Текст книги "А у нас во дворе (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Но не так, как вчера, – твёрдо и непреклонно заявил Шурик. – Паршивый ты вчера спектакль устроила.
– Я? Спектакль?– протест, вопреки доводам рассудка, родился потихонечку, начал расти и шириться. Они считают, я нарочно выкаблучивалась? Торопилась расшатать их моральные устои? Или на зло кому-нибудь... срежиссировала бесстыдное шоу. Не дождутся. На зло никогда ничего не делала, не делаю, и делать не собираюсь. – Спешу тебя огорчить, Шура. На зрителей мы с Ворониным никак не рассчитывали. Публика нам только кайф обломала.
О! Это во мне злость начала побулькивать, закипать постепенно. Дивно знакомое ощущение. Вдруг Логинов не зря меня считает злобной особой, сколопендрой? Сейчас эту сколопендру понесёт во все тяжкие. Не остановить. Ну, и фиг с ним. Пусть считают девицей лёгкого поведения, шлюхой, по выражению Серёги, так даже лучше. Никому ничего объяснять не надо, оправдываться, глаза прятать.
– Но ведь ты не такая, Тоша, – от растерянности Шурик не знал, как ещё меня усовестить.
– Такая, не такая... – тихонько зарычала я. – Не всё ли вам равно? Не поздно ли спохватились моими делами интересоваться? Я что, не имею права гулять с парнем? Ах, имею. Спасибочки за разрешение. Значит, конкретно Славка вам не угодил. Интересно, чем? Перспективный жених, между прочим, способен блестящее будущее обеспечить. Мне Геныч недавно посоветовал замуж побыстрее выскочить, а не образованием заниматься. Вы уж там между собой определитесь как-нибудь на предмет моего будущего. А я пока погуляю в удовольствие. Кому от этого плохо?
– Тебе, дура, – разгневался и Шурик, слегка окосевший от моей трескотни. – Другим людям тоже.
– Каким другим? – подозрительно спросила я. Это он снова оговорился?
– Потерпела бы ты немного, – в сторону пробубнил Шурик, остывая. Никогда не умел по-настоящему и долго злиться.
– Немного – это сколько? – меня заинтересовал необычный подход пацанов.
– Ну-у-у, годик примерно, – промямлил смущённый до последней степени Родионов.
– И с чем я должна потерпеть? – у меня мозги опухали от его недомолвок.
– По Ворониным разным ходить. Погоди, он себя ещё покажет, проявит натуру свинскую.
Значит, потерпи, подруга, до полного совершеннолетия, пока закон не разрешит развратничать. А после мои друзья ничего против иметь не будут? Гуляй, сколько влезет? И с Ворониным?
– Шура, лично тебе Славка что-то плохое сделал? Нет? А кому? Если он никому ничего плохого не сделал, зачем на него баллоны катить? – я расстроилась по самое "не могу", не узнавая обычно толерантного Родионова, всегда способного найти оправдание кому угодно. Поразила его упёртая непримиримость в данном конкретном случае.
– Скажи, – Шурик оживился, внимательно посмотрел мне в глаза. – У тебя с этим козлом, кроме того, что мы все видели, ничего больше не было?
– А тебе что за дело? Это касается только меня, – я уже рассвирепела в той скрытой степени, когда на клочья рвёт изнутри и сметает всё на пути, ненароком вырвавшись наружу. – Положим, что и было. Дальше что?
– Антонина! – в отчаянии прорычал Шурик. – Удавлю! За враньё твоё наглое.
– Ну, хорошо, тебе скажу, – я приблизила к нему своё лицо, понизила голос, доверяя смехотворный секрет. – Но только тебе, Шура. Ты понял? Да, я не такая. Первый раз оскотинилась. Да, у нас со Славкой ничего больше не было. Доволен? Надеюсь, обсуждать мои амурные подвиги ты ни с кем не будешь.
Подвигов особых не случилось. Мы вернулись с Ворониным в квартиру, и прямо в прихожей он решил продолжить эротические игры. Я не смогла. Между лестницей и квартирой успел пройти Логинов, выплюнув побелевшими губами обжигающее слово "шлюха", успел крикнуть мне глазами что-то отчаянное, смутил душу. Я оставалась под впечатлением от его последнего взгляда, не до Воронина стало. Славка попытался настаивать, апеллируя к грубой физической силе. Получил давно отработанный мной во дворе удар под дых. Обиделся до смерти, имея вескую причину – сперва разрешала, потом отказала. Дулся полчаса, обзывая динамо-машиной и допивая шампанское. Потом мы помирились и взялись за торт.
Родионов надул щёки, с шумом выдохнул и неожиданно отплатил:
– Помнишь, ты меня по осени конформистом назвала? Я потом по словарям лазил. Так вот, ты – настоящая нонконформистка. Пусть гулящей девкой выглядеть, лишь бы в пику всем. Тебе лечиться надо.
– Хочешь сказать, что я назло противоречу всем и вся? Чтобы выделиться? – поразилась я искренно. Кошмар! Если меня так друзья воспринимают, как же остальные трактуют моё поведение? Никто и никогда, если не считать Логинова, не делал мне так больно, как сейчас Шурик. Оправдаться захотелось немедленно.
– Я, Шура, для своих поступков всегда имею определённые, достаточно веские причины. Они почему-то никогда никого не интересовали, не интересуют, и, подозреваю, интересовать не будут. Помнишь, не пошла с вами в видеосалон, сбежала? Ты меня тогда спросил, почему? Не спросил. Куда пошла, что делала – тоже не спросил. Решил, и без моих объяснений хорошо знаешь. Но я тебе сейчас скажу. Вы все отругали меня тогда и спиной повернулись. Никто за всю дорогу взгляда не кинул, слова не сказал, будто в природе меня нет. Я одна оказалась. Такой ненужной себя почувствовала, такой одинокой. Мне не фильм требовался, с друзьями побыть. Я подумала, лучше уж реально одной быть, чем в весёлой компании от одиночества загибаться.
Шурик обалдело молчал, таращил глаза, хлопал рыжими ресничками, похожими на короткую щётку. Не ожидал от меня всплеска убойной откровенности. Не предполагал, что и сам может оказаться круто неправ. То-то же. Конечно, ему и вообразить трудно, что мои поступки следует под другим углом рассматривать. Продолжила обличать немного тише, без истерических нот в голосе:
– Вы решили, что хорошо меня знаете? Что я просто выдрючиваюсь? Фокусничаю? Ни фига вы меня не знаете. И знать не хотите. Меньше знаешь, крепче спишь. Люди вообще предпочитают не задумываться о ближнем своём. Думать только о себе легче и проще. И понимать друг друга не хотят. Зачем?
Видимо, какие-то необратимые изменения к этому моменту во мне успели произойти. Пока я произносила свою прокурорскую речь, выплёскивая на Шурика скопившуюся горечь и обиду, вдруг подумала, что сама от обвиняемых не далеко ушла. Дядя Коля учил, мол, с себя надо спрашивать больше, чем с других. Но я уже столько успела наговорить Родионову – мама дорогая! Срочно вывешивать белый флаг мне натура не позволила.
– Короче, Шурик. Как говорят обожаемые в нашем классе америкашки, я уже большая девочка, свои проблемы сама буду решать. Ну, может, Воронина привлеку.
– Что же ты делаешь, Тоха! Ты хоть понимаешь, что творишь? – отчаялся вразумить непутёвую приятельницу Шурик.
– Мы все не ведаем, что творим. Нечего на одну меня косить.
– Тош, пойми, твой крутёж с Ворониным плохо кончится. Прежде всего для тебя, – Шура погрустнел непривычно.
Господи, он опять про Славика. Неужели не услышал ничего из того, о чём я пламенно распиналась? Не понял? Ему о человеческом, значительном, а он про Воронина. Ему про достоинство, про свободу выбора, а он всё к Славику свёл. Я уже выдохлась к тому моменту, повторяться не видела смысла. Промолвила устало:
– Я не лезу в ваши жизни и вы, пожалуйста, не лезьте в мою. Не трогайте меня. Дайте мне жить по-своему.
Раздумала звонить Воронину, отправилась домой, не попрощавшись с другом. Родионов не стал меня догонять. Обернувшись, я увидела – он стоял на прежнем месте, прищурившись, смотрел мне вслед. На физиономии была написана глубокая задумчивость.
Вероятно, он ни с кем не поделился нашим разговором. Я так поняла. Геныч с Лёнькой дулись на меня из-за порушенного дворового братства. Логинов, высокоморальный тип, отворачивался при встрече. А в классе нас со Славкой неожиданно зауважали. Если мы разговаривали где-нибудь в сторонке или просто находились рядом, к нам никто не приближался, почтительно соблюдали дистанцию. Считали, у нас любовь.
Воронин и Лаврова обменивались дипломатическими улыбками, отчего мне казалось, будто две бойцовые собаки перед серьёзной дракой угрожающе демонстрируют друг другу хищный оскал. Не сцепятся ли они ненароком? – мелькала иногда подленькая мысль. Интересно было бы посмотреть. И поучительно. Но оба дитя номенклатуры явно осторожничали.
* * *
До чего наивной я была в семнадцать лет, верила чужим словам, тому, что видят глаза, что лежит на поверхности. Мне казалось, Лаврова с Ворониным могут кинуться друг на друга. А это они подавали условные сигналы, – мол, всё по плану, – выполняя каждый свои обязательства. У них, как выяснилось впоследствии, существовали некие договорённости по достижению значимых для обоих целей. Я грешила на Танечку, считая её инициатором своих бед, а надо было Славика трясти, главного махинатора и сочинителя интриг. Он предпочитал разрабатывать операции, режиссировать, действуя руками союзницы.
* * *
Ещё недавно мне хотелось надёжной защиты от происков Лавровой. Теперь, с обретением искомого, под крылом у Славки, я натурально загибалась. Воронин превратился в неотступную тень – «ужас, летящий на крыльях ночи». От него не было никакого спасения.
Славка с нетерпением ждал продолжения лестничной истории, всячески загонял меня в угол, я с трудом выворачивалась. И он лечил, лечил, лечил. Изводил пилёжкой: не так стою, не то одела, не туда смотрю, не с теми трепалась о делах и погоде. Я терпела. Почти всегда отмалчивалась, предпочитая исподтишка поступать по собственному разумению. Огрызалась редко и тихо, во избежание новых приступов воронинского занудства. Шура меня предупреждал, я ему не поверила. В общем-то, куча мелочей, которыми меня изводил Славка, постоянно росла. Но назвать его истинно мелочные, по моему мнению, претензии характеристиками плохого человека было нельзя. Вплотную рядом с Ворониным, по меткому выражению Логинова, оказалось душно, только и всего. Впрочем, это был мой выбор, винить некого. Поэтому, числя себя человеком взрослеющим и хоть капельку ответственным, я старалась воспринимать последствия опрометчивого решения как должное. Хотела – получай. И плати по счетам сама.
Перманентно возрастающий поток мелких придирок, конечно, раздражал. Смысл этих придирок доставал значительно сильнее. Оказалось, Воронина нельзя на протяжении длительного времени потреблять в больших дозах. А он ещё и не подпускал ко мне никого – ни парней, ни девчонок, изощрялся в разнообразных уловках. Возле меня имел право находиться только один Воронин. Наверное, боялся, что я сбегу из его мышеловки. Сопровождал везде, даже по магазинам. Отдыхала я у дяди Коли. Туда Славке дороги не было.
Мама начала подозревать в нём потенциального зятя. Уходя утром на работу, оставляла обед на двоих – для меня и для Славки. Не сказать, чтобы Воронин так уж ей нравился. Вовсе нет. Многое в нём настораживало и тревожило маму. Но ей до некоторой степени льстили социальный статус его семьи, финансовые возможности Ворониных, их связи, перспективы. Ей хотелось для дочери лучшего будущего. Отец Славку откровенно недолюбливал. Он предпочитал внимательно присматриваться к происходящему, хмыкал скептически, но не встревал. Вероятно, не определился окончательно с собственной позицией. Или считал, что в случае нужды вмешается в последний момент, употребив домашнюю артиллерию в форме категорического запрета.
Родители Славки, к моему полному недоумению, тоже ничего против не имели. Очень приветливо принимали у себя, слали моим предкам мелкие подарочки. Хоть бы раз в их поведении, словах, на худой конец, в интонациях или мимике промелькнуло, что я не пара их сыну. Никогда.
Я чувствовала себя пойманной в силки, билась в них, только больше запутываясь. Задыхалась от несвободы и тоски. Болела душой. И напрасно искала выход, который позволил бы мне не мучиться угрызениями совести и одновременно не обидеть Воронина. Моего терпения надолго хватить не могло. Славка приохотился командовать, чего моя свободолюбивая натура с пелёнок не выносила. Момент большого взрыва неотвратимо приближался.
Однажды после уроков, собираясь домой, мы надолго застряли в раздевалке. Я, против обыкновения, медленно одевалась, испытывая терпение Воронина. Сильно тормозила по непонятной причине. Славка, в изрядном раздражении от непредвиденной проволочки, категорическим тоном приказал:
– Собирайся быстрее, копуша. И немедленно надень шарф, на улице холодно.
Я не стала с ним спорить. Бесполезно. Послушно извлекла из сумки шарф. Легче уступить в мелочи и тем избавить себя от долгой и нудной пилёжки по ничтожному поводу.
За спиной послышалось тихое повизгивание, хихиканье и голос Логинова с хорошей долей издёвки громко произнёс:
– Ты смотри, как Воронин свою бабу дрессирует.
Словно кнутом огрел. Жестокая фраза. Да ещё и грубая – по форме, по смыслу. За что? Что я плохого Логинову сделала? Выставил на всеобщее посмешище. Я стерпела, закусив губу. Не хотела устраивать перебранку. Не то настроение. Я вообще на себя стала мало похожа. Воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Схлопотав логиновскую насмешку, съёжилась, стремясь стать незаметней. Получила новую порцию смешков и ещё более злой комментарий. Воронин скомандовал:
– Пошли. Нечего на имбицилов реагировать.
И снова за спиной тихий дружный смех. Я не сдержалась. Передала Воронину сумку, попросила:
– Подожди минуточку, – углубилась в дебри раздевалки. Там за вешалками, на низенькой длинной скамеечке у окна примостилась большая компания. Посмеивалась надо мной, едко комментируя происходящее. Дирижировал, само собой, Логинов.
Я раздвинула руками пальто и пуховики, отыскала глазами Сергея, позвала:
– Иди сюда.
– Чаво? Ась? – спаясничал он, приложив ладонь к уху.
Я снова негромко и беззлобно сказала ему:
– Логинов, ты можешь подойти ко мне? Или у тебя ноги отказали, прострел в пояснице?
И он почему-то прекратил своё шутовство, направился ко мне, обходя вешалки с одеждой. Выбрал для переговоров место так, чтобы мы с ним почти полностью выпали из поля зрения его критически настроенной компании. Зато у Воронина появился прекрасный обзор. Подойти к нам Славка не посмел, но весь напрягся, как для прыжка.
– А твоего-то сейчас удар хватит, – насмешливо оценил Логинов. Меня покоробило словечко "твоего", меня передёрнуло от едкой интонации.
– Серёжа!
Он, услышав от меня непривычное, почти ласковое обращение, сразу обмяк, стих, посерьёзнел.
– Да? – выговорил тихо.
– Зачем ты меня так? Что я тебе плохого сделала?
Он оторопело промолчал, беспомощно обшаривая моё лицо взглядом. Наверное, весь мой вид яснее всяких слов говорил, что я затравлена и больна, что не намерена из-за отсутствия сил и желания в очередной раз пикироваться, весело отбрёхиваясь.
– Уж и пошутить нельзя? – смущённо проворчал он, не зная, как теперь разговаривать с до крайности переменившейся бывшей подопечной.
– Некоторые шутки приносят сильную боль, – созналась я честно, – Очень прошу: не надо меня трогать. И без тебя с твоими шутками тошно.
Не прибавив ни слова, грустно улыбнулась ему, возвратилась к нервничающему Воронину. Обернуться и посмотреть на застывшего Логинова мужества не набралось.
Славка всю дорогу пилил меня за мою выходку. Говорил непотребные гадости о Логинове, которого по непонятной причине терпеть не мог. Может, завидовал Серёге? Очередной наезд на себя я воспринимала равнодушно, бессовестная клевета по адресу Логинова напрягала всё больше. Перед самым моим домом мы наконец поссорились.
– Я устала от твоего диктата! – кричала я ему в порыве гневного вдохновения. – Оставь меня в покое хотя бы дня на три! Дай передохнуть! Дай подышать свежим воздухом!
Оскорблённый в лучших чувствах, Славка ушёл. Не поднявшись к нам, не отобедав по привычке последнего месяца. Я смотрела ему вслед с непередаваемым чувством облегчения. Если совесть и покусывала немного, то обида за Логинова и ощущение заслуженной передышки перекрывали её с лихвой. Будь благословенно, нежданно наступившее одиночество!
В классе сразу заметили нашу размолвку. Почти мгновенно последовало наказание.
Учитель истории, Игорь Валентинович Козырев, пользовавшийся искренним уважением и любовью в школе, глупо прокололся на нашем классе. Вдруг решил круто на нас наехать.
– Сколько можно? Нет, я, конечно, нарисую вам тройки. Но именно нарисую. Четвёрку надо заработать. Пока в классе на неё могут рассчитывать два-три человека. И не мечтайте о хорошей оценке в году и в аттестате, если во втором полугодии выйдет тройка.
В принципе, у него имелись веские основания выйти на тропу войны. Класс распустился окончательно, считая себя чем-то сродни армейским дембелям, которым всё позволено. Никто не ждал от обычно покладистого Козырева серьёзного противодействия ученической вольнице. А он возьми и встань в гордую позу.
– Это несправедливо! По результатам экзамена выставляют! – громко возмутилась Лаврова, главный возбудитель в народных массах лени и пофигизма. Не ей бы о справедливости заикаться.
– Очень даже справедливо, – Игорь Валентинович отодвинул в сторону журнал, куда едва успел выставить очередную серию двоек. – Это во-первых. Ничего не делаешь – получай честно заработанную пару. Во-вторых, любой преподаватель может на экзамене завалить и отличника, причём на законных основаниях, честным путём. И в-третьих, никто никому справедливости не обещал. Запомните, дети мои, жизнь – штука несправедливая.
Класс загудел, обрабатывая полученную информацию. Всем срочно понадобилось поделиться с соседями впечатлением от нетрадиционного выступления историка.
– Как вы смеете?! – завелась Лаврова, требовательно повышая голос. – Вы чему нас должны учить?! А сами?! Вы не имеете права говорить ученикам такие вещи!
Чёрт в ту минуту дёрнул меня за язык. Нет бы промолчать. Как же, мне всегда больше всех надо.
– Да всё правильно Игорь Валентинович говорит. Нет в жизни никакой справедливости. Тебе, Тань, это лучше других известно. Кто смел, тот и съел. Нам полезней об этом сразу знать, не обманываться, чем потом сто лет мордой об асфальт возиться и во весь голос требовать от мира справедливости.
Дальше поднялся невообразимый шум. Класс разделился на два до хрипа спорящих между собой лагеря. Урок, разумеется, сорвали. Спорили и на перемене. Еле-еле на геометрии успокоились. А после шестого урока Лаврова и её клевреты настрочили "телегу" на имя директора с обвинением историка во всех смертных грехах по Библии и в нарушении всех партийных установок по моральному кодексу строителя коммунизма. Формулировки, аргументы подобрали убойные. Под сукно такую "телегу" не положишь, дабы самому дело не "пришили". Когда я попыталась ввозвать к их совести, Танечка, нагло улыбаясь, сообщила:
– Он пока не знает, с кем связался. Тройки он нам собирается ставить, скотина. Размечтался! Пусть помечтает ещё денёк, мечтать не вредно. Только хрен у него что получится. Мои родители на него заяву напишут. Как бы самого по статье не уволили. С волчьим билетом. За моральное разложение учеников.
– Ну, ты и гадина! – искренне восторгнулась я.
– За гадину ответишь, – спокойно пообещала Лаврова.
– Да я-то за свои дела всегда отвечаю, в отличие от тебя. Мне не привыкать.
Славка в разгорающийся конфликт не вмешивался совсем, твёрдо выдерживая принцип "моя хата с краю". За меня не заступался. Думал проучить взбрыкнувшую подружку. Мол, разбирайся сама, без моего прикрытия, авось поймёшь и правильно оценишь самого замечательного на белом свете Воронина. Вот уж фигушки. И не собиралась отказываться от завоёванной свободы. Отобьюсь как-нибудь без его помощи. Кроме того, самый замечательный на белом свете всё-таки Логинов.
Бойкота на сей раз не случилось. Произошёл маленький сбой в механизме лавровских интриг. Для некоторых одноклассников участие в злостной клевете оказалось невозможным, значит, и в наказании непокорных они не участвовали. Опа! Факир был пьян и фокус не удался. Тогда через два дня меня подстерегли вечером недалеко от моего дома. И опять ашки. О! Это мы уже проходили, это нам задавали. Интересно, на чём их Лаврова подлавливает?
Не самый холодный февральский вечер. Морозец приятный. Снегу навалило достаточно. Зыбкий электрический свет фонарей ясно очерчивал сугробики, на которые, в крайнем случае, будет удобней падать. Это не песок. Главное, чтобы под ногами не скользило. Плюсов и минусов поровну. Я внимательно осмотрела линию фронта. Всего-то три человека. После двойного прогула со мной семеро разбирались. Троих я, наверное, выдюжу. Есть шанс вернуться к предкам целой и почти невредимой. А несколько синяков и ссадин уж как-нибудь переживём.
Стянула зубами варежки, сунула их в карманы. Пальцы сразу прихватило холодом. Ничего, сейчас согреются. Зажала в правом кулаке связку ключей, приготовилась, поставив ноги на ширине плеч для хорошего упора.
Подраться всласть не дали Логинов с Шалимовым, тоже зачем-то меня караулившие. Вынырнули из темноты за углом подобно двум сказочным троллям из табакерки.
– Ты глянь, опять махалово намечается, – радостно оценил обстановку Шалимов. – Нет, до чего я эту девку уважаю. И всё время у неё противников больше, чем её самой. Вот характерец, а?!
Его сомнительный комплимент заставил меня густо покраснеть. Щёки изнутри опалило жаром. Хорошо, в поздних сумерках, да при фонарном освещении, трудно разобрать. Вдруг это я румянец нагуляла на лёгком морозе?
– Чего хотят эти доблестные рыцари? – не без сарказма полюбопытствовал Логинов. Я недоумённо пожала плечами, дескать, понятия не имею, ей-ей, ни ухом, ни рылом.
– Да поговорить только, – наёмники из 11-го "А", – я начала подозревать именно наёмничество, – правильно оценили соотношение сил, присутствие Логинова и на рожон не полезли.
– О как! – Логинов критически осмотрел диспозицию. – И мы с Борей – поговорить. И тоже с ней. Чур, мы первые.
Ашки поворчали немного, переминаясь с ноги на ногу, отвалили в сторону. Совсем не ушли. Выбрали наблюдательный пункт поудобнее.
– Кого ты предала на сей раз? – скептически осведомился Логинов.
Гадская постановка вопроса начисто отбила у меня желание знать, о чём со мной хотели поговорить Логинов и Шалимов. Я мгновенно внутренне ощетинилась. Господи, ну почему нормальному человеку в этом мире приходится постоянно обороняться?
– Я никогда никого не предавала, – процедила ему сквозь зубы.
– Странно, – задумчиво проговорил Логинов. – Это ведь уже вторично с тобой счёты сводят. Первый раз, не иди я мимо, мог закончиться гораздо плачевней.
– Ты всегда проходишь мимо на удивление вовремя. Не шпионишь за мной случаем?
Шалимов не вмешивался. Внимательно наблюдал, отслеживая острым взглядом гамму чувств на моём лице. Интересно, зачем Сергей его с собой прихватил?
– И это вместо спасибо!
– Отец родной! – театрально взвыла я, хватая Логинова за руку. – Благодетель! Ручку... Ручку поцеловать... позволишь? Весь век буду за тебя бога молить.
Шалимов фыркнул, с трудом удержавшись от хохота.
– Антонина! – проскрежетал Логинов, выдёргивая руку и нервно засовывая её в карман куртки. – Прекрати паясничать! Ты можешь нормально ответить, во что теперь вляпалась?
– Могу, – я посмотрела на него, как несгибаемый еретик на ревностного инквизитора. – Не сошлись с твоей Танечкой во взглядах на жизнь.
– То есть?
– А то и есть. По-разному относимся к устаревшим понятиям "добро", "совесть", "справедливость", "честь". Надеюсь, твоё праздное любопытство удовлетворено? Я могу идти? – не дожидаясь официального разрешения, сделала кокетливый книксен, стрельнула в Шалимова игривыми глазками, успев заметить насмешливо-восхищённый взгляд Борьки. Пошла к дому. Краем уха поймала:
– Убедился, Боря? Можно с ней нормально поговорить? Ни одного шанса, поганка, не даёт.
Ах, я ещё и поганка?! Запомним. Война придёт, Логинов у меня хлебушка попросит.
– Ладно, остынь. Пошли, теперь с этими козлами потолкуем, – слова Шалимова долетели до меня неясно. Смертельно хотелось обернуться. Не позволил характер, так восхитивший Борю Шалимова. Под ногами скрипел снег, в душе полыхала ярость.
Не знаю, толковали отцы-благодетели с ашками или нет. И если всё-таки толковали, то о чём. Сей вопрос занимал мои мысли немногим меньше проблемы добра и зла, которую мы с дядей Колей обсуждали пару вечеров подряд, придя к неутешительному выводу об относительности некоторых категорий и их непременном балансе. Вероятно, есть высший закон всеобщей взаимосвязанности(?) в мире. И по этому закону не может быть мудрости без глупости, света без тьмы, добра без зла. Без добра мы не можем познать зло и, соответственно, наоборот. Следовательно, глупцы, подлецы, негодяи, видимо, так же необходимы, как мудрецы и святые. Состояние равновесия в этой взаимосвязи, скорее всего, и есть истина. Дядя Коля подсунул мне книгу Дудинцева "Белые одежды". Я не могла оторваться, читала её везде, на уроках в том числе. Как логически красиво автор обосновывал абсолютность добра и зла, исходя из качества намерений. Но намерения человека обычно окружающим не видны или понимаются неправильно.
Славка дулся на меня больше недели. Я торжествовала. Особенно, если принять во внимание то пикантное обстоятельство, что потребности в его покровительстве не возникло. В классе шли крутые разборки между двумя партиями, благодарение богу, только на словах. Зато баталии гремели, точно в давние времена в английском парламенте – боролись виги и тори, то есть сторонники обыкновенной чести и поборники фальшивой справедливости, защитники Козырева и апологеты Лавровой. Противостояние подогрелось немаловажным фактом. Целых два заявления на Козырева, – ученическое и от родителей, обещанное Лавровой, – легли таки на стол директору, сопровождаемые посулом обратиться в РОНО и райком партии, если меры не будут приняты. Директрису попросту загнали в угол. Она была вынуждена принимать меры. Историку приходилось несладко. На уроки к нам он являлся смурной, перестал шутить, сухо и жёстко опрашивал, излагал материал строго по учебнику. Исчезла тёплая атмосфера непринуждённого исследования родной истории. Положено учащимся знать от сих до сих в определённом разрезе? Нате, берите.
Мне предлагали возглавить движение за реабилитацию Игоря Валентиновича. Отказалась. Оно надо, открыто воевать с Лавровой? Письмо в его защиту я подписала первой, на расширенном родительско-педагогическом сборище честно рассказала, – папа мной гордился, – да, прав Козырев, не учился класс, хамил. Вполне достаточно, по-моему, для порядочного человека. Вот организовывать митинги и демонстрации, составлять петиции – увольте, не моё, Сибгатуллина лучше справляется, особенно, если Субботин прикрывает. Ну и что, что вся страна митингует? Вся страна с крыши пойдёт прыгать, мне тоже прикажете?
Баба Лена в эти дни постоянно получала по темечку от помеси гадюки с хамелеоном, чуть не наравне с историком. За воспитательную работу в классе. Я иногда подходила к Игорю Валентиновичу или к ней, поддержать морально, сказав несколько тёплых фраз. Держалась она крепко, чем заслужила неподдельное уважение доброй половины своего раздолбайского класса.
На данной волне Воронин просерфингировал к пункту под условным обозначением "примирение". По крайней мере, закинул удочку. Ну, клюнуть я всегда успею. Дайте свободой понаслаждаться, отдохнуть от пилёжки и занудства, от всяческих обязательств.
Особенно обязательства напрягали. Не только в отношениях с Ворониным. Разные. Всем должна и обязана. Друзьям, одноклассникам, родителям, дяде Коле. Если у тебя складываются с кем-то дружеские отношения, то сами собой, как грибы после дождя, начинают возникать разного рода обязательства, иногда идущие вразрез с твоими собственными интересами. И ведь не отбрыкнёшься.
В конце февраля неожиданно заглянул Генка Золотарёв. На минуточку. В руках теребил увесистый пакет, крест накрест обвязанный шпагатом. Погода радовала лютым морозом, свирепым ветром, классическими февральскими позёмками. Уши и пальцы у Геныча полыхали малиновым цветом, зубы постукивали. Согреться чаем он отказался, отговорившись неведомым сверхсрочным делом.
– Я, собственно, потому к тебе и пришёл. Шурика и Лёньки дома нет, выручить меня некому. Антоша, будь человеком.
Он благополучно запамятовал, что долгое время дулся на меня.
– Чего надо? – уныло спросила я. Собиралась на несколько минут выскочить на улицу, позвонить Наташке, быстренько сделать уроки, подготовиться к курсам и на остаток вечера завинтиться к дяде Коле. Возник и третий день мучил вопрос о смысле жизни. Теперь, после золотарёвской просьбы, вероятнее всего, планы – насмарку.
– Да ничего особенного. Это быстро. Ты гараж Витьки знаешь?
Я кивнула. Бывала там несколько раз. Генка сам и водил.
– Мать велела это ему передать. Срочно. А я никак не успеваю. Отнесёшь?
– А что там? – полюбопытничала я.
– А я знаю? – обиделся Геныч. – Я чё, смотрел? Мне не до Витькиных дел. Так отнесёшь?
– Отнесу, – неохотно уступила я, ругая себя на все корки. Пока туда-сюда сходишь, – хоть и не сильно далеко, околеешь от холода, – пока отогреешься до нормального состояния, уйма времени пройдёт. Придётся жертвовать либо учёбой, либо беседой с Пономарёвым. Скорее, последним. Дядя Коля постоянно проверял меня на предмет выполнения домашних заданий. Значит, обсудить вопрос о смысле жизни удастся не ранее, чем послезавтра. А мне свербело до полного "не могу".
– Всё. Тогда я пошёл. Спасибо, ты настоящий друг. Только не тяни, иди сейчас. Это срочно, – Генка виновато улыбался, подозрительно быстро выметаясь на лестницу. В ментуру его вызвали, что ли? Или в военкомат? Я начала собираться, прикидывая, заскочить к телефону по ходу или перетопчусь?
Всю дорогу до гаражей меня грызло нездоровое любопытство: что в предназначенном Витьке пакете, почему спешка возникла, нет ли какого криминала? При следующей встрече с Генычем с живого не слезу, вытрясу объяснение. В такую погоду хороший хозяин собаку из дома на санитарную прогулку не выведет. А друг жестоко отправил друга с поручением.
Злобный ветер полными пригоршнями кидал в лицо сухую и колючую снежную пыль, натрясал её за воротник. Зубы ломило от холода. Из ноздрей, как у сказочной Сивки-Бурки, валил пар. И без водных процедур в генерала Карбышева превратиться недолго, стать ледяным памятником самому себе. Я раздражалась всё сильнее. К гаражам подлетела настоящей фурией.
