Текст книги "Имидж старой девы"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Из дневника Жизели де Лонгпре,
6 апреля 1814 года, Мальмезон

Поразительное событие! Невероятное! Все еще не верю своим глазам и ушам! Только что из Мальмезона отбыл… нет, небо и земля поменялись местами! – русский государь! Да, да, да, у нас побывал император Александр!

Для начала он прислал письмо, которое я приняла бы за фальшивку, несмотря на гербовую бумагу и все прочее, если бы это письмо не привез в Мальмезон лично князь Беневентский. Оказывается, император узнал от Фредерика Людовика де Мекленбург-Шверина (между прочим, бывшего любовника Мадам, но это так, к слову) о том, что в Мальмезоне живет бывшая жена его поверженного врага. И возгорелся желанием познакомиться с ней. В почтальоны он выбрал Талейрана, с которым вынужденно много общался в эти дни: ведь еще 1 апреля князь Беневентский сформировал Временное правительство, которое проголосовало за отречение императора и постановило пригласить на престол графа Прованского, принявшего в эмиграции титул графа де Лилля, – брата казненного короля, чтобы впредь именовать его Людовиком Восемнадцатым.

Об этом Мадам, кстати сказать, еще не знает. И Талейран не афиширует событие…

Но вернемся к визиту русского царя.

– Не стану отрицать, Мадам, что его императорское величество весьма заинтригован вашей персоной, – со свойственным ему насмешливым видом сообщил Талейран. – Уверяю вас – он вам понравится.

Моя пылкая госпожа всегда была неравнодушна к красивым мужчинам, а о внешности Александра ходят легенды. Я видела его тогда, около Триумфальной арки, и могу подтвердить, что он и впрямь хорош собой. Тот же тип северного красавца со светлыми волосами и голубыми глазами, который всегда нравился Мадам.

Вижу, как вспыхнули ее щеки… Интересно, что волновало ее в ту минуту больше: возможность прибавить к списку своих побед еще одну – или попытаться с помощью своих женских чар смягчить участь императора, который все еще ждет в Фонтенбло решения своей участи?

Думаю, трудно выбрать какую-то одну причину ее оживления.

И вот уже определен день визита. О, какое было удовольствие – одевать в этот день Мадам! Мы хотели выбрать из ее многочисленных туалетов что-нибудь особенное. И обе вспомнили знаменитое платье, все покрытое тысячами лепестков роз – настоящих, живых, благоухающих! Да, императрица Жозефина воистину затмевала в нем своих придворных дам. Конечно, двигаться в этом платье нужно было с осторожностью, а сидеть и вовсе невозможно, однако выглядела в нем Мадам обворожительно…

– Фиалки! – воскликнула тут Мадам. – Как раньше, как и всегда – фиалки! Белое платье – и гирлянда из фиалок на голову. И, конечно, несколько букетов на груди!

Все-таки вкус Мадам безупречен. И она как никто не просто знает мужчин – она предчувствует их! С помощью этих фиалок она когда-то пленила Наполеона. Аромат этих цветов стал неотделим от ее облика. Весной для нее не было большей радости, чем получить эти цветы в подарок. А как она страдала оттого, что в ее роскошной оранжерее, где распускались самые диковинные, самые экзотические цветы, никак не хотели приживаться фиалки!

Бонапарт знал о ее пристрастии к этим цветам. Он любил осыпать фиалками ее постель, ее тело…

Ах, все это в прошлом. Я же пишу о настоящем.

Итак, Мадам не ошиблась в своем выборе! Надо было лицезреть лицо Александра, когда он увидел эту роскошную фигуру, подчеркнутую легким газовым платьем, окруженную благоуханием фиалок, словно облаком… А ведь и первая, и вторая молодость Мадам уже давно прошли. И иных следов времени не скроет никакой грим… Однако держу пари – ничего этого русский император не замечал. Он видел только великолепную женщину, ради любви к которой Наполеон овладел Францией.

– Прекрасные цветы, мадам! – сказал он, целуя руку госпоже и не позволяя ей сделать перед ним реверанс. Желая удержать от поклона, он поднял ее и несколько мгновений держал в своих объятиях. – Прекрасные цветы и прекрасная дама… Вы и сами похожи на цветок.

– Фиалки – мои любимые цветы, – с ловкостью истинной кокетки ускользнула от комплимента Жозефина.

– Удивительно, насколько они подходят к вашему облику, – с ловкостью истинного кавалера настаивал Александр.

Разговор этот может показаться незначащим, если бы мы, свидетели их встречи, не видели, как пылко переговариваются карие и голубые глаза!

– Фиалки всегда приносили мне удачу, – улыбнулась Жозефина. – Они – мой счастливый талисман. Вы, конечно, этого не знаете, но во время революционного террора я была заключена в тюрьму…

– Я, конечно , это знаю, – мягко перебил ее император. – Вас арестовали весной 1794 года и поместили в тюрьму Ле-Карм.

– О, это было страшное место! – воскликнула Жозефина, и озноб воспоминаний пробежал по ее плечам и груди, заставив их маняще всколыхнуться. – В начале террора в него заключили сто пятьдесят священников – их растерзали заживо. Все там было, чудилось, пропитано кровью! Призрак близкой смерти не отступал от нас. Каждое утро тюремщик выкликал имена тех, кому следовало отправиться в революционный трибунал. Фактически это означало – на эшафот. Иногда рядом с ним, сосредоточенно держась за полу его мундира, стояла маленькая девочка – его дочь. Видеть это ангельское дитя в пристанище отчаяния было страшно – страшнее, быть может, чем услышать свое имя, выкрикнутое ее отцом. Это были два ангела смерти. Нашей смерти! Однажды пришел черед моего мужа, Александра Богарнэ. Я была уверена, что завтра пробьет и мой час. И что же случилось завтра?! Девочка вдруг отошла от отца, подбежала к решетке, за которой толпились мы, несчастные жертвы, и поманила меня рукой. Я подошла. Несколько мгновений она с умилением гладила мое платье, повторяя: «Красивая, какая ты красивая!» – а потом вдруг вынула из-под косыночки букет фиалок и подала мне.

– Красивая, какая ты красивая… – повторил император, словно в забытьи, не в силах оторвать глаз от Мадам. Потом, точно спохватившись, воскликнул: – Какая невероятная история! И что же было дальше?

– Я восприняла этот невинный дар как знак свыше. В моем сердце ожила надежда. И не зря – мое имя так и не было произнесено ангелом смерти. А вскоре произошел и переворот 9 термидора, когда якобинцы поднялись против своих же сообщников и казнили их на тех же эшафотах, где по воле безумного, кровавого Робеспьера летели в корзины отрубленные головы невинных.

– И тогда фиалка стала вашим любимым цветком? – ласково улыбнулся император.

– Да, это так. И с тех пор, если мне хотелось подать какому-нибудь отчаявшемуся знак надежды, я посылала ему фиалки, – ответила Мадам.

– Расскажите же какой-нибудь случай, – произнес император, которому, по всему было видно, доставляло несказанное удовольствие не только смотреть на Мадам, но и слушать ее чувственный, обворожительный голос.

– Вы, конечно, знаете, ваше величество, что несчастный дофин [15]15
  Имеется в виду принц Людовик, сын казненного французского короля Людовика Шестнадцатого.


[Закрыть] томился в заключении в Тампле… – начала Жозефина, и в ту минуту князь Беневентский…

Кстати, я, кажется, забыла упомянуть, что в составе свиты Александра к нам явился и Талейран. А впрочем, нет, это я неточно выразилась. Он находился не в составе свиты – он изображал как бы друга дома, который рекомендует хозяйке своего ближайшего приятеля. В данном случае русского императора. Этак запросто…

Настолько запросто, что позволил себе перебить хозяйку дома, когда она беседовала с гостем!

Впрочем, причина выглядела совершенно невинной: вдали на аллее показалась принцесса Гортензия с детьми, и Талейран обратил на них всеобщее внимание.

Но как обратил!

– Мадам, я вижу вашу дочь и внуков! – провозгласил он радостно.

Только та школа, которую прошла Мадам в течение последних лет, научившись скрывать боль своего надорванного сердца от досужих глаз, помогла ей не побледнеть от испытанного унижения.

О, я не хочу сказать ничего дурного. Мадам обожает Гортензию и ее малышей, но услышать такой грубый намек на ее возраст в ту минуту, когда она чувствует себя всего лишь красивой женщиной, которая общается с обворожительным мужчиной…

Это было бестактно. Это было жестоко. Более того – это было рассчитанно бестактно и жестоко!

Взоры всех устремились на прекрасную группу – молодую женщину с прелестными детьми. Одна я, кажется, уловила мгновенный обмен взглядами между Жозефиной и князем Беневентским. В его глазах крылась угроза. Она же смотрела с ненавистью и вызовом.

О боже мой! Внезапно мне стало понятно все-все. Талейран ждет не дождется прибытия в Париж графа Прованского – будущего Людовика Восемнадцатого. И заручился поддержкой русского царя, который считает, что во Франции необходимо восстановить рухнувший трон Бурбонов. Жозефина тоже за восстановление королевской власти. Я помню, немедленно после переворота, сделавшего Наполеона первым консулом, когда стало известно о ее сочувствии жертвам террора – роялистам, она и ее супруг получили письма от графа Прованского, который в то время нашел убежище в Польше. У Жозефины он просил сочувствия к его замыслу: уговорить Наполеона использовать «свою победоносную шпагу» для возвращения Бурбонов на трон. Бонапарт, как я отлично помню, только рассмеялся, а графу Прованскому написал, что совершил переворот в своих, а ничьих иных интересах. Также он писал, что народ не готов к реставрации монархии, и, чтобы вернуться на трон, графу Прованскому снова придется залить Францию кровью. Однако Жозефина и Гортензия не унимались, снова и снова просили его подумать о восстановлении на троне Бурбона. У нее были свои причины настаивать. Бедняжка не хотела, чтобы ее муж сделался императором: ведь ему пришлось бы позаботиться о продолжении династии. А Мадам не способна была родить ему ребенка. Значит, предстоял бы развод… Она точно провидела свое будущее!

Но речь сейчас не об этом. А только лишь о том, что Мадам, убежденная роялистка, как и Талейран, желала бы видеть на престоле Франции Бурбона. Но только не графа Прованского, а…

Умолкаю. Умолкаю!

Катерина Дворецкая,
16—17 октября 200… года, Париж

– Эль дор? – слышу я робкий шепот и бросаю косой взгляд на притихшую Лизоньку.

Глаза закрыты, дышит ровно-ровно, тихо-тихо.

Эль дор. Она спит…

Киваю, кладу малышку в колыбельку и делаю знак рукой. Полоска света, пробивающаяся из ванной, становится чуть шире, дверь приоткрывается, и в комнату проникает человек. Высоко поднимая ноги, он прокрадывается к окну. Паркетины поскрипывают под ногами: тише, громче, тише… о боже! Оглушительно!

– Эль нэ дор па! – шепотом восклицаю я, потому что Лизок открывает глаза. – Она не спит!

Человек замирает на одной ноге.

– Ладно уж, – бормочу я. – Идите. Все равно разбудили, что уж теперь…

Он опрометью бросается к окну, причем паркетины скрипят так, что, наверное, проснулись жильцы не только третьего, но и второго этажа. Удивительно, что Маришка не слышит. А впрочем, нас разделяют три комнаты, ванная и коридор. Так что спокойный сон моей сестре гарантирован.

Вся эта суматоха происходит оттого, что бедная Маришка никак не может очухаться после экзаменов. Вот уже второй вечер она обещает заступить на ночное дежурство – только сначала поспит «пару часиков»! И не размыкает глаз до утра, более того, кажется, даже спит на одном боку, недвижимо. А у меня не хватает жестокосердия пойти и разбудить ее, попросив себе «выходную ночь». А может быть, все дело в том, что мне безумно нравится возиться с Лизочкой. Даже когда она орет. Даже когда эль нэ дор па…

Однако нынче ночью одиночество и спокойствие мне было просто необходимы. Потому что ко мне пришел Бертран…

Пусть стыдно будет тому, кто подумает о нас плохо! Мне сейчас совершенно не до того, чтобы заводить интрижки. К тому же я люблю Кирилла, я люблю только его, и даже если он ко мне равнодушен, даже если он знать не знает о моем существовании, все равно – мне нужен только он. Дело не в шурах-мурах, а в спасении моей жизни. И жизни моей семьи, что самое главное! Только ради них я решилась на этот кошмарный шаг – в три часа ночи впустить в мою комнату постороннего мужчину. Пусть даже и частного детектива!

Впрочем, все по порядку.

Отмывшись от ненавистной косметики и надев привычную одежку, я вернулась в домик со стеклянным лифтом и, как ни была взволнована, не могла удержаться от восхищения, снова и снова глядя на сверкающие, тугие, зеленые листья магнолий среди червонного золота кленов, на крыши-орга́ны, на лепнину стен. Вот бы оказаться в этом лифте рядом с Кириллом! Целоваться с ним, вздымаясь над этой красотой, возносясь к небесам, к небесному блаженству…

Ой, с ума сойти! Целоваться с Кириллом! С человеком, который не подозревает о моем существовании! Я, с моей патологической робостью, мечтаю быть рядом с этим общепризнанным Казановой! Да если бы вдруг мы встретились, случайно столкнулись лицом к лицу, я бы напустила на себя таку-ую холодность! Я бы сделала вид, что он вообще никто для меня, совершенно неинтересный человек. Я бы ни за что не открылась ему – первая. Вот если бы так случилось, что он сам ощутил ко мне интерес, влечение, желание…

Господи, как я люблю его! Я его хочу, хочу, хочу!..

Немедленно мне стало стыдно. Бертран там, очень может быть, истекает кровью, а я тут предаюсь мечтам, достойным развратницы Арины!..

Дверь распахнулась, чудилось, еще прежде, чем раздался звонок. Бертран – целый и невредимый! – так и вцепился в меня:

– Сумасшедшая! Почему вы убежали? Что, немедленно захотелось умыться? Но у меня тоже есть ванная!

Ужасно, когда мужчина так проницателен. Проницателен и бестактен, сказала бы я.

Высвобождаюсь из его рук:

– Не в этом дело. Я должна была увидеть Бонифаса Зисела. Увидеть его лицо. Поэтому убежала черным ходом и проследила за ним на улице. Зато теперь я знаю о нем все.

– Все?! – таращит глаза Бертран.

– Да! Вы были правы – он изменял внешность. На самом деле он выглядит иначе: худой, в очках, на голове – лысинка.

– А имя? Каково его настоящее имя?

Я запинаюсь. Как его имя?!

– Имени не знаю. Зато мне известно, где он работает. В СА «Кураж»! На четвертом этаже. Номер кабинета не скажу, но в этой комнате одиннадцать компьютеров. У них разноцветные заставки: шесть желтых, две красные, две синие и одна зеленая…

Бертран бледнеет.

– Это непостижимо уму, – бормочет он. – Ведь я точно знаю, что вы оставались на улице и не заходили в «Кураж».

Такая догадливость непостижима и моему уму.

– Ну да, – поясняет Бертран, – я тоже проследил за ним. И за вами заодно – правда, без всякого злого умысла. Видел, как вы перебегали от витрины к витрине, потом стояли у подъезда. Видел, как Зисел забрался в «Ситроен» и вышел оттуда преображенным. Я очень хотел зайти в СА «Кураж» и выяснить, кто он такой, но побоялся попасться ему на глаза. Однако кое-какие меры для выяснения его личности я все же предпринял. Мой помощник отправился туда и должен позвонить с минуты на минуту… А вот и он. Пардон, бель демуазель!

Услышав привычное обращение, я начинаю чувствовать себя несколько лучше.

Бертран хватает трубку:

– Алло! Да! Слушаю! Са ва, са ва [16]16
  Обычное французское приветствие: «Нормально!»


[Закрыть], все отлично, давай к делу! Как, ты говоришь? Забавно. А кабинет? Четвертый этаж, правильно. А сколько там компьютеров?.. О, извини, конечно, я не давал тебе такого задания, это неважно. Впрочем, я и так знаю, что их одиннадцать. Да нет, со мной все в порядке, уверяю тебя. Нет, с ума я не сошел. Ну, спасибо за информацию, я тебе позвоню. Оревуар!

Он кладет трубку, смотрит на меня с усмешкой:

– Мой приятель решил, что я от волнения спятил… Итак, кабинет, в котором работает наш странный знакомый, действительно находится на четвертом этаже. Это отдел редкостей. Зовут моего опасного клиента и в самом деле Бонифасом. Вот только фамилия его не Зисел, а Фюре́. И, по-моему, эта фамилия подходит ему куда больше! [17]17
  По-французски zisel – суслик, furet – хорек.


[Закрыть] Странно, что его фантазия так и не вышла за пределы сообщества грызунов!

Я смеюсь, потому что это и в самом деле смешно. Однако смех сбивает меня с мысли. Что-то мелькнуло в голове, какая-то догадка, за что-то я зацепилась… Не вспомню!

– Шутки шутками, – становится серьезным Бертран, – а дело делом. Давайте попытаемся установить, за что на вас мог разозлиться этот месье Фюре? Где вы ему перешли дорогу?

– Не представляю, – признаюсь чистосердечно. – Клянусь, не представляю! Я его видела до сегодняшнего дня всего лишь несколько раз, и то в основном через окно.

Бертран смотрит на меня, потом качает головой:

– Ну да, конечно. Я мог бы догадаться и сам! И чем вас так заинтересовала достопочтенная СА «Кураж», что вы стали следить за сотрудниками? Это весьма надежная и респектабельная фирма, уверяю вас. Ее деятельность одобрена французским законодательством, она пользуется уважением во всем европейском сообществе!

– Да я и знать не знаю, чем занимается СА «Кураж» вообще и Бонифас Фюре в частности! Подглядывала бы я за ними! Больно надо! Я бы предпочла спать по ночам, но, понимаете, моя племянница то и дело просыпается, я ее укачиваю и от нечего делать смотрю в окно. Для меня этот Фюре – просто человек в окне! Как персонаж из фильма! Я о нем вообще ничего не знаю, кроме того, что он трудоголик, раньше всех появляется в кабинете, позже всех уходит. И он очень заботится о своем компьютере, потому что даже по ночам, когда на всех компьютерах горят заставки, то есть они работают в спящем режиме, у него включена антивирусная программа.

– Ночью – антивирусная программа? – спрашивает Бертран. – А откуда вы знаете, что это именно антивирус? Вы хорошо разбираетесь в компьютерах?

– На уровне пользователя, как принято выражаться, – я отвожу глаза в сторону. – Включить умею, набрать текст, сохранить файл, на дискету записать, стереть, если информация не нужна… А насчет антивируса я почему подумала? Потому что само собой может включаться среди ночи – что ? Какая еще программа? Когда рядом никого нет? А ведь антивирусы устанавливают как раз на проверку в какое-то определенное время, у моего бо фрэр, к примеру, эта программа срабатывает строго по воскресеньям, в половине одиннадцатого утра. Правда, компьютер должен быть включен…

Бертран, чуточку нахмурившись, переваривает информацию. Похоже, из него такой же хакер, как из меня. Жаль. Все-таки частный детектив должен обладать широчайшим кругом знаний и умений, как мне кажется!

– Ну хорошо, – кивает он наконец. – А лично вы с Фюре так нигде и не сталкивались?

– Лично мы виделись только раз, – признаюсь я. – На Блошином рынке, в субботу.

– В какую субботу? – уточняет Бертран.

– В прошлую субботу. Столкнулись случайно – в лавке одного пирата. Я имею в виду торговца, который очень похож на этакого опереточного пирата. Я увидела в той лавке Фюре и просто так, от нечего делать, ляпнула про компьютер, который работает ночью. Он посмотрел на меня, как на идиотку, и ничего не понял, конечно. А больше я его видеть не видела до сегодняшнего дня. И нигде ему дорогу не переходила. Понять не могу, почему он на меня так взъелся! Ну в самом деле, не из-за того же, что я сказала про компьютер?! Может быть, конечно, это должностное преступление, включать антивирусные программы по ночам, но ведь слышал меня, кроме Фюре, только этот пират, человек случайный! Ну, еще какие-то покупатели могли слышать, но они тоже не имеют отношения к СА «Кураж»!

Бертран побледнел.

– Вы говорите, это было на Блошином рынке? – сдавленно выговаривает он. – Вы видели Фюре на Блошином рынке?

– Ну да. Точнее, на Марше-о-Вернэзон.

– Скажите, бель демуазель, – все так же сдавленно бормочет Бертран, – а вы знаете, что такое СА «Кураж»?

– Какая-то компания. А что?

– Не какая-то, а Compagnie d’assurance! Компани д’ассюранс, страховая компания… А работает Бонифас Фюре в отделе редкостей. Это сказано на жаргоне профессионалов, точное же название – отдел страхования антиквариата. Вы понимаете?

– Нет, – признаюсь я. – Антиквариатом увлекается муж моей сестры, а я в этом полный профан. На Блошиный рынок я отправилась просто на экскурсию. Скорее всего, я права: Фюре меня с кем-то перепутал.

– О нет, бель демуазель, – вздыхает Бертран. – Он ищет именно вас. И, боюсь, ситуация даже хуже, чем мне казалось раньше. Гораздо хуже!

– Что еще хуже, чем раньше? – усмехаюсь я. – Разве может такое быть?

– Посмотрите-ка вот на это, – приглашает Бертран, и я прохожу в его кабинет.

Огромный монитор в голубоватом прозрачном пластиковом корпусе приковывает мое внимание. Очень красиво! Но он выключен, и я с недоумением оглядываюсь: почему-то я решила, что Бертран хотел мне показать что-то на компьютере. И тут же вижу фотографию, пригвожденную к столешнице ножницами. Вернее, их половинкой. Вторая половинка – отломанная – валяется на полу.

– Зачем испортили стол? – пугаюсь я. – Кто это сделал? Какое варварство!

– Варварство, – кивает Бертран. – Да бог с ним, со столом. Этот снимок вам ничего не напоминает?

Смотрю. Снимок сделан «Полароидом», у которого явные неполадки с цветоделением. На нем изображена особа с раскосмаченными волосами оттенка спелой морковки, одетая в алую куртку и черные штаны. Запечатлена она сзади, в окружении каких-то глухо-коричневых сооружений. На переднем плане снимка виднеется зловещая серо-синяя физиономия, причем явно не человеческая, а напоминающая персонаж из «Звездных войн». То ли робот, то ли шлем космонавта, то ли мутант какой-то… А может, и вовсе динозавр из «Парка Юрского периода»! Смотрю на эту физиономию – и вдруг соображаю, что это шлем средневекового рыцаря! Шлем с забралом! И тут что-то щелкает в голове: точно такой же шлем я видела рядом с лавкой пирата на Марше-о-Вернэзон. Минуточку… Если сделать корректировку цвета и присмотреться повнимательней, то окажется, что на фотографии запечатлена… я! Это моя куртка – правда, в натуре рыжая, а не алая, мои волосы… Кто-то щелкнул меня в ту минуту, когда я уходила с пятачка, где встретила трудоголика Бонифаса.

Кто сфотографировал меня? Зачем? А главное, кто и зачем воткнул в мою спину сломанные ножницы, испортив стол Бертрана?!

Впрочем, на последний вопрос я могу найти ответ без всякой дедукции и индукции.

– Это сделал Зисел? В смысле, Фюре? – спрашиваю я, не узнавая своего голоса. Раньше он вроде бы не был таким осипшим…

– Вы угадали, – мрачно кивает Бертран. – Когда я попросил его еще об одном дне отсрочки, соврав, что не смог отыскать вас, он впал в такую ярость, что на одну минуту я думал, что он вцепится мне в горло. Потом… Потом он сделал вот это.

Бертран криво усмехается и добавляет:

– Я не стал упрекать его за испорченный стол. Я был даже благодарен ему, что вторую половинку ножниц он не вонзил в спину мне !

– Господи, да за что он на меня так взъелся?! Что я ему сделала? – тоскливо, с ужасом вопрошаю я.

Мгновение Бертран смотрит на меня в упор. Вдруг его глаза – холодноватые, серо-зеленые, очень серьезные – как бы тают, подергиваются влагой. В них появляется какое-то такое выражение… я даже не знаю, как его назвать. Жалость? Нет, другое слово… похожее… я его забыла, а может, и не знала никогда…

Не успеваю вспомнить, потому что взгляд Бертрана вновь становится сосредоточенным, напряженным, сугубо деловым.

– У меня есть кое-какие догадки, – произносит детектив. – Думаю, что я прав… Но чтобы мои предположения превратились в уверенность, мне надо посмотреть на то самое окно СА «Кураж», на которое смотрели вы. На окно кабинета, в котором работает Бонифас Фюре.

Я хлопаю глазами, потом неуверенно произношу:

– Ну… ну, наверное, это можно устроить. Даже прямо сегодня. Мой бо фрэр сейчас в командировке, вернется только завтра, он не помешает. Я попрошу сестру после обеда погулять с малышкой без меня. Как только она уйдет, позвоню вам. Вы быстренько придете, посмотрите и…

Бертран, кажется, смутился.

Черт! Какая же я дура! Он и не собирался идти в нашу квартиру! Он-то небось подразумевал, что я просто покажу ему окно кабинета Фюре с улицы! А вышло, что я зазываю к себе мужчину в отсутствие сестры! Стыдоба… И я еще смею упрекать свою близняшку в развращенности и доступности! Что обо мне подумает Бертран?!

Бедняга, у него такой вид, словно он готов выскочить в окошко от смущения! Как Подколесин – со свадьбы!

Сейчас начнет врать, выкручиваться, говорить, что я его не так поняла…

– К сожалению, вы меня не так поняли, бель демуазель, – бормочет он.

Вот-вот! А я что говорила! Ну, терпи! Ты заслужила хо-о-рошую отповедь!

– Боюсь, ситуация гораздо сложнее, чем вам кажется, – лепечет Бертран. – В какое время включается по ночам эта самая «антивирусная программа» – будем пока называть ее именно так?

– Ну, где-то между двумя и четырьмя ночи. А что?

– А то, – сообщает Бертран с неожиданной категоричностью, – что мне надо посмотреть на то интересное окошко именно в этот промежуток времени. И именно оттуда, откуда смотрели вы. То есть из вашей комнаты, бель демуазель!

Вот этим и объясняется, почему частный детектив Бертран Луи Баре возник на пороге моей спальни в три часа ночи…