Текст книги "Мост через огненную реку"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

От созерцания стены их отвлек Габриэль.

– Глядите-ка! – крикнул пограничник.

Напротив единственного окна, на чистой, не покрытой копотью стене чем-то темным, скорее всего, также копотью было нарисовано уже знакомое им лицо. Энтони остановился, рассматривая изображение. Здесь Хозяин выглядел куда красивее и значительнее, чем на потолке странного зала: прямой нос и рот, миндалевидный разрез глаз, чуть изогнутая линия бровей, и волосы не жесткие и курчавые, а падающие темной глыбой на невидимые плечи. Изображен он был небесталанно, особенно впечатляющим получился взгляд, мрачный и пронзительный. Энтони вгляделся, пытаясь понять, как это удалось сделать.

Все накатилось внезапно: вокруг потемнело, коротко и зло свистнул ветер, в ноги ударило жаром. Где-то наверху возник голос, звучный и холодный.

– Иди ко мне, мой прекрасный рыцарь! – звал он. Энтони рванулся, но омерзительная слабость оплела, как

паутина. Противиться не было сил. А голос все звал, с каждым словом Бейсингем ощущал дыхание его обладателя – нестерпимо жаркое и в то же время пронизывающе холодное. И вот уже он летит стрелой в горячую тьму, а впереди огненный круг мишени. Сейчас стрела ударит в цель, и тогда…

…Первым ощущением было прикосновение холодного и шершавого. Когда в голове чуть-чуть прояснилось, Энтони понял, что это камень. Он стоял, прислонившись к стене коридора, ноги подгибались, Гален поддерживал его… ну, если быть точным, то просто держал, а Габриэль прижимал лицом к камням.

– Сейчас, эйнеро, сейчас он отойдет. От холодненького… Бейсингем тряхнул головой и оттолкнулся от стены, успев

отметить и то, что Габриэль называет генерала «эйнеро», что значит «большой атаман», и то, что Лориан не участвует в событиях, а стоит посреди коридора и ругается самыми черными словами. В лице Галена не было ни кровинки, да и пограничники выглядели немногим лучше. Габриэль протянул фляжку, Бейсингем покорно глотнул и выпрямился, пытаясь справиться с противной дрожью в коленках.

– Идти можете, ваша светлость? – прервав поток брани, спросил Лориан.

Энтони чуть подумал и кивнул.

– Тогда пошли отсюда, – сказал пограничник и двинулся по коридору.

По правде говоря, спорить с ним никому не хотелось.

Полчаса спустя, когда они сидели во дворе, подставляя лица солнцу, все происшедшее могло бы показаться дурным сном, если бы плечи и спина не набухали жгучей болью. Едва они вышли, Габриэль тут же побежал куда-то и через минуту вернулся, неся запасную рубаху.

– Наденьте, ваша светлость, – смущенно произнес он. Бейсингем повиновался, с тупым изумлением разглядывая

рубашку, которую с него сняли: на спине она была располосована на длинные лоскутья, красные кровяные пятна уже начали темнеть.

Они уселись прямо под стеной в тени, пограничники расположились неподалеку. Теодор рассеянно рисовал что-то на земле: палочка, несколько косых линий… Получилась стрелка и круг. Он взглянул на картинку, вздрогнул, быстро ее стер и повернулся к Энтони.

– Что с тобой было?

– Да я сам не понял. Просто худо, и все. Сразу и очень худо… Мрачное место. Ты ничего неприятного не почувствовал?

– Неуютно, конечно, но и только, – пожал плечами Теодор. – Не знаю, с чего уж там в обморок падать. Надо было видеть: разглядываем мы эту разбойничью фреску, и вдруг смотрю – ты прямо на глазах белеешь, взгляд пьяный, вот-вот упадешь замертво. Лориан факел между нами и стеной поднял и как крикнет: «Тащите его отсюда!» Тут, знаешь, было не до субординации, я, как новобранец, без рассуждений, хватаю тебя с одной стороны, Габриэль с другой, и в коридор. А ты уже совсем белый, глаза закатываются. Лориан кричит: «Держите! Не давайте ложиться!», вытащил плетку и как начнет тебя хлестать. Я дернулся было остановить, потом думаю, что ему виднее… И вправду, виднее оказалось, – он махнул рукой и натянуто усмехнулся. – Еще говоришь, что я чувствительный. Молчал бы уж…

Не давая Энтони и слова сказать в ответ, Гален повернулся и заговорил с пограничниками.

– Слушай, Габриэль, я давно хотел тебя спросить, да все к слову не приходилось. Ты же младший брат – почему кровник ты, а не старшие?

– Что? – Габриэль удивленно вскинул голову. – Кровник – это как?

– У эзрийских горцев есть такой обычай: кровная месть. Когда убивают человека твоего рода, то надо отомстить: убить кого-нибудь из рода врагов. И вот когда горец исполнит этот свой долг, он шьет себе красные сапоги и ходит гордый – до тех пор, пока самого не убьют. Я думал, у вас такой же обычай…

– Не… – мотнул головой пограничник, оглядывая сапоги. – Это мне Лориан из Мойзельберга привез.

– Девок охмурять! – хохотнул разведчик.

– Хочешь, тебе обратно отдам? – вдруг обозлился Габриэль. – Тебе нужнее…

Энтони удивленно повернул голову: внезапная вспышка пограничника выходила за пределы отношений, принятых между братьями.

– А что? – спросил он. – Ты девок не любишь? Квентин расхохотался:

– Еще как любит! Только нельзя ему больше. Отгулялся, охмурил уже, кого успел. Женили мы его весной…

– Младшего раньше старших? – удивился цыган. – На что ж это похоже?

– А что старшие? Я уже восемь лет женат. Детишек уже… – сотник хотел небрежно, как всегда, усмехнуться, но улыбка вышла гордой и радостной, – трое…

Лориан хмыкнул.

– Может, и четверо уже… – слегка покраснел Квентин. – Все равно, пока имени не нарекли, считается, что трое. А Лори у нас беглый…

Гален тоже засмеялся.

– Хо! Как и я! Родная душа…

– Его отец женить собрался. Лори говорит: «Нет!» А батя говорит: «Да! Еще не хватало, чтоб я тебя спрашивал!» Батя у нас крутой по характеру, ну да Лори тоже… Они как сцепятся, так словно два жернова, все вокруг в пыль стирают, лучше не подходить.

– Ну, и чем дело кончилось? – поинтересовался Гален.

– А тем, что батя за плетку схватился, а Лори вышел за дверь – и с концами. Оказалось, ушел в Мойзельберг.

– Так вот откуда знание мойзельских тюрем! – усмехнулся Энтони.

Лориан искоса взглянул на него, но промолчал, откинулся спиной на камни, глядя в высокое небо с редкими облаками.

– Два года там пропадал, – продолжал Квентин, – потом вернулся. Сапоги, вот, брату принес, Габи у него всегда из младших любимчиком был. Батя плюнул да больше его не трогал.

– Потому что женюсь, когда захочу и на ком захочу, – проговорил Лориан и завозился, устраиваясь поудобнее на жестких камнях двора. – Без всяких сапог. Износятся сапоги – что потом делать?

– Детей! – фыркнул Квентин. – С детишками куда она от тебя денется?

Лориан ничего не ответил. Он лежал и загадочно улыбался, глядя в небо.

– Есть ведь зазноба-то… – шепнул Галену Квентин, искоса глядя на брата. – По всему видно, есть. Только разве он скажет…

– Сотник, вон, бежит, – прервал их Габриэль. – Сияет как медный грош. Не иначе, нашли что-то…

Давешний пехотный лейтенант подбежал, запыхавшись, вытянулся и радостным голосом закричал:

– Нашли, ваша светлость! Нашли! Они в стенку ушли. Собаки на стену лают…

– И никакой чертовщины! – звонко, хотя все еще несколько принужденно, рассмеялся Энтони. – Всего лишь в стену! Пойдемте, Теодор, посмотрим, что за привидения обитают в Аркенайне…

…След, взятый собаками, уходил в тупик, которым заканчивался один из коридоров. Здесь, в самой старой части замка, немало было недлинных тупичков с нишами. Такие часто встречались в древних храмах: раньше в них ставили статуи богов, а в ниши – свечи, цветы и курения. Сейчас, естественно, ни статуй, ни свечей, ни цветов не было.

Энтони подошел к нише и, взяв кинжал, принялся проверять пол, пытаясь вытащить небольшие плитки, которыми он был вымощен. Вскоре одна из плиток во второй нише поддалась. Он засунул руку в образовавшееся отверстие, что-то там крутанул, потом нажал на стену тупика, и та с легким шумом повернулась.

– Прошу! – с небрежной улыбкой указал он на открывшийся проход, за которым круто вниз уходила лестница.

Преследовать разбойников было уже поздно, однако солдаты все равно, прихватив факелы, кинулись в подземный ход – просто для порядка. Энтони шагнул было за ними, но Гален остановил его:

– Не надо, пусть сначала пройдут солдаты. А потом и мы прогуляемся. Расскажи пока, как ты его открыл. Ты что, знаешь Аркенайн?

– Ничего подобного! – засмеялся Энтони. – Но я знаю свой собственный замок. В нем восемь тайных ходов, и еще невесть сколько в замках наших знакомых. Все тайные ходы, в общем-то, устроены одинаково. Самый большой секрет тут – их местонахождение, остальное просто. Это только в легендах есть поворачивающиеся статуи, фрески, где надо дотронуться до руки святого, и прочая романтика. На самом деле механизм один и тот же: дырка, а в ней рычаг или поворотник. Главное – найти дырку. Это тоже несложно. Либо деталь облицовки, либо плитка пола рядом с ходом, причем в таком месте, где на нее не нажмут или не наступят случайно. То есть в нише. К механизму должен быть доступ как с той, так и с другой стороны, поэтому если ход идет вниз, надо искать тайник в полу, если прямо – в стене. Поскольку мы находимся у наружной стены замка, то ход может идти только вниз. Значит… – он рассмеялся: – Видишь, Терри, тут, как и везде, все просто, если знаешь основной принцип…

Внезапно лекция об устройстве подземных ходов была прервана. Из потайной двери вылетел солдат, за ним другой, снизу слышались топот и крики.

– Ну, что там еще такое? – недовольно спросил Энтони.

– Привидение, ваша светлость! – задыхаясь, выпалил совсем молоденький солдатик с перепуганным веснушчатым лицом. Мы шли, а оно как встанет, как завоет…

– Ну что ж, привидение – это тоже обычно… – вздохнул Энтони. – Пойдем, Терри, теперь без нас уже не обойдется…

Лориан остался наверху, охранять вход, а они вместе с Габриэлем, приказав солдатам следовать за собой, отправились вниз. Те, правда, поначалу не хотели лезть обратно, но вслед за командующими все же пошли. Пока они спускались по бесконечной лестнице, Энтони вспоминал…

Осень, Оверхилл. Ему девять, Валентину тринадцать. Брат приехал в свой первый отпуск, вместе с отцом. Поначалу он очень важничал и ужасно гордился мундиром и шпагой, но потом переоделся и стал прежним мальчишкой. До сих пор братья не решались соваться в тайные помещения – страшно все-таки. Но теперь, будучи уже почти офицером, Валентин осмелел, и в один из дней они с Энтони, предварительно выучив наизусть план секретных ходов замка Оверхилл, решились на экспедицию.

Сначала все шло хорошо. Спустились по лестнице, прошли коридором, потом была еще одна лестница – и тут они увидели привидение. Самое настоящее. Туманная белая фигура, заунывный вой и ритмичное постукивание. Энтони замер, потеряв голову от страха. Валентин схватил его за руку, и они с отчаянным визгом помчались по переходам, причем без пяти минут офицер верещал не хуже девятилетнего брата. Они выскочили из секретной двери, с криком пробежали по коридору и… натолкнулись на отца. Тот лишь взглянул, и оба сразу замолчали. Валентин вытянулся, а Энтони, всхлипывая с перепугу, уставился в пол.

– Ну, и что это за вопли? – спокойно спросил отец. – Я жду ответа. Валентин, что случилось?

– Там… Там привидение! – выдавил брат.

– 1де? В гостиной? В детской? Оба молчали.

– Понятно! – все так же спокойно подытожил генерал Бейсингем. – Значит, вы лазали по тайному ходу. Без разрешения. Что за это полагается?

Энтони всхлипнул еще горестней. За это полагались розги.

– Десять за то, что полезли, куда нельзя, двадцать за то, что испугались. Валентина, чтобы не позорить, я выпорю сам, так уж и быть. Энтони – как обычно. А теперь идемте.

Он вытащил из подсвечника на стене свечу и шагнул вперед.

С отцом, конечно, было не так страшно. Но подходя к месту, где обитал призрак, мальчишки все же на всякий случай спрятались за его спину. Генерал остановился возле белой фигуры.

– Это ваше привидение? – спросил он.

– Да, – шепотом ответил Валентин. Энтони лишь кивнул.

– Дотроньтесь до него…

Оба отчаянно замотали головами.

– Еще десять розог каждому… – сухо сказал Бейсингем – старший. – Соленых. Считаю до пяти и набавляю еще десять. Раз…

Энтони первый, дрожа, приблизился и дотронулся до белого пятна. Ладонь коснулась шершавого камня.

– Объясняю! – насмешливо сказал отец. – Ваше «привидение» – стена, выложенная белым камнем. Свет на нее попадает из потаенных окон. Воет особая раковина, улавливающая ветер, а стук – это просто дождь. Все вместе предназначено для того, чтобы пугать глупых мальчишек и суеверных слуг…

…Так же насмешливо, как отец говорил тогда с ними, Энтони объяснил солдатам причину их паники – нынешний «призрак» оказался той же самой страшилкой. Миновав его, они с Галеном, коль уж все равно спустились, пошли вместе с солдатами дальше по коридору.

– Все везде так одинаково! Одни и те же механизмы, одни и те же страшилки. Даже ловушки те же самые. Впрочем, здесь их быть не должно, это явно ход для своих. А как было у вас в Гальяно?

Гален остановился. Энтони обернулся: генерал смотрел на него долгим упорным взглядом, нехорошо смотрел, недобро. Бейсингем, впрочем, глаз не отвел, глядел спокойно и чуть насмешливо.

– Зачем ты это делаешь, Тони? – спросил, наконец, Гален.

С тех пор как они перешли на «ты», Энтони все время расспрашивал Теодора о Ваграу о цыганских обычаях. Тот морщился, но отвечал, однако чаша его раздражения все наполнялась, наполнялась, пока, наконец, не переполнилась в этом темном коридоре. Они были одни, солдаты ушли вперед. Энтони жестом попросил отойти Габриэля.

– Как бы тебе объяснить… Общая цель кампании – чтобы ты перестал вскидываться, когда тебя называют бароном. В таких случаях лучше всего поправлять: «Я не барон, сударь! Я бастард». Можно с улыбкой. И обязательно спокойно. Увидишь, отстанут мгновенно. А поскольку любая кампания нуждается в подготовке, я этим и занимаюсь. Если ты считаешь, что я слишком назойливо лезу в твои дела, стоит только сказать – я перестану…

Он снова взглянул на Галена и улыбнулся как можно более весело и открыто. Тот опустил глаза и недовольно буркнул:

– Кто-то, кажется, говорил, что не носится с чужими переживаниями! Другого за такие фокусы я бы на дуэль вызвал. Ладно, лезь и дальше. Авось привыкну…

– Тогда пойдем. Судя по воплям, наши солдатики добрались до выхода.

…Действительно, за поворотом они увидели свет – правда, ни неба, ни зелени в отверстии не было. Ход упирался в огромную каменную глыбу, сбоку оставалась неширокая щель.

– Уф! – сказал, протиснувшись через нее, Энтони. – Боюсь, маркизу Актэфорца этот трюк бы не удался. Сидел бы здесь, пока не похудел…

Они выбрались на склон ущелья и осмотрелись. В этом месте каменные глыбы громоздились в таком беспорядке, что за два шага даже и представить себе нельзя было, что где-то тут есть ход в замок. Склоны густо заросли терновником, относительно бескровный путь шел лишь вверх по каменной осыпи.

Солдаты собрались у ее подножия, охранять ход никого не оставили. Бейсингем хмыкнул про себя. Ну и вояки! Сейчас он им покажет…

– В заросли они ушли! – воскликнул лейтенант, показывая на пролом в кустах. – Что прикажете делать? Пойти по следу?

– По следу! – кивнул Энтони. – Прямо в гости к мойзель-скому королю. Полдня прошло. Возвращаемся, – и занялся воротником рубахи.

Он собирался всего лишь подтянуть воротник, но вместо этого затянул узел, чертыхаясь, добрую минуту с ним возился, наконец, распустил, завязал и поднял голову. Солдаты по-прежнему топтались рядом, лицо лейтенанта стало пунцовым.

– Ну что? – недовольно спросил Бейсингем. – В чем дело? Вы решили, кто идет первым?

Солдаты молчали. На Теодора Энтони не смотрел, однако генерал также притих. Тогда Габриэль кошачьим шагом подошел к валунам.

– Стало быть, один из нас, ваша светлость. Или вы, или я…

– Я пойду первым. – Энтони отлично понимал, что Габриэля проверять не приходится, уж пограничник-то дорогу запомнил. – Остальные прогуляются поверху.

Солдаты приуныли. Путь по каменной осыпи вверх, а потом вниз по крутому склону, займет несколько часов. Впрочем, сами виноваты, нечего было зевать. Вояки!

Бейсингем повернулся и шагнул в хаос каменных глыб. Изрядно смущенный Теодор двинулся следом, Габриэль замыкал шествие. Когда они протиснулись узким проходом, Энтони, попросив пограничника посветить, принялся ощупывать камни свода. Его спутники наблюдали с сосредоточенным интересом.

– Вообще-то я думал этот ход завалить… – задумчиво сказал Теодор. – Но закрыть, конечно, лучше. Ты думаешь, получится? Сколько уже лет этому механизму…

– Полагаю, лет восемьсот, – ответил Энтони рассеянно. – Но делали его на совесть, как и замки строили на совесть, не то что современные дома.

Засунув руку за боковой откос арки, Энтони нащупал камень, который, вроде бы, можно было вытащить.

– Хочешь попробовать? – спросил он Теодора.

– Наконец-то догадался, – отозвался тот. Не стану же я тебя просить, как мальчишка.

– Там должен быть поворотный рычаг. Открыть – по ходу солнца, закрыть – против.

Гален долго приноравливался, потом с невнятной руганью вытащил руку.

– Повернуться-то повернулся, а толку…

– Сейчас попробуем… – Энтони потянул на себя торец арки, и кусок стены неожиданно легко сдвинулся. Перед ними оказался обычный камень, так, словно бы проход упирался в горную породу. Энтони засмеялся, отворил каменную дверь снова и закрепил поворотник. – Вот и все.

– А можно мне? – спросил Габриэль.

Получив разрешение, пограничник вставил камень на место, долго осматривал арку и тоже вполне успешно закрыл и открыл подземный ход.

– Вы идите вперед, а я закрою, – сказал он. – Я понял, как…

Когда они пробирались обратно, Энтони не удержался и все же спросил Галена:

– Терри, а что это ты изображал сегодня, когда мы по замку гуляли? То пограничником ходил, то королем, поклоны стенкам отвешивал?

– Ах, это… – генерал хмыкнул неопределенно. Энтони был уверен, что он даже покраснел, и, если бы не темнота… – Да понимаешь, есть у меня невинное увлечение. Люблю старые рыцарские романсы. Дома ими два шкафа в библиотеке занято. А пока мы с ординарцами ехали, я заметил, что у них многие песни переделаны из старинных романсов. Ну, два дня такого разговора, а тут еще замок, я и увлекся…

– «Король-призрак»? – засмеялся Энтони.

– «Король-призрак», «Влюбленный Ростан», «Беатриса».

– А при чем тут поклоны? Что-то не припомню, чтоб хотя бы в одном из этих романсов кто-то кому-то кланялся.

– Это в старом тексте, – пояснил Гален. – Король кланяется портретам дам. Я люблю ранние варианты, они какие-то… более настоящие, что ли. Там есть строфа, которая потом выпала. Наверно, дамы восстали против нее, когда прошла мода на нежных и покорных женщин…

 
Он милых дам живыми знал,
Невесту в спальню провожал,
И крик младенца принимал
За вечным бабьим разговором.
Он утешал любую боль,
Он убирал из раны соль,
И, дамам кланяясь, король
Идет по темным коридорам.
 

– Не все понимаю… – пожал плечами Энтони. – При чем тут бабий разговор, непонятно как-то звучит, и соль, которую убирают из раны…

– Неужели у вас нет этого поверья? – удивился Гален. – Даже у цыган оно есть, хотя цыгане и не слишком верят в дороги судьбы. Считается, что когда раздается первый крик младенца, то его следует принимать молча, иначе ребенок может заблудиться и выбрать не ту жизненную дорогу. А соль… так это еще проще! Люди имеют замечательную привычку не только нанести рану, но и посолить ее, чтобы побольнее было. Кстати, кто отлично умеет убирать соль из раны, так это ты! А вот чего я, к сожалению, не знаю, – быстро продолжал Теодор, не давая Энтони даже слово вставить, – так это «Серенаду Аркенайна». Мне она как-то не попадалась, а здесь бы в самый раз… Пограничники только переделанную песенку знают, простенькую… Встает луна меж башен Аркенайна, – негромко запел он. – Горячим ветром воздух напоен…

– Мы здесь с тобою, милая, случайно под вечер оказалися вдвоем… – подхватил Энтони. Уж он-то, как и любой уроженец Трогармарка, песенку эту знал с малолетства.

От Аркенайна горный хребет отклонялся к северу, а Сана забирала к югу. Отсюда начинался степной язык, прорезанный множеством стекающих с Аккад и впадающих в Сану речек – без малого двести миль великолепных пастбищ, смыкающихся на востоке с необозримой Аккадской степью. Здесь жили пограничники, здесь ходили их табуны, снабжавшие конями почти весь Трогармарк. Дорога, уйдя от реки, шла вдоль гор – сорок миль до взбирающегося на перевал ольвийского тракта.

Закончился, наконец, бесконечный марш вдоль Аккад. Оставив позади небольшое пограничное ущелье, армия вступила на густо населенную территорию Трира и тут же остановилась на дневку, разместив части в маленьких городках и деревнях.

Дневка должна была стать показательным представлением в духе Энтони Бейсингема. Армия, одичавшая от долгого марша по безлюдным предгорьям, попадала в населенные места, где были трактиры, женщины и множество других соблазнов. Трир не считался завоеванной территорией, с его жителями следовало обращаться как со своими – но сейчас и своим пришлось бы несладко. Первый же вечер в обжитой местности, несмотря на строжайший приказ, все равно будет отмечен множеством бесчинств, на следующий день виновных примерно накажут, и после этого армию можно считать приведенной в чувство.

Балийские генералы, обожавшие Бейсингема, решили последовать его примеру и совершить точно такой же акт вразумления собственной армии. Гален фыркнул, как кот, заявил, что его касаются лишь военные дела, а взаимоотношения армии и мирного населения всецело на совести балийских командиров, и велел подать вина.

– Вино здесь скверное, – удержал его от опрометчивого шага Энтони. – Зато пиво, говорят, хорошее.

Штабы обеих армий ночевали в одном городке, командующие разместились в одном трактире и полночи, прихлебывая из глиняных кружек темное пиво, которым славились эти места, обсуждали тонкости поддержания дисциплины.

– Все настолько по-разному, Тони… – Гален, добавивший к пиву еще и изрядную дозу тайтари, слегка запинался, зато был благодушен и разговорчив. – Потому я в эти дела без крайней необходимости и не лезу… В Аркенберге за мародерство вешают на месте, а за пререкания с командиром нижний чин всего лишь получает по физиономии – и попробуй разбери, почему. Зато у тайцев с местным населением можно делать все что угодно, а если тебя угораздит… да что там, если командиру просто покажется, что ты на него косо взглянул, обдерут спину плетью до костей. И порют там всех, даже генералов. Мне Овертон несколько раз напомнил, чтобы я не забыл заранее обговорить, что телесные наказания на меня не распространяются. Но шахскому брату, я видел, раза два очень хотелось, просто очень…

– Всего два? – поднял брови Энтони. – Тогда он на редкость терпелив, этот самый брат. Был бы ты нижним чином, тебя бы каждый месяц пороли.

– Обижаешь… – Гален искоса взглянул на него и слегка покачнулся. – Самое меньшее, вдвое чаще. У тайцев я бы не выжил. А в Ваграу плетка была не в чести, приложат раз десять – двадцать, да без особого умения, на следующий день как новенький. Я под плетью песни пел – цыганские, таборные…

– Погоди… Каким образом?! – Бейсингем даже протрезвел слегка.

– Обыкновенным. Дворянство я получил в семнадцать лет, вместе с отцовским именем и офицерским чином. А до тех пор очень даже подлежал, а уж при моем-то характере… Не одно, так другое, не драка, так лейтенантика какого-нибудь пошлю подальше. Только потому, что был сыном генерала, так легко все с рук и сходило. Однажды только не сошло. Мы тогда в лагерях были, и к отцу приехал его друг, тоже генерал. И как-то он со мной очень уж высокомерно обошелся, да еще при всех. На что я был привычен к генеральской спеси, но тут и меня задело за живое. И вот я дождался, когда они с отцом оба уснули – а выпили они в честь встречи крепко, – стащил у гостя мундир, саблю и сапоги, и повесил на дуб. У нас здоровенный такой дуб стоял посреди лагеря, и вот пристроил я все это на самую верхушку…

– Погоди! Так это был ты? – Энтони прыснул, подавился пивом и надолго закашлялся. История с ординарцем, который затащил на дерево экипировку оскорбившего его генерала, кочевала из одной армии в другую. В одних вариантах это был всего лишь мундир, в других дело дошло чуть ли не до подштанников, и голый генерал прыгал под деревом, требуя наказать виновного. – Подумать только, с каким человеком за одним столом сижу!

– Я и сам был собой доволен… до утра. Потом я, по правде сказать, о своем подвиге здорово пожалел. Никогда не думал, что отец может так рассвирепеть. Засекли меня тогда до беспамятства, отлеживался потом две недели, до сих пор еще следы остались. Тот генерал под конец экзекуции даже заступаться за меня стал. «Хватит, убьешь мальчишку!» – говорит. А отец ему: «Либо убью, либо переломлю». Так и не сбавил…

– Но ведь и не переломил, – засмеялся Энтони.

– Переломил. За что я ему, пока жив, благодарен буду. Я тогда с пехотинцами дружбу водил. Пехота у нас набиралась по городам, из всякого отребья, видел бы ты эти каторжные рожи. А мне всего шестнадцать было, я на них смотрел как на богов. Представляешь, что бы из меня получилось с такими воспитателями?

Энтони честно попытался представить и не смог, лишь плечами передернул.

– Я вот тоже, как подумаю, так вздрагиваю. Но отца я знал, он от своих слов не отступался, так что пришлось покориться. Зато потом, когда я лейтенантом стал, он мне этих же парней в подчинение дал, это был мой первый взвод.

– Ого! – уважительно хмыкнул Энтони. – Ну и как, справился?

Гален взглянул искоса, старательно изображая обиду, но не выдержал роли и широко улыбнулся.

– Ну, сначала-то пришлось кулаки ободрать. А потом ничего, объездил… Так что, милорд, моя шкура дубленая, не то, что твоя.

– Обижаешь… – в тон ему ответил Энтони. – Я, между прочим, могу назвать своих предков до тридцать шестого колена – и все военные, так что прерывать традицию было некому.

– Какую традицию? – не понял Гален.

– Кто жалеет розгу, тот портит ребенка. Поэтому я, как любой отпрыск Бейсингемов мужского пола, попробовал первые розги шести лет от роду, а последние получил за день до первого чина. Валентин, средний наш брат, был шкодлив невероятно, так отец его однажды выпорол, уже когда он корнетом был…

Брови Галена удивленно взметнулись:

– Это как?

– А вот так! Приказал: «Ложись, а то слуг позову!» – дело было в замке, не в армии. Не знаю, что Валентин тогда учудил, он не рассказывал, но вообще-то братец мой был юношей, на многое способным… Так что всыпал ему отец полсотни розог собственноручно, и на чин не посмотрел. А рука у него была тяжелая…

По лицу Энтони скользнула тень, он замолчал, надолго припав к кружке. Но и Теодор не спешил с ответом. Наконец, поднял голову и усмехнулся:

– Наши отцы были суровее нас. Может быть, и вправду род человеческий вырождается. Не могу представить себе, чтобы ты собственноручно кого-то порол, даже собственного сына, и вырастет он у тебя шалопаем…

– Ну-ну… – лукаво посмотрел на него Энтони. – Не можешь представить… Ничего, завтра разочаруешься. Если мне все верно доложили, познакомишься с одним милым обычаем трогарской армии – кстати, ввел его мой прадед, Леопольд Бейсингем. Как ни странно, обычай сей популярен и принимается нижними чинами, я бы сказал, даже с воодушевлением.

– Какой обычай? – вскинулся Гален. – Опять хочешь меня удивить?

«Можно подумать, это так трудно!» – фыркнул про себя Бейсингем, но сдержался и продолжил все так же невозмутимо:

– Видишь ли, национальный характер – вещь довольно своеобразная. Взять мойзельцев – они так чертей боятся, что на собственных пастбищах не показываются. А трогарцам все нипочем, их не то что чертями, а и самим Хозяином не напугаешь. Но у нас есть свои особенности. В трогарской армии тяжелые наказания не приняты…

– Ну и правильно, – пожал плечами Гален. – Солдат должен воевать, а не валяться после порки в телеге.

– Зато для трогарцев очень важна честь, и не только для дворян, но и для простолюдинов. Они даже к боли не так чувствительны, как к позору, на этом и наказания основаны. Хоть это и своя территория, парочка насильников завтра обязательно найдется. Так оцени: их порют публично, и в чем мать родила.

Гален присвистнул.

– А что? – продолжал Энтони. – Это как раз, я полагаю, справедливо. Грешили-то они без штанов, вот пусть и наказание так же терпят. Так, кстати, во всем Трогармарке принято: совратителей и беглых мужей тоже нагишом наказывают, да еще и подвешивают за руки, чтоб виднее. Ну, и еще один обычай имеется. – Энтони подождал, пока любопытство, отразившееся на лице цыгана, не достигло превосходной степени, и, зевнув, поднялся: – Спать хочу! Завтра сам все увидишь… Башню от Аркенайна отломи! – расхохотался он, уворачиваясь от кости, которой запустил в него Теодор.

…На следующий день войску дали выспаться, лишь около полудня начались вразумления. Вечером солдатики повеселились неплохо: мелкие грабежи, пьяные драки, в одном трактире дверь в щепки разнесли. Теперь добрых три с лишним десятка нарушителей статуса «своей территории» ожидали наказания на переполненной зрителями городской площади. Местные жители одобрительно переговаривались, солдаты с хохотом подзадоривали провинившихся товарищей, да и те, похоже, особого страха не испытывали, за исключением двоих совсем молоденьких солдатиков, бледных и дрожащих – должно быть, им предстояло первое в их воинской жизни наказание. Впрочем, мальчишки тоже держались достойно, ни один даже не вскрикнул.

Наконец, экзекуция подошла к концу. Оставалось всего трое преступников: двое насильников и унтер, укравший в трактире кошелек у офицера. Теперь дело пошло всерьез. Экзекутор перекинул через перекладину позорного столба веревку Каждому из насильников полагалось по пятьдесят плетей, и можно было не сомневаться, что уж тут экзекутор постарается: при наказании присутствовал Бейсингем, а этот вид преступлений, как всем было известно, внушал командующему особое отвращение. И действительно, первый из насильников подал голос уже в начале второго десятка, получил свою порцию плетей под непрекращающиеся вопли, и с площади его увели под руки. Когда экзекутор привязывал второго, к Энтони подошла еще довольно молодая женщина – вдова, которая подала жалобу.

– Ваша светлость, – сказала она. – Да пес с ним. Я его прощаю. Все равно уже ничего не воротишь.

Энтони искоса весело взглянул на женщину.

– Значит, красавица, будем считать, что по согласию?

– Да парень-то ничего… Если б он хоть поговорил сначала, так, может, и по согласию было бы. А то кинулся, как волк на овечку…

Это сравнение местные жители встретили хохотом – вдова никак не походила на кроткую и беззащитную овечку и была, похоже, возмущена не столько самим насилием, сколько тем, что с ней «не поговорили».