Текст книги "Полуночный лихач"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Автобуса уже не дождетесь! – обиженно крикнул кто-то вслед, однако Нина не оглянулась.
На противоположной стороне, на автобусной остановке, безнадежно зябло человек десять, надеясь на чудо. Впрочем, то один, то другой расставался с этими надеждами и, отчаянно махнув рукой, устремлялся к веренице машин, вытянувшейся вдоль остановки. Это были частные извозчики, и они традиционно брали подешевле.
Нина прошла мимо машин, пытаясь всмотреться в лица сидящих за рулем. Здесь никто не навязывал услуг, частники предоставляли пассажирам право выбирать самим.
Высокий парень курил, опершись на капот грязно-белого «Москвича».
– Подвезете? – спросила Нина робко.
Он отбросил сигарету, выдохнул дым в сторону и только потом спросил:
– Далеко?
– В Лапшиху.
– Н-ну… – Он задумчиво окинул Нину взглядом. – В Лапшиху – пятьдесят. Вам это как? Дорого?
– Да ладно, поехали, – буркнула она, почему-то растроганная и этим вопросом, и деликатностью, с какой он старался не дышать на нее дымом. Впрочем, сигареты его пахли приятно.
В «Москвиче» оказалось холодно.
– Отопление не работает, извините, – тихо сказал водитель.
Нина кивнула:
– Ладно, ничего. Поехали.
И они поехали. Почему-то все светофоры были их. Нину то и дело бросало вперед – водитель тормозил излишне резко.
Ее начало подташнивать – то ли от этих торможений, то ли черт его знает от чего.
– Музыку включить? – спросил водитель. Голос у него был негромкий, молодой.
Нина покосилась на него. Огоньки приборов играли на его лице. Да, довольно молод…
– Если хотите, – сказал шофер.
– Тогда не надо.
Они продолжали ехать дальше в тишине и молчании.
– Вы как хотите ехать, с Бекетова или через центр? – осведомился водитель.
– Да мне все равно.
Может, это прозвучало и неприветливо, но не могла же Нина брякнуть, что вообще не знает автодороги в Лапшиху, что всегда проезжала ее только на трамвае! Ведь она жила в Первом микрорайоне, а Лапшиха… Ладно.
Наверное, он тоже не знал этой дороги, потому что с площади Горького свернул на Белинку, а оттуда промчался к Ошаре – и потащился параллельно трамвайным рельсам.
– А теперь вам куда? Показывайте дорогу.
Нина нервно сглотнула, вглядываясь в темноту. Где-то тут был недостроенный дом… А, вот он.
– Во двор поверните, пожалуйста. Здесь остановите. Хорошо, спасибо.
Водитель огляделся. Пустой двор заброшенной новостройки. Огоньки метрах в пятидесяти – там начинаются дома.
– Может, вас туда подвезти?
– Ничего, я дойду. Вот, возьмите.
Он протянул ладонь. Нина положила на нее то, что лежало у нее в кармане.
Мгновение водитель ощупывал это пальцами, потом, не поверив своим ощущениям, зажег свет в салоне и уставился на ладонь, в которой лежал презерватив.
Вообще можно было ожидать какой угодно реакции, но он только повернулся к Нине и спокойно сказал:
– Не понял.
– Выключите свет, пожалуйста, – просипела Нина, съеживаясь под его взглядом. – Потом я вам все объясню.
Он хмыкнул, но послушался.
Темнота была кромешная. Нина перевела дыхание и заговорила более внятно:
– Вы не волнуйтесь, у меня деньги есть. Вот. – Она пошуршала в кармане. – Я вам их потом отдам. После…
– После чего?
– После… всего. Ну что вы, не понимаете, что ли? – воскликнула она почти в отчаянии.
– Понимаю, – кивнул он. – Вы мне потом заплатите за… услуги. Только, знаете, я ведь не проститутка.
– Я тоже, – глухо промолвила Нина, глядя на светящуюся панель. Ей было легче говорить, не видя его лица. И еще легче стало, когда он отвел от нее взгляд и сел так же, как она, – уставившись на огоньки приборов. – Если хотите знать, я еще никогда ни с кем… в смысле…
– И какая необходимость проделать это именно сейчас, с первым встречным?
Он говорил негромко, спокойно, как врач, который спрашивает у больного, где болит. Если бы хоть нотка насмешки прозвенела в его голосе, Нина, наверное, не выдержала бы и выскочила из машины.
Что же это она затеяла?! Как она сможет это выдержать? Но надо, надо выдержать, надо все узнать про себя.
– Пожалуйста, не спрашивайте. Пожалуйста, сделайте это… – У нее сорвался голос, и она скорее выдохнула, а не сказала: – Я вам еще дам пятьдесят рублей, если вы… Пожалуйста!
– Я не проститутка, сказал же, – повторил он. – Отродясь не делал это за деньги, не собираюсь и начинать. Вдобавок никак не пойму, почему вы именно меня выбрали? Разглядеть меня там не могли, в темноте, на вокзале, да и никакой такой неземной красотой я не отличаюсь. И машина так себе, в «Форде» каком-нибудь или даже в «Волге» было бы куда удобнее.
– Ну, те, у кого «Форды», не занимаются частным извозом, – пояснила она. – «Волги» и «Лады» всякие я не люблю, меня почему-то сразу укачивает в них. А «Москвич» – совсем другое дело.
– Что, серьезно? – вдруг засмеялся он. – Так вы, значит, первого мужчину выбирали в зависимости от марки машины?
Нина сцепила зубы. Еще один его дурацкий вопрос – и она с криком выскочит вон, побежит по этой стройке, рискуя переломать ноги!
Из последних сил она выдавила:
– Поцелуйте меня, пожалуйста. – И, откинувшись на спинку, зажмурила глаза.
Сердце колотилось так, что она едва расслышала тяжелый вздох незнакомца. Потом его рука легла на ее плечо, какое-то мгновение она вдыхала горьковатый табачный запах, а потом прохладные губы прижались к ее губам.
Какое-то мгновение Нина сидела оцепенев, потом, испугавшись, что, не встретив отклика с ее стороны, он отстранится, вцепилась в его плечи и приоткрыла рот.
Она не целовалась ни с кем ни разу в жизни и первые минуты никак не могла справиться со своими безвольными, неумелыми губами. То ли открытыми их держать, то ли закрытыми? Да еще его язык прорывался в ее рот, прямо спасу нет. Не зная, что делать, Нина погладила его своим языком и подумала, что ничего неприятного в этом нет. Да и вообще целоваться ей даже понравилось. Губы незнакомца стали горячими, Нина привыкла к этому странному ощущению чужого рта и попыталась повторять все, что делал он.
Это были нехитрые приемы. Гладить, впиваться, присасываться… Слова какие-то примитивные, чувствуешь-то совсем другое! Словами это не выразить.
Нине стало жарко, и незнакомец, словно поняв это, стянул с нее куртку.
Она покорно высвободилась, с мимолетным проблеском страха ощутив, что заодно он спустил с плеч халат, надетый прямо на голое тело. Она бы, наверное, отстранилась, да невозможно было, он слишком крепко прижимался к ней, вдавливал своей тяжестью в спинку сиденья. Потом спинка вдруг мягко пошла вниз, и Нина поняла, что лежит. Он вытянулся рядом, не прерывая поцелуя, осторожно блуждал пальцами по ее обнажившемуся телу. Ее начинало трясти, когда эти чуть шершавые, прохладные пальцы совершали круговое движение по животу.
Ни слова не было сказано меж ними, а может быть, он что-то и говорил, да Нина не слышала. Только иногда его тяжелое дыхание вдруг достигало слуха – и тотчас все звуки вновь тонули в оглушительном биении крови в висках.
…К счастью, ключ у нее был с собой. Нина медленно, осторожно поворачивала его в замке, моля бога, чтобы родители сидели перед телевизором, а не стояли в грозном ожидании в прихожей. Она сделала все, что могла, чтобы привести себя в порядок, еще раз придирчиво оглядела себя на площадке третьего этажа, где вкрутили новую, яркую лампочку. Здорово, что она купила те салфетки, без них был бы просто завал. А так удалось все вытереть.
Вот только волосы, конечно, дыбом. Нина как могла приглаживала их и распутывала пальцами, но это мало помогло. Провела языком по губам. Да, это…
Меня милый, меня милый целовал,
Родный батюшка нечайно увидал.
– Почему припухли губки? – он спросил,
А я сказала, что комарик укусил! —
с подвизгом пропел вдруг кто-то в голове, и Нина сжала губы как могла крепче.
Но ей повезло. Замок открылся почти бесшумно, а может, родители были слишком обижены и просто сделали вид, что не заметили ее возвращения. Если так, да здравствуют обиды!
Нина прямо в куртке шмыгнула в ванную и вздохнула спокойно, только когда заперлась на защелку.
Придирчиво оглядела куртку. Ничего, чистая, только измята так, будто ее корова жевала. Но халат…
Нина тихо ахнула, увидев пятно на подоле. А если бы кто-то шел за ней следом в подъезде?! И ведь, наверное, все это просочилось через тонкий шелк на сиденье автомобиля! Что, если он женат и утром жена увидит это…
Нина зажмурилась и с наслаждением сунула голову под секущие струи горячего душа, вымывая ненужные мысли.
Она долго сидела в ванне, натирая себя мочалкой с таким ожесточением, словно хотела сорвать кожу. На левой груди, рядом с соском, отпечатался синий полукруг. Нина рассеянно поглаживала его кончиками пальцев.
Странно… А ведь казалось, что это все происходило не с ней, все как бы пролетало мимо, кроме отдельных, разрозненных ощущений, казалось, она потом не сможет восстановить все это в памяти. Но нет, оказывается, она все помнит и заново ощущает, как он впился губами ей в грудь, глуша крик своего наслаждения…
Нина зажмурилась. Не только она беспомощно, обреченно извивалась в его объятиях, всем телом, всем существом ловя острые, как боль, почти мучительные искры блаженства. Он тоже, да, он тоже. И, может быть, когда Нина вдруг, неожиданно для самой себя, вырвалась из его ослабевших, утомленных рук и метнулась, не разбирая дороги, в темноту, в этом его: «Подожди! Куда ты! Постой!» – звучало отчаяние от разлуки с ней, а вовсе не досада, что ему так и не заплатили? Хотя он ведь предупреждал, что денег за это не берет.
Мгновенной тоской сжало сердце, и Нина, сердито нахмурясь, выключила воду. И только тут услышала стук в дверь и мамин перепуганный голос:
– Нина! Открой, Нина! Тебе что, плохо?!
Она завернулась в полотенце и, приняв самый независимый вид, отодвинула защелку:
– Что случилось?
– Как что?! Ты уже час тут сидишь! Я уж думала, тебя смыло в сток или в обморок упала! А ты что, стираешь, что ли?
– Ну да. И мылась, и стирала. Меня какой-то гад с ног до головы окатил грязью, мчался по лужам, как Шумахер на финише, – с необычайной, незнаемой ранее легкостью соврала Нина.
Мама пристально вглядывалась в ее лицо, и вдруг озабоченные морщинки на лбу разошлись, встревоженные глаза стали спокойными, словно бы в них, как в зеркале, отразилась невозмутимость дочери.
– Что там опять с Инной? – с привычно-ворчливыми интонациями, но вполне миролюбиво спросила мама.
«С кем?» – чуть не спросила Нина.
– Ах, да. Инна передавала тебе привет. Она уехала. Замуж вышла, только не спрашивай, за кого. Я его не видела, успела к самому отправлению поезда.
– Да ты что?! – Мама была откровенно потрясена. И что это мелькнуло в ее глазах, жалость, что ли, к дочери?!
– Да, жалко, что Инка уехала, правда? – совершенно равнодушным голосом, чуть ли не зевая, сказала Нина. – Все-таки столько лет дружили… И я ей очень многим обязана, очень! Пусть у нее все будет хорошо, правда?
– Пусть будет хорошо! – горячо согласилась мама, с умилением глядя на свою внезапно поумневшую дочь. – Конечно!
* * *
Честно говоря, она еле удержала себя, чтобы в четверть пятого не выйти из дому. Как раз хватило бы времени доехать до площади Минина. Просто так, из чистого любопытства. Чтобы убедиться, что никакого киллера там нет и не было, а поганые звонки – не более чем розыгрыш.
А может быть, это средство выманить ее из дому именно в нужное время?!
Эта мысль была как прозрение. Вот оно что! Все так просто, а она навоображала себе… Дура – она дура и есть, что тут скажешь!
Но если так, значит, нельзя и с Инной ехать. Они ведь могут и ночью прийти.
А сигнализация на что? А четыре замка? Антон просто помешан на мерах безопасности. И еще надо включить «ревун». Это такая штука… Чуть только чужой человек начинает открывать нижний замок на первой двери, не учитывая некоторых хитростей, вдруг раздается дикий рев или вой, вернее, что-то среднее, надрывающее слух и душу. Антон поставил это устройство, прочитав в газете, что какой-то воришка отдал богу душу, когда на него внезапно обрушилась какофония душераздирающих звуков. Нервный такой воришка оказался…
Насколько Нина помнила, Антон включал «ревун» только однажды, когда они ездили на пару дней на Горьковское море навестить деда. И по возвращении, конечно, он начисто забыл отключить. Что было!.. Изо всех квартир выскочили люди и помчались к их двери, движимые только одним желанием: немедленно убить того, кто подверг их такому стрессу. Или, на худой конец, сдать его в милицию. С Дебрскими потом чуть не месяц никто из соседей не здоровался! А сам Антон тогда так перепугался, что решил больше не включать «ревун». Жили ведь с обычной сигнализацией: звонишь на пульт, сообщаешь свой номер, все тихо, спокойно… Однако сегодня Нина непременно приведет «ревун» в действие. Пусть приходит этот мерзкий шутник! Хорошо же он будет выглядеть, когда глухою полуночью…
Инна задерживалась. Дважды позвонила с извинениями: «Все, выезжаю!», но появилась только в восемь, когда Нина уже решила, что никуда они сегодня не поедут. Подруга ворвалась с круглыми глазами, подхватила приготовленную и уже заскучавшую в прихожей сумку:
– Все! Поехали! Надо еще в «Европе» чего-нибудь купить на ужин!
– На площади Горького? – мигом оживилась только что клевавшая носом Лапка. – А в «Макдоналдс» зайдем? Давайте лучше биг-маков на ужин купим, а то мы уже сто лет их не ели.
– Ты что, дитя? – фыркнула Инна. – Неужели не знаешь, что твоя мамочка решила больше не поддерживать нашим русским рублем проклятых мировых жандармов?
Лапка только вздохнула покорно. Да, Нина позаботилась доходчиво объяснить ребенку, почему они не ходят в «Макдоналдс»: Сербия, Косово и все такое. У каждого есть какие-то свои принципы!
– А чаю ты приготовила? – спросила Инна, ковыряясь в сумке. – Термос с чаем? Возьми Христа ради, а? Нет, давай я сама налью, а то опять забудешь сахар положить. – И рванулась на кухню.
Нина обреченно вздохнула. Инна называет чаем такой жутко-приторный сироп! Ну и пусть пьет его в дороге сама, а они с Лапкой дотерпят до дачи, там ведь есть газовая плита. И вообще, на ночь пить не рекомендуется, чтобы не отекали глаза, а приедут они уж точно на ночь глядя! К десяти только и доберутся, и то если бог даст.
Но бог почему-то не дал… Ему одному только и известно, чем прогневала его Инкина «Лада», однако, не доезжая до деревни каких-то десяти километров, она вдруг зачихала мотором и стала.
– Бензин кончился? – пробормотала Лапка. – Будем опять просить добрых людей?
– Вот же чертенок злопамятный! – проворчала Инна, не переставая терзать стартер. – Чтоб ты знала: я заправилась перед тем, как за вами заехать!
Один раз у них такое уже было, чего греха таить. Только, что бак пустой, обнаружилось на шумном шоссе, и кругом тогда стоял белый день. А здесь-то никого, и стемнело уже. А как зябко вдруг стало!
– Мама, мне холодно, – заныла Лапка. – Ты одеялко не взяла?
– Ага, и подушечку, – съехидничала Инна. – И матрасик. И спальный мешок.
– Зачем мешок? – удивилась Лапка. – Можно спать в машине, на сиденье, тут мягко. И голову маме на колени положить, прямо вот так. – Она немедленно сопроводила свои слова действиями. – А без одеялка плохо.
Лапка была очень обстоятельным ребенком и обычно смешила Нину своим легким бытовым занудством, однако сейчас она улыбнулась другому. Уж сколько лет прошло, а воспоминания о ее «автомобильных приключениях» вспыхивают при самых невинных репликах, так и норовят высунуться из тайников памяти!
– Пойду посмотрю, может, что-то с мотором? – Инна открыла дверцу. – А вы чаю попейте – и согреетесь. Он просто кипяток.
Это была мысль. Ладно, фиг с ними, с веками, которые завтра непременно отекут. Но почему она не прихватила плед?! В плаще уже познабливает, а Лапка вообще такая мерзлячка…
Чай Лапке понравился. Она пила долго, обстоятельно, то и дело шумно дуя в пластмассовый колпачок-стаканчик. Нина терпеливо ждала своей очереди. Наконец Лапка, раскрасневшись, с бисеринками пота на курносом носишке, передала ей тару:
– Ого! Даже жарко стало!
Нина с опаской глотнула. Ну надо же! Вполне терпимо. Наверное, второпях Инна положила сахару совсем чуть-чуть, ну, каких-то шесть ложек на термос, а не двенадцать или, к примеру, пятнадцать.
– А мы когда поедем? – прошептала Лапка уже совсем сонно.
– Пойду спрошу у тети Инны. А ты подремли пока, делать-то больше нечего.
Лапка свернулась калачиком, а Нина выбралась наружу.
Ого! Вечера уже просто холодные! Первым делом на даче надо протопить, а то спать будет просто невозможно. Черт, ну зачем они потащились на эту дачу, интересно? Все-таки Инка, наверное, сохранила над Ниной остатки прежней власти, если она так безропотно, можно сказать, тупо поехала с ней, да еще и ребенка взяла. Какие уж такие уикенды в сентябре-то?! Переночуют в холоде, с минимумом удобств, а завтра домой. А может, вообще вернуться? Прямо сейчас поехать домой. Только «ревун» не забыть отключить.
Нет, дело не в Инне. Дело в Шатуне и его звонке…
Инка, подсвечивая себе фонариком, с головой окунулась в машинное нутро, только туго обтянутый джинсами зад торчал.
– Ну, что там?
– А леший его знает! Думала, бензонасос засорился, но вроде нет. Какой-нибудь тайный заводской брачок вылез. Если ты купил авто, еще не факт, что оно потом будет ездить. Но это уже проблема покупателя, а не производителя! Ох уж эти наши отечественные производители… Колбасы делают хорошо, но за машины лучше бы не брались. Дура я, конечно, мне ведь предлагали подтянуть ее до класса «люкс», но таких деньжищ потребовали, что я пожмотилась. А зря, жадность фраера сгубила.
– Может, кого-то попросить остановиться, посмотреть? – робко заикнулась Нина.
– А кого?
Именно в это мгновение мимо них на полной скорости промчалась «Волга». Нина импульсивно взмахнула руками, но автомобиль уже исчез за пригорком.
– Видела, как он пролетел? – зло усмехнулась Инна. – Гнал, чтобы, не дай бог, не тормознули его, не попросили помочь. Ну, мужик пошел… Да он не иначе с неба свалился, потому что по этому проселку практически никто не ездит, особенно в такое время. Дернула же меня нелегкая сюда свернуть! Надо было так и ехать по главной дороге. На полчаса дольше, конечно. Хотела путь сократить! Тут можно до утра ждать – и не дождешься никого. Не на шоссе же идти помощи просить. Кто поедет на проселочную, да в темноте, да неизвестно зачем? Вот ты бы поехала?
– Нет, – уныло призналась Нина. – Конечно, днем бы…
– Ну, днем!
Инна, сердито фыркнув, снова окунулась в недра мотора, и голос ее прозвучал неразборчиво:
– Иди лучше в машину, не стой над душой. Выпей еще чайку, расслабься. Когда исправлю, вернусь.
Нина послушалась, думая при этом, что слово «если» было бы здесь гораздо уместнее.
Лапка уже спала. Нина притулилась с краешку, и девчонка, мгновенно ощутив ее присутствие, тотчас приподнялась, положила головенку ей на колени и снова накрепко уснула.
Нина рассеянно поглаживала ей волосы, помня, что когда-то, когда они с Лапкой только познакомились, это было практически единственное средство прекратить ее истерики. Вот так мерно, медленно поглаживать, поглаживать ее, иногда чуть касаясь висков…
Легкие, чуть вьющиеся волосы знакомо обвивались вокруг пальцев. Инна не перестает ворчать, что это дико – так полюбить чужого ребенка. Но если невозможно родить своего… И какая же Лапка чужая? Ведь она дочь Антона, и вообще, с первой минуты их встречи Нина почувствовала, что в ее душе что-то перевернулось. Да, вот такая банальная фраза, как нельзя больше отвечающая ее истинным ощущениям. Точность определений – это ведь главное свойство банальностей!
Забавно, забавно… Лапка родилась в марте 92-го. То безумное автомобильное приключение произошло у Нины в августе 91-го. Причем, что характерно, незнакомец почему-то не воспользовался предложенным средством спасения. Это Нина четко поняла, несмотря на свою неопытность. Наверное, забыл. Так сказать, увлекся. И выходит, если бы Нина тогда, как принято выражаться, подзалетела, то ребенок родился бы именно в марте. Но она не подзалетела и никто у нее не родился. А интересно, она и вправду решилась бы родить? В двадцать лет, одна, без мужа… Что характерно, у нее и мысли не было разыскивать того парня, она эту Лапшиху обходила как зачумленную, благо не возникало никакой необходимости там бывать. И на вокзал долгое время носа не совала. Да, впрочем, наверняка он ее и не узнал бы, ведь она тоже его не помнила. Так, некий общий абрис и запах табака – такой своеобразный, не как у всех. Потом ее еще долго начинало колотить только при намеке на этот запах! К счастью, такие сигареты или папиросы, видимо, не пользовались большой популярностью. Может, это вообще была какая-нибудь архаическая «Герцеговина Флор», что бы ни означало это название, которое почему-то безумно нравилось Нине.
Ну так вот, беременность. Вернее, ее отсутствие. Хоть в романах барышни сплошь и рядом беременеют с самого первого раза, на самом-то деле это не так просто осуществить. Вот и у Нины все обошлось. А поскольку до сих пор «обходилось» и с Антоном, скорее всего, что-то у нее с этим делом не в порядке. Именно у нее, потому что Антон ведь родил когда-то Лапку. Нет, Нина, конечно, не проверялась, это же какая жуть, услышать, вы, мол, дамочка, бесплодны! Лучше уж ничего такого не знать о себе.
То есть она, значит, тогда, в «Москвиче», не рисковала. А ведь родители, пожалуй, ничего не имели бы против ее беременности… Особенно мама, которая как-то очень уж сильно, почти до истерики, хотела внуков. Чувствовала, наверное, что так и не судьба им с отцом будет порадоваться, понянчиться…
Нина иногда задумывалась, а что было бы, если б она все же родила? Может быть, родители не отправились бы в тот роковой день навещать знакомых в Толоконцеве, не попали бы в жуткую аварию на Волжском мосту, после которой осталось девять трупов, и их трупы – в том числе? Нина не поехала с ними потому, что сильно простудилась накануне, и еще долго, долго потом чувствовала себя виноватой за эту простуду, за то, что не погибла с ними, что не зачала ребенка, который мог бы спасти ее родителям жизнь…
Глупости все это, конечно. Что у человека написано на роду, того не избежать. Странно только думать, что и поспешная любовь в «Москвиче», и встреча с Антоном в переполненном 61-м автобусе, и Лапка с ее теплыми и такими цепкими лапками, и теперешняя Нинина жизнь – все было заранее написано у нее на каком-то там роду! И этот почему-то заглохший мотор – тоже? Забавно!
Она откинулась на спинку, стараясь устроить голову поудобнее. Спать хочется. Не подремать ли, пока Инна там ковыряется в моторе? Она же упорная, как бес, пока не вывернет все наизнанку и не докопается до причины, не успокоится! И лучше не соваться ей под горячую руку. Правда, что ли, вздремнуть?
Это было ее последней связной мыслью.
Когда Нина открыла глаза, вокруг брезжила какая-то бледная серость. Потребовалось время, чтобы понять: это занимается утро. Тело все затекло, и Нина не сдержала стона, поднимая голову. Шея болела, как при хорошем накате остеохондроза. Бог ты мой, да неужели она так и проспала ночь на заднем сиденье автомобиля? А вот и Лапка, свернувшаяся в крошечный клубочек. И Инна сонно шевелится на переднем сиденье.
– Привет! Так и не завелась машина?
– Завелась! – сообщила Инна изумленно. – Я потом нашла – там всего-навсего на аккумуляторе какой-то контакт отошел, а я даже и не подозревала… Нет, подожди. Но я же села за руль, вон, даже ключ вставила. Что за мистика? Ой, башка болит, не могу!
– И у меня. – Нина сосредоточенно разминала шею, гадая, разбудить Лапку или нет.
Ладно уж, пусть спит. А то начнет канючить, что замерзла, что хочет кушать. Не всухомятку же ее кормить. Вот доедем – тогда уж… А пока не худо бы выпить чайку.
– Ин, где термос?
– Что? Вот он. Только я весь чай ночью допила. Вы тут обе храпели, я села за руль, да, теперь помню, как это было: села за руль, сунула ключ в стояк, а потом почувствовала, что замерзла, и решила чайку попить. Еще помню, как пила… И вырубилась! Ты туда, случаем, никакого снотворного не подсыпала?
– По-моему, это ты заваривала чай, – хмыкнула Нина, зябко обхватывая себя за плечи. – Так что, если кто что подсыпал, только ты! Слушай, может, мы уже поедем, а? Я так замерзла, что просто в печку раскаленную готова залезть!
– Ее еще надо затопить! – Инна завела мотор, и застоявшаяся «Лада» медленно, будто ленивая лошадь, тронулась с места.
А деревня уже не спала. Курились дымки над крышами, коровы вразброд тащились по улице в сопровождении небольшого замурзанного мужичка с дочерна загорелым лицом – деревенского пастуха. В руках у него был экзотический бич, которым пастух то и дело грозно щелкал, вздымая пыль с обочин. Шатучие коровы проникались дисциплиной и выравнивали строй, ну а тех, кто не слушался, молча, зло хватали за задние ноги две собаки, по виду типичные дворняжки, но с выучкой, которой позавидовала бы и настоящая сторожевая.
«Лада» осторожно ползла по обочине, пытаясь обогнать стадо. Собаки, против ожидания, не норовили вцепиться в колесо, а вежливо сторонились.
– Ну, приехали! – облегченно вздохнула Инна – и вдруг нажала на тормоз так резко, что Нину бросило вперед, а Лапка покатилась с сиденья, вскинулась переполошенно и захныкала…
Нина подхватила ее на руки и прижала к себе, тупо глядя вперед, где за поломанным, вдавленным в землю забором (она помнила его аккуратненьким, свежевыкрашенным!), среди обгорелых деревьев чернела воронка, заваленная обугленными обломками.
– Что это? – тихо спросила Инна неизвестно кого и медленно вылезла из машины.
Соседний дом отстоял от сгоревшего на приличном расстоянии, однако и там обуглились на деревьях листья, на чисто выбеленных стенах появились черные разводы копоти. Горело, судя по всему, изрядно. И только сейчас Нина заметила, что в соседском доме выбиты стекла, а оконницы забиты где фанерой, где подушками со стороны комнат.
Да что здесь случилось, взрыв какой-то, что ли?!
Лапка, видимо, еще не совсем проснулась, потому что, пригревшись в Нининых объятиях, снова задремала. И Нина так и сидела в машине, прижимая девочку к себе и таращась в окно на эти руины.
На крыльцо выскочила соседка и набросилась на Инну чуть ли не с кулаками. Ее визгливый голос разносился по улице, и люди начали выходить из других домов. Почему-то все они смотрели на Инну с искренним возмущением, словно она сама умудрилась устроить этот кошмар со своей «любимой игрушкой» – так Инна называла прелестную дачку. Вернее, то, что когда-то было ею…
Как ни громко кричала соседка, до Нины долетали лишь обрывки ее воплей. Но и этого хватило, чтобы выудить информацию и наконец понять: грохнуло вчера около десяти вечера, пожар чуть не перекинулся на другие дома, народу пришлось отстаивать свое добро, а Иннин дом было изначально невозможно спасти. Пока вызвали пожарных, пока они приехали из райцентра, который находился чуть ли не в два раза дальше Нижнего, но все равно, по ранжиру гасить пожары в Сапрыкине должны были именно райцентровские пожарные…
«Именно поэтому мы их не видели, – кивнула сама себе Нина, почему-то порадовавшись, что додумалась до этого. – Они же по другой дороге мчались, с противоположной стороны. Не то мы всполошились бы, конечно, хотя что проку, мотор же все равно не заводился».
Однако пожарным досталось только обрушить струи пены на догоравшие обломки, для порядка облить стены ближайших домов – и отбыть восвояси. Соседка, у которой был записан Иннин домашний телефон, пыталась дозвониться ей, но никто не брал трубку.
«Никто и не мог, – подумала Нина. – Мы в это время загорали на обочине. Инна возилась с мотором, а мы с Лапкой вообще спали…»
Инна, не дослушав, вдруг замахала на столпившихся людей, а потом повернулась и быстро пошла, почти побежала к машине, все так же бестолково размахивая руками. Неловко забралась на водительское место, захлопнула дверцу и даже кнопочку фиксирующую нажала.
Сидела сгорбившись, зажав руки меж колен, крепко стиснув веки. Нина сбоку видела ее бледное, почти белое лицо, заострившийся профиль, страдальческую морщину у рта. Черные кудри, упавшие на щеки, смотрелись как траурная кайма.
– Инночка… – пробормотала она беспомощно, совершенно не зная, что тут можно сказать.
– Я даже не представляла, – невнятно выговорила Инна, словно губы ей не повиновались, – что это так страшно.
– Господи, Инночка, – всхлипнула Нина. У нее аж сердце заболело от жалости к подруге! – Какой кошмар, что сломался мотор, мы бы приехали вовремя, что-то могли сделать!
Инна обернулась к ней так резко, что Нина невольно отпрянула к спинке.
– Да ты что, и впрямь такая дура, что не понимаешь? – безжалостно, ядовито, с необъяснимой ненавистью выдохнула Инна. – Если бы не эта поломка, мы бы…
У нее прервался голос, и какое-то время она беззвучно шевелила губами, не в силах ничего сказать.
Но что можно было сказать? И так ясно: если бы не эта поломка, если бы они не задержались в пути, дом взорвался бы как раз в то время, когда они были бы в нем.
* * *
«Вот подлость какая! Почему я помню, что каша эта называется овсянка, хлеб – «Дарницкий», масло – сливочное, кофе приготовлен со сгущенным молоком, а как меня зовут – не помню?!»
И правда – больной помнил уйму всяких бытовых мелочей, а вот самое главное… И даже зеркало, которое сразу после завтрака притащил доктор, не помогло. Он сосредоточенно вглядывался в краснокожую («Это небольшие ожоги, скоро все пройдет!»), заросшую рыжеватой щетиной, голубоглазую физиономию. Голова была обрита: волосы, по словам доктора, сожгло начисто.
– Ну, нагляделись? – Доктор держал довольно тяжелое зеркало, уперев в свой живот, и уже устал.
Больной задумчиво кивнул. В целом физиономия, несмотря на ожоги, бритоголовость и общий идиотизм выражения, проистекающий, конечно, от растерянности и неопределенности, не вызывала никаких неприятных ощущений, за исключением одного: это лицо больной видел впервые в жизни. Это было лицо человека, которого звали Антон Антонович Дебрский… Странно, сегодня он уже с меньшим отвращением относился к этому словосочетанию. Может, постепенно привыкнет и к имени, и к лицу?
– И как? – с любопытством спросил доктор.
Больной чуть заметно поелозил головой по подушке.
– Понял, – бодро отозвался доктор. – Ну что ж, попробуем следующее средство. Сейчас к вам зайдет один человек, я никаких подсказок делать не буду, попробуйте сами догадаться, кто это.
Он приоткрыл дверь, махнул приглашающе, и в палату осторожно, бочком, втерся темноволосый, круглолицый, чрезвычайно широкоплечий крепыш ростом метра полтора – из тех, о ком говорят: «плечист в желудке».
