Текст книги "Альбедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава 5. Скандал в благородном семействе
Ротбург.
На подъезде к дворцу Марго поняла, почему его называют «красным»: алые огни перемигивались вдоль аллей, с лестниц спускались ковровые языки, облизывая ноги вновь прибывших гостей, за вишневыми портьерами горело прирученное пламя. Марго замерла на подножке, оробев. Захотелось вернуться домой: закрыться в комнате на все замки, закутаться в одеяло, чтобы никто не выследил ее, не потревожил. И призрачный голос тут же осведомился внутри ее головы:
«Его преосвященство будет сильно недоволен, если ты не выполнишь приказ. Тебя арестуют за содействие чернокнижнику и сгноят в тюрьме».
– Он не посмеет, – замерзшими губами едва выговорила Марго. – И я приехала не по его приказу.
«Значит, по приказу любовника? Стоило только поманить, как ты оказалась готова тут же…»
– Просто поговорить, – перебила Марго, сплетая пальцы под муфтой, и вздрогнула, поймав на себе настороженный взгляд лакея.
– Фрау? – повторил тот. – Вы позволите, фрау?
– Конечно, – выдохнула Марго и, вложив ладонь в руку, затянутую лайковой кожей, сошла с подножки фиакра на едва прихваченную инеем дорожку.
Она не удивилась, не обнаружив себя в первом списке приглашенных – его составляли аристократы с безукоризненным происхождением. Не нашла себя и во втором – среди министров, советников и других высокопоставленных господ. Напрасно удивлялся Генрих, что не видел ее ни на одном из балов: барон фон Штейгер попросту не имел доступа ко двору, и когда Марго уже стало казаться, будто она приехала напрасно, имя нашлось внизу третьего списка.
Вереницы карет продолжали прибывать и прибывать.
У парадных встречал караул в мундирах, отороченных мехом. Заиндевевшие серебряные галуны и эполеты сверкали, точно присыпанные сахарной пудрой.
Праздничный Ротбург совсем не похож на тот, тайными ходами которого Марго пробиралась четыре месяца назад. Слишком шумно, слишком людно, слишком душно от многочисленных букетов и цветочных композиций, слишком слепят хрустальные люстры, множа блики от сотни зеркал и тысяч фамильных украшений. И среди военных в парадных мундирах, чиновников во фраках, дам с оголенными плечами, среди кружев, диадем и колье Марго в своем платье за триста гульденов выглядела совершенной простушкой.
Проходя через салоны, она ловила на себе чужие взгляды – заинтересованные мужчин и брезгливые женщин. Раз ей показалось, будто рядом мелькнуло знакомое лицо графини Амалии фон Остхофф, любезно познакомившей Марго со Спасителем, мелькнуло – и тут же затерлось в толпе. Марго не стала ее окликать.
Она немного опоздала: в церемониальном зале уже вовсю заливались виолончели, и пары кружились по натертому паркету, точно фигурки из музыкальной шкатулки.
«Авьен похож на часовой механизм, – вспомнились слова, сказанные Генрихом перед отъездом. – Я бы хотел остановить вращающую его руку…»
Марго прижала ладонь к сердцу, пытаясь под корсетным панцирем нащупать запрятанный пузырек, приготовленный для принцессы, но уловила только биение собственного сердца: Спаситель был там, в центре вальсирующей карусели – рыжее пламя волос не спутать ни с чем, – и тоже принадлежал этому механически-выверенному, искусственному миру, в котором не было места для Маргариты.
Отступив за колонну, она попыталась справиться с паникой, и прижала палец к дергающемуся виску.
– Фройлен нехорошо? Может, воды?
Учтивый господин во фраке возник, точно из воздуха.
– Нет, нет, – поспешно ответила Марго, вымучивая улыбку. – Уже прошло, благодарю…
И тут же смешалась с толпой, невежливо толкая гостей локтями и ловя недовольные взгляды и шепотки. Завтра весь свет будет судачить о невоспитанной незнакомке, и пусть! Марго было тревожно, душно и, воспользовавшись паузой между танцами, она покинула церемониальный зал вместе с прочими – слишком поспешно, чтобы не встретиться взглядом с его высочеством, чтобы остаться неузнанной, прибывшей сюда для дела, а вовсе не…
На миг ей показалось, что в толпе промелькнул пенно-белый парадный китель кронпринца. Марго застыла, справляясь с защемившим сердцем, не зная, вернуться ли в залу или вовсе сбежать из дворца. Яд, спрятанный в корсет, невыносимо жег кожу, и жгли нестройные мысли, и показалось, из толпы ее разглядывают чьи-то холодные глаза. Марго испуганно оглянулась – но увидела лишь спешащих в буфет господ да стайку обмахивающихся веерами светских красавиц.
«И не мечтай, – шепнул барон, – за тобой действительно следят».
– Ах, какой встреча! Вы?
Марго обернулась и встретилась лицом к лицу с кронпринцессой, чьи прежде тусклые глаза осветились радостным узнаванием.
– Вы… как вспомнить? Баронесса, так?
– Маргарита фон Штейгер, ваше высочество, – на ватных ногах Марго присела в реверансе.
– Я вспомнить, да! – кронпринцесса Ревекка вздернула подбородок и с легкой снисходительностью оглядела баронессу сверху вниз, отчего Марго тут же сделалось не по себе. – Вы выглядеть… – она зашевелила губами, подбирая слова, – простой, но вкусно. Так?
– Благодарю, ваше высочество, – фальшиво улыбнулась Марго, в свою очередь разглядывая принцессу: ее высокую прическу, едва собранную из жиденьких волос, зато перевитую жемчужной нитью и украшенную диадемой; ее платье с глубоким вырезом, из которого круглыми утесами торчали плечи; воздушнейшую органзу юбки, украшенную мелкими брильянтами, точно каплями росы, в которой супруга Спасителя по задумке швеи должна была походить на свежий цветок, но больше напоминала лошадь.
Кольнуло ревностью и досадой.
– Вы пройти со мной в дамский салон? – между тем осведомилась Ревекка. – Я утомлена идиотами и желать говорить с образованый женщина!
– Почту за честь, – отозвалась Марго и подалась вслед за принцессой через заставленный вазонами салон, мимо статных лакеев в напудренных париках, разносивших на серебряных подносах напитки и десерты, мимо деревянно-застывших гвардейцев.
Ревекка болтала без умолку, не глядя на Марго, но уверенная, что баронесса ловит каждое ее слово. Кажется, жаловалась на сквозняки; кажется, ругала местную кухню – Марго не слишком вслушивалась в пустую болтовню, зато украдкой озиралась по сторонам. Понимала: люди епископа будут следить за ней и ждать, когда Марго свершит обещанное. Ведь если она не исполнит – если не пустит в ход пузырек с ядом внутри, если пойдет наперекор, – Господи, помоги! – то будет расплачиваться за непослушание не своей головой, так головою брата.
В салоне яблоку негде упасть, и сразу защемило в висках от гомона, смеха, шелеста оборок, насыщенного аромата духов. Взгляды собравшихся дам ощупывали Марго, будто раздевая, разбирая на части, на лоскутки – как когда-то в приюте. Чувство «уже виденного» захлестнуло с головой, заставляя дышать прерывисто через рот, усмиряя легкую панику и дрожь в руках. Она присела на край, механически взяла с подноса бокал со сладкой водой и рассеянно бросила в него засахаренный лепесток фиалки. Ревекка же исполняла роль радушной хозяйки и учтиво осведомлялась у каждой из дам, нравится ли на балу, на что получала самые жаркие заверения, что бал волшебный, а сама кронпринцесса – будто сказочная фея, могущая поспорить красотой и грацией с самой императрицей. На что Марго, не сдерживаясь, фыркнула в бокал, живо представив громоздкую, точно рубленую топором фигуру Ревекки подле осанистой и изящной Марии Стефании.
– В Равии мы не устраивали таких балов, – пожаловалась на славийском Ревекка, подсаживаясь рядом и обмахиваясь веером. – Рождество проводили в семейном кругу, а тут надо постоянно быть на виду. Так утомительно!
– Я сама нечасто выходила в свет, – ответила Марго, на что получила снисходительное:
– Это видно, милочка. Вы держитесь совершенно скованно, не как подобает аристократке. К тому же, явились без пары.
Марго внутренне вспыхнула, но постаралась удержать себя в руках.
– Я вдова, ваше высочество, – ответила она. – И лишь недавно сняла траур.
– Тогда придворный бал – прелестное место, чтобы обрести пару, – с улыбкой ответила Ревекка и протянула ладонь. – Позвольте вашу бальную книжечку? Кому обещан следующий танец?
– Боюсь, никому…
– Как?! – принцесса тряхнула завитыми кудряшками. – Досадное упущение! Вы молоды и прелестны, несмотря на ужасное платье, – Марго нахмурилась и закусила губу, – обещайте мне лично, что следующий вальс обязательно станцуете с каким-нибудь молодым офицером!
– Разве что его высочество познакомит меня с кем-то из подчиненных, – наигранно улыбнулась Марго.
– О! Нет, нет, нет! – Ревекка закатила глаза и в ужасе замахала руками, и в тот момент Марго, изловчившись, достала пузырек и сжала его в мокрой ладони. – Нет, нет, – повторила принцесса, – не в обществе будет сказано и, надеюсь, никто из собравшихся глупышек не знает славийского, но у моего супруга ужасные друзья! Чего стоит тот противный газетчик, что пишет о нашей семье гадкую ложь. Или вэймарский кузен… вы видели, – принцесса придвинулась ближе, обдавая щеку Марго сладковатым дыхынием, – у него недоразвита рука? Какая мерзость! А ведь он уже король! В отличие от Генриха… – Вздохнув, Ревекка поджала губы и сухо добавила: – И не станет, если будет по-прежнему посещать питейные дома и общаться с простонародьем, с отребьем вроде кучера и ютландского лекаря… Впрочем, доктор Анрай недурен. Он нравится вам?
– Натаниэль? – переспросила Марго, перекатывая между пальцами склянку. – Пожалуй… но…
– Чепуха! – не дослушав, громко сказала Ревекка, отстраняясь и резко отодвигая бокал. – С ним не встречайтесь тоже, это опасно! Вы слышали, что доктор Анрай – чернокнижник?
Мраго нахмурилась в возмущении, порываясь ответить, что никакого чернокнижия нет, что он пытается найти лекарство, что его оболгали и также, как и за ней, установили слежку – но не сказала ничего. Увидела вдруг, как на пороге возникла фигура господина в фраке – качнулся с пятки на носок, ухмыльнулся одной лишь Марго, и, подкрутив ус, исчез за цветочным вазоном.
Ладони сразу же взмокли, и пузырек едва не выскользнул на платье.
– На что вы смотрите? – капризно осведомилась Ревекка.
Марго вздохнула и крепче сжала подарок епископа.
– Ни на что. Голова закружилась… здесь невыносимо душно!
– Ах, милочка! Ваша правда! – Ревекка обернулась к лакеям, подзывая к столу. И, воспользовавшись случаем, Марго пододвинула второй бокал и, отвинтив крышку, плеснула в него бесцветное содержимое пузырька, сейчас же оглянувшись по сторонам – никто не видел: дамы болтали друг с другом, лакеи меняли графины, за дверями прохаживались гости и соглядатаи… да, Марго была уверена! Это за ней явился господин во фраке! Это посланник Дьюлы поторапливал ее! И доселе молчавший барон глумливо хихикнул внутри головы:
«На крючке, рыбка. Делай, что велено, или тебя распотрошат!»
Сглотнув слюну, Марго тут же разлила свежую воду из графина в оба бокала.
– Хорошо бы освежиться перед танцами, – слабо сказала она, один беря в руку, второй протягивая принцессе.
– Благодарю, милочка, – Ревекка приняла его в обе ладони, а глаза почему-то лукаво заблестели. – Вы знаете, еще месяц назад я не так страдала бы от духоты, но теперь… – она качнула бокалом, с улыбкой разглядывая его на свет, и Марго бросило в пот, – теперь все изменилось. О! – она снова придвинулась к баронессе и зашептала в самое ухо, обжигая дыханием: – Я не говорила еще никому, но вам, милочка, расскажу, потому что вы честны и умеете хранить тайны. Вы ведь сохраните тайну, не так ли?
– Конечно, – одними губами пролепетала Марго, онемевшими пальцами сжимая бокал и чувствуя, как волнение стягивает внутренности в узел.
– Я ожидаю наследника, – прошептала Ревекка.
И, сразу же отстранившись, в несколько глотков осушила бокал.
– Как?!
Марго вскочила.
Салон завращался вокруг нее каруселью. Поплыли лица придворных дам, цветы, гобелены, лакеи в праздничных ливреях. Пузырек выпал из разжавшихся пальцев и, крутясь, покатился под софу.
– Вы…
– Шш! – Ревекка прислонила палец к губам и поднялась тоже. – Вы обещали, так? Пока это тайна, я собиралась рассказать супругу по окончании бала. Да что с вами? – заметив побелевшее лицо Марго, всполошилась тоже. – Вам, никак, дурно?
– Слегка, – ответила баронесса, прижимая пальцы к виску. – Простите, ваше высочество. Мне нужно на балкон…
– Конечно, конечно! – кивала Ревекка, и Марго больше не видела ее лица, а видела расплывающееся белесое пятно, где вместо глаз зияли черные дыры. И призрачный барон смеялся и бесновался в сознании, бесконечно повторяя слова его преосвященства:
«Речь не идет об убийстве, только об угасании… Трех капель хватит, чтобы ее высочество никогда не смогла бы зачать наследника…»
Если бы знать раньше. Если бы…
«А что тогда? – продолжал фон Штейгер. – Ты все равно бы сделала это. Ты ведь опробовала эликсир ютландца на себе, прежде чем подменить пузырьки».
– Не знаю! – вслух простонала Марго, прислонясь плечом к мраморной колонне и зябко вздрагивая всем телом. – Я не знаю, как эликсир повлияет на беременность! Видит Бог, я не желаю зла их высочествам!
Она закусила пальцы, жмурясь от слепящего света и пытаясь выровнять сбившееся дыхание. И едва не подскочила, когда на оголенное плечо легла чья-то ладонь.
– Маргит, – услышала она чужой, но такой знакомый, желанный и одновременно ранящий душу голос. – Ты пришла…
Обернувшись, Марго встретилась с янтарным взглядом Спасителя.
В груди сделалось тесно и горячо: от обжигающего ли касания, от внутреннего ли жара, зародившегося под сердцем. Опустив ладонь – скользящим, неуловимо ласкающим движением, – кронпринц повторил совсем тихо:
– Ты пришла. Я рад.
– Вы приказали, ваше высочество, – ответила Марго, не узнавая себя за дрожью в голосе. Она боялась поднять глаза, боялась, что взгляд выдаст ее смятение, ее испуг; расскажет о только что совершенном преступлении – не убийстве, нет-нет, Марго запретила даже думать об этом! Ведь красная пыль излечила ожоги Родиона, а после, добавленная в эликсир доктора Уэнрайта, избавила саму Марго от бессонницы и женских болей.
– Мой приказ – это гарантированный допуск ко двору, – услышала в ответ и прижалась голыми лопатками к мрамору колонны: близость Генриха была столь неуместной, столь тягостной и все-таки желанной. – Но я понимаю. Должно быть, непривычно видеть столько высокомерных особ разом… и меня в придачу. – Мимолетно, будто случайно, коснулся ее руки, и, почувствовав сковавшее Марго напряжение, добавил: – Ты совсем отвыкла.
– Я в смятении, ваше высочество, – с усилием выговорила она, все так же не поднимая глаз. – Это мой первый рождественский бал, я не знакома ни с кем из присутствующих.
Марго, наконец, подняла взгляд – будто увидела Спасителя впервые: не такого, как на портретах, не такого, каким запомнила тем августовским утром, и чей образ бережно хранила в памяти. Нынешний Генрих был другим – повзрослевшим, утомленным и совсем неулыбчивым.
– Знаю, – сказал он, за изломом бровей скрывая нервозность. – Я здесь так же одинок, как и ты, Маргит, и лишь воображаю, что знаю всех наперечет. Смотри, смотри! Это герцоги Аушпэрги, – он дернул щекой, фальшиво улыбаясь проходящей паре, и те столь же искусственно улыбнулась и ответ. – Они похожи на заводных болванчиков, и все надеются урвать кусок посочнее от императорского стола… или от императорской власти. Взгляни на того господина, – проследив за взглядом Генриха, Марго увидела высокого, статного военного с буйной иссиня-черной шевелюрой и умными птичьими глазами. – Турульский посол сегодня изображает мою тень. Он как ворон, что вьется над тяжело раненным бойцом. – Поджав губы, Генрих отрицательно покачал головой. – Нет, нет, друг мой Бела. Я снова и снова отвечу отказом. А вот и граф Рогге…
Сердце сковало неясной тревогой. Марго оглянулась, точно ища в толпе помощь или путь к отступлению, но, уловив движение баронессы, Генрих взял ее руку в свою:
– Не бойся, подойдем! Я давно искал возможности поговорить с ним. Мое почтение, граф.
Моложавый старик с пышными седыми усами с достоинством поклонился и браво ответил:
– Ваше высочество! Благословите!
– Не раньше, чем вы представите нам эту очаровательную крошку.
Марго дернулась от столь фамильярного тона, но, взглянув на спутницу старика, призналась, что иначе назвать это воздушное и юное создание никак нельзя.
– Дочь, ваше сиятельство? – позволила себе осведомиться Марго.
Старик заулыбался, обнажив крепкие желтоватые зубы.
– Супруга.
– Однако! – присвистнул Генрих, и юная особа, опустив густые ресницы, залилась румянцем. – Сколько ей лет?
– Семнадцать исполнилось, ваше высочество.
Висок кольнуло болью. Почудилось: щеки старика округлились, бакенбарды стали гуще, взгляд злее, и вместо незнакомца глянул на нее покойный муж.
– Что за сочная куколка, не так ли? – проскрипел он, выдыхая могильный смрад. – Что за удовольствие греть старые кости об это белое тело. Что за восторг брать ее чистоту, ее свежесть, и пятнать своим старческим уродством. Знакомо ли тебе?
– Свадьбу сыграли в ваш отъезд, – тем временем продолжил граф, и Марго, очнувшись от наваждения, сцепила пальцы в замок. – Благословите?
– Бог благословит, – ответил Генрих и выронил стянутую перчатку. – Простите, я так неловок. Вы могли бы подать ее, граф?
Скользнув испуганным взглядом по изуродованной ладони Спасителя, с несвойственной старику прытью граф Рогге подхватил с паркета оброненную вещь и протянул кронпринцу. Марго тоже опустила взгляд, но смотрела не на обожженные пальцы Генриха – она смотрела на рубиновый перстень графа. Знакомый перстень, будто виденный ранее.
– Благодарю, – тем временем ответил Генрих и сжал протянутую ладонь.
Глаза графа Рогге превратились в оловянные блюдца. Дернувшись, он попытался высвободиться, но вскоре обмяк и только выцедил сквозь зубы короткое: с-сс…
– Я давно хотел узнать, – с приклеенной улыбкой заговорил Генрих, не разжимая пальцев, – как вам, министру Авьенского эвиденцбюро, по вкусу моя реформа в сухопутных войсках?
– Ваш-ше вы-ы… – засипел Рогге, тряся нижней челюстью, и нервно раздувая ноздри – в воздухе отчетливо потянуло паленым, и юная графиня в страхе закрылась ладонями.
– Вы в полной мере оценили новые ружья, заказанные по галларскому образцу? – продолжил Генрих. – На совете кабинета министров мы сообща составляли задание для инженеров. Уверен, вы отлично разбираетесь в калибрах и не смогли бы перепутать их.
– Ваше высочество! Я не понимаю… – граф теперь скулил. Ладонь, зажатая в тисках Спасителя, вздувалась волдырями, и как бы ни было противно – Марго не могла отвести взгляд. Запах паленой плоти разъедал ноздри, а голос Генриха звучал все сбивчивее:
– Но если вы одобрили реформу и прекрасно разбираетесь в калибровке ружей, то как в расчеты вкралась ошибка? Скажите, граф! Я хочу найти виновных! Вы слышите?!
– Да, ваше высочество! – простонал граф, корчась от боли. – Да…
Краем глаза Марго увидела, как охнула и осела на пол, лишившись чувств, юная графиня. Генрих разжал захват, и граф, подвывая, сунул руку подмышку.
– Удивительно, – кривя губы, заметил Генрих, натягивая перчатку на свои обожженные, истекающие сукровицей пальцы. – Вы продержались дольше, чем я предполагал. Сколько вам лет, граф?
– Девяносто четыре, ваше высочество, – из последних сил прохрипел Рогге.
– А выглядите на пятьдесят, – сухо произнес Генрих и, повернувшись к баронессе, неожиданно схватил ее пальцы своими, затянутыми в лайковую кожу – Марго вскрикнула от неожиданности, но боль не пришла, хотя от перчатки еще исходил жар.
– Ты обещала мне танец, помнишь? – спросил Генрих, заглядывая в ее лицо с какой-то ненасытной жадностью. – Когда-то давно, на авьенских улицах, – и, смягчившись, добавил: – Не бойся, тебе я не причиню вреда.
«Уже причинил, – хотела возразить Марго. – И ты сам, и вся династия Эттингенов».
Но в бальной зале грянула увертюра, к обморочной графине и обожженному старику бежали на помощь лакеи, а гости принялись поспешно покидать салоны.
– Один вальс, Маргарита, – нетерпеливо повторил Генрих.
– А если я не справлюсь? – рискнула спросить она. – Будет скандал…
– Скандал? – повторил кронпринц, улыбаясь. – Превосходно! Пришла пора взбаламутить наше стоялое болото!
Это было сродни сомнамбулизму: идти в волнующей близости от кронпринца, рука в руке, через толпу графов и герцогинь, министров и генералов, под прицелом тысяч пылающих глаз – изумленных, насмешливых, брезгливых, осуждающих, злых, – ощущать их, точно ожоги, и почти не боясь быть обожженной Спасителем. Толпа волновалась, как море, и, расступаясь, открывала путь к возвышению: две ступеньки, устланные алой дорожкой, вели к четырем бархатным креслам, в центре которых восседала императорская чета.
Сдерживая волнение, Марго довольно нелепо опустилась в реверансе, и услышала, как Генрих произнес:
– Ваши величества! Разрешите представить вам баронессу Маргариту фон Штейгер.
Марго рискнула поднять глаза и сразу же встретилась с ошеломленным взглядом кронпринцессы – та занимала кресло по левую руку от императора, правое же подле императрицы пустовало. Слегка привстав, Ревекка округлила рот, но кайзер подхватил ее под локоть и сдержанно произнес:
– Мое почтение, фрау.
Принцесса плюхнулась обратно, и ее лицо обиженно заалело. Марго отвела виноватый взгляд.
– Вы очень привлекательны, баронесса, – мелодично вывела императрица. Ее голос – сродни хрустальным подвескам на люстрах, а глаза – тревожные и темные, как зимняя ночь. Теперь, находясь от правителей Священной империи столь близко, Марго поразилась, как Генрих походит на мать – чертами лица, порывистыми манерами, всей статью, – и как отличается от грузного, обрюзгшего с возрастом, монументально-спокойного отца. С таким спокойствием Карл Фридрих подписывал указы о помиловании, и с тем же – казнил неугодных вроде Александра Зорева или старика-графа. Да и может ли огонь быть иным? За спиной монархов, свирепо приоткрыв заостренный клюв, пылала вечно голодная Холь-птица.
Марго задержала дыхание, когда Генрих развернул ее к себе – лицом к лицу, так близко, что ощущалось его терпкое от вина дыхание. В зрачках Спасителя пылали две крохотные свечи.
– Главный Авьенский вальс я должен исполнять либо с супругой, либо с матерью, – проговорил он, едва размыкая губы. – Но сегодня я станцую с тобой. Позволишь?
– Я обещала, ваше величество, – отозвалась Марго.
И тотчас вступил оркестр. Бальная зала дернулась и поплыла, заскользил под ногами натертый паркет. Марго охнула, цепляясь за кронпринца в попытке удержать убегающую реальность, и Генрих, привлекая ее к себе, шепнул на ухо:
– Считай, Маргит. Как в тот вечер, помнишь?
Она помнила и считала, а мимо летели лица: негодующее – Ревекки, каменное – кайзера, злое – императрицы. Марго зажмурилась, пытаясь отгородиться от мира и чувствовать лишь нагретую кожу перчатки в своей руке, но к спине липли чужие взгляды, за музыкой и шелестом юбок слышались осуждающие шепотки. Завтра весь свет будет судачить о неприличном инциденте, произошедшем с графом Рогге. О вдовствующей баронессе с сомнительной репутацией, которая на главном балу потеснила законную супругу Спасителя. Сама Ревекка – униженная и красная, с глазами, полными слез, – будет проклинать втершуюся в доверие славийку, которой принцесса так легкомысленно доверила главную тайну, и которая у всех на виду увела ее мужа. И что, если соглядатаи епископа проверят бокал с остатками «яда» и обнаружат в нем совершенно другое зелье? И если оно не навредит принцессе, то навредит самой Марго. Как Дьюла поступит с ней?
Озарение настигло вспышкой. Сбившись с такта, Марго запуталась в собственном подоле и неуклюже осела в руках Генриха. За его спиной пролетела танцующая пара: глаза незнакомой аристократки вспыхнули злым торжеством.
«Доплясалась? – оживился барон. – Помни, маленькая свинка, ты только игрушка в руках избалованного наследника. Он сломает тебя, как того несчастного старика, и выбросит за ненадобностью».
– Простите, ваше высочество, – с дрожью в голосе произнесла Марго. – Я так неловка… я опозорила вас… я…
Поднявшись на ватные ноги, одернула платье.
Перед глазами еще качался туман: в нем, разбрасывая огненные искры, вращались подсвечники и люстры; танцующие пары замедляли шаг, а кто-то и вовсе остановился, во все глаза пялясь на баронессу.
Это только в сказке бедная сиротка на первом же балу покоряет свет изяществом и красотой. Это только в сказке прекрасный принц женится на простушке. И совсем не в сказке за спиной монарха управляет тайная ложа, чьи участники носят одинаковые рубиновые кольца – какое было у епископа Дьюлы, на пальце у покойного барона и вот теперь еще одно – у графа Рогге, испытавшего на себе «благословение» Спасителя.
– Простите, – повторила Марго, отступая к выходу. – Мне пора… Мне, действительно…
Она замолчала, скользнув невидящим взглядом по зале – по пустым и изумленным лицам, по огненной птице, в чьих когтях обугливалась умирающая империя, – и после, повернувшись к собравшимся спиной, бросилась вон.
Ротбург.
Оркестранты еще играли, повинуясь невозмутимой дирижерской руке, но в зале установилась непривычная тишина. Танцующие пары застыли, очертив собою неровный овал, и теперь справа от Генриха оказалась косая рана дверного проема, а слева – их императорские величества. Лица матери и кронпринцессы одинаково пунцовели, зато в кайзере – ни кровинки, губы сжаты плотно, их не разглядеть под потускневшими усами: пружина, каждое утро запускающая механизм, износилась и лопнула, оставив вместо старика его чучельное подобие.
Император ждал.
И вместе с ним ждали приглашенные гости.
Генрих оглядел бальную залу: по целлулоидным лицам скользили тени любопытства, тени злорадства и будущих сплетен – да, Генрих знал, что сплетни не заставят себя ждать, – и под сердцем растекся мерзкий холодок. Но еще более мерзко стало от застывшего оловянного взгляда матери, от лисьей ухмылки вэймарского кузена Людвига, от тлеющих глаз турульского посла, обозленного очередным отказом, и этой невыносимой выжидающей тишины, в которой тонуло эхо удаляющихся шагов.
Эхо убегающей Маргариты.
Он отступил к дверям – и расстояние до тронного возвышения увеличилось вдвое.
Он повернулся спиной – и лопатками, хребтом, оголенной над воротником шеей ощутил прокатившийся по толпе вздох.
Сбегал по лестнице – и слышал вырастающую из неясного шепота волну негодования.
Да какое теперь дело?
Обретенная жизнь ускользала сквозь изуродованные пальцы, и почему-то казалось важным успеть перехватить ее здесь, в каменной клетке Ротбурга, где за алыми драпировками размеренно билось искусственное сердце Авьена.
И Генрих успел.
В гардеробной пахло мокрым мехом и духами. При виде кронпринца лакей испарился без лишних слов, оставив баронессу в накинутом на плечи манто, но без шляпки. Маргарита повернулась – и на какое-то мгновенье Генриха проняло ознобом: вдруг и у нее окажутся блестящие фарфоровые щеки и кукольные глаза? – но взгляд баронессы живо поблескивал в полутьме.
– Уходишь, – сказал Генрих, сбиваясь от быстрого шага. – Почему?
– Что мне ответить, ваше высочество? – ломко вытолкнула она. – Уместнее спросить: зачем я здесь?
– Я захотел. А теперь хочу, чтобы ты осталась.
– Конечно, – от долгого выдоха шевельнулся лисий мех на воротнике. – Вы привыкли всегда добиваться желаемого, как Спаситель, как любой Эттинген.
– Далеко не всегда, – он приблизился еще на шаг, ловя взглядом ее виляющие зрачки. – Из меня неважный Спаситель, и я совсем не похож на других Эттингенов. Разве ты еще не поняла?
Она промолчала, комкая муфту. Ресницы отбрасывали на щеки стрельчатые тени, и Генрих стоял так близко, что различал вертикальную трещинку между бровями и голубеющую на шее жилку.
– Я скучал, Маргит, – вновь заговорил он, с трудом находя слова и не отслеживая их уместность, – хотя писал мало писем и вовсе не получал ответов. Это тяжело – находиться так далеко от дома и от тебя. Но еще тяжелее быть рядом и не иметь возможности коснуться. Желать коснуться! – противореча себе, поймал ее подрагивающие пальцы. – И понимать, что ты ускользаешь от меня. Сбегаешь. Что ты уже не здесь и не со мной…
– Я должна, – выдохнула Маргарита, не отстраняясь, а тоже придвигаясь ближе. Ее пульсирующие зрачки жидко блестели в отблесках масляных ламп.
– Есть обстоятельства, не зависящие от нас.
– Забудь о них.
– Не в силах, ваше высочество. Я неуместна… нелепа… и слишком скандальна для вашего блестящего общества.
– Забудь обо всем хотя бы до утра! – Генрих накрыл своей ладонью ее маленькую ладонь, за перчаткой не чувствуя гладкости кожи, но помня о ней. – Обо всех правилах, титулах, страхах, приличиях и сплетнях! Мне нет дела до них! – и притянул ее, податливую, попытался разглядеть в ее лице что-то очень важное для себя. – Ты настоящая, живая, а я оживаю рядом с тобой. «Любовью соединены насмерть». Ты помнишь? Хранишь ли это кольцо, Маргит?
Она не отвечала и только вздрагивала в его руках. О чем думала? Вспоминала последнюю ночь и сказанные тогда слова? Любила ли? Казалось, еще немного – и выпорхнет испуганным мотыльком, оставляя на перчатках пыльцу с измятых крыльев. А Генрих думал, что мог бы силой удержать ее. И какой-то частью хотел удержать ее! Ведь кто-нибудь должен остаться с ним, пусть не по собственной воле, пусть не навсегда…
Да только много ли радости от обладания еще одним мертвым мотыльком?
Генрих кусал губы, глотая железистую слюну, и ждал.
И когда прошло, должно быть, не меньше минуты, а, может, двух, или целой вечности, Маргарита вдруг обмякла, будто окончательно на что-то решилась, и тихо вышептала:
– Да, Генрих… я храню…
Он не позволил договорить: поймал ее губы своими. Больно и сладко опалило грудь – огнем? любовью? Руки Маргариты обвили за шею, жадно тянули к себе, и она сама тянулась – отчаянная, пламенная. В ней тоже гулял огонь, выедая изнутри, перекидываясь на самого Генриха, и это было необычно и странно – быть опаленным кем-то другим.
Странно и хорошо.
Она не противилась, когда Генрих, вжимая в чужие манто, как в перину, поспешно оголял ее бедра. И сам помогал Маргарите расстегивать мундир, пьянея от близости и наготы. Огонь – один на двоих – плескался, перетекая из тела в тело, из сосуда в сосуд, доводя до пика наслаждения. И когда, опустошенный, Генрих упал взмокшим лбом на плечо Маргариты, вдруг осознал, что она тихонько плачет.
– Я ранил тебя? – с испугом осведомился он, осматривая ее белую кожу, скулу и груди.
– Нет, нет, – ответила Маргарита. – А даже если бы ранил – что с того? Муж делал со мной куда более страшные вещи. А с тобой мне хорошо… – она слабо улыбнулась сквозь слезы. – Если б ты знал, какое облегчение я испытываю сейчас! Я должна была сделать что-то дурное… за что никогда бы себя не простила… Но Господь указал мне правильный путь, и вот я с тобой, здесь… Такое счастье!
