Текст книги "Имидж старой девы"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Александр Бергер, 8 октября
200… года, Нижний Новгород

Кажется, дело прямиком ринулось к хеппи-энду…

Про свою физиономию Александр Васильвич Бергер знал, что она довольно симпатичная (приглядная, как говорила его русская бабушка), но не слишком выразительная. Может быть, даже скучноватая. Порой это его огорчало, но сейчас определенно радовало. С невозмутимым выражением лица он сидел и слушал историю, ему уже известную, не подавая, однако, никакого вида, что он в курсе злоключений Кирилла Туманова.

– Случай произошел странный, – начал Малютин. – 28 октября отправляли мы рейс в Париж. Вылет задерживался, потому что на предыдущем рейсе, следующем в Шарджу, перехватили группу наших местных проституток, пытавшихся отправиться на заработки в Эмираты, ну и возникли некоторые организационные проблемы.

Бергер снова, как принято выражаться, не дрогнул ни единым мускулом лица, хотя так и тянуло произнести (про себя, конечно!) какую-нибудь банальность, вроде: «До чего же тесен наш мир!» Сначала совпадение с Кириллом, теперь с этими шлюшками – судя по всему, клиентками одной небезызвестной ему дамы, а именно, его адвокат-любовницы… Чудеса!

– Пассажиров покормили, как и положено, за счет компании, и, когда закончился обед, ко мне вдруг подошел молодой человек и сообщил, что стал свидетелем очень странной сцены. Некий пассажир подложил мобильный телефон в сумку женщины, явно ему посторонней, а затем спешно покинул зал.

Бергер кивнул, хотя его так и тянуло вскинуть брови. Кирилл рассказал об эпилептическом припадке – на его взгляд, очень может быть, что и симулированном. Именно под этим предлогом тот человек «покинул зал». Малютин же не счел нужным посвятить детектива в такие подробности. Это могло иметь какое-то значение… а могло и никакого не иметь, Бергер пока еще не решил.

– Понятно, – буркнул он на всякий случай.

– Надо вам сказать, что эта история с подкинутым сотовым могла иметь очень серьезные последствия. Были случаи – не только в голливудских боевиках, к сожалению! – когда именно таким образом взрывали в воздухе самолеты. Отчасти именно поэтому запрещено пользование мобильными телефонами во время полетов. Не буду утомлять вас статистикой – скажу только, что у меня были основания отнестись к сообщению Туманова достаточно серьезно. Что я и сделал. Я проверил его паспорт и билет и попросил своего сотрудника проводить Туманова ко мне в кабинет. А сам остался в зале вылета. Я должен был прежде всего досмотреть вещи той женщины, на которую мне указал Туманов, причем сделать это так, чтобы не привлечь внимания пассажиров. Желательно как можно незаметнее… Это отняло у меня некоторое время. Я исходил из худшего. Если и впрямь замышляется диверсия, то у человека, подкинувшего телефон, мог оказаться сообщник среди пассажиров. Заметив, что сумку этой женщины проверяют, он мог удариться в панику… Мало ли что ему взбрело бы в голову! Еще дал бы сигнал к немедленному взрыву. А зал ожидания был полон народа, да и сотрудников сколько…

– Ну, вряд ли у террориста мог быть сообщник среди пассажиров, – покачал головой Бергер. – Иначе – если принять на веру эту теорию насчет диверсии – он был бы тоже обречен на гибель. Согласитесь, ведь человек, подбросивший телефон, именно потому и сыми… смылся, что хотел любым способом увернуться от полета.

Он хотел сказать: «Человек, подбросивший телефон, потому и сымитировал припадок, что…» – и далее по тексту. Но мгновенно проглотил это слово. Ведь предполагается, что он не знает о припадке! А если знает, то откуда? Еще рано выкладывать карты на стол перед Малютиным. Пусть он сначала выложит свои.

– Логично, – кивнул Малютин, бросив на Бергера внимательный и словно несколько озадаченный взгляд. Странно, почему озадаченный? Не ожидал умения логически рассуждать? Но это вроде основное свойство детектива… – Логично. Однако я действовал согласно инструкции. Ну, не стану вдаваться в подробности – проверили мы сумку этой дамы. И никакого телефона в ней не обнаружили!

– Как так? – спросил Бергер, откровенно растерявшись.

– Да вот так, представьте себе. Не обнаружили!

– А не могла она его вынуть, спрятать?

– Вряд ли. С той минуты, как Туманов подошел ко мне, я с нее глаз не спускал. Возможно, конечно, она обнаружила телефон раньше и вытащила его… Но вряд ли. Дама ужасно изумилась. Мы, конечно, провели повторный досмотр ручной клади, однако были почти убеждены, что ничего не найдем. Так и произошло. В конце концов самолет улетел.

– Без Туманова, как я понимаю? – усмехнулся Бергер.

– Откуда вы знаете? – вдруг подал голос Кича.

– То есть как? Вы же просили меня его найти. Не в Париж же мне ради этого лететь, верно? Получается, он туда не улетел. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – Малютин снова перехватил инициативу в разговоре. – Туманов никуда не улетел. Мы, собственно, и не занимались особенно серьезно поисками этого мобильника, потому что мне не удалось поговорить с Тумановым. Он сбежал!

– То есть? – удивился Бергер. Искренне удивился! – Как это понимать – сбежал?

– Да вот так. Исчез бесследно из моего кабинета – без документов, которые остались у меня. Без сумки, которая осталась в кабинете! Мы сняли с рейса его багаж – он до сих пор находится в камере хранения. Какое-то время мы подождали, потом я отыскал его телефон через справочную. Женский голос весело сообщил, что Кирилл улетел в Париж до декабря. В самом деле – в его загранпаспорте стоит виза аж до 10 декабря. Но улететь он не мог, поскольку его билет также оставался у меня! И без паспорта ему не удалось бы взять нового билета. А между тем он исчез, исчез бесследно.

– Да-а… – протянул Бергер. А что еще сказать? Малютин один за другим ответил почти на все вопросы, которые мог бы задать ему Бергер. Почти… но все-таки еще не на все.

– Скажите, Виктор Сергеевич, вы вполне уверены, что Туманов именно сбежал? Не могло произойти что-то непредвиденное – какая-то роковая случайность или странность? – начал он, решив навести разговор на безумного мента, избившего Кирилла.

Малютин и Кича переглянулись.

«Странно, – подумал Бергер, – а почему этот Шурик, какой-то носильщик (а как еще может называться «сотрудник багажного отделения»?!), удостоен такой степени доверия у начальника службы безопасности? А впрочем, наверное, зря я цепляюсь к ситуации. Может, они друзья детства или свояки, к примеру. Кстати, если обратиться к той самой логике, Шурик, очевидно, в тот день не работал и Кирилла не видел. Иначе наверняка напомнил бы мне, что это именно тот парень, который не пожелал исполнить свой гражданский долг в парке Кулибина. А впрочем, может быть, Шурик на работе был, но просто не узнал Кирилла! Виделись мельком, в темноте… Я ведь тоже его узнал не сразу. Я бы и на Шурика небось внимания не обратил, не окажись рядом Финт».

– Роковая случайность, говорите? – задумчиво повторил Малютин. – Да нет, вроде ничего такого не было. У нас тут, правда, находился еще один задержанный: тот самый, что отправлял в Шарджу проституток, – но они с Тумановым не общались, этот человек находился в другом кабинете. Потом за ним приехали из Автозаводского отделения милиции, увезли, куда надо, вот и все, чин-чинарем. А что касается странности… Была одна странность. Перед тем как сбежать, Туманов почему-то плюнул на мой стол. Такой мерзкий кровавый харчок оказался вот на этом месте… – Он с брезгливой миной ткнул пальцем в кипу бумаг. – Смачный такой… У меня вообще создалось впечатление, что Туманов решил надо мной посмеяться. Я бы с удовольствием послал его на три буквы и больше никогда о нем не вспоминал, если бы не этот забытый паспорт… Грешным делом я думал: может, он сам какой-то диверсант, а паспорт фальшивый? Нет, по моей просьбе ребята из ОВИРа простучали его по своим каналам – все нормально и с паспортом, и с самим Тумановым: не был, не состоял, не участвовал. Только вот пропал… Бесследно пропал! Вот мы и решили попытаться его найти.

– Понимаю… – протянул Бергер.

В принципе, он и впрямь все понимал. Кроме одного: почему бы Малютину не обратиться с этим делом в милицию? Почему не придать странному делу элементарную гласность? Зачем надо неделю выискивать Туманова всякими обходными путями, а потом, убедившись в собственном бессилии, обращаться к частному детективу – опять же, не в официальные инстанции? Судя по месту службы и нескольким вскользь брошенным словам, у Малютина в самых разных инстанциях полным-полно знакомцев! Так отчего не привлечь их?

А строго говоря, объяснимо и это. Малютин не хочет обнародовать собственную оплошность… По-человечески понятно, хотя и не больно-то порядочно.

Ну, и что теперь делать? Сразу признаться, что местонахождение Кирилла Туманова ему отлично известно, или для вида немножко поковырять землю? Побегать кругами, как носился добродушный Финт по парку Кулибина, принося то смятый конверт, то раскисшую газету, то еще какую-то гадость, пока вдруг не наткнулся на барсетку? Вот и Бергер – пошустрит немного, заработает определенную сумму – и вдруг наткнется на Туманова…

А что? Пострадал Кирилл из-за Малютина? Пострадал. Вот пусть Виктор Сергеевич и раскошеливается.

Известная доля цинизма всегда была Бергеру свойственна. А может, это заговорила в нем пресловутая немецкая практичность?

С другой стороны, пока говорить о Кирилле не стоит. Надо встретиться с ним и еще раз побеседовать. Разобраться в некоторых странностях. Почему Малютин уверяет, что никакого телефона в сумке той женщины не нашли?

Кто-то врет. Или Малютин, или Кирилл. И Бергеру еще предстоит выяснить, кто именно!

В эту минуту распахнулась дверь, и на пороге возник широкоплечий белобрысый и голубоглазый охранник.

– Сергеич, – начал он без предисловий, – так даешь ты мне на завтра отгул или нет?

– Костин, выйди за дверь, – досадливо сморщился Малютин. – Не мешай.

Бергер едва скрыл улыбку. Рассказывая о своих злоключениях, Кирилл описал этого увальня довольно точно, особенно его манеру чуть что – вспыхивать кумачом. Вот и сейчас Костин мгновенно залился ярким румянцем.

– Сергеич, ты чего меня гонишь? – спросил он сердито. – Я за тобой со вчерашнего дня хвостом хожу. Ну пойми ты: у другана свадьба, я свидетель, мне этот отгул положен? Положен. Ты разрешил? Разрешил! А теперь вдруг начал резину тянуть. Не могу я ждать. Мне надо Ваське позвонить и сказать, буду я у него с утра с машиной или пускай Кольку приглашает.

– Вот и позвони своему Ваське, вот и скажи, пусть приглашает Кольку, или Тольку, или черта с рогами! – порохом вспыхнул Малютин. – Какие тебе, на хрен, отгулы, у нас половина народу на больничных из-за этого поганого гриппа.

– Ага, мне так нельзя, – совершенно по-детски заныл Костин. – Грипп, грипп! А как этот вон эпилептик, – он так резко ткнул пальцем в сторону Шурика, что тот влип в спинку стула, – ногами подрыгал три минуты – ему сразу чуть не неделю отгулов отвалили. Подумаешь, беда какая! Повалялся, а потом был как огурчик! И отгулы получил! И ничего, что в багажном тоже народ на больничных! Скажи мне, почему в багажном своих людей жалеют, а ты к нам задницей поворачиваешься, а, Сергеич?!

– Бери свой отгул! – рявкнул Малютин. – Подавись им! А теперь проваливай, и чтоб я тебя больше не видел!

– Ага! – радостно заорал Костин. – Все-таки ты человек, Сергеич! Человек!

И его не стало в кабинете.

– Сотруднички… – пробормотал Малютин, низко нагнувшись над столом и сильно потирая сзади шею, как если бы его внезапно скрутил хондроз. – Дал же бог…

Кича тоже согнулся – копия Виктор Сергеевич! – и точно так же потирал шею. Один только Бергер сидел, откинувшись на спинку стула, и медленно переводил взгляд с Малютина на Шурика.

Забавно… что и говорить, забавно! Охранник откровенно хамит начальнику, а тот, несмотря на свою внешнюю крутизну, не посылает его как минимум в те невозвратные края, куда Макар телят не гонял, а мгновенно ломается и делает все, чего от него хочет нахал. Причем причиной этого слома, совершенно очевидно, послужило упоминание об эпилептическом припадке, который случился у Шурика…

А не много ли эпилептиков для одного отдельно взятого аэропорта? Учитывая, что эпилепсия, она же, падучая, она же черная немочь, – весьма редкая болезнь? И все же Бергеру известны уже двое ее носителей. Номер раз – тот человек, который (по словам Кирилла) подложил в сумку неведомой женщины телефон (необнаруженный, по словам Малютина). Номер два – хозяин Финта.

Или… или это все же был один и тот же человек?

Ого, как все повернулось! Ведь если именно Шурика скрутил тот припадок, значит, Малютин врет Бергеру практически с первого до последнего слова. Со многими вытекающими отсюда последствиями…

В самом деле – а не прав ли Кирилл со своей теорией некоего заговора среди служащих аэропорта? Нет, о местонахождении Туманова надо молчать мертво, как Кочубей на пытке! Более того – надо и самому уносить отсюда ноги как можно скорей. Он не трус, однако разумная осторожность ему очень даже свойственна. Именно поэтому вдруг неуютно стало Бергеру в этом кабинете, откуда люди прямой наводкой попадают на трамвайные рельсы – практически готовые, так сказать, к употреблению на том свете!

Но разговор надлежало закончить достойно. Бергер задал еще пару-тройку необязательных вопросов, подтвердил свою готовность взяться за поиски Туманова, поглядел на его паспорт, договорился о гонораре, отказался от аванса – до того дня, когда выдаст первую информацию, – а сам в это время неприметно разглядывал Шурика.

Хозяин Финта так и пребывал в состоянии крайнего смущения. Сидел, по-прежнему согнувшись в три погибели, словно боялся посмотреть на Бергера. Право слово, там, в парке Кулибина, он выглядел не в пример бодрее! Так и рвался исполнить свой гражданский долг, просто-таки не остановить его было в описаниях случившегося и той женщины – высокой, полной, с небрежной прической, – которая стала невольной убийцей Симанычева…

Из дневника Жизели де Лонгпре,
15 апреля 1814 года, Мальмезон

Русский император зачастил к нам. Он одинаково любезен и с Мадам, и с принцессой Гортензией, прогуливается по аллеям то с той, то с другой, но я-то вижу: если в Гортензии его восхищает утонченная красота, то к Мадам влечет другое… Да, моя госпожа не утратила умения возбуждать в мужчинах истинную страсть. Что и говорить, Гортензия молода: это утро во всей его прелести и предчувствии яркого дня. Но Мадам… это вечер, вечер, напоенный запахами цветов и женского тела, манящего обещаниями бурной ночи.

Ах, Мон Дье, я становлюсь сентиментальной и поэтичной не в меру! А ведь о нас, француженках, говорят как о самых практичных из женщин, якобы мы превзошли даже немок. Может быть, ибо немки всего лишь расчетливы и прямолинейно напористы, мы же… мы берем свое при помощи лукавой игры. Результаты этой игры могут быть самыми неожиданными, например, такими: за бывшей императрицей и при новой власти сохраняются дворцы в Мальмезоне и Наварре, приносящие миллионный доход; владения Гортензии в Сен-Ле получают статус герцогства, ей установлен годовой пенсион в четыреста тысяч франков… Так что теперь наша милая Гортензия – герцогиня! Все эти блага пообещал обитательницам Мальмезона их постоянный гость, русский император, а так как он фактически является главой союзнических войск и именно от него зависит восшествие на престол нового короля, с ним никто не осмеливается спорить.

Казалось бы, от такого внимания, от такого успеха Мадам должна расцвести. Кроме того, ее порою угнетала уединенная жизнь, а сейчас в Мальмезон зачастили роялисты: и те, которым она оказывала помощь прежде, и те, которые надеются на новую протекцию. То есть у нее есть все основания быть довольной. И все же я вижу, что ее беспрестанно гнетет невысказанное. Думаю, она уже давно открылась бы Александру, когда бы не настойчивые взгляды Талейрана. Чудится, эти двое ведут между собою безмолвный спор, полный взаимных угроз.

Кто победит в этом споре? Почти не сомневаюсь, что князь Беневентский!

Катерина Дворецкая,
16—17 октября 200… года, Париж

Я-то думала, будет как? Маришка с Лизочкой там, в Маришкиной спальне, крепко спят, а мы с Бертраном здесь, занимаемся суровым сыскным ремеслом. Но Маришка отрубилась и не просыпается, Лизочка, наоборот, нэ дор па, а мне почему-то лезут в голову анекдоты один другого неприличней. Как на сугубо русском материале (например, про ту женщину, которой чудилось, что у нее в гардеробе раздавался звон от проходящего по другой улице трамвая, и наконец она пригласила какого-то эксперта, чтобы написать жалобу, и этот бедолага залез в шкаф, а тут, конечно, появился муж. Распахнул шкаф – а там… «Что ты тут делаешь?!» – грозно вопросил супруг, а несчастный эксперт ответил: «Ты не поверишь, мужик, – жду трамвая!»), так и на местном, французском. Например, историческая байка про Анри Четвертого, который, как поется в песне, любил женщин и знал у них успех. Какая-то из его фавориток принимала у себя кавалера, как вдруг появился король. Любовник успел спрятаться под кроватью, а король после постельных развлечений всегда хотел есть. Анри как раз наслаждался сладостями, до которых был большой охотник, а несчастный притаившийся любовник возьми в эту минуту да чихни! Дама похолодела, думая, что мгновенно обо всем догадавшийся король ее сейчас прикончит, однако Анри только отложил часть своих сластей на другую тарелку и сунул под кровать со словами: «Ты оставил мне свои объедки – теперь попробуй мои!» А потом удалился, громко хохоча.

Для меня, унылой, одинокой схимницы-скромницы, такие мысли, конечно, верх неприличия! Тем более что Бертран ведет себя весьма пристойно и, не побоюсь этого слова, деловито. Еще днем он предупредил меня, чтобы я обязательно завесила окна и вообще держалась от них подальше. Я так и сделала. Однако сам он как раз не намерен держаться вдали от окон.

Получив свободу действий, Бертран выходит из ванной с биноклем и диктофоном, висящим на груди. Такая крутая экипировка моего франтоватого, веселого и лукавого знакомого меня не только изумляет, но даже повергает в некоторый ступор. А что намерен записывать Бертран на диктофон? Свои впечатления от наблюдений в бинокль?

К сожалению, Лизоньке не очень по нраву, что в нашу девичью, не побоюсь этого слова, спаленку вторгся какой-то мужчина – посторонний, не pére [18]18
  Папа (фр. ).


[Закрыть]! Она ведет себя просто вызывающе, от ее возмущенных «А-яй! А-яй!» у меня звенит в ушах. Вроде бы дети кричат «Уа-уа!», во всяком случае, должны кричать, судя по художественной литературе. Лизочек почему-то ругается исключительно нехорошим словом «А-яй!», будто стыдит нас, взрослых, что не кормим ее, когда ей хочется, не берем на руки, купаем, промываем глазки, меняем памперсы… Вот и сейчас она меня стыдит – понятно, почему и за что!

А за что, кстати?! Я в одном конце комнаты, Бертран – в другом. Он на меня даже не смотрит, а, осторожно приоткрыв шторку, вглядывается в окно через свои окуляры. И что в этом дурного? Эх, Лизочек, какая ты ханжа, оказывается! Вся в меня!

Я начинаю привычно укачивать племяшку и напеваю:

 
Пела ночью мышка в норке:
«Спи, мышонок, замолчи!
Дам тебе я хлебной корки
И огарочек свечи!»
 

В ход пошла крутая классика. Лизочек внезапно умолкает, и до меня долетает бормотание Бертрана:

– …девять, четырнадцать, Лафайет, Мошар; девять, семь, Друо, Бове; девять, одиннадцать, Фрабург Монмартр, Сенешаль; двенадцать, Фрабург Сент-Антуан, Николя…

Лизочек снова заводит свое «А-яй!», и я спохватываюсь, что мое ошеломленное молчание затянулось.

 
Отвечает ей мышонок:
«Голосок твой слишком тонок!
Лучше, мама, не пищи,
Ты мне няньку поищи!»
 

Я пою, а сама размышляю. Это что за шифровку надиктовывает Бертран?! А впрочем, не такая уж шифровка… Лафайет, Друо, Фрабург Монмартр, Фрабург Сент-Антуан – это названия улиц. Кстати, Фрабург Сент-Антуан – это то самое Сент-Антуанское предместье, которое так часто упоминается в разных французских романах у Гюго, Дюма и всех прочих – прежде всего потому, что в этом предместье находилась знаменитая Бастилия, которую по камушку, по кирпичику растащили добрые парижане 14 июля 1789 года. Тогда это была окраина города. Теперь практически центр, нет, не всего Парижа, а 12-го района. Там стоит жуткий театр из стекла и бетона – что-то вроде филиала «Гранд-опера». Там рядом отличный рынок, куда я регулярно езжу…

 
Побежала мышка мать,
Стала утку в няньки звать:
«Приходи к нам, тетя утка,
Нашу детку покачать!»
 

Кстати! Вот разгадка некоторых цифр этой шифровки. Фрабург Сент-Антуан находится в 12-м районе, Фрабург Монмартр, улица Лафайет, Друо – в 9-м, мы тоже тут живем. Другие цифры, возможно, номера домов, потому что тут, в отличие от России, сначала называют номер дома, а уж потом – улицу. Мошар, Николя и эти, как их там, не помню, – наверное, фамилии каких-то людей.

Ай да я, молодец, хотя точнее будет сказать – молодица! Точнее, но не правильнее, и в этом одна из загадок великого и могучего русского языка.

Секундочку!.. А почему Бертран называл все эти цифры и фамилии? Просто так, ни с того ни с сего? Я пою, а он бормочет? Ну да, смотрит на улицу сквозь бинокль ночного видения и просто так бормо-о-очет…

Но ведь не на улице же он вычитал эти цифры и названия! А где?..

Внезапно Бертран резко оборачивается, а потом делает такое движение, как если бы решил броситься в окно. Шторы смыкаются за ним, а за моей спиной вдруг раздается скрип паркета.

Оборачиваюсь.

Маришка!

Господи боже…

 
Стала петь мышонку кошка:
«Мяу-мяу, спи, мой крошка,
Мяу-мяу, ляжем спать,
Мяу-мяу, на кровать!»
 

При чем тут кошка? Я сама не знаю, что бормочу, перепутала всех мышонкиных нянек, смотрю на сестру остановившимися глазами. Ой, что она сейчас скажет!.. Вот уж воистину а-яй!

– Я тебя напугала? – виновато спрашивает Маришка. – Извини, пожалуйста. Меня разбудила моя неспокойная совесть. Я же обещала взять сегодня Лизоньку к себе. Ты совсем замучилась, бедняжечка, еле стоишь! Давай сюда эту аяйку!

Сестра вынимает из моих окостенелых, будто крюки, рук малявку и чмокает в щеку:

– Ложись немедленно! Слышишь? Сию минуту в постель! Спокойной ночи.

И исчезает, оставив только эхо Лизонькиных воплей…

 
Прибежала мышка-мать,
Поглядела на кровать,
Ищет глупого мышонка,
А мышонка не видать…
 

Это я по инерции бормочу. От изумления и потрясения. Наверное, приговоренный к смерти, получивший неожиданное помилование на эшафоте, чувствует себя примерно так же.

Значит, Маришка не видела Бертрана? Он успел исчезнуть за мгновение до того, как сестра появилась!

Успел исчезнуть… А куда он исчез, кстати? Не выбросился же в окно, в самом-то деле, спасая честь прекрасной дамы?! В смысле, бель демуазель…

Бросаюсь к окну, но в то самое мгновение, когда я уже готова раздернуть шторы, они сами собой распахиваются, оттуда выныривает Бертран и останавливает меня, крепко схватив за плечи.

Тяжелые шторы тотчас смыкаются за его спиной.

– Я же велел вам ни за что не подходить к окну! – раздраженно шипит он и даже встряхивает меня для усиления впечатления. – Ваша сестра ушла?

– Да, все в порядке, – бормочу я. – Я… не собиралась подходить к окну, я просто испугалась за вас.

– Да, момент был неприятный, – кивает Бертран. – Я уж думал, все, конец мне.

– А мне как было стыдно, вы не представляете! – признаюсь я. – Думала, Маришка вас увидела. Стыд-позор!..

– Конечно, присутствие ребенка – это да… – кивает Бертран. – А в остальном – что позорного? Разве ваша сестра не позволяет вам принимать у себя знакомых мужчин?

Я цепенею.

– Или вы предпочитаете навещать своего аманта у него дома?

Аманта? Любовника?! Навещать дома?!

– Да вы с ума сошли! – возмущенно дергаюсь я, но Бертран продолжает крепко держать меня за плечи, вглядываясь в мои глаза как-то очень пристально. – Какого еще аманта я навещаю? Нет у меня никакого аманта!

– В самом деле? – прищурившись, спрашивает Бертран. – Это правда?

– Разумеется! – Я делаю очередную – и столь же напрасную – попытку вырваться. – За кого вы меня принимаете?

– Извините, – бормочет он, опуская свои нахальные глаза. – Пардон, бель демуазель…

– Забудем это, – говорю я с величественно-снисходительным видом королевы-девственницы. – Лучше объясните, откуда вы взяли эти цифры и имена, которые бормотали? Девять, четырнадцать, Лафайет, Мошар; девять, семь, Друо, Бове… ну и все такое? Я правильно поняла – сначала идет номер района, потом номер дома, название улицы и фамилия, да? Кто эти люди?

Мгновение Бертран тупо смотрит на меня, потом делает такое движение, словно хочет прижать к себе. У него даже губы чуточку выпячиваются, как для поцелуя, но тут же он спохватывается – и ничего не происходит.

Разумеется! Еще бы! Что в России, что во Франции – все одно и то же! Разве какой-то мужчина может заинтересоваться мной, Катериной Дворецкой? Я ведь не моя распущенная двойняшка! На мне стоит клеймо – «старая дева»!

– Вы не только красавица, – бормочет в эту минуту Бертран. – Вы еще и умница потрясающая!

О, о… о… Давай, выкручивайся! Красавица, красавица… нашел красавицу! С волосами, выбившимися из прически! Эх, мужчины!

– Я и сам не сразу смекнул, в чем дело, – продолжает Бертран, – хотя и ожидал увидеть что-то в этом роде, а вы – вы все расшифровали мгновенно! Моментально! Я потрясен!

Его притворное восхищение мне глубоко противно, а потому я перебиваю:

– Ожидали увидеть? Но где вы увидели эти цифры и названия?

– Как где? На экране компьютера, конечно!

– Какого? Того самого?..

– Ну конечно. На экране компьютера Фюре. Я сразу предположил, что ночью у него активизировалась не антивирусная программа, а что-то похитрее. Компьютеры – вообще потрясающая вещь, и человек, который в них разбирается, может добиться от них практически чего угодно. Например, я знаю умельцев, которые записывают информацию, уничтожающую себя после прочтения. Скажем, вы даете кому-то дискету с секретными сведениями, но опасаетесь, что человек их перепишет для себя. И записываете заодно особую программу, убивающую вашу информацию, после того как она прочитана… Но бог с ними, с этими сложностями! Вернемся к нашему делу. В бинокль я отчетливо видел бегущие по экрану строки текста. Наш приятель Фюре, кажется, запрограммировал свой компьютер так, что тот включается в определенное время сам и начинает перебирать хранящиеся в нем, а может быть, не только в нем, а во всей системе СА «Кураж» файлы, копируя на дискету определенные сведения. Все те адреса и фамилии, которые я записал на диктофон, были выделены красным, значит, именно они интересовали Фюре. Пока мне трудно сказать, почему выбраны именно эти люди. Думаю, это фамилии антикваров. Одно могу сказать точно: Бове, Мигель Бове, проживавший на улице Друо, был недавно убит…

Мигель, приятель Мориса! Реставратор портрета императрицы Жозефины! Вот так так! Неужели здесь не обошлось без Фюре?!

– В опасные игры играет наш хорек, я это с первой встречи понял, еще когда он явился ко мне под маской суслика, – усмехается Бертран. – Поэтому и решил, что мне конец пришел, когда стоял столбом там, за шторой, прячась от вашей сестры и ожидая, что мне в любую минуту воткнется пуля между лопатками…

– Что? – тупо спрашиваю я. – Какая пуля? Почему?!

– Да потому, что с помощью моего бинокля я смог прочесть не только строки на экране компьютера. Фильтры ночного видения позволили мне разглядеть и человека, который неподвижно сидел в глубине кабинета. Так неподвижно, что я даже сначала принял его за предмет обстановки. Но это оказался Фюре, который так и шарил глазами по окнам. Вряд ли он затаился там, просто желая выведать какие-нибудь альковные тайны жильцов вашего дома. Видимо, он не доверяет мне и поэтому сам решил проследить за окнами этого здания. Вдруг да увидит вас и вычислит, какой квартире принадлежит ваше окно! То есть не зря я запретил вам подходить к окнам! Сделал я это, признаюсь, чисто интуитивно, просто потому, что некоторые чувства обостряют проницательность, как я вам уже однажды сказал. Но вот вышло, что угадал…

Он видел, что Фюре прячется в кабинете – может быть, готовый выстрелить. И если бы этот хорек узнал в окне нанятого им детектива, который явно его предал и переметнулся на сторону врага… И Бертран стоял там, освещенный уличным фонарем, каждую минуту готовый быть убитым, стоял, чтобы спасти меня… нет, вернее, мою репутацию.

Репутацию старой девы?

Мне становится так страшно, как никогда в жизни.

Ведь если бы Фюре выстрелил, то Бертран был бы убит. И больше никто и никогда не назвал бы меня «бель демуазель». И никто и никогда не взглянул бы на меня с тем выражением, название которого я забыла, а теперь вспомнила.

Жалость?! Да нет, при чем тут жалость? Это нежность, нежность!

Я хватаюсь за Бертрана так же крепко, как он за меня, и хочу что-то сказать, но не могу – слезы мешают.

Он не утешает меня – тоже молчит. Только смотрит. Смотрит с тем же выражением, от которого у меня начинают подгибаться колени. Он прижимает меня к себе крепче и крепче. Почему? А, видимо, понял, что я вот-вот упаду. Ну да, он же сказал, что некоторые чувства обостряют проницательность… А кстати, какие это чувства?

Я приоткрываю рот, чтобы спросить, но мне мешают губы Бертрана.