Текст книги "Мост через огненную реку"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Ну ладно, – чуть подумав, решил Энтони. – Раз по согласию, то… всыпем десять плетей за то, что дама на него пожаловалась, да и будет…

Теперь уже заржали солдаты, да так, что у коновязи шарахнулись испуганные кони. Экзекутор отпустил незадачливому насильнику десяток ударов и повернулся к последнему провинившемуся. Это был капрал, по виду лет сорока, рыжий, невысокий, коренастый и, должно быть, очень сильный, с роскошными закрученными усами. Ему всего-то назначили пятнадцать плетей, но он был бледен и дрожал не хуже новобранцев. Толпа притихла. Унтер пересек площадь и кинулся на колени перед Бейсингемом.

– Ваша светлость! – воскликнул он со слезами в голосе. – Я просил господина полковника… он не хочет! Ваша светлость…

Энтони брезгливо поморщился.

– Какая наглость! Ты, вор, смеешь меня просить?

– Ваша светлость! – капрал явно сдерживался из последних сил, еще чуть-чуть, и заплачет. – Верьте слову, пьян был, ничего не помню, как есть ничего! Хозяин подтолкнул, не иначе. Да неужели же из-за кошелька паршивого… Хоть сто плетей дайте, только не позорных, ваша светлость…

Бейсингем внимательно взглянул на него.

– Сто плетей, говоришь? Знаешь хоть, о чем просишь? Или ты думаешь, что если у меня рука не с лопату, так и силы в ней нет? Я тебя так отделаю, что неделю пластом лежать будешь. Постой-ка и поразмысли еще – может, лучше тебе взять свои полтора десятка?

Энтони повернулся и встретил недоумевающий взгляд Га-лена.

– Ты чего-то не понял? – рассеянно осведомился он, но в глазах не то что чертики плясали, а гарцевал сам Хозяин со своей свитой.

– Ничего не понял. Если он оправдывается, то почему просит усилить наказание? И почему вообще так мало назначили? За воровство у офицера даже в Ориньяне бы разжаловали и шкуру спустили.

– Тут есть особые обстоятельства, – пояснил Энтони. – Знаю я этого капрала: драчун и бабник, но не вор. Наверняка он действительно был пьян до бесчувствия, а кошелек ему подложили, и все это понимают. Можно ему шкуру со спины спустить, но тогда он в глазах всех будет оклеветанным и невинно пострадавшим. А командир полка все делает очень тонко. Капрала этого он не любит, и не любит сильно, именно поэтому как бы проявляет снисхождение: все, мол, понимаю, пьян был, что с него возьмешь… А для трогарского унтер-офицера получить пятнадцать плетей со снисхождением, да еще за воровство – все равно как если бы тебе за твой подвиг с генеральским мундиром отец снял штаны и посреди лагеря выпорол прутом.

– Я бы после такого застрелился. – Теодор внимательно взглянул на унтера, молча ожидавшего, когда генерал снова обратит на него взор.

– В том-то и дело. Позор невероятный, после такого в армии ему оставаться нельзя, между тем ни отпускать, ни даже разжаловать его командир не собирается. Так что нашего капрала прямо-таки вынуждают либо дезертировать, либо руки на себя наложить.

– Подонок! – поморщился Теодор. – И дурак. Ему этот капрал при первой же оказии пулю всадит.

– Командир-то? Есть такое дело. Малость подросший Шимони, и, насколько мне известно, тут замешана женщина. Сам понимаешь, когда унтер у полковника бабу отбивает, тут уже не до порядочности и не до осторожности, надо так рассчитаться, чтобы никому неповадно… Но и у капрала есть лазейка – тот самый обычай, установленный моим прадедом. Оправдаться он никак не может – кошелек-то у него в кармане нашли. Но если честь для солдата важнее шкуры, он может попросить увеличить наказание, и чтобы наказывал не экзекутор, а командир полка. Тогда позора на нем не будет. Командир полка отказался – да я еще вчера знал, что он откажется – вот капрал ко мне и кинулся. Полковник не предполагал, что я буду присутствовать при наказании, я ведь не любитель таких зрелищ.

– Занятный обычай… – усмехнулся Гален. – Я бы сказал, что его благородный человек придумал. Благородный, но очень небрезгливый. Генерал, который порет солдата…

– Сто лет назад на это смотрели проще. И, знаешь… жаль, если из-за генеральского чистоплюйства у хорошего унтер-офицера вся жизнь в свинячий навоз уйдет. На таких армия держится. Ты бы как поступил?

– Так же, как ты… – пожал плечами Теодор. – Но, к счастью, от меня этого не требуется. Судя по твоему хитрому прищуру, ты ведь еще что-то задумал, так?

– Да, есть кое-какие мысли… Ну как, – Энтони, наконец, обратил взгляд на терпеливо ожидающего капрала, – подумал?

– Хоть сотню, ваша светлость, хоть сколько… – тот смотрел на командующего с отчаянной надеждой, по щекам текли слезы.

– Ладно! – поморщился Энтони. – Сотню, так сотню! Ступай к столбу.

Бейсингем не обманул: бил он сильно, по-настоящему, до кровавых рубцов. Но капрал ни разу даже не вскрикнул, только вздрагивал. Отсчитав пятьдесят ударов, Энтони остановился.

– Не передумал? Продолжать? Тот лишь кивнул.

– Рука устала… – поморщился Энтони. – Ладно, хватит, будет с тебя… и с меня тоже. Оденься и подойди ко мне, если сможешь.

Через несколько минут бледный и враз осунувшийся унтер, слегка пошатываясь, подошел и стал перед Бейсингемом.

– Как зовут? – спросил Энтони, внимательно его рассматривая.

– Капрал Фредерик Артона, ваша светлость.

– Ольвиец?

– Только по имени. Дед был из Ольвии, служил в королевской страже, отец родился в Трогартейне, и мать оттуда же.

– Скажи уж правду, теперь можно… Ты на самом деле так пьян был?

– Богом клянусь! – капрал аж задохнулся. – Ничего не помню! Нечистый под руку толкнул…

– Ну, раз так… Служи честно, капрал. Я о тебе слышал много хорошего, поэтому и согласился своей рукой от позора прикрыть. Будешь служить хорошо, все спишется…

Энтони замолчал, подняв глаза к небу и загадочно улыбаясь, словно бы его внезапно осенила некая идея. Капрал безмолвно ожидал. Чуть помолчав, командующий заговорил снова.

– Знаешь, пришла мне в голову одна мысль. Мне нужен младший ординарец. Дело это непростое: свободы мало, обязанностей много, чести тоже особой нет, но ты мне, кажется, кое-чем обязан. Так?

– До гроба, ваша светлость! – сказал Артона, как гвоздь вбил.

– И все же неволить тебя, пожалуй, не стану, – раздумчиво продолжал Бейсингем. – Как сам захочешь. Три дня тебе даю, отлежаться и подумать. Согласишься – через три дня придешь ко мне. Откажешься – ничего худого тебе не будет, сам знаешь…

– Ваша светлость! – шагнул вперед капрал.

– Через три дня, Артона! Я же сказал… Ступай!

Когда командующие вернулись в таверну и заказали пиво, Гален поднял смеющиеся глаза на Бейсингема.

– Ты хочешь спросить меня, в чем смысл сего представления? – иронично спросил Энтони.

– Смысл представления ясен, – в тон ему ответил Теодор. – Тебе нужен не просто ординарец, а доверенный ординарец. Преданный. Офицер для этого не годится. А хорошего капрала просто так из войска не выдернешь. Служить-то он будет, но не с тем усердием, какое нужно…

– Вот именно. Я давно к нему приглядываюсь, а тут еще и Хозяин с командиром полка подыграли, а боженька, видно, спал… Ладно, ладно, не морщись, не буду больше, ты ведь у нас солнце на шее носишь… Вышло все, как по заказу, так, словно бы это я приказал кошелек подложить…

Гален потрясенно уставился на Бейсингема.

– Я же сказал: «словно бы»… По-видимому, это пересеклись твои любимые дороги судьбы. Надеюсь, что капрал через три дня появится, иначе я испытаю острое разочарование в своей проницательности и своем обаянии. Представляешь, как мы будем смотреться вместе: ты со своей парочкой пограничников, да я с этим усачом. В конце концов, я его дорого купил… терпеть не могу собственноручно кого-то пороть! За одним исключением – совратителей и насильников…

Вечером того же дня вернулись разведчики. Они нашли противника: меньше, чем в двух днях пути, в Абазе, втором по величине городе Трира, стояли несколько ольвийских полков, общим числом около пяти тысяч человек. Остальная армия, как показал захваченный разведчиками лейтенант, находилась еще в пяти днях пути, возле Ильнара, столицы края. Те, что стояли в Абазе, собирались отходить, чтобы воссоединиться с основными силами и дать возле Ильнара решающее сражение.

Глупо было бы не попытаться разбить противника по частям, но догнать свежих, отдохнувших и имеющих не меньше дня форы ольвийцев нечего было и думать. Тогда, взяв два конных полка со сменными лошадьми и посадив на коней еще полк пехотинцев, Гален рванул марш-броском и через день, на рассвете, вышел к Абазу. Он устроил несколько засад на лесной дороге, милях в пяти от города, а сам с кавалерией, когда противник наполовину втянулся в лес, ударил сзади по ничего не подозревающим ольвийцам – еще теплым, сонным, мало что соображающим в такую рань да после вчерашних проводов. Несмотря на почти двукратное превосходство противника, разгром был полным и беспощадным.

Конники ушли в погоню за сумевшей прорваться частью ольвийского войска, пехотинцы вылавливали по лесу беглецов, а на долю подошедшего после полудня со своими кавалеристами Бейсингема выпала возня с пленными, которых к тому времени пригнали на двор ратуши более восьмисот человек. Их связали попарно и небольшими группами с хорошим конвоем отправили на находившийся в тридцати милях серебряный рудник, где были каменные сараи с крепкими запорами и надежная стража. Кавалеристы ругались, ворчали, завидовали отставшей пехоте, но все равно им пришлось заняться этим муторным делом. Зато те, кто оставался в Абазе, были совершенно счастливы: пока вернутся конвойные, да пока подойдут пехота и далеко отставшие обозы, им предстояло проболтаться в этом богатом сытом городке не менее двух дней.

Жители Абаза переходить из рук в руки были привычны и что им делать, знали превосходно. Вечером к обоим командующим, уже традиционно остановившимся в одном трактире, заявилась депутация именитых граждан во главе с самим бургомистром. Они приветствовали своих освободителей от ольвийского ига, точно так же, как несколькими годами ранее приветствовали освободителей от гнета балийцев, и, узнав, что те намерены задержаться в городе, выразили желание дать в их честь праздник. Освободители, само собой, согласились, но чтобы праздник начинался не слишком рано – все хотели выспаться.

Спали на совесть. Уже перевалило за полдень, когда Бейсингем зашел к Галену и застал того полуодетым. Теодор сидел в кресле, один из денщиков причесывал его, второй гладил парадную шелковую рубашку Расчесывание генеральской шевелюры было делом долгим и явно не доставляло ее обладателю ни малейшего удовольствия. Наконец, денщик закончил, скрепил волосы пряжкой. Гален, вздохнув, поднялся с кресла и критически осмотрел себя в большом зеркале.

– Так и иди, – посоветовал Энтони. – При виде такого количества шрамов не устоит ни одна женщина.

Действительно, у постоянно воевавшего генерала рубцов было не меньше, чем орденов. Особо выделялись шрам от сабельного удара на лопатке, длинная, едва зажившая полоса от выстрела Шимони и продолговатый рубец спереди на плече. Гален был от природы крепким, с широкой костью и внушительными мышцами, и старый шрам на выпуклости плеча выглядел очень эффектно. Энтони задумался, пытаясь представить себе характер раны.

– Везучий ты. Еще одно касательное. Пуля?

– Нет, – поморщился генерал. – Клеймо.

– Что? – не понял Энтони.

– Память о загадочных обычаях востока, – нехотя ответил Гален и, знаком подозвав денщика с рубашкой, занялся одеванием.

– Я так понимаю, что ты решил поквитаться со мной, – засмеялся Энтони. – Скажи сразу, долго придется уговаривать?

– Ничего интересного в этом нет, – фыркнул Гален, ныряя в узкий шелковый кокон.

– Нет так нет… – согласился Бейсингем и, подойдя ближе, принялся наблюдать за туалетом. Дождавшись, когда голова цыгана показалась из ворота рубашки, а руки еще не попали в рукава, он задумчиво проговорил: – До чего же легко расстегиваются эти пряжки для волос! Одно движение – и причесываться придется снова.

– Мерзавец! – прохрипел Гален, барахтаясь внутри шелковой ловушки.

– И рубашку порвешь, – бесстрастно отметил Энтони, подняв руку к пряжке. – Расскажешь?

Денщик дернулся было перехватить его руку, но не посмел.

– Считаю до пяти, – улыбнулся Бейсингем. – Раз… Даешь слово?

– Даю! – рявкнул Гален. – Убери лапы!

Энтони отошел к столу, устроился на табурете и принялся пережидать поток ругани. Генерал оценил совершенное над ним насилие в два периода витков по десять. Наконец, он иссяк, взгромоздился на табурет рядом с Бейсингемом и мрачно потребовал вина. Энтони стало совестно.

– Я пошутил, – сказал он. – Не собираюсь я вытаскивать из тебя твои тайны.

– Да нет никаких тайн, – махнул рукой Теодор. – Просто не очень приятное воспоминание. Хотел, так слушай…

Он одним глотком осушил половину кружки, и, уже мягче, заговорил:

– Карьеру «блуждающей шпаги» я начинал на востоке и был тогда куда менее разборчив, чем теперь. Я уже рассказывал, что тайский шах передал меня, когда закончилась война, эмиру Дар-Эзры – тогда они были друзьями. У эмира я провел восемь месяцев. А когда освободился, мне предложили послужить еще восточнее, в небольшом горном княжестве. Тамошний князь разжился деньгами и решил, что ему нужна современная армия. Мне предлагали ее обучить. И вот представляют меня войску во дворе их главной крепости, стоят три тысячи солдат, офицеры. А рядом с князем жаровня, и в ней раскаленная железка. И толмач мне объясняет, что, оказывается, у них все, кто служит в армии, носят клеймо на плече, сообразно званию и знатности. Я, когда договаривался, естественно, об этом понятия не имел. Попытался было отказаться, но князь лишь головой покачал – мол, порядок есть порядок, да его телохранители поближе подошли, а ребятки были, скажу я тебе, из тех, что быка могут скрутить. Что было делать? Драться с ними на виду у всего войска или довести до того, чтобы завалили, как барана, и заклеймили насильно опять-таки на виду у войска? Пришлось подчиниться. Потом я клеймо, само собой, срезал, а шрам остался. Вот и вся история. Посуди сам, стоит ли она того, чтобы второй раз причесываться…

– Надо же, каких только обычаев не бывает… – покачал головой Энтони. – Хотя кое-кому наша привычка целовать дамам руки, или поднимать бокал перед тем, как выпить, или непременно ходить одетыми во всех случаях жизни… Жаль, что ты не можешь показаться дамам полуодетым – они бы тебя оценили…

– Ничего, и так оценят. – Гален повернулся к денщику, приготовившему мундир. – Если я правильно понял некоторые взгляды из-под ресниц, у дам будет возможность увидеть нас и одетыми, и раздетыми…

Энтони только засмеялся: Теодор после суток в седле и боя, едва добравшись до постели, заснул как убитый, а он все взгляды оценил еще накануне и предыдущий вечер провел очень, надо сказать, мило…

Для празднества выбрали ярмарочное поле за городом. Солдаты, кроме тех, что были в караулах, шумно гуляли на самом поле, а офицеры устроились в небольшом «зеленом дворце» – на поляне, окруженной легкой изгородью. «Дворец» осеняли горные дубы, неподалеку манил прохладой лес, в котором то и дело на некоторое время исчезали офицеры с горожанками. Само собой, и поле, и лес были еще утром тщательно проверены, и ни отставших ольвийцев, ни дезертиров не обнаружено. Так что парочки могли веселиться безбоязненно.

На поле скатерти были постелены прямо на земле, а во «дворце» стояли сколоченные из досок столы. Жители Абаза постарались: вина было вдоволь, да и водки хватало. Вскоре Энтони почувствовал, что мысли замедляют ход, явно подумывая, не расположиться ли на отдых. Кусты его не манили: он уже договорился о продолжении праздника с хорошенькой горожаночкой из тех, что были не способны отказать победителю – тем более что победитель не только силен, но и красив, и любезен.

И тут к Бейсингему подошел караульный сержант.

– Ваша светлость, цыганка к вам просится. Говорит, ей нужно видеть самого главного.

– Хорошенькая? – поинтересовался Энтони.

– Да ну… Старуха! – фыркнул сержант.

– Ну, так дай ей чего-нибудь со стола, и пусть идет.

– Я пробовал, не хочет. Ей надо видеть вас.

– Не будет мне, видно, покоя, – вздохнул Энтони, – Ладно, веди…

Однако разочарован он не был. Цыганка оказалась колоритной и привлекательной если не для мужчины, то для поэта. Смуглая старуха в немыслимо живописных юбках, из которых каждая нижняя была длиннее верхних, и с огромным количеством бус, вокруг головы повязан платок, отливающий всеми возможными и невозможными цветами, гордая, степенная и многозначительная, как и полагалось представительнице ее племени. Цыганка взглянула на Энтони и покачала головой.

– Не этот, – сказала она. – Тамино.

Энтони и сам уже заподозрил, что вышло недоразумение – ну зачем бы он мог понадобиться цыганке? Старуха подошла к трогарскому караульному, и тот, естественно, отвел ее к своему командующему. Откуда ей было знать, что «самых главных» здесь двое?

– Тебе, наверное, нужен генерал Теодор Гален? – спросил Энтони.

– Мне нужен Тамино, – твердо повторила старуха. – Сына жены моего брата назвали Теодором те, кто его украл. Я не знаю этого имени, оно чужое…

Пока Энтони разбирался в хитросплетениях ее речи, обладатель чужого имени появился собственной персоной. Гален уже слегка покачивался и явно видел мир в приятном тумане. Однако, едва старуха его окликнула, генерал взвился, словно жеребец, которого стегнули плетью. Та заговорила по-цыгански, и Теодор, сделав приглашающий жест, отошел к дальней изгороди. Бейсингем незаметно наблюдал за ними. Цыганка говорила, Гален слушал, проронив лишь несколько слов, затем достал из кармана кошелек и протянул его старухе – весь! И тут цыганка повела себя совсем уж странно: она оттолкнула деньги, сказала что-то еще и пошла к лесу. Теодор проводил ее взглядом и, отвернувшись, стал смотреть туда, где над городом солнце уже касалось крыш. Бейсингем подошел к нему.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Все в порядке, – отрывисто проговорил Теодор. – Все просто замечательно. Отойди, сделай милость…

Бейсингем пожал плечами и упрашивать себя не заставил: да пошел ты, в конце-то концов, с вечными своими переменами настроения! Неподалеку полковник Флик что-то рассказывал под взрывы хохота. Энтони подсел к веселящимся трогарским штабным и успел выпить еще стакан вина, когда, взглянув случайно в сторону леса, заметил белое пятно. Теодор направлялся к опушке. Вот он подошел к кустам: там начиналась тропка, по которой несколько минут назад ушла цыганка.

Энтони сам не понял, почему это ему не понравилось. На опушку все время уходили желающие облегчиться, чуть подальше в кустах уединялись парочки, лес казался не более опасным, чем королевский парк в дни летних балов. И тем не менее… Он не хотел, чтобы Теодор оставался один на один с этой цыганкой. В памяти всплыли рассказы про заколдованные яблоки, про волшебную петлю – накинет цыган ее на шею кому угодно, и человек идет с ним, куда поведут. Кто знает, не захочет ли старуха увести Теодора в табор – ищи потом! Мысли были пьяными и глупыми, но Энтони они казались вполне разумными, и он, как был, в рубашке и без шпаги, двинулся следом.

В кустах возле самой опушки кто-то возился, но Энтони не обратил на это внимания. Тропка лежала перед ним, длинная и прямая. И абсолютно пустая, до самого поворота шагов за двести от ее начала. Конечно, Теодор, если бы побежал, мог уже скрыться за поворотом, а догонял он цыганку, скорее всего, бегом, – но все же Бейсингему стало тревожно, и он прибавил шагу.

Все произошло мгновенно, едва Энтони миновал поворот. Он не только не смог оказать сопротивление, но даже не успел ничего понять. На него кинулись из кустов, тугая петля захлестнула шею, не давая вскрикнуть, в открывшийся от удушья рот забили кляп, на голову накинули мешок, руки скрутили за спиной. Все это заняло несколько секунд, не более, а потом его потащили на веревке, как собаку на поводке, подбадривая пинками. Бейсингем кое-как шел, спотыкался, падал, поднимался вслед за рывком веревки и шел опять. Наконец, его остановили, мешок с головы сняли, он увидел перед собой стену кустарника – по-видимому, край лесной поляны – и давешнюю цыганку. Старуха покачала головой и что-то сказала. Сзади негромко заговорили. Энтони не видел своих похитителей, они оставались за спиной, но, судя по голосам, их было не меньше шести-семи человек. Ему снова надели на голову мешок, затянув его под подбородком, швырнули на землю и связали ноги. Затем кто-то подошел и уселся сверху, рядом примостился второй, и они принялись что-то живо обсуждать.

«Ну да, – охнув про себя, подумал Бейсингем, – зачем же сидеть на холодной земле, когда можно усесться на пленника. Только я ведь так подохну…»

Но, по-видимому, похитители были достаточно опытны. Чувствовал Энтони себя ужасно. Скрученные руки мучительно ныли, кожаный мешок почти не пропускал воздуха, а кляп отбирал большую часть того, что все же попадало внутрь, так что Бейсингем был занят в основном тем, чтобы как-то ухитряться дышать – да еще и здоровенные стражи сидели сверху. Однако он не только не умирал, но даже не терял сознания, хотя ничего не имел против обморока, и хорошо бы как можно более долгого.

Энтони изо всех сил вслушивался, пытаясь понять, единственный ли он пленник на этой поляне. Что с Теодором? Неужели тоже попался, так же глупо, как и он сам? Но понять что-либо было невозможно. Вокруг переговаривались люди, всхрапывали кони, а еще один пленник, если он здесь есть, наверняка так же безмолвен и обездвижен, как и сам Энтони.

Теперь у него было сколько угодно времени, чтобы попытаться осознать свое положение. Задача эта оказалась не из легких. Бейсингем прислушивался к разговору похитителей, стараясь понять, кто они такие. Нет, это не ольвийцы и явно не солдаты. Ольвийский язык – диалект имперского, а этот – совершенно незнакомый, со слегка гортанным выговором. И говорили захватившие Бейсингема люди не по-солдатски, четко и лаконично, а небрежно и лениво, с растяжкой, с мягкой кошачьей грацией в интонациях. Их речь была чем-то неуловимо похожа на говор трогарских пограничников. Энтони еще раз вслушался и непроизвольно дернулся, тут же получив ощутимый тычок кулаком под ребра от сидевшего сверху человека. Он узнал один из этих голосов – мягкий, подернутый легкой насмешкой, как утренняя вода дымком. Узнал абсолютно точно, потому что беседа прервалась, и человек принялся напевать. «Встает луна меж башен Аркенайна», – пел по-трогарски знакомый, столько раз слышанный голос разведчика Лориана.

…Никто не придал значения отсутствию командующих – да никто, пожалуй, этого и не заметил. Мало ли зачем люди пошли в лес? Веселье на поляне продолжалось, пока к Шар-мийону не подошел капитан балийского штаба.

– Господин генерал, – сказал он громко, так, что все услышали и примолкли, – кажется, что-то случилось.

Капитан показывал на опушку. Оттуда шли пятеро солдат в бутылочно-зеленых трогарских мундирах, шли быстро, совсем не по-праздничному лица нахмурены. Посередине, в их кругу, находился генерал Гален. Есть такое выражение: на человеке лица нет. В эту минуту генерал выглядел именно так.

Едва они подошли, как их окружили и забросали вопросами. Гален хотел было что-то сказать, но лишь, судорожно глотнув, оттянул рукой ворот рубашки и взглянул на коренастого унтера с длинными закрученными усами. Тот нашел взглядом трогарского начальника штаба и подошел к нему.

– Господин генерал! Если милорд Бейсингем не появится в ближайшие четверть часа, значит, произошло несчастье.

– Думаю, оно произошло, – переведя, наконец, дыхание, тихо сказал Гален. – Рассказывайте, капрал. Вы знаете больше меня.

– Говори! – враз севшим голосом приказал генерал Одони.

– Дело было так, – начал унтер. – Милорд назначил меня младшим ординарцем и велел сегодня явиться к нему. Я и пришел, но подходить пока не стал, а сел в сторонке, так что все видел. Та цыганка ушла в лес, минуты через две за ней пошел господин генерал, – он кивнул в сторону Галена, – а его светлость отправился следом. Мне это не понравилось, так что я взял пятерых солдат и пошел за ними. На опушке нас остановил ординарец-пограничник господина генерала и спросил, что случилось, и тут сам генерал тоже вышел из кустов. Мы сказали, что милорд Бейсингем пошел в лес, а мы идем за ним. Пограничники, услышав это, сразу вскинулись, тот, что постарше, сказал, чтобы мы возвращались обратно вместе с господином генералом, охраняли его, и чтобы, если через четверть часа они вместе с милордом не вернутся, то послали за сотником Мойзелем и ждали. А сами пограничники побежали по тропке в лес. Я дал им отойти и отправил солдат, те прошли за поворот – тропинка пуста, нигде никого нет: ни его светлости, ни пограничников, ни цыганки. Я так понял, что там, в лесу, была засада, и они, должно быть, пошли по следу, но самого следа мы не нашли. Я отправил одного человека за сотником Мойзелем, а с остальными пришел сюда. Вот и все, что я знаю.

Над «зеленым дворцом» повисла тишина, такая, что стало слышно, как трещат в траве кузнечики.

– Мне бы хотелось услышать ответ на один вопрос, – прозвучал в этой тишине злой голос полковника Флика. – Почему первым в лес пошел генерал Гален, а захвачен был лорд Бейсингем. Я бы хотел, чтобы вы, господин генерал, нам это объяснили…

– Это неважно… – отрывисто бросил Гален. Флик вскинул голову и шагнул вперед:

– А я полагаю, это очень важно!

– Хорошо, – выдохнул генерал, побледнев еще больше. – Потому что рядом со мной оказались люди, которые были умнее меня, а рядом с лордом Бейсингемом таких людей не было. Вы удовлетворены?

– Тогда еще один вопрос…

– Хватит вопросов, – оборвал его Гален. – Энтони мне друг, и не вам требовать у меня отчет. Оставьте меня в покое!

– И очень жаль, что он вам друг! – выкрикнул полковник. – Если бы вы не были друзьями, лорд Бейсингем был бы сейчас здесь, а не платил по чужим счетам…

Гален вздрогнул, но ничего не ответил. Он подошел к изгороди, облокотился на нее, положил подбородок на стиснутые кулаки и уставился на опушку.

– Чего мы ждем! – крикнул кто-то из трогарцев. – Надо послать солдат прочесать лес! Может быть, они еще здесь…

– Нет! – выдохнул Гален.

– Знаете, господин союзник, – смерил его взглядом Одони, – в отсутствие генерала Бейсингема трогарцами командую я. Захвачен наш командующий, и мы не намерены вам подчиняться. А еще мне кажется, что свое дело вы сегодня уже сделали, заманив лорда Бейсингема в ловушку. Я сказал именно то, что все думают! – повысил он голос, перекрыв враз зашумевших офицеров. – И решать, что делать, теперь будут трогарцы! Полковник, командиров рот ко мне!

– Если вы желаете красиво похоронить милорда Бейсингема, господин генерал, можно и так…

Никто не заметил, когда появился сотник Мойзель. Его мягкий, с легкой растяжкой, голос звучал вроде бы и негромко, но его услышали все. Гален прикрыт глаза и едва слышно прошептал: «Слава Богу!»

– По всему, в плену он не у солдат, – продолжал сотник, – а у команды разведчиков. Милорд – не тот, за кем они охотились, он им не нужен, и его зарежут при первой тревоге. Так что если милорд Бейсингем нужен вам живым, то лучше подождать.

– Чего ждать-то?! – выкрикнул Одони. – На что вы надеетесь?

– На чудо! – коротко ответил генерал Гален и снова уставился на опушку

…Со стороны поля доносились смех, крики, шум веселья, а здесь, во «дворце», несколько десятков человек стояли и молча ждали. Прошло четверть часа, полчаса – ничего не происходило. Постепенно офицеры снова разбрелись по поляне, вполголоса переговариваясь. Лишь несколько человек по-прежнему оставались у изгороди. Гален то ходил вдоль нее, то останавливался, положив голову на сжатые кулаки. Сотник Мойзель пристроился на нижней ветке крайнего дуба, остальные, дожидаясь неизвестно чего, вглядывались в опушку Веселье на поле тоже постепенно стихло – там узнали, что произошло, и теперь солдаты подтягивались ко «дворцу», устраиваясь на земле неподалеку.

Внезапно Гален выпрямился, издав негромкое восклицание.

– Вижу, ваше превосходительство! – Квентин Мойзель мягко спрыгнул на землю.

Теперь и другие увидели в сгущающихся сумерках, что от опушки быстро идет человек. Вот он подошел поближе, и все узнали одного из ординарцев генерала Галена, того, кто постарше. Лориан Мойзель остановился перед генералом и сотником.

– Ну? – спросил Квентин.

– Пятьсот фунтов, – сказал разведчик. – И лошадей надо. Они перебрались миль за пять отсюда, пешими полночи гулять будем.

– Люди серьезные?

– Вполне. Габриэль остался с ними. Не думаю, что милорду от этого станет легче, но пусть присматривает. Кстати, я сказал, что деньги привезешь ты.

– Ладно, о чем речь, – усмехнулся сотник. – Мне самому интересно, кто так работает, сделано-то все уж больно красиво. Ну вот, господин генерал, – повысил он голос, обращаясь к Одони, – все просто. Серьезные люди тем хороши, что с ними иной раз можно договориться. Пятьсот фунтов, и к полуночи милорд Бейсингем будет здесь.

– Пойдем со мной, – наконец, обрел голос Гален.

Взяв деньги и четырех лошадей, пограничники уехали. Остальные перешли в зал трактира, в котором остановились командующие. И снова потянулось медленное, тягучее время…

О чем шел разговор с Лорианом, Энтони не понял, но вскоре все пришло в движение. Похитители садились на коней. Пленника перекинули поперек седла, некоторое время кони мчались галопом, потом остановились. Его опять бросили на землю, и сверху снова уселся страж. Шло время, но ничего не менялось. Энтони было уже все безразлично – кто, куда и зачем его везет – лишь бы, наконец, развязали и дали вздохнуть. Еще и роса выпала, прибавив новое испытание: теперь он дрожал от холода в мокрой рубашке, в то время как внутри все горело от жажды. Но этих, с кошачьими голосами, меньше всего беспокоило самочувствие пленника.

Наконец, послышался стук копыт – по-видимому, приехали те, кого ждали. Энтони напрягся, вслушиваясь, и был вознагражден – если это можно, конечно, считать наградой: он услышал теперь еще и голос Квентина, затем последовал звук, который не спутаешь ни с чем – звон монет. Сотник болтал с похитителями вполне по-дружески. Снова что-то мягко проговорил Лориан, кошачьи голоса отозвались смехом, земля сотряслась от конского галопа – и все стихло. Кто-то завозился с мешком.

– Ах, чтоб тебя, – ругнулся он голосом Габриэля. – Квентин, смотри, как здорово придумано, у них мешки-то на цепочке, и сверху цепочки нашиты. Если баран даже до ножа и доберется, мешок ему не снять. И узел затягивается, он дернет – и все, попался. Посвети мне… А ну-ка, повернитесь, ваша светлость…

Энтони довольно бесцеремонно повернули лицом вниз и, пока пограничник развязывал узел, он думал о том, что можно попробовать вцепиться зубами в горло предателя. Но когда мешок, наконец, сняли и вытащили кляп, ему оказалось не до того – он дышал, жадно хватая прохладный вечерний воздух, а потом так же жадно пил воду из фляги Лориана. Но не забывал при этом осторожно осматриваться. В свете воткнутого в землю факела он видел, что совсем рядом – кинжал, висящий на поясе разведчика. Если его развяжут, то можно успеть схватить…