Текст книги "А у нас во дворе (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
На следующий день, к вечеру, в свои приёмные для посетителей часы, я, принимая Воронина, усиленно взрослела. Одного не могла – улыбаться ему, быть с ним мягкой и приветливой. Никак не получалось.
– Забери из ментуры своё заявление!
– Не заберу, – Славка был категоричен до отвращения.
– Зачем тебе это нужно? – я подтянула под себя ноги, завернулась в одеяло. От Славкиного присутствия меня познабливало. – Не будь скотиной!
– А зачем ты их защищаешь? – вопросом на вопрос сердито ответил Воронин. – Ты из-за них ослепла.
– Не люблю, когда мне напоминают, что я инвалид.
– Извини, – в голосе у Воронина особого раскаяния не слышалось.
Эх, не то сказала. Надо было кое-что напомнить. Например, что, по большому счёту, виноват в моей слепоте всё-таки он. Его длинный и бесчестный язык, прежде всего. Ещё Славка позволил себе спрятаться за моей спиной, бросил перед Витькиным кулаком, шкуру свою спасал. Когда он в сторону отшатнулся, мог дёрнуть меня за собой, и ничего бы тогда не случилось. Так ведь нет, только о себе, любимом, думал. А Логинов не хотел, чтобы я даже видела драку, про участие вообще говорить нечего.
– Ладно, проехали... Забери заявление!
– Не заберу. Это моя месть!
– Чего, чего? – я бы вытаращилась, если б могла. Во, залудил!
– Месть, – пафосно повторил Воронин.
– Тебе что нужнее: отомстить или на мне жениться? – я слишком давно знала Славку, чтобы потрафлять его слабостям и позёрству. Особенно после известных событий.
– И то, и другое, – признался он.
– Много хочешь. Кто много хочет, мало получит. В нашей ситуации – вообще ничего. Выбирай что-нибудь одно.
– Тошка! – встревожился Славка. Эк его жадность распирает. Ему, как и Лавровой, подай всё и сразу. И погуще, погуще. Перетопчется.
– Я сказала: выбирай!
Он разгуливал по палате, весело строил планы на будущее и в упор не хотел замечать, насколько мне при этом не радостно. Знай он, что это я именно Логинова пытаюсь отмазать, удавил бы собственноручно.
Я напрасно почувствовала себя несколько успокоившейся. Нашёлся вместо Воронина человек, способный и, главное, готовый удавить меня собственноручно. Человек этот был Шуриком Родионовым.
Шурик, не на шутку обиженный и давно не навещавший меня, вдруг через день возник без объяснений и расшаркиваний. И в самом боевом настроении. Не навещать пришёл, ругаться.
– Тоха, ты что, совсем свихнулась? – кипел он, входя в палату, словно не было в нашем последнем разговоре никакого перерыва. Вот, пожалуйста, опять. И лечит, и лечит. Лекарь долбанный.
– Здравствуй, Шурик. Я тебя тоже очень люблю, – хохотнула, мысленно вообразив себе взъерошенного Шуру. Эдакий воинственный птах. – Вечно тебе что-то да не нравится. Что на сей раз?
– За каким чёртом ты дала согласие Воронину идти за него замуж?
– Вот ты о чём, – весёлость мою как корова языком слизнула, нашёл же Шура самую пакостную, самую омерзительную тему. – Он заявление из ментуры забрал?
– Откуда я знаю? Вообще-то, заяву его предки подавали, он пока несовершеннолетний, – Шурик двинул стулом, сел. – Так за каким чёртом?
– Тебе вежливо сказать или честно? – я потихоньку поползла в уныние. Выходит, зря с Ворониным торговалась? Нет уж, пусть срочно со своими предками разбирается. При первом удобном случае поставлю ему жёсткое условие.
– А ты можешь честно? – несправедливо обидел меня Шурик. Я решила не обижаться. Взрослый человек не должен по мелочам заморачиваться.
– Представь себе, могу иногда. Договор у нас с Ворониным деловой. Он заявление забирает, а я за него замуж иду. Стоит это лагерной отсидки для Логинова? Заодно и для Витьки с Борей? Как думаешь?
Шурик присвистнул. Деньги высвистит. Эта примета тоже часто работала. Я прикинула, у кого из кармана деньги тиканут? У меня своих нет, у родителей только. Они у предков сейчас без всякого свиста в трубу вылетают. Значит, у Родионова денежки ноги вставят.
– Но ведь это можно было как-то по-другому уладить, – опечалился Шурик.
– Ты знаешь, как? – возразила я, одновременно надеясь, – Шура знает. Замуж за Воронина мне ну очень не хотелось, ломало всю, плющило и колбасило. В ожидании навострила уши.
Шурик, совершенно очевидно, размышлял. Мне казалось, я отчётливо слышу, как туго и со скрипом поворачиваются шестерёнки в его черепушке. Процесс не затянулся.
– Антоша, тут подвох. Секи сама: его предки писали, что он твой жених. На самом деле и в помине не было. Следовательно, заява – туфта. А теперь она стала действительной. Не заберут они её, обманут.
И подставят сынулю? Маловероятно. Впрочем, чем чёрт не шутит...
– Пусть попробуют, – угрюмо пообещала я. – На уши встану, но найду способ их наказать. Сама на них заяву напишу в парторганизацию по месту работы. И всё, как есть, обрисую. Однако, не думаю, что обманут. Для них честная сделка выгодней. Кроме того, Славка тогда должен будет, как истец, на суде присутствовать. И я. Как свидетель и потерпевший. Они же планируют нас со Славочкой на всё лето в Болгарию отправить.
– Купили тебя? Да? – окрысился Шурик мгновенно. – За Болгарию купили?
– Пошёл вон, дурак, – сказала ему ровно. – На что слепому телевизор? Мне теперь без разницы, где купаться. В море или в ванной – одна хрень.
– Извини, не подумал... Послушай, Тоха, – Шурик подошёл и присел рядом со мной на край кровати, пружины сетки тихонько крякнули. Маленький, а тяжёлый. – Давай наконец поговорим. Обо всём. И поговорим спокойно, без твоих фокусов и дурацких подначек.
– Ой, как вы все мне надоели с разговорами, – я тихо косела от перспективы, зная Шуру. – Ладно, шут с тобой, давай говорить. Предупреждаю сразу: насчёт подначек ничего обещать не могу. Они помимо воли вырываются.
– Тебе нельзя быть с Ворониным, – проникновенно начал Шурик. – Особенно после всего случившегося. Серёга его убьёт.
– Тогда его посадят, – как лицо якобы мало заинтересованное резюмировала я. Внутренне сжалась. Впервые за долгое время кто-то произнёс при мне имя Логинова. – Кстати, он уже пробовал.
– Так ведь ты не дала.
– Не ты, а мы, Шура. Не передёргивай.
– Славка тебя не любит! – не удержался в рамках спокойного обсуждения Родионов. – Ты хоть это понимаешь?
– Здрасьте, приехали! Ты всегда лучше знаешь, да? Между прочим, Воронин ко мне почти каждый день приходит. Цветочки таскает, апельсины тоннами. Рахат-лукум из розовых лепестков достал. Угощайся, – я нашарила на тумбочке небольшую коробку, протянула её в сторону Шурика, моя рука повисла в пустоте. – А где же твой хвалёный Логинов? Прячется от правосудия?
– Антош, – заколебался Родионов, голос его стал растерянным, – но ведь он же... Ты до сих пор ничего не знаешь?
– Что, уже сидит? – тускло съехидничала я.
– Не дождёшься, – вскинулся Шурик.
– Так где же твой вечный подзащитный? – и снова сердце замерло от страха и надежды, вот сейчас Родионов проговорится, поведает хоть сколько-нибудь о Серёжке. Шурка добрый, он не способен издеваться над больным человеком.
– Не скажу.
– Больно надо. И говорить о нём не хочу, – я совершенно по-детски закинула крючок с глупой наживкой, в расчете, что бесхитростный Родионов возмутится моим бессовестным равнодушием и клюнет, с трепетом ожидала продолжения. Однако Шура, подобно старому, толстому карасю, обнюхав приманку, не клюнул, вильнул хвостом и в сторону. Помялся смущённо, повертелся, задев меня коленкой, и осторожно промямлил:
– Я вот, собственно, чего хотел... Меня тут знакомые люди предупредили... которые с предками Воронина накоротке общаются... Славка же в МГИМО поступает? Считай, поступил, место для него держат. А там принято на своих жениться. Либо мгимошницах, либо из университета. Мгимошницы предпочтительней. Такие пары после диплома назначение круче получают. Не женится на тебе твой Воронин никогда. Он, небось, песни пел, что поженитесь чуть позже, годика через четыре, поближе к диплому?
– Откуда ты знаешь? – обеспокоилась я.
– Это просто, как любимый тобой апельсин, – усмехнулся Шурик. – Он тебя всё это время трахать будет, а потом спокойно на другой женится.
– Почему именно я? Он, по-моему, реагирует на всё, что движется, – простота, с какой Шура обрисовал уготованное мне Ворониным будущее, – будто я и не человек вовсе, спрашивать не обязательно, – ошеломила. Потрясло выражение "трахать будет". Так у нас во дворе говорили применительно к легкодоступным девицам. Но я-то – не они!
– М-м-м... даже не представляю, как помягче сказать. Дай слово, что не взбесишься и глупостей не наделаешь, а будешь спокойной и мудрой, как тётушка Тортила. Обещаешь? – Шурик обнял меня за плечи и неторопливо продолжил. – Воронинская мамаша считает, что у Славочки до женитьбы должна быть постоянная женщина: из благополучной семьи, здоровая, не проститутка и в определённой степени развитая. Ты идеально подходишь. А то, что слепая, вообще на руку. Будешь благодарна и за такое счастье. На большее тебе теперь рассчитывать не приходится.
Он ещё что-то говорил, я не слушала. Замерла, униженная и раздавленная. Поэтому Славкины предки против меня ничего не имели, встречали приветливо? Чистая, без вшей, подстилка для сына? Да-а-а, подлость людская неискоренима. Так об человека ноги вытирать, воспитанно, с милой улыбочкой – это ещё додуматься надо. Цинизм – стремящийся к бесконечности. Ладно, видимо, на мне крест уже многие поставили. Но поторговаться-то можно? Не печать в паспорте, бог с ней, постель в обмен на свободу для Логинова. Если другого выхода не найдётся, соглашусь.
– Ну, пусть, – с тихим отчаянием уронила я. – Но ведь сколько-то он любит? Иначе бы вся эта история не случилась.
– Чуть-чуть, наверное, любит, – не слишком уверенно согласился Шурик из жалости ко мне. – Здесь, я думаю, больше уязвлённого самолюбия. Никто к тебе не клеится, все боятся, а он посмел.
Да, нечто в подобном духе Славка говорил, когда давал характеристику Танечке Лавровой. Ей, мол, главное – на финише первой быть. И про себя заикнулся тогда или чуть позже: мы с ней из одного приблизительно теста, одной крови. Обитатели джунглей грёбанные. Но как же верить не хочется. Ведь мы с Ворониным чуть не с яслей дружим. И я не сумела разглядеть в нём безусловной подлости, гнили. Невнимательно смотрела? У всех, чёрт подери, уязвлённое самолюбие, стремление к финишу, борьба за собственные интересы, в центре которой случайно оказалась я, сама по себе, как выяснилось, никакой ценности не представляющая. Никто, ничто и звать никак... Ненавижу. Всех ненавижу.
– А у Логинова твоего не уязвлённое самолюбие? – оскорблено поинтересовалась я, испытывая давно забытое чувство начинающей побулькивать злости, которую, кроме как на Шурика, сейчас выплеснуть было не на кого.
– Самолюбие?! – задохнулся от возмущения Шурик, отдёрнул руку, вскочил. – Да он поседел, когда узнал, что ты ослепла!
– Как поседел? – не поверила я. – Весь?
– Нет, не весь. Виски по краям поседели. В один момент. Владимир Петрович вышел и сказал твоей матушке: "Она ничего не видит, ослепла". Серёге плохо стало. Сиротин его валерьянкой отпаивал. А потом я смотрю, у него виски белые.
– Откуда ты Сиротина знаешь, – ужаснулась я. – Вы что, были здесь? В реанимации?
– Антош, – виновато сознался Шурик, – Серёга всё время здесь. Он сразу, на "скорой" с тобой поехал, твоим из больницы звонил. Пока ты в себя не пришла, он отсюда никуда не уходил. В приёмном покое сидя спал. Он одного себя во всём винит. И сейчас... Он только в институт бегает, остальное время здесь. Неужели не знала?
Я отрицательно покачала головой. Откуда? Никто и словом не обмолвился. Заговорщики. И тут меня стукнуло. Немая сиделка? Больше некому, всех по шагам знаю. Ой, ё... В туалет водила, в душевой помогала... Мама дорогая! С ложечки кормила, умывала... Ужас какой! И эта стрижка моя тифозная, волосёнки не отросшие, цыплячий пух. Вид почище пугала огородного. А истерики безобразные? Боже, стыдно-то как!
– Он почти каждую ночь возле тебя сидит, – оправдывался за Логинова Шурик.
Через две ночи на третью, если уж совсем точно. Спит праведницей. И массаж от пролежней спины, рук, ног делала... тьфу, делал. Всю меня руками изучил. От стыда теперь только повеситься осталось.
– Почему же он партизанит? Почему мне никто ничего не сказал? – спросила сдавленно, любопытство перевесило таки стыдобищу. Шурик подозрительно молчал.
– Не молчи, Шура, – взмолилась я, понимая, что всё равно сегодня будут слёзы, истерика, затем два дня кошмара с головными болями и тошнотой, терять нечего.
– Он всех просил ничего тебе не говорить. Когда тебя увозили на "скорой", перед самой твоей отключкой... Не помнишь? – вздохнул Родионов. – Ты сама ему сказала: "Я не хочу тебя знать".
– Не помню, – вздохнула я вслед за Шуриком.
– В данном случае простительно. Ты так головой хряснулась, ф-ф-ф. Звук тот ещё был. Мы думали – каюк, насквозь черепушка проломлена. А ты многое не помнишь?
– Нет, по мелочи, – терзаясь сомнениями, набралась всё же смелости спросить. – А где Серёжа сейчас? В коридоре?
– Дай ты человеку пообедать, – неправильно истолковал мой порыв Шурик. – Питаться-то он должен или почему? Если честно, я боюсь. Ты возьмёшь и опять что-нибудь выкинешь. Ты просто не можешь жить спокойно, вечно на приключения тянет. Мне до сих пор непонятно, зачем отталкивать от себя человека, которого любишь?
– Ты всегда лучше знаешь, да? С чего ты взял, что я его люблю? – мой ответ больше походил на обиженное ворчание. – Я не его отталкивала. Я себе не разрешала.
– По первому пункту скажу так: не нужно иметь семи пядей во лбу, достаточно видеть, как ты обычно на него смотришь. Одному ему невдомёк. Остальные давно просекли. Тем более, у тебя на него ненормальная реакция, – серьёзно рассуждал Шурик. – А почему ты себе не разрешала? Все нормальные девушки стараются к своему парню поближе подобраться, понравиться ему, специально его вкусы и предпочтения вынюхивают, заигрывают, а ты...
– А что я? Я – не нормальная, – у меня раньше ни с кем, даже с дядей Колей, столь откровенного разговора не случалось. Ничего себе подружка из Родионова выплясывается, что называется, картина Репина "Не ждали". – Кто я для него всегда была? Мелкая? Объект приложения педагогических способностей? Шпана. Он и не взглянул ни разу как на девушку.
– Да было сто раз. Хоть себе не ври! – Шура явно приготовился "лечить". – Ну, характерец!
– Увы, – честно и сокрушённо признала я. – Характер – дрянь. Есть грех. Со мной только Воронин и справлялся, и то – эпизодически.
– Опять про него. Хватит уже.
– Но ты же сам сказал, что ко мне только он не боялся клеиться.
Шурик, утомившись кружить по палате, вернулся ко мне на кровать.
– Во-первых, он твой старый друг. Во-вторых, те, кому ты нравилась, боялись не твоего дурного характера. Серёгу боялись. Видели его отношение. Помнишь, он обещал оторвать голову всякому, кто сунется? Вот видишь, чуть не оторвал.
Положим, он про обидчиков говорил, не про ухажёров. И про отрывание головы что-то не упомню, если речь о его педагогической клятве в кассах кинотеатра. Или он потом, за моей спиной, что-нибудь специфическое народу пообещал и мне об этом настучать "забыли", или поняли его все весьма специфически.
– Да, – у меня возникла потребность ехидничать, – чуть не оторвал. Только почему-то не сразу и не до конца.
– Сама виновата, – Шура тоже иногда любил подначивать. – Он же сначала думал, что это ты Воронина охомутала. Он ведь не знал, что ты из-за Лаврушки лапки сложила и по течению... Все думали, ты сама. Очень похоже было. Я, конечно, знал. Но ты просила никому не говорить. Вот я молчал. Как рыба об лёд. Зря, конечно, молчал.
– Опять у тебя я виновата. Всегда только я, – мне ужасно хотелось оправдаться перед Шурой. – А Логинов просто агнец божий? Да разве я подпустила бы к себе Славку, не возникни у Серёжки Танечка?
– Ха! – оживился Шурик. – Это, чтоб ты ревновала, всколыхнулась наконец. Могла и догадаться.
– Гениальный способ, – одобрила я. – Увы, я тупая от природы, не догадалась. И вовсе не обязательно было настолько убедительно целоваться у меня на глазах. Я поверила. Думала, он её любит. Решила, что мне не светит.
– Для достоверности требовалось, – доверчиво поделился Шурик. – Иначе тебя фиг проймёшь. Хотя, палку он тут перегнул, соглашусь. Ты бы столько дров не наломала.
Интересно, чего Логинов ждал, разжигая во мне ревность? Женской драки между мной и Лавровой с выдиранием волос, расцарапыванием лиц? Моих рыданий у его ног? Глупость несусветная. Если человека любишь, желаешь ему счастья, а не борешься за него с его же чувством.
– Дрова мы оба с ним ломали, – поправила Шурика. – Одно непонятно. Не судьба ему была просто подойти и честно начать ухаживать?
– Чтобы ты покусала и в придачу ядом полила? – изумился Родионов. – Ты бы на себя со стороны посмотрела, когда с ним разговариваешь. Скорпион, в натуре.
– Любопытно, – мне пришла в голову свежая мысль, способная отвлечь Родионова от рассмотрения повадок скорпиона. – Откуда ты столько про Логинова знаешь?
– Мы дружим... если так можно выразиться, с детства. И мы родня.
– Какая родня?
– Обыкновенная. Троюродные братья. Я с некоторых пор для него как поп, он мне всегда исповедуется, – Шурик взял с тумбочки что-то. Никак апельсин? Похоже, чистит. Бог с ним, пусть чистит. Главное, чтобы поделился и дал возможность самой свою долю заглотнуть.
– Значит, ты и про гараж знаешь? – мне стало холодно от одной только мысли об этом.
– И про гараж, – покаялся Родионов обречённо.
– Зачем он это сделал? Зачем? – я нетерпеливо ёрзала, сбивая простынь.
– Долго рассказывать. Сейчас Серёга вернуться должен, – отыграл назад Шурик. И без того слишком много выложил. Логинов его за болтовню по головке не погладит.
– Рассказывай! – потребовала я взвинчено, ощущая первые признаки надвигающейся истерики. – Логинов подождёт.
– Ты опять? – укорил Родионов и через секунду неожиданно смилостивился. – Хорошо, хорошо, только успокойся. С чего начать? От печки, пожалуй. Помнишь, мы тебя и Воронина в пикантной ситуации на лестнице застукали? На следующий день Серёга имел с ним разговор за аптекой.
– Опять аптека! – возмущённо фыркнула я.
– Не перебивай, а то рассказывать не буду, – сурово пригрозил Шура, и я вынужденно прикусила язык. – Славочка твой сказал, что это у вас не впервые, что ты сама хочешь, инициативу проявляешь, и ваши отношения заходят значительно дальше того, что все видели. Ну, раз такое дело, раз сама хочешь, Серёга его трогать не стал. Через день прочухался. Не могла ты сама хотеть. Или он тебя не знает? Мучился, мучился. Боря Шалимов возьми и пошути, дескать, достоверно убедиться можно только опытным путём. Я сдуру с Генычем и Лёнькой кое-чем поделился. Геныч решил, что самый умный. Сочинил план, нашёл удачный момент и... Короче, послал тебя в гараж. Серёга не знал про Генкины козни. Они с Борей накануне его день рождения отмечали, перебрали солидно, и после в гараже у Витьки отсыпались, чтоб перед предками не светиться. Только Боря первым проспался, раньше свалил. Дальше ты лучше всех знаешь. Серега решил опытным путём проверить, раз случай подошёл. Проверил, хе... на свою голову.
– Это было омерзительно, Шура.
– Тебе не надо было его отталкивать, когда он извиняться припёрся. Ведь отличный момент помириться и... того...
– Я не могла, Шура. Меня от одного его вида трясло. Тебе не понять, тебя не пытались насиловать, – очень захотелось срочно, прямо сразу заплакать, но укрепилась, не заплакала.
– Даже так? – смутился Шурик, но быстро воспрял. – Всё-таки, когда он извинялся, надо было свой характер переломить, и не сидели бы мы с тобой сейчас здесь.
Тьфу, ты ему про Фому, а он про Ерёму. Заколодило его на моём характере, что ли?
Дверь шорхнулась, открываясь. Шаги. Это он? Всё внутри замерло, затаилось в испуге. Что теперь будет? Что я ему скажу? Сделать вид, будто ничего не знаю, всё по-прежнему? Не смогу... Ни сказать, ни сделать ничего не смогу. Оцепенев, сидела на кровати. Шурик втихаря пожал мне руку, мол, крепись, и бодро оповестил:
– Ну, я пошёл. Держи апельсин, на дольки сама раздраконишь.
– Шура, – я поискала свободной рукой впереди себя и удачно зацепила его ладонь, стиснула. – Не уходи, посиди ещё.
– Не, – отказался он. – Дел много. Завтра забегу. А ты будь умницей, не фокусничай.
Ушёл. Сбежал, трусишка. Знает, из меня конспиратор никакой, и себя, и его с потрохами сдам. Так чтобы не присутствовать, не огрести от Логинова за мелкое стукачество, позорно дал дёру. Бросил меня на произвол судьбы и поганого характера.
В палате установилась оглушительная тишина. Слышно было, как Логинов листает страницы не то книги, не то тетради. Где-то возле окна, чуть дальше.
Зрячие представления не имеют, насколько разной по содержанию бывает тишина: доброй, угрожающей, равнодушной, сонной, пустой. Эта переполнялась напряжением. Моим, надо полагать. Шура дал чёткое представление о ситуации, и, в результате, я больше не могла вести себя просто, естественно. Занервничала, напряглась. Делать вид, будто ничего не знаю? Не по моему характеру. Никогда притворяться не умела. Нечаянно обретённое знание распирало изнутри, просилось наружу. Дать ему понять, что маскарад раскрыт? Маска, маска, я тебя знаю. Так честнее получится, и мне изворачиваться не придётся. Из башки напрочь вылетело, как я обращалась к немой сиделке. Нянечка? Тётенька? Лишнее доказательство, что мне лучше не притворяться. А-а-а, была – не была. Где наша не пропадала...
– Серёжа, – попросила спокойно, – открой мне пожалуйста банку компота.
Книга или тетрадь звучно шлёпнулась на пол. Это Логинов вздрогнул, скорее всего. От неожиданности.
– Что? – переспросил бестолково. Испуган? Растерян? Ещё бы, застукан на горячем.
– На тумбочке должен стоять вишнёвый компот в банке, – продолжила как ни в чём не бывало. – Открой мне его, пожалуйста.
Теперь тишина приобрела оттенок беспомощности. Надо думать, Логинов замер, осмысливая мои слова. Хотелось бы знать, сколько времени ему понадобится? Какой сегодня длинный радиоспектакль, изнуряющий. Ночью будет, о чём подумать, если удастся избежать истерики. Приступ несколько раз подкатывал и по неизвестной причине отползал.
Логинов отмер, прошагал к тумбочке. Открыл упомянутую банку, шумно налил компот. Сейчас ещё водой разбавит. Мне не разрешали пить концентрированные соки и компоты. Опасались всяческих неприятных реакций организма. Апельсины тоже не приветствовались, как мощный аллерген. Их я потребляла контрабандно. Медсестра Юля реквизировала противозаконный фрукт беспощадно. Мама дозировала, то есть разрешала потихоньку от врачей, но маленькими порциями. Боялась и осторожничала. Только сиделка... тьфу, Логинов... попустительствовал. Вероятно, не мог отказать чуть не в единственном удовольствии. Если нестерпимо хочется, значит, организм требует. Единственный здравомыслящий на целую толпу человек.
Логинов сделал шаг, неловким движением сунул мне в руку стакан.
– Спасибо, – я неторопливо, мелкими глоточками, пила компот, давая Серёжке время оклематься, освоиться в новой реальности. И вообще... пусть подольше рядом постоит, чертовски приятно. Особенно, если не говорит никаких гадостей. Он молча ждал, пока допью, отобрал пустой стакан.
– А почему ты всё время молчишь? – не выдержала я. – Не хочешь со мной общаться?
Дурацкий вопрос, если честно. Я сама долгое время не горела желанием вести разговоры с кем-либо, отмалчивалась. Исключение составляли дядя Коля Пономарёв – по требованию души, – и Славка Воронин – по острой необходимости. Да и Логинов за длительный период в роли немой сиделки вполне мог разучиться вести беседы.
– Не хочешь? – поторопила я тормозящего Логинова.
– Нет, – он смутился. – Просто не знаю, как с тобой нужно говорить.
– Обыкновенно. Куда ты пошёл? Иди сюда, – позвала я. – Поговори со мной. А то мне скучно, когда ты немым притворяешься.
Он осторожно подошёл, осторожно присел на край кровати, осторожно спросил:
– Откуда ты знаешь про меня?
– Сказали, – сейчас врать не имело смысла. Да и Шурик о молчании не просил. Возникло подозрение, он разыграл мини-спектакль специально, чтобы поставить меня в известность на предмет перманентного присутствия в моей жизни Логинова.
– Кто сказал?
– Брат твой сказал, – я ничего не обещала Родионову и потому, наплевав на его возможную обиду, выбрала честность.
– Когда?
– Полчаса назад. Ты как раз обедать ушёл.
– А... ещё... что-нибудь... говорил? – Логинов чуть не заикался, бедняга. Мой всегда самоуверенный Логинов. Наверное, ожидал, вот я сейчас завизжу, засучу ногами в гневе, погоню его. Вероятно, и он изменился за последнее время. Не мог не измениться. Слишком круто обошлась с нами жизнь. По мне, так лучше незрячей ходить, чем ежедневно смотреть на слепого человека и нести на себе бремя вины за его потерю.
– Говорил, – по совету Шурика я добросовестно приступила к ломке своего замечательного характера, несмотря на ожидавшиеся впереди трудности и непредсказуемые последствия.
– А... что... говорил?
Э, нет, так не пойдёт. Заикающийся, неуверенный Логинов – это уже не Логинов. Не хочу. Пусть он станет прежним, самим собой.
– Ругал меня, – мне уже виделась маленькая шпилечка, которую можно подпустить и слегка встряхнуть Серёгу.
– За что?
– За тебя, – я улыбнулась, вспомнив "лечение" Шуры, саркастически добавила. – Мало, сказал, думаю о Логинове. Он, дескать, дорогого стоит.
– Не понимаю я твоих дурацких шуток, – немного ощетинился Серёжка.
Вот так уже лучше. А то блеял и мекал, ассоциируясь у меня со слабым желе на блюдечке.
Молчание затянулось до неприличия. Я не собиралась весь груз налаживания отношений взваливать на свои плечи. Следующий ход за Логиновым. И он его таки сделал. Тускло спросил:
– Тебя, говорят, поздравить можно? Замуж выходишь, за бугор поедешь, в море всё лето купаться будешь?
У кого чего болит. Кроме, как о Воронине, нам уже и поговорить больше не о чем?
– Поеду, – ответила не без вредности. – Если ты в колонии мои передачи принимать откажешься.
– Не шути так, ненаглядная, – глухо попросил Сергей.
– Вот терпеть не могу, когда ты меня так называешь, – кажется, я начала заводиться по-настоящему. Ненавидела покровительственную интонацию, с какой Логинов обычно произносил "ненаглядная" и "девочка моя". Воспользовался тем, что в глаз ему дать не могу, и опять издевается. Знает же моё отношение...
– А что, твой мужик тебя по-другому называет? – окрысился Логинов. Но не ушёл, продолжал сидеть рядом.
Мой мужик, хо! Откуда? Дебильная манера специально огрублять отдельные явления. И, кстати... Это он о Воронине? Это Воронин у него мужик? Мужчинка он, не мужик. Причём, в отдалённом будущем. Пока он недоросль обыкновенный. С расширенными возможностями. С другой стороны, таким манером мы с Логиновым быстрее вернёмся к прежнему стилю общения, которого мне давно смертельно не хватало. И смертельно не хватало того Логинова, которого я считала только своим.
– Если ты говоришь о Воронине, то он называет меня Тошенькой, – нагло соврала я. – А если о Логинове, то именно так: ненаглядная.
– Ничего не понимаю! – возмутился Серёжка. – Ты замуж выходишь или нет?
– А это тебе решать, ненаглядный, – я довольно точно, слух всё-таки развился за последнее время, скопировала его интонацию, получи, фашист, гранату. – Тебя кто в роли моего мужика больше устраивает: Воронин или Логинов?
Он молчал. Хотелось верить, что осмысливал.
– Или Логинову слепая баба не нужна? – вдруг испугалась я. Это всё Родионов виноват, заставил меня поверить, что есть шанс... на деле не может быть никакого шанса. Не для слепых радости сердца. Обречённо ждала ответа Логинова. Ответ пришёл с изрядным опозданием и несколько шокирующий.
– Когда ты прекратишь надо мной издеваться? Я боюсь твоего языка.
– А! – взбеленилась я от незаслуженного сегодня обвинения, придя к неутешительному выводу о невозможности хэппи-энда и потому готовая крушить всё вокруг себя. – Тебе мало того моего объяснения в любви?! Тебе требуется, чтобы тебя уламывали?! Я тоже, представь себе, боюсь твоего языка. Тоже ничего хорошего от тебя ещё не слышала и устала от твоих штучек!
– Ну и злющая же ты! – Логинов, вероятно, на автомате, не успев подумать, дал сдачи. – И как только Воронин тебя выносить будет?
– Всё! – прошипела я в настоящем бешенстве, истерика набирала обороты, ну и хрен с ней. – Ты сделал выбор. Ты сам всё решил. На меня потом не пеняй. И Славку не смей трогать!
Я повалилась на кровать, захлёбываясь слезами. Серёжка испугался, пытался взять за руку, я её вырвала.
– Катись отсюда, – я давилась воздухом, дёргалась в конвульсиях, на сей раз приступ превзошёл ожидания. – Подайте мне Воронина! Сейчас! Немедленно! Сию минуту!
Руки сводило судорогой, крючило. Я пыталась преодолеть их трясучку, цепляясь за что ни попадя – наволочку, пододеяльник, простыню. Ткань рвалась с сухим треском. Логинов, изрядно перепуганный, применил радикальное средство – закатил мне полновесную оплеуху. На долю секунды трясучка прекратилась, и он воспользовался моментом. Обхватил меня руками, спеленал, подбородком крепко упёрся в мою колючую макушку. Держал крепче, чем тогда у аптеки. Хвала богам, не звал подмогу, шептал успокаивающе:
– Всё, всё, тише... Будет тебе твой Воронин... за шкирку приволоку...
Остывала от истерики я медленно, согревалась в руках у Логинова. Постепенно конвульсии прекратились, трясучка исчезла, как и не было. Он, удостоверившись в положительном результате, отпустил меня, помог лечь.
Я лежала без сил, опустошённая, и еле слышно скулила:
– Ты ничего не понял... Почему? Ты же умней других... Для чего Шура врал, когда убеждал, что ты любишь меня? Я ему ничего плохого не делала... Зачем давать надежду, а потом... У меня теперь никого не осталось, кроме Воронина... Ты здесь, потому что виноватым себя считаешь... Вот сейчас ты рядом, искупаешь вину, но тебя у меня нет... Это невыносимо, понимаешь?
В палате, если не считать моего бормотания, стояла бессмысленная, окончательная тишина. От неё в ушах звенело. И я пыталась наполнить её хотя бы идиотским лепетом. Дядя Коля однажды рассказывал, что у мужчин тоннельное зрение. Мышление у них, прежде всего, тоннельное, это вернее. Между "да" и "нет" не существует никаких иных вариантов.
