Текст книги "А у нас во дворе (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Пока Славка раздевался, я смотрела на него через открытую дверь своей комнаты. Оценивала по-новому, с точки зрения женщины. Сравнивала с Логиновым. Ничего экземплярчик, вполне: рост, ширина плеч, морда лица смазливая, волосы русой волной, ушей знаменитых под шевелюрой не видно. Отличный производитель из него получится. Фу-у-у, какая мерзость в мысли пробралась. Все вокруг свихнулись на этой почве, и я заразу случайно подхватила. Правда, рассматривать таким манером Логинова никогда не додумывалась. Логинов вне конкурса, наверное. Мне по барабану его рост, ширина плеч, прочие стати. Логинов – это Логинов. Единственный и неповторимый. Уникальное явление природы. Несмотря на то, что гадом оказался.
Воронин неторопливо расчёсывался перед зеркалом в прихожей. Закончив, подул на щегольскую расчёску, сунул в верхний карман пиджака. Пижон дешёвый. Ввалился ко мне в комнату и скомандовал:
– Хватит валяться, бока отлежишь. Оденься, причешись и приготовь чаю. Надо поговорить.
О как! И этот туда же. И тоже любитель покомандовать. Парни что, все по одним лекалам скроены? Командиры долбанные. Не переношу. Но встала, оделась, причесалась.
– А чая не будет, – предупредила сразу.
– Почему? – Воронин показал белейшие зубы. – По новому анекдоту?
– Какому? – я пошла на кухню.
– Приходят гости, хозяева их сразу предупреждают: если будете пить чай с сахаром, тогда руки мойте без мыла и наоборот.
Тоже мне, новый анекдот выкопал. Эта фишка давно до Владика добралась и назад успела вернуться. Ещё пару лет назад.
– Просто не будет тебе чаю и всё.
– Да почему? – он недоумевающее воззрился на кухонные полки. Вероятно, подумал, что у нас чай закончился. Ага, бесконечные визитёры во главе с ним все запасы перевели. Не дождётся.
– За утончённое хамство, – отрезала я.
Он явно не просёк смысла моих слов, ибо хамом себя не числил. Широким жестом выложил на стол пачку роскошных сигарет "Ротманс", зажигалку "Ронсон", подвинул хрустальную пепельницу, стоявшую на столе для красоты – отец курил на лестнице в обнимку с консервной банкой, я баловалась на улице, втихаря, и то нерегулярно.
– Дай попробовать, – я протянула руку к сигаретам и тут же по ней получила.
– Курить ей понадобилось, – сварливо прокомментировал Славка. – Завязывать пора. Ничего, возьму на контроль.
– Ты же сам недавно расписывал, как эффектно выглядит курящая женщина, – подколола я.
– На экране, – поправил Славка. – И мало ли что я там говорил раньше. Меняю курс.
– Ого! – я села напротив него и подняла брови. Ждала объяснения. Оно почему-то не последовало. Славка закурил, сделал две затяжки, выпуская дым колечками, и внезапно поставил в известность:
– Вчера вечером я имел беседу с Логиновым.
– С кем? – у меня отвисла челюсть.
– У тебя осложнение на уши? – невинно полюбопытствовал Славка.
– Нет. Я им просто не поверила.
– Специально для тугих на ухо повторяю, с Серёгой Логиновым.
– Зачем ты к нему ходил? – я не очень верила в возможность Славкиного хождения к Логинову, скорее, наоборот. Но почему бы не польстить старому другу.
– Мы встретились на нейтральной территории, – напустил туману Славка. – Возникла необходимость кое-что обсудить. Что у тебя с ним было?
– Ничего ровным счётом, кроме его так называемой "защиты", о которой все давно знают, – нахохлилась я, не собираясь возвращаться к давно пройденному. – А он что говорит?
– Много чего.
Мне не понравилась Славкина многозначительность, его прокурорский тон. Тема, выдвинутая для обсуждения, отвращала не меньше. Все что-то от меня требуют, а я никому ничего не должна.
– Всё-таки, что у тебя с ним было?
– Специально для тугих на ухо повторяю: ни-че-го! И потом, ты почему со мной так разговариваешь? – я подобралась, приготовилась к очередной добротной ссоре. Вот что умею, то умею, не отнять.
– А как с тобой разговаривать? – Славка отважно бросился в атаку. – Если Логинов на тебя наезжает, ты скрипишь зубами, но слушаешься. Вывод? Наезд – самый правильный метод.
– Логинов по делу наезжает, поэтому я его слушаюсь, а не потому, что он наезжает, – отбрила Славку.
– Или дело в Серёге? – Славка предпочёл не услышать мой аргумент. – Если у вас с ним что-то было, то я тебе всё прощаю, но требую...
– Что-что? – ощетинилась я моментально.
– Требую, чтобы ничего подобного больше не повторялось, – слегка таки струхнув от моего тона, закончил Воронин.
И это Славка? Тот самый Воронин, с которым мы в детском саду лепили из песка куличики и закапывали в землю "секреты" – фантики от конфет, цветочные головки, бусинки под кусками бутылочного стекла. В первом классе собирали марки и открытки, в пятом тайком ездили в центр для изучения родного города, в седьмом учились курить за гаражами. Это мой лучший друг? Ну и ну! Может ли быть другом парень, хамски предъявляющий на девушку свои, ничем не обоснованные, права? Хотелось бы знать, кто ему позволил?!
– Повтори, что ты сказал?!
– Что слышала. Ты должна прекратить шашни с Логиновым, иначе я за себя не ручаюсь. И замуж после школы не возьму.
– Да кто тебе сказал, – рассвирепела я, – что я пойду за тебя замуж?
– А куда тебе теперь деться? – нагло заулыбался Воронин. – От позора, как правило, только замужество спасает.
– От какого такого позора? – у меня уже чесались кулаки.
– Обычного, бабьего. Я твоему Логинову всё рассказал.
– Что ты ему набрехал? – закрыла глаза, стиснула зубы, подавляя острейшую потребность вцепиться Славке в рожу. Быть оклеветанной перед Серёжкой не хотела ни за что на свете, даже если он не далеко ушёл от Воронина. Перевела дух, посчитала до пяти, открыла глаза.
– Что я твой фактический муж, что никому тебя не уступлю, – самодовольно перечислял Славка, откровенно любуясь бурей чувств, разгулявшейся на моей физиономии, – что у нас скоро будет бэби.
Его фантастическое сочинение, конечно, не могло заставить меня пойти за него замуж. Не при царе Горохе живём. Вокруг полно матерей-одиночек, а худая молва на вороте не виснет. Но Логинов! Здесь у Воронина расчёт точный. Он вовсе не в жёны меня хотел, с Логиновым разлучить.
– Подлец! – меня затрясло как в лихорадке, от пяток до макушки. – Вон отсюда!
– Тоша!
– Я тебе покажу "Тоша"! Я тебя собственными руками удавлю! Гад! Клеветник! Мерзавец! – я швырнула в него его роскошными сигаретами, он увернулся, быстро отступил в прихожую, спешно одевался. – И не появляйся здесь больше никогда, свинья номенклатурная!
Воронин в панике оставил поле боя, то есть мою квартиру, забыв на столе зажигалку, которую я пожалела в него швырять, "Ронсон" как никак... Позже передам с кем-нибудь. Или в школе верну, отболею, выйду и верну. Нет, ну какая дрянь из Воронина выросла! И зачем ему всё это надо? Может, он меня любит? Не верится почему-то.
Ещё через неделю, заполненную моральными терзаниями и ненадолго подскочившей температурой, я впервые выползла на улицу, минут пятнадцать подышать чистым воздухом. Хотя, мне бы газом подышать... газом предпочтительней.
Погода стояла чудесная, словно на дворе не середина марта, а разгар апреля. Небо синее, солнце ясное. В воздухе ощутимо пахло весной. Снег таял, превращаясь в ручьи и лужи. Гортанно-громко переговаривались голуби возле луж, осторожно пробуя клювами коричневую, с радужными бензиновыми разводами, воду. От слабости и свежего воздуха у меня подгибались ноги. Не пойти ли на любимую лавочку, не погулять ли сидя? Пошла. Растирала лицо, почему-то зверски чесался нос. Как на зло, по дороге встретила Логинова с Шалимовым. Правда, на некотором расстоянии. Оба весело помахали рукой.
– Привет, – закричал мне Сергей. Я покивала, дожидаясь, когда они пройдут мимо.
– Поздравляю! – снова закричал Логинов, остановившись. – Воронин меня просветил. Ты великолепная актриса. Тебе надо идти в театральный. Жаль, мужик твой не отпустит.
– Кричи громче, – напрягла голосовые связки и я. – Тебя ещё не весь район слышал!
– Лжёшь ты великолепно!
Лгу? Я лгу? Ах, ты...
– Дурак! – закричала я что есть силы, забыв про данное маме обещание вдыхать воздух осторожно. – И ты ему поверил? Мне не поверил, а ему да? Ну и чёрт с тобой!
Развернулась и пошла к дому, насколько могла быстро, держа спину, насколько могла прямо, голову – насколько могла высоко. Всё равно прогулка испорчена. Злые слёзы брызнули из глаз. Полиняли вокруг мартовские краски, стихли звуки, весенний воздух перестал дурманить мозги. Того и гляди расплачусь водопадом. Нет, ну что за наказание на мою голову – Логинов?! За какие грехи господь меня им обременил? Эй, там, в небесной канцелярии, честное слово даю: исправлюсь! Не буду курить и драться, ссориться и чрезмерно любопытничать, экспериментировать и влипать в глупые истории, стану образцово-показательной девочкой, гордостью родителей и школы, только не надо больше испытывать мои душевные силы Логиновым!
Пуще всего грызла обида. Как Серёжка, зная меня и не зная Воронина, мог ему поверить? Разве я хоть раз соврала Логинову? Почему люди легко и просто верят посторонним, отказывая в доверии близким? Допустим, придёт Воронин к моим родителям, наплетёт невесть чего, и они ему поверят, начнут меня допрашивать, перепроверять. Одного моего слова им будет недостаточно. Не, ну, я, конечно, влипала в разные дурацкие истории, но ведь никогда не обманывала, не врала. Ладно, родителям простительно, они меня знают плохо, им некогда со мной заниматься, надо на жизнь зарабатывать. Но Логинов?! Лучше Серёги меня никто не знал. Частенько он предугадывал мои слова или действия. Все удивлялись. Он меня чувствовал, что ли. И как прикажете жить после такого? Один дядя Коля у меня остался...
Я разгуливала по квартире, терзала нос, который продолжал зверски чесаться, и думала, думала. Чуть мозги не свихнула.
Сама я кому-нибудь верю? Не слишком. Родителям, дяде Коле, Логинову, некоторым учителям. И всё. Так у меня опыт – "сплошной позитив". За пределами дома постоянно приходилось сталкиваться с ложью, предательством, элементарной житейской злостью, бездушием и эгоизмом. Но в близких-то я не сомневаюсь! Сболтни мне тот же Логинов любую чепуху, перепроверять не побегу. Не имею дурной привычки ставить под сомнение слова и поступки дорогих мне людей. Могу не согласиться, побунтовать. Только это уже из другой оперы.
От окончательного озлобления на мир спас Родионов, через несколько часов возникший на пороге. Слегка нервничающий и в изрядной степени враждебный.
– Привет, как дела?
– Ничем не могу тебя порадовать. Всё хорошо, – отшутилась я мрачно. Потянула Шурика на кухню угощаться чаем с печеньем. Он упёрся, с места не сдвинулся.
– Ну что, доигралась?
– Ты о чём? – я слегка встревожилась от его слов.
– А ведь я тебя предупреждал, – Шурик пропустил мимо ушей мой вопрос. – Я тебе говорил, что твои фокусы до добра не доведут.
– Если мне плохо, это никого не касается, – вяло огрызнулась я.
– Ошибаешься, дорогуша, – Шурик демонстративно иронизировал. – Ясен пень, ты у нас законченная эгоистка, но дело не только и не столько в тебе.
– Хм, в ком ещё?
– Ставлю в известность, – Шурик наградил меня суровым взором. – Он его сейчас просто убьёт.
– Кто убьёт? – потрясла я головой, не понимая. – Кого убьёт? Выражайся яснее.
– Ты что, с луны свалилась? – Родионов с неприязнью меня рассматривал. – Серёга сейчас убьёт твоего драгоценного Воронина. И всё, между прочим, из-за тебя.
– А за что он его будет убивать? Чего они не поделили? Вот дурацкие шутки.
– Это вовсе не шутки. Днями ему Воронин что-то наговорил про тебя, Серёга рвал и метал, на всех бросался. А сегодня с обеда вообще сам не свой. Два часа с Борькой на прицепе по всему району искал твоего Славочку. Только что нашёл. Повёл к аптеке на разговор, – снова занервничал Шурик.
Я наконец въехала в суть проблемы. Затосковала.
– У Логинова есть Танечка. Для чего ему я?
– Ты что, так до сих пор и не поняла? – поразился Шурик моей тупизне. – Тю, дура. Он тебя любит. Тебя, не её.
– Так, как он, не любят, – обида на Логинова выползла из потаённого уголка сердца, подняла голову, зашипела ядовитой змеёй.
– Откуда ты знаешь, как люди любят? Много ты людьми интересовалась, – высказался Шурик как бы свысока, как бы имея за плечами опыт лет в сто. – И вообще, хватит базарить. Одевайся и выходи. Я тебя на улице подожду. Один я не в состоянии их остановить. Ментов привлекать? Сама понимаешь...
– Погоди, это что, так серьёзно – я начала осмысливать полученную информацию трезво, наступив ногой на змеиную голову своей обиды.
– Бог ты мой! – вконец разгневался Шурик. – Сколько можно талдычить, что одного твоего разлюбезного сейчас убьют, в натуре, в лучшем случае, покалечат, а другой твой разлюбезный сядет за это в тюрьму лет на пятнадцать!
Родионов вышел, оглушительно хлопнув дверью. С потолка посыпалась побелка. Хорошо, вернувшись с прогулки, я не переодевалась в домашнее, поленилась. Всех дел теперь было: впрыгнуть в пальто, замотаться шарфом и нахлобучить шапку. Вылетела почти сразу за Родионовым.
Шурик не ждал меня вопреки обещанию. Двигался в сторону аптеки, причём быстро, временами переходя на бег. Э-э-э, так я его не догоню. Днём у меня сил не было до любимой лавочки дойти. Сейчас, вероятно, благодаря стрессу, напряглась и полетела за ним. С трудом догнала, задыхаясь. На ходу он бросил мне:
– Довела мужиков, дура. Сама с ними разобраться не могла?
– Да я же не знала, – пытаясь перевести дыхание, бестолково оправдывалась я.
– Чего не знала? – недоверчиво покосился Шура.
– Что он меня любит, – кто "он" необходимости уточнять больше не возникало. Разумеется, Логинов.
– С ума сойти! – фыркнул Шура насмешливо. – Да у нас об этом каждая собака знала. Слепой разве не заметит. Или в дугу тупая. Вроде тебя. Мы и старались-то вас свести как можно быстрей, пока вы дров не наломали. Все ваши секреты белыми нитками шиты. Вот таку-у-усенькими стежочками.
Он широко развёл руки в стороны, и тут заметил, что я бегу в домашних тапочках с помпонами. Охнул:
– Тоха, ты же только что отболела!
– А-а-а... потом, – отмахнулась досадливо, вырываясь вперёд. Ещё один лекарь выискался, нафиг. Причём, похоже, не менее занудливый, чем другие. Тоже полечить не против.
Мы бежали к аптеке всё медленнее. Разговоры отнимали силы, которых и без того почти не имелось. Я начала сильно отставать – не хватало дыхалки, сильно кололо в левом боку. Шурик, испугавшись, что я, как загнанная лошадь, могу рухнуть на скаку, притормаживал, рысил совсем рядом.
Вот показалась остановка, за ней аптека. Люди оборачивались на странных спринтеров, один из которых щеголял домашними тапочками с помпонами.
Родионов прибавил, раньше добежал до аптеки, повернул за угол, почти сразу выскочил обратно.
– Тошка, скорей! Уже бьют!
Я наддала. Мы с Шурой разом выскочили на край пустыря и в один голос, не сговариваясь, крикнули:
– Стойте! Не надо!
Славку действительно уже приложили основательно. Трое на одного: Логинов, Шалимов и Витька Золотарёв. Все сильнее, опытнее в дворовых разбирательствах, старше. Года на четыре, наверное, не меньше. Странно, никогда не интересовалась возрастом Логинова, не знаю, сколько ему сейчас лет. Четвёртый курс института. Это знаю. Косвенной информации о Серёге мне всегда хватало. Главное – он, такой, каким его вижу, а не сопутствующие детали. Раньше он в подобной мерзости, – групповом избиении, – замечен мной не был. Даже если бы один на один, Воронин против Логинова, всё равно получилось бы несправедливо. А уж трое на одного – вовсе подлость, хоть по дворовой традиции любые разборки всегда проходили сходным образом.
– Не смейте! – кричала я, подбегая, поскольку Славка лежал. Возле меня стремительно вырос Логинов. Разворачивая за плечи, жёстко сказал:
– Уходи. Это не твоё дело. Ну?!
Он подталкивал меня в спину давно отработанным движением. Ага, щаз-з-з! Не дегустация ликёров! Шурка пытался увести Шалимова, самого сильного и, следовательно, самого опасного карателя.
– Уходи, – повторил Сергей. – Мы после поговорим. Обещаю.
– Нет, сейчас, – я выворачивалась. Тогда он, обхватив меня руками, поднял и понёс за кусты, подальше от места варварской расправы. Я вырывалась, как могла. Ничего с железными тисками его захвата сделать не получалось. Зато увидела краем глаза: Воронин с трудом поднялся с земли, шатаясь, попятился к аптечной стенке, – губа разбита, под глазом лиловость грозовой тучей наливается. Витька Золотарёв ждал, пока Славка выпрямится, готовился ударить, отвёл руку. Я сжалась вся, скользнула вниз из объятий Логинова, не ждавшего от меня коварного финта, упала на четвереньки. Вскочила и помчалась к Воронину что есть духу. Добежала в последний момент.
– Тошка, стой! Куда?! – крикнул Логинов, бросаясь за мной. Я успела, а он – нет.
Я подлетела и закрыла собой Славку, который, воспользовавшись прикрытием, сразу шарахнулся в сторону. Всё происходило очень быстро, уследить невозможно. Последнее, что удалось увидеть – Витькин кулак. Отдёрнула голову. Неудачно. Кулак припечатался к моему виску. Славке попал бы по скуле.
Кажется, я закрыла глаза. А может быть, и нет. Непонятно. В голове – звон, перед глазами – ромбики, кружочки, ленточки. В американских мультиках лучше придумано, симпатичный хоровод из звёздочек. На меня, невезучую по жизни, звёздочек не хватило, одни простейшие геометрические фигуры...
Сама я лежала на земле, а голова моя – на чьих-то коленях. С меня кто-то снимал тапочки и зачем-то заворачивал их в мой же шарф. Ой, сопрут шлёпки. Они у меня клёвые, родом из Франции, таких наверняка даже у Лавровой нет. Э-э-э, тапочки верните...
Сколько людей! Неужели нас было так много? И как захотелось вдруг спать. Нестерпимо. Я начала быстро проваливаться в сон. Последнее, что слышала:
– Девочка моя, потерпи...
Успела ответить ему:
– Уходи. Я не хочу... – в голове закрутилась мелодия песни "А у нас во дворе...", заглушая мои и его слова.
* * *
По рассказам очевидцев, насмерть перепуганы были все. Несколько дней при любом удобном случае выясняли, кто больше других виноват. Переругались меж собой вдрызг. Готовились ксамым дурным вестям, психовали. Витька, стуча зубами, отсиживался в гараже. Формально главная вина повисла на нём. Славка залечивал синяки, не делая и шага за порог квартиры. Его родители боялись, что сына теперь точно где-нибудь потихоньку удавят, и концов не найдёшь. Геныч, Шурик и Лёнька действительно сидели в разного рода засадах, караулили Воронина. Мало им было поучительного примера старших товарищей, правильных выводов не сделали. Шалимов их с трудом уговорил не маяться дурью.
* * *
"А у нас во дворе
Есть девчонка одна
Среди шумных подруг..."
Похоже, песенка преследовала меня во сне, при пробуждении тоже. Вот прилипчивая. Что называется, в печёнки въелась. Я немного полежала смирно, постепенно переходя к состоянию бодрствования. Захотела потянуться, не получилось. Голова – и то повернулась на подушке с трудом. Я открыла глаза. Кругом царила глубокая ночь. Пошевелилась. Фу-у-у, трудно, неудобно. Руки чугунные, не слушаются. Кровать какая-то странная, всё равно как чужая, не моя. Эта узкая, жёсткая, спине слишком твёрдо. Подушка как блин плоская. От неё шея затекла. Чёрт, я вообще-то дома или где? Или снится дурацкий сон, излишне реалистичный?
Голова поторопилась откликнуться на медленные и путаные мысли – миллион иголок впился в виски. Нет, стадо муравьёв накинулось злобно. В ушах зазвенело, к горлу подкатила тошнота. Собралась позвать маму, получилось убогое:
– ы-ы-ы-ы...
– Очнулась, слава те... – произнёс незнакомый голос в отдалении. – Аня, срочно найдите Владимира Петровича, передайте, что девочка приходит в себя.
Ага... Я в больнице... Никогда раньше в больнице не лежала, но по книгам и фильмам определённое представление имела. Угораздило меня сюда попасть... Да ночью проснуться... Не видно ни зги... Да лишиться способности... к членораздельной речи...
Ладно... если общение с аборигенами временно отменяется, – временно, разумеется, я ни капли не сомневалась, – будем тормошить память, авось не откажет в любезности...
Память реагировала медленно, толчками подкидывая обрывки то ли воспоминаний, то ли чистой воды фантазий. Что было накануне? Накануне я, кажется, болела. Воспаление лёгких. Не слушалась, не лечилась и допрыгалась? Не то. Приходил Воронин. Мы с ним поругались. Из-за чего? В принципе, без разницы. Мы стали часто ругаться по всяким существенным, с его точки зрения, причинам. Это не повод загреметь в больницу. Опять не то. После Воронина приходил Шурик Родионов. Тоже меня ругал. Ох, все меня ругают. Как не надоело только? Словно нет других объектов для воспитания. Значит, Шурик ругался, и мы с ним куда-то пошли. Куда и зачем?
– Ну, где тут у нас спящая красавица? – раздалось словно издалека. Я немного дёрнулась на голос.
– Тише, тише, не надо шеве...
Вынырнула из сна точно из глубокого омута. Открыла глаза. Кругом царила непроглядная ночь. Шевелиться трудно и неудобно. Кровать узкая, для сколиотиков. Подушка плоская, шея затекла. Дежа вю? Э-э-э... вспомнила. Попытка номер два. Чем закончилась первая? Убей, не вспоминалось. Что ж, начнём сначала. Кровать узкая и жёсткая. Значит, не дома? В больнице, кажись.
– ы-ы-ы-ы...
– Пришла в себя. Будем надеяться, окончательно, – голос казался отдалённо знакомым. Когда-то уже слышанным. – Аня, галопом за Сиротиным.
Точно, больнице. Вроде, один раз здесь уже просыпалась. Хотела позвать маму и не смогла. Ну и как я здесь оказалась? Надо вспомнить. Надо непременно вспомнить. Фильм у Воронина по видаку смотрели под новый год – "Вспомнить всё". Шварцнегер в главной роли. Или Сталлоне. Запамятовала.
В голове под звон и жужжание сформировалась картинка: я швыряю сигаретами в Воронина. Ах, какая прелесть, какое наслаждение. Эй, киномеханики, отмотайте назад, плиз-з-з, сделайте больной девочке повтор. Хочется ещё посмотреть на кривящееся Славкино личико.
Вместо повтора замаячила новая картинка: наш коридор, вешалка с одеждой, ругающий меня Шурик. За что ругал? В чём я опять провинилась? И ни тебе шпаргалки, ни звонка другу, ни помощи зала. Дверь скрипнула, прозвучали быстрые шаги.
– Владимир Петрович, вы просили, как очнётся...
– Да-да, помню, спасибо, Ирина Евгеньевна. Ну-ка, что тут у нас?
Прохладные твёрдые пальцы прошлись пианинно по моему лицу, голове, шее. Ого, да голова забинтована? Лихо я... Мне подняли руку, согнули ладонь, затем ногу в колене. Медленно и не лучшим образом. Затошнило. Здрасьте, приехали! Интересное кино. Во всех смыслах. Что за врач такой? Ночью на ощупь осматривает. Хрень полная, махровая.
– Тоня, ты меня слышишь?
– ы-ы-ы-ы...
– Всё, всё, понял. Молчи, после скажешь. Значит, так, Ирина Евгеньевна, колоть будете...
Ей-богу, хрень, в натуре. Или я просто не догоняю. Свет почему не зажгут? И спать снова хочется. Так ведь ночь, чудилка картонная, все вокруг спят. Может, поэтому они свет и не зажигают? Спать не стану, фигушки. А то опять всё забуду. Пока не вспомню, как здесь очутилась, что со мной, не дам себе спать. На чём я там остановилась? Коридор, Шурик ругается...
Из-за чего на меня ругался Шурик? Я не пошла в видеосалон... Нет, вроде, не за это. Мы куда-то с ним потом пошли. Куда? Память выплюнула не картинку, а слово. Аптека. Хо, зачем мы туда шли? Лекарства мне покупать? Не шли, бежали. Ага, рысью. Кстати, где мои тапочки? Французские, с помпонами. Так и знала, что им ноги приделают. Я бежала в тапочках, не успела переодеться. Я ими похвастать собиралась? Перед Лавровой. У неё стопудово таких нет. Получается, к Лавровой бежала. Что-то не выплясывается. Либо Лаврова, либо аптека. На пустыре Танечке делать нечего, а лично у меня там периодически дела находились. Какого мы замечательного воздушного змея запускали с Фроловым на пустыре в двенадцать лет. Змей, правда, был самодельный, неказистый. Зато раскрасили мы его во все цвета радуги и хвост приделали длиннющий. Супер. У Шурика тоже всегда находились интересные дела за аптекой. Зачем же мы с ним туда бежали? Кого-то били. Верно. Там кого-то били, и мы торопились на зрелище, как древние римляне на бой гладиаторов. До чего мы с Шуриком, оказывается, кровожадные. Фу-у-у...
Правую руку мне развернули, вытянули из сгиба локтя занозу. Чёрт, я и не заметила, что у меня в руке иголка торчала. Как это называется? О, вспомнила, капельница. В крутую больницу я, видно, угодила. В сплошной темноте персонал двигается, работает. Профессионалы, блин.
Так, на чём я остановилась? Мы с Шуриком бежали к аптеке посмотреть... Сколь мучительно вспоминать! Башка трещит, хоть застрелись. Итак, у аптеки кого-то били, и мы бежали поглазеть. Нет, не глазеть...
Всплывали мутные обрывки того вечера, в которых с кондачка не разобраться. Остановка, красная кирпичная стена, точнее, угол. Шурик кричит. Спасать...
Ух, аж пот прошиб. Кого-то били, и мы бежали спасать. Так? Кажется, так. Кого-то из знакомых? Кого? Славку. Били Воронина. Ну, да! Из-за кого ещё я могла рысью и в тапочках? Господи, из-за Логинова. Из-за Серёги могла и босиком... Только Логинова бить сроду никому не взбрендит. А Лёньку, Геныча? Нет, скорее всего, били Славку. За что? Не вспоминалось. Не вычислялось логически.
Может, поспать? Очень хочется. После само вспомнится как-нибудь. Странно, мы бежали спасать Воронина, а вместо него ударили по черепушке меня. Что дальше? Ну, как же, ведь я треснулась головой о стену. О красную, с цементными заплатами на месте выкрошившихся кирпичей, разрисованную идиотскими надписями стену аптеки. Хм, вспомнила таки... кое-что. Уже легче.
Та-а-ак, кто меня приложил? Сергей? Нет, его там не было. Хотя... он там был, домой меня гнал. Ударил не он. У него на меня рука никогда бы не поднялась. Даже из-за Танечки. Разве только выпороть. Сугубо в воспитательных целях. Выпороть – это ремнём по заднице, мне же вклеили по виску. Минуточку, но если меня постучали головой об стенку, значит, у меня сотрясение мозга. При условии наличия у меня этого серого вещества, в чём окружающие периодически сомневаются. Всё, больше никаких сомнений. Доказано эмпирическим путём!
Сотрясение мозга. Всего-то... Тогда почему я не могу сказать нормально одно единственное слово – мама?
Уф-ф-ф, больше не могу, не получается. Спать...
* * *
По рассказам близких, я пролежала в реанимации немногим больше недели. В первые дни их повергало в ужас словосочетание «состояние стабильно тяжёлое», а позже, наоборот, радовало. Не знаю, как им, а мне эти дни показались вечностью, особенно, когда выяснилось, что я больше ничего не вижу, лишилась зрения начисто. Владимир Петрович Сиротин, лечащий врач отделения интенсивной терапии, пересыпая речь непонятными терминами, кондовым медицинским матом, рассуждал над моим лежбищем о шансах внезапного возвращения зрения. Ирина Евгеньевна его доверию соответствовала, задавала вопросы по существу. Аня чисто по-деревенски поддакивала. Правда, правда, вот ведь способность говорить вернулась, сами слышали, как Тоня разглагольствует. Ничего удивительного, если в один прекрасный день она возьмёт и начнёт видеть. Это они специально для меня распинались. Откуда-то знали, что жить мне больше не хочется. Пытались заразить надеждой.
* * *
Надеждой заразил дядя Коля, пришедший навестить одним из первых, когда меня перевели в общую терапию и разрешили посещение родственников. Он болтал совершеннейшую чушь про Николая Островского, Бетховена. Почти случайно помянул беднягу Гомера. И мы даже поспорили с ним немного о великом слепом. Ну, на предмет личности. Я неожиданно завелась и с жаром доказывала вполне абсурдную, совершенно недоказуемую версию, что автором обеих поэм был ни много, ни мало... Одиссей. Слишком значительное количество достоверного знания о тех временах, которое сейчас только начинает подтверждаться археологическими данными. Слишком много деталей и подробностей, особого значения для сюжетных линий не имеющих. Такое характерно для очевидца и участника. Кто в данном случае мог быть очевидцем и участником? Самое вероятное – Одиссей, муж многомудрый. Вторая поэма чем заканчивается? Расправой с женихами. А дальше? Жили Одиссей с Пенелопой долго и счастливо и умерли в один день? В том-то и дело, что нет. Дальше ничего. Потому, что дальше повествовать не о чем. Предположим, какая-нибудь мстительная или просто заинтересованная гнида выкрала Одиссея из дворца, увезла подальше и ослепила. По целому букету причин наш герой решил не возвращаться. Предпочёл аэдствовать и тем зарабатывать себе на жизнь, заодно прославлять собственные подвиги по городам и весям. Почему не вернулся? Допустим, не без оснований боялся, элементарно хотел жить. Мог подчиниться наконец воле богов, но по-своему, по-одиссейски. Сами смотрите, в обеих поэмах только Одиссей хорош, умён, прозорлив и не жаден, остальные – малосимпатичные личности. Разница между текстами? Легко. Они, скорее всего, писались в разное время человеком разного опыта. «Илиада» – сразу по окончании троянской войны. Наш герой сравнительно молод, возвращается с затянувшейся войны победителем, сочиняет для не выросшего ещё окончательно сына побасенки о великом походе. «Одиссея» – или перед ослеплением или после. Вероятнее, перед. Эдакое объяснение, где его, после падения Трои, ещё десять лет носило. Где был? Может, в рабстве обретался, сознаваться не хотел, изобрёл себе непроверяемое алиби. Логично? Логично. Стоит на карту Средиземноморья посмотреть. Где там десять лет болтаться? Разве по гостям или в рабстве. Кстати, автор – уже потрёпанный жизнью, умудрённый опытом, прошедший переоценку ценностей зрелый человек, ищущий крутых оправданий для себя, такого замечательного.
Дядя Коля противоречил, хекал и, мне казалось, довольно потирал руки. Память у меня восстановилась в значительной степени, я помнила его манеру при удовлетворительно для него складывающейся беседе хекать и потирать руки.
– Если принять за основу твою безумную версию, – вкрадчиво подпустил он, – тогда тебе надо обратить внимание вот на что...
– На что? – перебила я, не успев остыть от интересной исторической реконструкции.
– Ослепнув, он не покончил жизнь самоубийством, хотя его религия не осуждала радикальное решение проблемы. Это тебе не христианство.
