья, адвокат или прокурор – в зависимости от того, чью сторону ее пригласили бы представлять. Ей не находилось равных в споре, ибо в ее исполнении он уже не был спором, а скорее – декларацией, обязательной к общей ратификации.

Вдруг Сычиха застонала, и князь Петр очнулся от своих невеселых мыслей. Он подошел к больной и склонился над ней, прислушиваясь. Похоже, раненая пришла в себя и пыталась понять, где она и что с нею происходит.

– Поберегите силы, – сердечно сказал ей князь Петр. – Вам необходим отдых, и – никаких переживаний.

– Пить, – слабым голосом одними губами прошептала Сычиха, – пить…

– Конечно, конечно, – князь Петр взял с комода подле кровати графин и налил воды в стакан, но потом взглянул в него на просвет и понял, что боится оказаться невольным убийцей – а вдруг Маша уже отравила воду?

Он виновато улыбнулся Сычихе и выбежал в коридор с криком:

– Есть кто живой?

На зов явилась Татьяна, и князь Петр велел ей срочно принести воды, но налить ее самостоятельно. Та непонимающе посмотрела на него, однако кивнула и отправилась выполнять. Пока Татьяна ходила за свежей водой, князь Петр вернулся к Сычихе и стал уговаривать поспать и забыть все дурное.

– А ты кто? – со странным выражением спросила Сычиха.

– Друг, – ответил князь и успокаивающе погладил ее по голове.

– Ты – добрый, – улыбнулась Сычиха, – только несчастный. Ты все ищешь ее, а она рядом. Совсем близко…

– Она? Кто – она?

– Я не помню, но знаю – та, кого ты не видел, жива.

– Господи, – догадался князь Петр, – ты о дочери моей, о Настеньке?

– Бедная Настя, бедная Настя…

– Не беспокойся, я найду ее, я обязательно ее найду! А вот и Таня, – князь Петр взял из рук Татьяны кувшин и чистый стакан, налил воды и поднес к губам Сычихи, осторожно приподняв ее голову над подушкой. – Пей, пей и поправляйся быстрее, блаженное ты создание…

Оставив Сычиху на попечении Татьяны, князь Петр вернулся в гостиную, где и застал жену – по обыкновению и в неизменной позе. Долгорукая неподвижно сидела на своем любимом диванчике – с выпрямленной спиной, уставившись в одну точку. Князь Петр замешкался при входе, так как еще не был до конца уверен в правильности принятого им решения, но в этот момент княгиня медленно повернула к нему голову, и ее ледяной взгляд неожиданно придал ему недостающей решимости.

– Маша, – холодным тоном обратился к жене князь Петр, – прошу тебя сейчас же следовать за мной.

– Но… – начала Долгорукая.

– Это не обсуждается! – прервал ее князь Петр. – Идем.

Княгиня нехотя поднялась со своего места и с видом агнца, отданного на заклание, последовала за мужем.

Войдя в спальную, князь Петр пропустил жену вперед, а потом снял с крючка на стене длинный, с головкой в виде льва, ключ от двери.

– Что это значит? – недовольным тоном спросила Долгорукая, заметив его движение. – Вы намерены запереть меня здесь? Я – пленница?

– Я считаю, что для всех нас будет лучше, если какое-то время вы посидите взаперти, – кивнул князь Петр.

– И это ваша благодарность за то, что я растила в ваше отсутствие наших детей, следила за хозяйством и оберегала вашу честь от досужих сплетен соседей?!

– Это всего лишь мера предосторожности. Вынужденная мера, ибо ваше поведение непредсказуемо.

– Хотите сказать, что делаете это ради моего блага? – с иронией осведомилась Долгорукая.

– Во имя нашего общего блага! Я беспокоюсь о вашем самочувствии, дорогая. И вместе с тем не хочу, чтобы ваше нездоровье обернулось для всей нашей семьи новыми бедами, – сухо ответил князь Петр.

– И я не могу оспаривать ваше решение?

– Вы можете говорить все, что вам заблагорассудится, но это не будет иметь совершенного никакого значения.

– Вы никогда прежде не были столь жестоки со мной!

– А вы прежде никого не убивали! И я не желаю, чтобы еще кто-нибудь пострадал от ваших рук.

– Вот как! – вспыхнула Долгорукая.

– Только так! – воскликнул князь Петр и вышел, заперев дверь на ключ.

Он понял, что не сумеет жить дальше, не открыв тайны рождения и исчезновения своей дочери. Но Сычиха ничем не могла ему сейчас помочь, и лишь Марфа знала те детали, что способны были прояснить все обстоятельства этого странного и запутанного дела.

Марфа, ах, Марфа… Князь Петр уже давно тяготился отношениями с ней. И не потому, что Марфа наскучила ему, – Долгорукий по природе был склонен к постоянству и не искал приключений на свою голову. Просто однажды он почувствовал, что любовь Марфы становится такой же обузой, в какую превратилась в свое время и любовь жены. Долгорукому нравились романтические посещения имения Корфа – тайна порождала азарт, а он, как известно, движет чувствами настоящего мужчины.

Князь был благодарен Марфе за спасение, но со временем ее опека превратилась в постоянный надзор за ним, а пребывание в заброшенном родовом имении стало напоминать тюремное заключение. И, прожив больше года с Марфой, князь Петр почувствовал, что тоскует по прежней жизни – по привычкам повседневного быта, по голосам детей и даже по бесконечному ворчанию Маши, которое издалека уже не казалось таким болезненным и раздражающим.

Но в силу природной склонности к меланхолии и из-за отсутствия стремления к резким переменам Долгорукий терпел свой новый образ жизни и даже находил в нем некоторую приятность. Жизнь в лесу избавляла его от мыслей о предстоящем объяснении с женой и всем светом. Князь Петр не любил быть в центре пересудов и сплетен, он довольствовался тем, что есть, и радовался, если возникали в его жизни мелкие радости. Прежде такой радостью было его нечаянное счастье с Марфой, а после выстрела жены все, что недавно было немилым, обрело ореол потерянного им рая.

И лишь появление Лизы нарушило эту иллюзорную идиллию. Князь Петр бросился домой с небывалым энтузиазмом – бежал от всегда грустной и покорной Марфы, как еще совсем недавно спасался в ее объятиях от неугомонной и капризной жены. Жизнь сделала еще один поворот, но ожидания лучшего не оправдались.

Вернувшись домой, князь Долгорукий попал из огня да в полымя. За то время, что его считали умершим, Мария успела разрушить их семью. В отчаянии она творила несусветное, и последствия устроенной ею вакханалии требовали его немедленного вмешательства во все дела и в судьбы детей. Князь Петр был настроен весьма решительно, но ошибки молодости продолжали тянуть его за собой. И новость о существовании дочери, потерянной или насильно от него отлученной, привела Долгорукого в смятение и заняла первое место в его мыслях и в его душе.

– Мне сказали, что ты отказываешься отвечать на вопросы? – участливо спросил князь Петр, входя в камеру, куда была помещена Марфа после того, как Корф препроводил ее в тюрьму.

Марфа, мраморно-бледная и тихая, сидела на деревянной скамье-лежанке и, напевая что-то, бесстрастно покачивалась из стороны в сторону. Вид ее был безумен, и это повергло Долгорукого в ужас. Посадив жену под домашний арест, он отправился в уезд, чтобы добиться от Марфы признания о том, что случилось с его дочерью. Но представшая перед ним картина ясно дала понять князю, что образ коварной разлучницы, которым он уже успел заменить в своем сердце воспоминания о доброй и ласковой Марфеньке, надуман под воздействием наговоров все той же Марии.

Эта новая Марфа внушала к себе жалость и вызывала сочувствие. И угрызения совести вновь овладели князем – он бросился перед бывшей возлюбленной на колени и принялся целовать ее холодные руки, безвольно лежавшие на сдвинутых и с силой прижатых друг к другу коленях. Долгорукого потрясла замороженность Марфы, и он стал растирать ее красивые руки, по одному согревая своим дыханием ее пальцы.

– Что это вы делаете, барин? – слабым голосом произнесла Марфа, будто не узнавая Долгорукого.

– Господи, Марфа, – растерялся князь Петр, – ты что, не признаешь меня?

– Отчего же не признаю? – равнодушно пожала плечами она. – Только чужие мы друг другу… К чему теперь все эти нежности?

– Это жестоко! Ты сама накликала на себя беду.

– А я и не ищу виноватых. Никто не заставлял меня верить в барскую любовь. Так – подразнило солнышко да из-за тучки не вышло.

– Я не предавал тебя, Марфа. И не я вложил нож в твою руку…

– Обо мне речи нет – я за свои грехи отвечу, – прошептала она, и вдруг взгляд ее прояснился и потеплел. – Вот только трудно мне будет из-за решетки дочку свою украденную искать.

– Ты опять за свое?! Если станешь Марию обвинять…

– И впрямь говорят, муж и жена – одна сатана, – горько усмехнулась Марфа. – Господи, да откройте же вы глаза, князь! Ваша жена убедит кого угодно и в чем угодно. Не делайте из нее великомученицу! Она лживая, коварная и хладнокровная женщина.

– Все, довольно! Я не собираюсь обсуждать с тобой мою жену! – воскликнул князь Петр, за негодованием скрывая все возраставшее чувство вины перед несчастной женщиной.

– Хорошо, – кивнула она и отвернулась от него. – Как скажете, барин…

– Если бы вы все знали, как измучили меня! – Долгорукий поднялся с колен и принялся нервно расхаживать по камере. – С того дня, как я вернулся в семью, сердце мое не знает ни минуты покоя.

– А ты покайся, барин, на душе сразу и полегчает.

Князь Петр с недоумением посмотрел на нее и покачал головой – эта Марфа была ему совершенно незнакома. Говорила спокойно и едко, и ее равнодушие к чужой судьбе ужасало.

– Скажи, неужели тебе совсем не жаль Сычиху? Она до сих пор в беспамятстве.

– Нечего было встревать.

– Но ты понимаешь, что если она умрет, тебе придется отправиться на каторгу?

– Мне все равно, что со мной будет, лишь бы знать, что девочка моя жива и здорова. Об этом молюсь денно и нощно, – Марфа достала из-под воротника скромного шерстяного платья цепочку, и князь Петр вздрогнул – рядом с крестиком висел на цепочке старинный перстень.

– Мой перстень… он до сих пор с тобой?

– Ты подарил мне его, как символ нашей любви, – несчастная женщина накрыла перстень ладонью, словно защищала.

– Верни мне его! – потребовал князь Петр.

– И ты еще обвиняешь меня в жестокости? Ведь ты же знаешь – отнимая перстень, ты отбираешь у меня последнее, что связывало нас.

– Он принадлежал моей матери и передается в нашей семье от поколения к поколению. Ему не место в тюрьме!

– Надо же, а я ведь только сейчас поняла – вы, барин, тоже крепостной. Однако освободиться никогда не сможете – ваше сословие вас от себя не отпустит.

– Ты обвиняешь меня в предрассудках? – смутился князь Петр.

– Я говорю о том, что по вашей просьбе барон Корф дал мне вольную, но не избавил от любовной крепости. Вам же вольную от самого себя подписать некому… Впрочем, вот, – Марфа сняла цепочку с шеи и, расстегнув замочек, сняла с цепочки перстень и протянула его Долгорукому. – Возьмите, но с условием – передайте его нашей дочери, Анастасии.

– Обещаю тебе, – расчувствовался князь Петр, – что найду ее и передам, но без твоей помощи мне будет трудно сделать это. Дай мне хотя бы какой-то намек, примету! Ты понимаешь, любая мелочь, любой пустяк может привести нас к цели.

– После рождения Сычиха должна была завернуть ребеночка в одеяльце, на котором я вышила букву «А». Я думала – если родится девочка, назову Анастасией, а если мальчик – то Алексеем. Она, наверное, стала такая красивая… – Марфа на мгновение замолчала, а потом, быстро отдав князю перстень, вскричала: – О, Боже, Петр, я умоляю тебя – найди ее! Верни ее мне!

Долгорукий испугался. Казалось, еще немного – и Марфа набросится на него. Взор ее сверкал, лицо порозовело, волосы вмиг растрепались – ни дать, ни взять фурия! Князь Петр сжал ладонь, в которую Марфа положила памятный ему перстень, и бросился к выходу. Он с силой застучал по двери камеры. Охранник тут же открыл дверь и выпустил его.

В смятении князь Петр бросился к лестнице – и быстрее на улицу. Его тяготила не убогая и мрачноватая тюремная атмосфера, его душили эмоции. Но резкая боль в ноге на минуту сковала его, и он едва успел схватиться за скрипящие деревянные перила, такие же старые, как и само здание. Переведя дыхание, Долгорукий, припадая на больную ногу, заковылял и по ступенькам и, наконец, преодолел последний лестничный пролет и вышел. Князь Петр глубоко вдохнул морозный свежий воздух и, набрав горсть снега из сугроба при входе, с силой растер им лицо.

Он перед всеми оказался виноват, но кого он мог обвинить в своих бедах? Почему для него не был определен свыше мальчик для битья, не отрицающий совершенного им преступления и покорно отсидевший назначенный ему наказанием срок?

Чем он, князь Петр Михайлович Долгорукий, вызвал негодование Господа? И почему страданий, перенесенные им, так и не стали искупительными, а порождали все новые и новые беды, преодолевать которые для него становилось все трудней и трудней?..

Долгорукий взывал к Небесам и не мог дождаться ответа. И тогда зарыдал, качаясь, добрел до кареты и попросил кучера измученным, хриплым голосом:

– Домой… Отвези меня, голубчик, домой, если знаешь, где он – дом мой…

* * *

– Ты бы отдохнула, Таня, – доброжелательно сказала Наташа.

Она пришла, чтобы заменить девушку у постели Сычихи.

Татьяна с благодарностью молча кивнула и поднялась со стула у кровати.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Наташа пристально посмотрела на нее, и Татьяна смутилась под этим взглядом.

– Не беспокойтесь, барышня, я не доставлю вам хлопот.

– Однако ты кажешься мне встревоженной, – настаивала на своих сомнениях Наташа.

– Кто бы не разволновался, когда в доме такое, – покачала головой вдруг побледневшая Татьяна.

– Да, конечно, столько всего случилось… Но, думаю, тебя надо освободить от лишних хлопот. Я поговорю с Андреем, чтобы тебе выделили отдельную комнату, пока эта женщина остается в доме, – покровительственным тоном сказала Наташа.

– Вы так заботитесь обо мне, барышня…

– Я уже говорила – я не враг тебе и твоему ребенку. И потом я уверена, что со временем ты поймешь: людям свойственно блуждать в темноте, но как бы ни был жизненный путь извилист и суров, он все равно выведет нас к свету. И каждый займет место, отведенное ему свыше.

– Я не претендую на Андрея Петровича, – хотела оправдаться Татьяна, но Наташа жестом остановила ее.

– Нам нечего делить с тобой, и, надеюсь, мы обе это прекрасно понимаем. У тебя – своя дорога, наша же ведет нас с Андреем к алтарю. А сейчас – ступай, отдохни. Соня сказала, что ты можешь пока побыть у нее. И будь любезна – не пренебрегай сном и хорошо питайся, я не желаю, чтобы Андрей мог предположить в твоей бледности мою вину.

– Что вы, барышня! – стала возражать Татьяна, но Наташа улыбкой дала ей понять, что разговор окончен.

Татьяна присела в неглубоком поклоне и вышла из комнаты.

Она не знала, каким чувством Наташа уловила посетившие ее страхи. Очевидно, это любовь делала ее такой подозрительной и обостряла внимание. Татьяна и впрямь была не в себе – она только что случайно приоткрыла завесу страшной тайны и теперь места себе не находила от ужаса чужого откровения.

С тех пор, как князь Петр Михайлович уехал, Сычиха несколько раз впадала в забытье и бредила. Поначалу Татьяна принимала слова раненой за бессвязный поток воспоминаний, запрятанных в самую глубину ее сознания, но потом поняла – Сычиха снова и снова возвращалась к пропавшей дочери Долгорукого, рожденной Марфой. И вдруг Татьяне стало страшно – она ведь и сама не знала своих родителей, и лет ей было столько же, сколько и несчастной Насте, о которой шептала Сычиха. И воспитывал ее князь Петр вместе со своими детьми, словно она и не крепостная вовсе.

Так может, Сычиха права, и бедная Настя действительно все время живет рядом с ним, со своим отцом, а он и не знает об этом? А княгиня потому и свирепствует, что до правды – рукой подать? Но что же это тогда получается – они с Андреем Петровичем брат и сестра?!

Татьяна почувствовала легкое головокружение и тошноту. Она невольно схватилась рукой за плечо Сычихи, и та от прикосновения открыла глаза и ясным живым взором посмотрела на нее. Татьяна вздрогнула – Сычиха узнала ее!

– Это ты, Таня? – хриплым голосом сказала она. – Ты не бойся меня, ты крови бойся. Кровь вижу, родную кровь… Грех и наказание… Преступление и смерть…

– Да о чем ты? – всхлипнула испугавшаяся ее слов Татьяна.

Но колдунья словно и не приходила в себя – опять вмиг окаменела, глаза закрылись, сомкнулись губы.

– Сычиха, милая, ты чего же это – наговорила страхов и ушла? Ты зачем так со мной? Ты это почему? – Татьяна принялась трясти больную за плечи, обмахивать полотенцем – может, очнется. Но все оказалось тщетно – ведунья погрузилась в темноту, и вывести ее оттуда у Татьяны полномочий не было.

И тогда оцепенение нашло на нее – а что, если она и есть эта самая Настя?! И тогда их любовь с Андреем – страшный грех соединения родной крови? И ребенок, которого она ждет, – исчадие ада?! Нет, он мой! Он – хороший, я уже так люблю его – думала Татьяна, и слезы текли из ее глаз. Заслышав, что в комнату кто-то вошел, бедняга быстро украдкой утерла слезы и встретила вошедшую Наташу со светлой улыбкой – тихая и спокойная…

Татьяна вздохнула и поднялась наверх. Соня с радостью приняла ее у себя и велела отдыхать – самой ей почему-то не сиделось. Татьяна покачала головой – вы, мол, барышня, как будто влюблены? Соня зарделась – глупости! – и, погрозив Татьяне пальчиком, убежала к Лизе справиться о здоровье и пошептаться о важном. Служанка проводила ее ласковым взглядом и собралась прилечь, как в комнату вошел Андрей и с порога принялся смущенно извиняться.

– Таня, прости, что так вышло, – развел он руками, – я не думал, что займут твою комнату. Но мы поправим это – ты ни в чем не будешь нуждаться. Обещаю тебе!

– Андрей Петрович, что вы! Это слишком! – пряча глаза, сказала Татьяна. – Я ни о чем не прошу, я всем довольна, лишь бы Сычиха скорее поправилась.

– И все-таки я переживаю, – Андрей подошел к ней и хотел обнять, но она резко оттолкнула его.

– Не надо! – вскрикнула Татьяна. – Не прикасайтесь ко мне!

– Что такое? Почему? – растерялся Андрей. – Мне казалось, что мы договорились – ты больше не ревнуешь меня к Наташе, а я стану заботиться о малыше. Я хочу знать, как он там. Позволь мне послушать…

– Нет! Нет! Это нельзя, это неправильно, это грех!

– Да что с тобой?! Я – отец ребенка, я имею на это право, – Андрей, преодолевая сопротивление Татьяны, взял ее за руку и притянул к себе.

– Мы не должны были этого делать! Это грех! Кровный грех!

Татьяна, наконец, вырвалась из его объятий и отбежала к окну. Андрей непонимающе вздохнул.

– Да что с тобой такое? Объясни мне!

Татьяна умоляюще взглянула на него, но Андрей настаивал, и она заговорила.

– Бред какой-то! – воскликнул Андрей, выслушав ее. – Не верю, ни единому слову не верю! Это все нелепые фантазии! Ты не можешь быть Анастасией.

– Но Сычиха…

– Полусумасшедшая ведьма, которая лежит в горячке и бормочет что-то несусветное! Опомнись, Таня! Наша любовь – от Бога, иначе Всевышний не даровал бы нам ребеночка! И я люблю его, и все будут любить его, когда он появится на свет.

– Мне так страшно, Андрюша, – заплакала Татьяна.

– Ничего удивительного, это все твоя беременность виновата. Я спрашивал у доктора Штерна – он сказал, что у тебя обязательно появятся и страхи и фантазия разыграется. Доктор просил меня быть терпимым к разным странным проявлениям этого периода, так что перестань переживать, ты все равно меня не испугаешь.

– Но как же…

– Вытри слезы, – Андрей достал из кармана сюртука платок и ласковым движением приложил его к покрасневшим глазам и щекам Татьяны. – Даже не знаю, что с вами всеми делать. И, если честно, я уже начинаю эту неизвестную мне Настю ненавидеть. Ты второй человек в доме, вообразивший себя нашей пропавшей побочной сестрой. Если она, конечно, родилась.

– Прости меня, я, наверное, и впрямь умом помутилась, – виновато улыбнулась Татьяна.

– Не надо оправдываться, дай лучше, я спрошу у малыша – удобно ли ему там.

Андрей опустился перед ней на колени и прижался сначала губами, шепча что-то, а потом ухом к ее животу. Татьяна вздрогнула, но потом, зардевшись, позволила ему сделать это.

– Кажется, он меня толкнул, проказник! – хмыкнул Андрей.

– Что ты?! – растерялась Татьяна. – Рано еще!

– Нет, не рано! Это мое отцовское сердце говорит. Или ты думаешь, что только у матерей есть такое всеслышащее сердце? – шутливо парировал он.

Татьяна наклонилась поцеловать его в голову и вдруг вскрикнула – на пороге стояла бледная Наташа. Андрей, почувствовав ее напряжение, оглянулся и тут же вскочил с колен.

– Наташа… – начал объяснять он.

– Не стоит, Андрей, я видела достаточно, – дрогнувшим голосом сказала невеста. – Придавайтесь вашему родительскому счастью, я не стану вам мешать.

Татьяна закрыла лицо руками и опустилась на кровать – силы разом оставили ее. Андрей кинулся ей помочь, но спохватился, обреченно махнул рукой и бросился догонять Наташу.

– Родная, постой, ты делаешь поспешные выводы! – умоляющим тоном произнес он, застав Наташу в гостиной.

– Выводы уже давно пора сделать тебе, – покачала она головой. – Мне же надо набраться мужества и раз и навсегда сказать себе самой, что между нами ничего не может быть. У нас нет будущего, наши чувства были недолгими, наше решение о женитьбе – неосмотрительным..

– Но ты же обещала мне любить этого ребенка и смириться с тем, что он должен появиться на свет!

– Да, но я думала, что ты избавишь меня от необходимости созерцать сцены, подобные той, нечаянным свидетелем которой я только что стала!

– Вот именно – нечаянным! Если бы я знал, что ты придешь…

– Ах, так?! Ты собирался обманывать меня и тайно бегать в комнату служанки? А я должна была оставаться в счастливом неведении и верить, что мой муж не делит свою любовь ни с какой другой женщиной?

– Ты несправедлива ко мне! – вскричал Андрей.

– А ты – подлый лжец! – в голосе Наташи зазвенели слезы. – Ты опять предал меня!

– Наташа, твои обвинения переходят все границы, – обиженно сказал Андрей.

– В таком случае, считай, что я перешла свой Рубикон, и намерена сжечь все мосты!

– Для чего ты пытаешься поругаться со мной? Кажется, я понимаю… Это близкое присутствие наследника делает тебя такой вспыльчивой. Ты готова использовать любую мелочь, чтобы все-таки порвать со мной, но при этом вину за наш разрыв переложить на меня.

– Так это я – коварная изменница?! Я завела роман на стороне и собираюсь родить незаконного ребенка?! Мило, мой друг, очень мило! Браво! Вы – настоящий сын своего семейства!

– При чем здесь моя семья? Я не позволю оскорблять никого из живущих в этом доме! Ни моих родных, ни даже слуг!

– А ты, однако, большой либерал!

– А ты – самодовольная и высокомерная фрейлина!

– Я ненавижу тебя! – закричала Наташа и зарыдала.

– Господи! – Андрей вдруг понял, что натворил. Еще минута – и возвращение к прежним отношениям между ними станет невозможным. – Что же мы делаем с тобой, любимая?

Он стремительно подошел к плачущей Наташе и нежно обнял ее. Потом принялся целовать ее заплаканное лицо, руки.

– Прости меня! Я сам не свой… Все так глупо! В этом доме уже давно неспокойно, мне даже кажется, что над нашим родом витает какое-то проклятье. Ты даже не представляешь себе, насколько мы измучили друг друга: папенька – маменьку, маменька – Лизу, я – Татьяну. И тебя, вот видишь, втянуло в этот водоворот… Не отвергай меня, протяни руку, помоги выбраться из трясины! Наташа, ты же милая, славная, я так люблю тебя! На самом деле – только тебя! Прошу, нет – умоляю, останься со мной! Мы обвенчаемся и уедем в Петербург. Или лучше заграницу, и тогда уже никто не сможет помешать нам и нашей любви!

Пока он говорил – неожиданно пылко и убежденно, Наташа затихла и стояла, прижавшись к Андрею, словно сливаясь с ним. Наконец, она подняла на него посветлевшие глаза и прошептала:

– Да, да, да!

– Хорошо, – с облегчением улыбнулся Андрей и поцеловал ее в лоб.

– Вы позволите, Андрей Петрович? – в дверях гостиной появился Никита.

– Конечно, Никита, входи, – Андрей бросился к нему навстречу, точно к лучшему другу.

– Я к вам с просьбой, – вежливо склонил голову Никита. – Не откажите, отпустите Татьяну со мной. Барин, Владимир Иванович, сегодня предложили мне место управляющего. Они Карла Модестовича выгнали, а мне доверяют, и жилье его во флигеле отдают.

Наташа вопросительно и с ожиданием его решения посмотрела на Андрея, и тот после короткого раздумья кивнул.

– Я согласен, но прежде мне надо переговорить с Татьяной, – сказал он и, заметив облачко, промелькнувшее на лице Наташи, добавил: – Это недолго. Я только хочу выполнить то, что должен сделать, как порядочный человек. Ожидайте меня здесь, я скоро вернусь. Верь мне, Наташа!

Он вернулся через десять минут – Наташа внимательно следила за стрелками напольных часов. Ей казалось, жизнь остановилась на это время – не было слышно даже собственного дыхания. Слезы опять навернулись на глаза. Наташа дрожала, но внешне все выглядело, как обычно. Она изредка посматривала на переминавшегося у двери с ноги на ногу Никиту, но избегала встречаться с ним взглядом. Наташа боялась, что он поймет ее тревогу, и тоже решится все отменить. И это тогда, когда до счастья остался один маленький шаг к алтарю, чтобы сказать короткое и многозначительное: «Согласна».

Наконец, из коридора послышались шаги – Андрей вернулся в гостиную вместе с печальной и ко всему равнодушной Татьяной.

– Никита, – Андрей с торжественным выражением лица подвел Татьяну к нему, – я рад содействовать вашему браку. Ты – благородный человек и, я уверен, будешь ей верным и заботливым мужем. Мы с Наташей никогда не оставим вас своим вниманием и будем вам всемерно помогать. Я желаю вам счастья! А в качестве первого свадебного подарка прошу вас принять от меня эту вольную – отец согласился подписать для Татьяны свободу. А сейчас я немедленно отдам распоряжение, чтобы вам помогли собрать вещи. И – в добрый путь!

Никита едва успел подхватить на мгновение потерявшую сознание Татьяну, а Наташа с возгласом «Это так благородно!» бросилась Андрею на шею. Идиллию прервал стремительно вошедший в гостиную Репнин.

– Друзья! У меня важное, но весьма неприятное сообщение – нам всем грозит опасность! Мы должны тотчас поехать в имение к Владимиру и составить план действий. Андрей, Наташа, надеюсь, вы со мной. Думаю, нам понадобится помощь и Елизаветы Петровны…