Текст книги "Там за облаками (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Сперва Закревский увидел её. Всё в нём рванулось к ней навстречу, явственно, отчётливо. Реально рвануться он не успел, заметил возле Маши Шурика. Осел, поскучнел разом, погас. Взгляд его поразил девушку мгновенным переходом от светящейся надежды к пустоте и безжизненности. Они трое обменялись ничего не значащими фразами, вновь попрощались скупо. Славка вернулся в прежнюю позу, откинулся к стене, прикрыл глаза, точно не хотел их видеть. Шурик неопределённо хмыкнул и повёл Машу в гардероб.
Она снимала туфли, надевала сапоги, Шурик зудел над ухом, как голодный и злой комар.
– Это он хотел с тобой поговорить. Я знаю.
– Знаешь? Интересно, откуда? – Маша возилась с устроившей итальянскую забастовку "молнией" на сапоге.
– Вы со Стасом думаете, я дурак, ничего не понимаю, потому в расчет меня не берёте. Но я не дурак, не-е-е... Всё вижу, всё слышу, всё прекрасно понимаю.
– Ты уверен, что правильно понимаешь? – Маша особо не вдумывалась в смысл произносимых ею слов, принимала участие в диалоге автоматически. Сама вспоминала и переживала заново последнюю встречу со Славкой.
– Уверен, – Шурик присел на корточки, отогнал пальцы девушки от "молнии", одним движением справился с упрямой застёжкой. Помог застегнуть второй сапог.
– Раз ты такой умный, тогда ты, наверное, заранее знал, что он захочет со мной поговорить?
– Знал, – Вернигора самодовольно ухмыльнулся. – Я тебя провожать специально пошёл, чтобы он не посмел подойти.
Врёт, – поняла Маша. Врёт неизвестно для чего. Она пока не успела забыть его растерянность при виде Славки, его панику, тщательно маскируемую кривой улыбкой.
– Ты же говорил, от пьяных мужиков охранять? – Маша получила по номерку пальто, надела его, намотала поверх воротника шарф. Шурик не Славка. Взять её пальто самому, помочь надеть, поправить на плечах – он не способен, привычки у него такой нет. Он вообще галантностью, хорошими манерами не страдает.
– Для тебя сейчас Стас хуже любого пьяного мужика. Ты же не торопишься к нему в любовницы под десятым номером?
– Почему под десятым? – Маша, уставшая от бесконечных разговоров про любовниц, изобразила живую заинтересованность.
– Так, к слову пришлось. Может, под седьмым или шестнадцатым. Я его баб не считал. Пойми, он не женится на тебе. Никогда. С тобой слишком хлопотно.
– Я и не собираюсь за него замуж, Шура. У нас с ним иные отношения. Не обижайся, но тебе действительно не понять. Ты слишком мало знаешь. И всё, хватит. Я не хочу беспрерывно мусолить эту тему. Раз уж ты сегодня столь добр ко мне, то проводи на улицу.
Шурик выразил готовность провожать её на край света, ну, хоть до дверей квартиры. Маша ужаснулась. Шурика в кавалерах ей не доставало для полного счастья. Ещё столкнётся со Славкой у неё на кухне, вот крику будет. В том, что Закревский рано или поздно прибежит, она поняла четверть часа назад. Только Вернигора мог считать, будто штамп в паспорте и наличие жены с ребёнком послужат непреодолимым препятствием для Славки, если ему приспичит увидеть Машу. Она тайно позлорадствовала, представив физиономию Шурика, когда он обнаружит, что возле ресторана её ждёт отец. Всегда полезнее заранее подстраховаться. После одного из танцев в центральном зале она умудрилась позвонить домой из гардеробной, вытребовала отца.
Вернигора огорчённо покрякал, видя, как отец усаживает её в такси. Успел крикнуть:
– Я завтра приеду, можно?
Маша сделала вид, будто не расслышала, махнула ему рукой на прощанье, эдак по-брежневски. И укатила в холодный тёмный вечер. Как ей мерещилось, по крайней мере, от Шурика навсегда укатила. Вполне возможно, что и от Закревского тоже.
Славки у неё теперь не было. Не возникнет на пороге нежданным гостем с букетом цветов, без повода, просто так. Не примчится из любой дали по первому зову, обычно ночному. Не устроит среди серых будней яркий праздник. Не станет, развалясь на её софе, с насмешливой улыбкой резонёрствовать или изобретать оригинальные намёки и тайные знаки принадлежности их обоих к особой расе личностей. Не спросишь его "что у меня в кулаке?", не щёлкнешь по носу за зазнайство. Заполняя дыру, оставшуюся после Славки, в её буднях нарисовался Шурик. Нарисовался короткими, жирными штрихами. Вместо изящной акварели чёрно-белая графика стиля "примитивизм". Вообще-то, графику Маша предпочитала другим видам изобразительного искусства. Но Шурик казался ей графикой неряшливой, грубой, упрощённой по замыслу. Гнать его, как в последнее время Славку, она не гнала. Не хотела обижать старого... Друга?
Не было дружбы. Давно не было. Распалась, рассыпалась до белизны высохшим на солнце песчаным замком. В детстве Маша любила сооружать из мокрого песка замки и дворцы, с башенками, с лепными украшениями. В жаркую погоду её постройки пересыхали и осыпались, шурша мелкокрупитчатыми струйками, превращались в бесформенные горки. От былой дружбы и бесформенной горки не осталось. Парни, похоже, вздохнули с облегчением, не видя и не слыша Маши. Она, сильно задетая их пренебрежением, начала наконец самостоятельно существовать в большом мире. И только Шурик не давал забыть о прошлом. Приезжал почти ежедневно. Маша удачно скрывалась, находя дела и развлечения подальше от дома. Из десяти случаев упёртый Вернигора нарывался на неё хорошо, если дважды. Рассказывал о Славке, о ребятах. Она слушала, ненатурально улыбаясь и задавая пустые вопросы из вежливости, ради поддержания светской беседы. Она страдала, она ничего не хотела знать ни о Славке, ни о парнях. Вот если бы Татьяна объявилась! Татьяна пропадала, дома не застать. Одного Шурика оставила ей судьба в качестве заменителя и бывших друзей, и пропавшей подруги, и необходимого до спазмов в душе Славки. Заменитель из Шурика получался так себе. Сам он, правда, своей эрзацевости для Маши не понимал. Ему казалось, он теперь свой человек в доме. Он рвался починить текущий кран, смазать петли у дверей, ходил за картошкой, банками поедал варенье. Клубничное закончилось, в ход пошло яблочное. И учил, учил девушку жизни, сам ничего о жизни не зная.
События последнего года представлялись девушке дурным сном, игрой подростков во взрослых людей с их взрослыми осложнениями, проблемами и страстями, некой подготовкой к самостоятельному плаванию. Подготовка продолжалась, несмотря на то, что плавание началось. И началось сразу с попадания в шторм. Никто не заметил. Ребята увлечённо играли, Славка играл. Маша играла за компанию с ними. Не понимали, не хотели видеть, что именно сейчас кроятся, шьются судьбы с их последующими осложнениями, проблемами и страстями.
Славка вернулся в марте. Благодаря Шурику Маша знала – он ушёл от Ирины, от новорождённого сына домой, к матери. Периодически мирился с женой, возвращался, но вскоре опять сбегал. В первый же свой побег унёс в отчий дом подаренную Машей ему на свадьбу индийскую вазу и оставил её у Анастасии Михайловны со словами: "Пусть все подарки себе возьмёт, а ваза только моя". Шурик, рассказывая, многозначительно поглядывал на Машу. Она притворялась спокойной, равнодушной, лицом незаинтересованным. И не сознавалась, что стала иногда видеться со Славкой, приехавшим к ней в конце марта с виноватым лицом и пятью красными розами.
Опасаясь столкнуться с Шуриком, любившим, по его словам, навещать "старую подругу", Славка не заезжал, а звонил по телефону, назначал встречу. Свидания их выглядели невинно, по-братски, и Маша не могла отказать себе в необходимости периодически видеть Славку. Без него ей становилось плохо, мир тускнел, наливаясь непроглядной хмарью, ничто не радовало, каждый уголок, каждую щёлочку души заполняла безнадёжная чёрная тоска. Она пыталась остановить себя, прекратить встречи. И не могла. С каждым днём вина её усугублялась. Знала, что подло бежать к Славке, когда он зовёт, подло радоваться ему и радоваться его радости при виде её. Она, Маша, гадкая, мерзкая, крадёт отца у сына, мужа у жены, нет ей прощения. Но ведь ничего у них не было! Они ни разу не прикоснулись друг к другу. Ездили в Царицыно, гуляли там по дальним, заросшим, частично заболоченным уголкам парка и говорили о весне, о жарком нынешнем июне, вспоминали первую поездку, его прыжок, обнаруженный Татьяной водопад из капели. Он не посмел ей даже руку протянуть, когда она по его следам пробиралась через особо топкое, заросшее низеньким тростником место. Отчаянно морщился, и страдание было написано на его лице кривыми строками. А ещё раньше, в апреле, они ходили в Большой театр на "Жизель", на дневной спектакль, и после долго гуляли по бульварам, дыша чуть горьковатым, пропитанным смесью из запахов выхлопных газов, набухающих почек и сырой земли, воздухом. В любимом "Марсе" несколько раз ужинали. Были в музее имени Пушкина, потянул туда Пикассо. Им было удивительно хорошо и просто даже всего лишь находиться рядом, подле друг друга, разговаривать или молчать, дуться, мириться, валять дурака или быть взрослыми, серьёзными людьми. Они понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. Насмотревшись Пикассо, не сговариваясь, пошли к выходу из музея.
– Пробило что-нибудь? – спросил Славка.
– Не помню названия. Старый еврей и мальчик.
– Сине-зелёные тона?
– Ага. И вся мировая скорбь в глазах.
– Согласен, не глаза – космос. Кстати, хочешь мороженого?
– Хочу.
– А "Токай" возьмём?
Они пошли на улицу Горького в "Космос". Ели мороженое, запивая "Токаем", делились впечатлением от картин и графики Пикассо. С учёным видом знатоков рассуждали о Гернике. И мирно простились в вагоне метропоезда. Славке надо было на пересадку, он снова вернулся к Ирине. Сколько могло продолжаться состояние счастливой невесомости и сказочного везения?
В конце мая возникла Татьяна, сообщила, что вышла замуж за "эти очки напротив". У "очков" имелось прозаическое имя – Лёша, и не менее прозаическая натура наблюдалась. Помечтав о Татьяне несколько месяцев, он перешёл к делу. Выгнал свою гражданскую жену, найдя дутый, притянутый за уши повод. Разыскал Ярошевич. Любовь у них началась сумасшедшая. Подали заявление в ЗАГС. Мама и бабушка Татьяны выбор одобрили. И чего тогда тянуть? Быстренько расписались, пусть Маша не обижается, нормальной свадьбы не было, все деньги грохнули на свадебное путешествие. Две недели в Ленинграде – чума просто, счастье оглушительное. Мама с бабушкой на зятя не нарадуются. Пора знакомить мужа с подругой. И Татьяна приволокла "очки" к Маше домой, знакомить. Крайне неудачная идея. Маша с Лёшей друг другу сильно не понравились. Настолько, что очкастый Лёша поставил вопрос ребром: или я, или твоя подруга. Татьяна выбрала "очки". Маша не обиделась, она понимала её. Предупредила осторожно:
– Не торопишься ли ты? Смотри, Тань, как бы не наплакаться после. Если мужчина небрежненько, на ходу, предал и жестоко оскорбил одну женщину, он способен небрежненько предать и другую.
– По собственному опыту судишь? По Стасу? – обиделась Татьяна. Она успела вытрясти из Маши информацию о событиях последних девяти месяцев, когда бросила компанию и моталась, бог знает, где сначала одна, потом со своим "очками".
– По собственному опыту тоже, – согласилась Маша.
– Ты поэтому со Стасом не спишь? – Татьяна, подтянув ноги, свернулась калачиком на софе. Она всегда любила сидеть, поджав ноги. – Боишься, предаст?
– Ой, Тань, не смеши. Формально он минимум дважды меня предавал. И я его.
– То формально, – протянула Татьяна. – А то по существу.
– По существу вопрос о постели у нас с ним на повестке дня не стоял, – резко заметила Маша.
– А если Стас его поставит? – хитренько посмотрела Ярошевич, теперь уже Гришаева.
– Если поставит, тогда разбежимся, – глухо проговорила Маша. – Я, конечно, подлая баба, змея, но не до такой степени, чтобы в постель к женатому прыгать.
– Плохо ты Стаса знаешь. Он тебя не трогает из куртуазности.
– Чего? – открыла рот Маша. Она думала, Славка не претендует на интим из понимания, из любви к ней и признания её права на собственный выбор, в крайнем случае, из элементарного уважения её чувств.
– Слово незнакомое? Ах, знакомое, объяснять не надо? Тогда другое объясню.
Татьяна уставилась в потолок, скорчила учёную мину и занудливым преподавательским тоном прочла небольшую лекцию. По её прикидкам, Стас не склонял Машу к грехопадению, потому что видел в ней не проходную пешку, а ферзя, то бишь, королеву. Королева должна сама прийти или хотя бы позвать, подать недвусмысленный знак. Королева же его братом назначила. Стас терпеливо дожидался перемены высочайшего решения, добровольной капитуляции. И вообще... Он, видишь ли, в некотором роде, эстет, любит долгие и красивые прелюдии. Но что-то их с Машей прелюдия неприлично затянулась. На сколько? На два года? Больше? Ну, ведь неприлично. Стас устанет дожидаться и либо сбежит навсегда, либо припрёт свою прекрасную даму к стенке с конкретной целью задрать ей её кринолины. Уж если он решит окончательно и бесповоротно спать с Машей, то будет спать с ней, никуда она не денется.
Деваться ей найдётся куда. Не всё так просто, как широкими мазками рисует Татьяна. И Славка не столь примитивен. Но... какая-то правда прослеживается. Маша сосредоточенно раздумывала над излагаемой подругой версией. Некоторые тезисы были приятными, некоторые – не очень. Почему-то померещилось, что Татьяна права, прав Шурик, они лучше знают и понимают Закревского. Нет между ней и Славкой прекрасного, нежного чувства, боящегося мельчайших сквозняков, а есть долгая, искусно созданная, красивая прелюдия к постельным отношениям. И когда Славке надоест его эстетический выкрутас, он реально загонит её в угол. Самое кошмарное, что Маша запросто может сдаться, элементарно не выстоять. Тогда украсит собой тот реестр, о котором регулярно напоминает Шурик. Интересно, под каким номером? Кажется, Валерий Чкалов утверждал "если быть, то быть первым". Весь вопрос в том, кем быть. А для Славки Маша хотела быть даже не первой, единственной. На меньшее не соглашалась. Судя по высказываниям людей, знавших Славку намного дольше, связанных с ним с детства, Машино желание не осуществимо в принципе. Следовательно, либо номер в его донжуанском списке, либо разрыв отношений. Возникшая альтернатива её не устраивала. С одной стороны, жизнь без Славки невозможна, немыслима. С другой – немыслимо попасть в его донжуанский список. Непозволительно по целому ряду причин.
– Тань, заканчивай. Я твою мысль поняла. Хватит мне душу травить, – оборвала Маша разогнавшуюся в менторском вдохновении подругу. Неприятно долго слушать о своём искажённом восприятии дорогого тебе человека, ваших с ним отношений. Что, если Татьяна действительно права?
Мысль о возможной правоте Татьяны и Шурика с тех пор занозой сидела в голове, мешая просто и радостно общаться со Славкой. Маша всматривалась в него, вслушивалась в его речи, ища подтверждения крепко сидевшей в ней занозе. Славка, тонко чувствовавший девушку, насторожился, неуловимо поменялся. Их идеальный настрой друг на друга сбился, возникли разные досадные помехи, которые Маше мнились искомым подтверждением. Отказаться от встреч она не могла, но стала брать на них Маргошку. Сестра выступала живым, весьма непосредственным и бронебойным щитом, пресекавшим всякую возможность перехода от лирики к физике. Славка терпел недолго. Маргошка требовала к своей персоне слишком много внимания, претендовала на особую значимость для него, грубо рвала кисейную ткань их привычного общения. Она лезла в разговоры, не понимая их истинного, не облекаемого в конкретную форму, смысла, нарушала полное разных значений молчание.
В конце лета Славка повёл их на концерт артистов зарубежной эстрады. Где-то исхитрился добыть билеты. Устроил сёстрам редкое по их возможностям развлечение. Маргошка прыгала от радости. Маша же с трудом отсидела первое отделение. Слишком громкие звуки, слишком яркие краски. У неё разболелась голова, она едва терпела. Славка великодушно предложил уйти с концерта, погулять. Маша в ответ несколько оживилась, и этого ему было достаточно, чтобы плюнуть на престижное эстрадное действо. Они ушли. Маргошка, идя между ними, ныла, ругала сестру, клянчила и всячески вымогала возвращение на второе отделение. Но вместе с ними, без них не хотела.
– Помолчи немного, поживёшь подольше, – наконец сухо уронил Славка. – В следующий раз с нами не пойдёшь.
Маргошка, поверив обещанию, на несколько минут перепугано затихла. Славка воспользовался паузой.
– Мань, погуляем по набережной?
– Туда?
– Туда.
– Куда? Куда? – завелась Маргошка.
– Слав, до набережной далеко. Я на своих каблуках не дойду, ноги отвалятся.
– Что это за туда? Куда? Стас, куда мы пойдём? – Маргошка взяла его под руку, приплясывая, пошла рядом, заглядывая парню в лицо. Славка поморщился:
– Не кудахтай, Марго, в курицу превратишься. Мань, а если до набережной на такси, а дальше пешком? Дойдёшь?
– Дойду, – взгляд у Маши посветлел, всё лицо посветлело, осветилось изнутри чудным воспоминанием. Славка любовно смотрел ей в глаза. На миг оба перенеслись в осенний день почти трёхлетней давности. Забликовала тяжёлая, маслянистая рябь волн Москвы-реки, зазолотились на солнце купола соборов Кремля, терпко запахли сиреневые хризантемы, потянуло той их радостной влюблённостью, счастливым преддверием чего-то большого и настоящего.
– Эй, вы чего остановились?! – крикнула над ухом возбуждённая Маргошка. – Давайте ловить такси, коли решили. Уже два "зелёных огонька" мимо проехали.
Дивное воспоминание, окутавшее Машу и Славку сверкающей пыльцой, дрогнуло, осыпалось тёмными хлопьями. Одна на двоих досада заполнила мир.
– Я её убью, – очень тихо, сквозь зубы, пообещал Славка, громко добавил, – Марго, а самой поймать такси слабо?
– Я маленькая, у меня не получится, – Маргошка открыла все зубы до единого в наглой ухмылке.
– Да? – ненатурально удивился Славка. – Маленьким девочкам в компании взрослых людей делать нечего. Больше с нами никуда не пойдёшь.
– Размечтался! – фыркнула Маргошка и отправилась ловить такси.
В машине говорила одна Марго, не замолкала ни на секунду. Вертела головой, широко жестикулировала, задавала идиотские вопросы, всячески отвлекала внимание Славки на себя. Выпороть бы, да ремня под рукой не нашлось. Шофёр, и тот очумел от настырной девицы, с облегчением высадил их напротив Водовздводной башни Кремля. Они прошли в прогулочном темпе метров пятьсот. День чудесный. Яркое солнце, но без одуряющей летней жары. Тяжёлая, маслянистая рябь волн и впрямь искрила бликами, волны звучно били в гранитный парапет. Ветерок трепал волосы, остужал горящие лица. Маргошка унеслась вперёд, перемежая воплями ею же исполняемый шлягер:
Рано, рано, рано прощаться,
Рано прощаться, поздно прощать.
Годы, годы, годы промчатся.
Что от тебя мне ждать?
Маша подумала о тайном пророческом для них смысле шлягера, воспроизводимого сестрой. Чёрт её за язык и связки тянул, эту Маргошку. Почувствовала, Славка думает о том же. Его рука поймала её пальцы, бережно сжала, успокаивая: глупости в голову лезут, забудь. И не отпустил, шёл, держа Машу за руку. Первое за много месяцев движение от лирики к физике. Она не испугалась, не запаниковала. Хорошо, правильно, так и должно быть. Никакого криминала при этом.
Маргошка остановилась, оборвала "пение", обернулась к ним. Крикнула зычно:
– Э-э-э! Ну-ка, немедленно расцепитесь! Вам нельзя!
– Я твою Маргошку придушу когда-нибудь, – серьёзно оповестил Славка, крепче сжал ей руку. Сильная, тёплая ладонь его согревала Машу от пяток до макушки.
– Может, Пушкина почитаем? – она, как подсолнух к солнцу, подняла лицо к Славке, белобрысому, сероглазому, совсем не красавцу, чертовски привлекательному, несносному, замечательному.
– Не-а, – Славка смотрел сверху вниз, смешинки прыгали в ясных очах, разбавленные плохо скрытой тоской. – Твоя наглая сестрица не даст. Весь кайф поломает.
Наглая сестрица между тем набрала хороший разгон, понеслась на них ракетой. Налетела, точно посередине, разбила, разорвала сцепление их пальцев. Выдохнула с натугой:
– Вам только через меня можно соединяться, – схватила за руки Славку, Машу, превратилась в связующее звено, в амбарную неподъёмную цепь.
– Папа, мама и я – отличная семья, – охарактеризовал Славка попытку Маргошки изменить сложившуюся конфигурацию. Он прошёл ещё метров пятьдесят, выдернул у Марго руку, остановился у каменного барьера, огорошил:
– Не хочу гулять. Раздумал. Давайте, девчонки я вас домой отвезу.
Маша, не желающая видеть истину, – Маргошка виновата, – вскинулась:
– Что-нибудь случилось? Ты с Ирой помирился?
– Я с ней окончательно разошёлся. Она здесь не причём. Устал, голова разболелась. От тебя заразился, наверное.
Неуверенная, извиняющаяся улыбка его говорила: не могу так, не хочу, ты умная, всё понимаешь, прочитай правильно мои мысли, не обижайся. Маша качнула головой, мол, хорошо, как хочешь. Одёрнула сестру, та полезла было тормошить Славку. Маргошка надулась.
Славка проводил их до самого дома, забыв о возможности столкновения с Шуриком. Они проводили Славку до остановки, посадили в автобус.
– Я позвоню на днях, – бросил он, стоя на подножке. Поторопился подняться в салон. Двери закрылись, автобус тронулся и, пыля, стал быстро удаляться. Сердце у Маши внезапно дрогнуло, сжалось в смертной тоске от дурного предчувствия, и она расплакалась.
– Ты чего? – не поняла Маргошка.
– Сама не знаю, – всхлипнула девушка. – Мне вдруг показалось, что мы видим его в последний раз, больше никогда не встретимся.
Так оно и случилось. Ну, или почти так. Их вторая прогулка по набережной была последней настоящей встречей.
– Он же сказал, что позвонит через несколько дней. Вытри слёзы, рёва-корова, – похлопала сестру по плечу Маргошка. – Я бы на твоём месте давно женила на себе Стаса. Сперва бы с Ирой развела, а потом на себе женила. Не хочешь? Ну и дура. Тогда так с ним будь, как у нормальных людей принято. Найдётся, что вспомнить в старости. А то вы, как первоклассники, ходите, за ручки держитесь. Смотреть противно.
– Противно? Не смотри, – вытерла слёзы Маша и направилась к дому.
Никто, абсолютно никто не понимал, не хотел понимать, что у них со Славкой отношения сложились на ином, гораздо более тонком и хрупком уровне. Все их торопили, либо подталкивая к несвоевременной близости, способной перечеркнуть, убить особый мир, в котором они существовали, находясь рядом, в надежде опустить эту парочку сумасшедших на грешную землю, либо, наоборот, силком оттаскивали в разные стороны, прочищая мозги, опошляя их чувства, заставляя видеть убогое, грязное в распахнутой навстречу душе. Наверное, не только к ней лезли советчики, но и Славке свою точку зрения навязывали. Но что, если она неправильно понимает Славку, неправильно понимает странную ситуацию, растянувшуюся на годы? Раз практически все против них ополчились, то, может, все и правы? Может, проще надо смотреть? Упрощение Маше претило, она сопротивлялась давлению со стороны, своим сомнениям, обычной житейской логике.
Славка позвонил через день
– Маня, поедем в лес, шашлыки жарить?
– Поедем, – засмеялась она. Радовалась не сбывшемуся предчувствию.
Выбрали день, место, время. Оговорили фрукты-овощи. Заспорили о напитках. Славка жаждал водки, Маша геройски защищала сухое вино.
– Для чего тебе водка? Напиться? Не надо её.
– Надо, Федя, ой, то есть, Маня, надо.
– Для чего?
– Расслабиться немного. Я не напьюсь, обещаю.
Обещания свои Славка выполнял далеко не всегда. Маша предпочла не поверить, но и не высказала сомнения вслух, притворилась, будто поверила.
– Хорошо. Тебе водка, мне вино, Маргошке лимонад.
– Кому?! Маргошке?! – чуть не зарычал на другом конце провода Славка. – Маргошка с нами не едет.
– Почему?
– Она только всё портит.
Маша быстренько прикинула: лето, лес, водка, они вдвоём. Совершенно ясно, чем закончится их пикник. Упёрлась:
– Без Маргошки я не поеду.
– Мань, не дури, – Славка пытался держать себя в руках, пока смягчал интонации. – Не нужна нам Маргошка. Неужели мы не имеем права побыть вдвоём, без посторонних?
– Слав, знаешь, чем это закончится?
– Знаю, – после заминки и уже совсем другим голосом отозвался он, насмешничал, – Лес, Маня, птички поют, тишина, воздух чистый, мы вдвоём. Ни одной тупой скотины рядом, никаких мещанских рассуждений о правильном и неправильном, о "можно" и "нельзя".
Ей бы остановиться, услышав его тон, отыграть назад. Ведь поняла внезапную перемену, причину перемены поняла. Но нет, в памяти у Маши срочно, не вовремя и некстати, всплыли предупреждения Шурика, размышлизмы Татьяны и Маргошки. Увы, кажется, справедливые. В ту минуту она не верила Славке и себе, верила чужим наговорам.
– Нет, Слав, без Маргошки не поеду. Я не собираюсь становиться твоей любовницей. Помнится, я уже высказывалась на эту тему.
– Любовницей... Фу, как грубо, Мань. Не любовницей, любимой женщиной.
– Пока ты женат...
– Я формально женат, временно.
– Разведёшься, тогда и Маргошку с собой таскать перестану.
– Формалистка!
– Виконт де Вальмон!
– Мещанка!
Они поссорились. Они поругались. Ссоры у них часто случались и раньше. Но ругались они впервые. Она стремилась к чистоте в отношениях, к элементарной порядочности. Он хотел, чтобы она ради него презрела всё, перешагнула черту обывательской морали и милой её сердцу порядочности. Ни звука о любви, о завтрашнем совместном дне, о предполагаемом будущем. Полежать на облаках, сколько удастся, только лишь. На облаках ли? Одни взаимные обвинения и напоминания о прошлых обидах. Закончилось хуже некуда.
– Правильно меня ребята предупреждали, правильно Шурик говорит...
– Ах, Шурик, – перебил Славка, окончательно выйдя из себя. – Ну и оставайся со своим Шуриком. Вы друг другу идеально подойдёте. Всё, никаких шашлыков! Ничего вообще!
Он швырнул трубку. Маша сидела, ловя ухом короткие гудки, сердитые-сердитые. Сбылось предчувствие. Подошла Маргошка, отобрала телефонную трубку, положила её на аппарат.
– Мы на шашлыки едем?
Маша вспыхнула. Сестра подслушивала, свинёнок бессовестный.
– Мы никуда не едем.
– Почему? – капризные интонации Маргошке всегда отлично удавались. – Я хочу со Стасом на шашлыки. Пусть себе пьёт водку, сколько в него влезет. Может, пьяным меня наконец заметит.
– Мало ли кто чего хочет, – отрезала Маша, постепенно повышая голос. – Не лезь не в своё дело. Что за дурная привычка – лезть не в своё дело?!
– У кого? – недобро прищурилась Марго.
– У тебя! – крикнула Маша. – У ребят, у Таньки, вообще у всех! Все лечат, все учат: так надо, так не надо! Задолбали!
Маргошка застыла с раскрытым ртом. Маша не имела раньше привычки орать благим матом и швыряться вещами. Психоз натуральный. Ого, посуду пошла колотить! Сестрёнка предпочла сбежать из дома от греха подальше, не задев случайно эту ненормальную, истеричку бешенную.
Истеричка два дня боролась с желанием обвинить Марго, мол, из-за тебя с ним поругалась. Знала, что за Маргошкой не главная вина. Два дня боролась с одолевавшими её нормами привитой с детства морали, страхом оказаться презираемой друзьями и знакомыми, страхом конфликта с родителями, ужасом перед собственным падением и вероятностью потерять Славку навсегда после того, как он получит желаемое. На третий день она сдалась. Будь что будет. Сама позвонила ему.
– Слав, ну, мы поедем на шашлыки? Я согласна без Маргошки.
Славка был спокоен и холоден.
– Ты опоздала. Я передумал. С Маргошкой или без Маргошки мы больше встречаться не будем. Прощай, Маша, – он вздохнул и повесил трубку.
Маша, не Маня. Назвав её Машей, он сказал слишком много, целое громадное объяснение уместив в одно короткое имя.
Первые дни она и плакать не могла. Душа сжалась в крохотный комочек, поместившийся у солнечного сплетения, тихо ныла в омертвевшем теле. Ни единой мыслишки в голове. Родители и Маргошка с испугом наблюдали за ней, опасаясь подходить близко, задеть неосторожным жестом или взглядом. Маша напоминала им механическую куклу.
Последние денёчки студенческих каникул, ласковые и светлые августовские дни. Ей бы уезжать куда-нибудь, в парк, например, или по городу бродить с утра до вечера, выдавливая из себя пустоту, отчаяние, ужас лишения чего-то по-настоящему прекрасного. Нет, она сидела на балконе и тупо разглядывала куст сирени, на который однажды спрыгнул Славка, доказывая ей, – сейчас она не сомневалась, – своё особенное отношение. Трижды звонил Шурик, приглашал в кино. Она соглашалась, договаривалась с ним и не ездила, оставалась дома. На четвёртый раз сама себе положила съездить. До назначенного часа оставалась уйма времени, можно ещё посидеть на балконе.
– Марусь, ты чего дома?
Она повернула голову на знакомый голос. На ближайшем балконе стоял сосед, Ваня Котов, в трусах и майке. Покурить вышел. Ваня был старше, родом из далёкой деревни, в Москве обосновался после армии, лет десять как, и, несмотря на отчаянное стремление приобрести столичный лоск, не мог отделаться от некоторых деревенских замашек. Даже называл соседей на деревенский лад. Машу, например, упорно именовал Марусей.
– Скоро уйду, Вань.
– Ты одна?
– Одна.
– И я один. Маринка с сыном на всё лето к матери в деревню ухряла. Скучища-а-а! А ты чего смурная такая?
– Плохо мне, Ваня, хуже не придумаешь.
Удивительно, кому другому Маша не смогла бы сказать "меня бросили". И ведь молчала много лет. Но вот Ване тогда сказала. Котов почесал в затылке и просветил:
– Это тебе выпить тогда, Марусь, надо. Лучшего средства пока не найдено. По себе знаю.
В результате десятиминутных переговоров Маша очутилась на кухне у Котовых, и они с Ваней наперегонки так накачались дешёвой "бормотухой", что – мама, не горюй! Ещё через некоторое время она вспомнила, что собиралась начать новую жизнь, честно и благородно пойти наконец в кино с Шуриком. И пошла. С трудом, но пошла. В электричке ей стало нехорошо, она едва успела выскочить в тамбур. Её вырвало. Потом вырвало снова, уже в Грачёвке, недалеко от того места, где раньше всей компанией они любили сидеть на спиленном дереве. Маша долго стояла возле кустов, согнувшись, и ей казалось – она выблёвывает из нутра себя прежнюю и кусок жизни, в котором основное место занимали Славка, их отношения, её страхи и ошибки. Она весьма символично выворачивалась наизнанку прямо напротив дома Закревского. Когда процесс очищения закончился, ей полегчало и физически, и морально. Надолго ли?
