Текст книги "Мост через огненную реку"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ОГНЕННАЯ НОЧЬ

– Тони! Тони!.. Вставай!!!

Он с трудом выбирался из сна, из вязкой его глубины, как из болотного окна, высовывал голову и снова соскальзывал в теплую, пахнущую прелью и можжевельником темноту. Где-то рядом, по-видимому, находился главный вход в пекло – оттуда несло дымом, слышались крики и стоны, и над всем стоял оглушающий запах горелого мяса. А он сумел прикорнуть в своем уютном болотце, в сторонке, и ничего не хотел знать, и не знал бы – если б не неотступный голос. Ну что ему надо-то?

Бейсингем все же сумел разлепить глаза и увидел Рене: маркиз склонился к нему и тряс за плечо, настойчиво и бесцеремонно:

– Тони! Вставай! Как ты можешь спать в этом аду?

По счастью, ответ на такой вопрос не требовал умственных усилий, иначе он уж точно опозорился бы.

– В рай меня не пустят, даже с тобой за компанию…

Он не понял, сказал ли эту фразу про себя или вслух, но, по-видимому, часть ее вырвалась наружу, потому что рядом кто-то рассердился:

– Да как у вас язык не отсохнет такое говорить!

Он открыл глаза чуть шире и увидел городского стражника, здоровенного, в расстегнутом мундире, за ним – серую каменную стену, под собой – кучу соломы. Шум пекла не утих с пробуждением, огромная сводчатая комната была переполнена криками, совсем рядом кто-то непрерывно, на одной ноте, стонал, пахло хоть и не горелым мясом, как во сне, но смрад стоял такой, что захватывало дыхание.

– Ну-ка, вставайте, ваша светлость, – требовательно сказал стражник. – Приехали за вами, и езжайте себе. Нечего вам тут…

Солдат, ухватив Энтони за плечо, легко поднял его. Стены, словно того только и ждали, тут же завертелись и стали падать, чудовищный запах накатил волной, его мягкая лапа, просунувшись в горло, вывернула желудок наизнанку. Стражник, придерживая Энтони за плечи, приговаривал успокаивающе:

– Ничего, ничего, ваша светлость. Бывает…

В перерыве между приступами тошноты он услышал, как кто-то говорит:

– Ну, еще бы… Пивная кружка можжевеловой, залпом, да наверняка на голодный желудок. Я и сам уже второй день есть не могу, с души воротит. Хорошо, что вы приехали, заберите его отсюда куда-нибудь, стражники вам помогут…

Энтони, отдышавшись, упал на солому с твердым намерением скорее умереть, чем двинуться с места, но его снова подняли. Он отбивался отчаянно, и тогда тот же здоровенный стражник, рявкнув: «Хорош драться!», стиснул ему руки своими медвежьими лапами. Наяву он бы с ним еще поборолся, но во сне пришлось покориться и позволить унести себя куда-то в прохладную тьму, где были кони, факелы, стук колес…

Когда он проснулся во второй раз, серый мягкий свет заливал уютную комнату, сквозь приоткрытое окно доносился тихий шелест дождя. Энтони слегка поднапрягся и узнал место: это была его комната в доме Шантье. В то же время ему почему-то казалось, что он на войне, после изнурительного перехода, как был, грязный, потный, прилег на минуту и заснул.

Стараясь не двигать налитой свинцом головой, Энтони вытер лицо краем простыни и некоторое время тупо смотрел на то, что получилось: белоснежное полотно стало грязно-серым. Он взглянул на свои руки, черные, как у рудокопа, в ссадинах, с обломанными ногтями. Почему-то в голову пришли модные рассказы о превращениях: человек засыпает принцем, а просыпается крестьянином. Но крестьянину нечего делать в доме Шантье, и потом, от крестьянина не пахнет гарью, от него пахнет землей и навозом. А запах гари преследовал не только во сне, но и наяву. Энтони весь пропитался дымом, до самых костей, до их мозга.

Он все же сумел повернуть голову: на столике возле кровати стояли бутылка вина и заботливо наполненный здоровенный стакан. Крепкое грубое вино, которое Рене никогда не пил сам, а держал для слуг. «Умница!» – с нежностью подумал Энтони. Удивительно, как это Шантье, при всей его утонченности, догадался, что для такого зверского похмелья ориньян-ское не годится. Стараясь двигаться как можно осторожней, чтобы не ожили тараны, бившие изнутри в черепную коробку, Бейсингем дотянулся до стакана. Сейчас в голове прояснится и, может быть, он вспомнит, что случилось: как он оказался тут, грязный, словно конюх, почему так пахнет дымом и почему ему до сих пор противно даже подумать о еде.

Покончив с вином, Энтони откинулся на подушку. В голове, действительно, прояснилось, но ни малейшей радости это ему не принесло…

…Вечерний праздничный прием в доме Шантье быт выше всяких похвал. Как всегда.

Весь день Энтони провел за городом, на ярмарочном поле, где широко и пестро раскинулось гулянье в честь Святой Мав-рии. В деревнях, а по их примеру и в городах перед самым началом сева гремела весенняя свадебная неделя. Этот обычай вырос не на пустом месте – давным-давно, еще в языческие времена, ночь весеннего полнолуния открывала собой праздник Весенней Луны, покровительницы влюбленных – три дня любви всех со всеми. Потом, когда появился календарь, а церковь восторжествовала над древним язычеством, первый день мая стал днем Святой Маврии. Эта святая, в мирской жизни благочестивая и добропорядочная крестьянка, имела двенадцать детей и считалась первейшей помощницей в быту и семейной жизни. Покровительствовала она и влюбленным, но на иной лад – помогала завершить дело удачным браком. Церковный праздник уничтожил языческое безобразие, повернув народную радость в более благопристойное русло, хотя, надо сказать, далеко не полностью…

Все веселились, кто как мог. На свой лад отмечали праздник женатые горожане. В этот день ни одна жена не станет пилить мужа, если тот проведет время со шлюхой, и все гулящие женщины столицы высыпали на ярмарочное поле. Они хватали мужчин за рукава, даже если те шли с женами и детьми, и тут же скрывались с ними в маленьких палаточках, разбитых повсюду, а дражайшие половины, мрачнея на глазах, вынужденно следовали дальше. Женщинам подобные развлечения были заказаны – этого церковь все же сумела добиться. Впрочем, неподалеку, на Судейском Поле, для них было припасено утешение.

Судейское Поле являлось местом развлечения магистрата. Первое мая было одним из двух дней в году, когда карали всех, кто был повинен в не слишком серьезных преступлениях, связанных с любовью – совратителей и развратниц, беглых мужей и неверных жен, преступников против естества: последним, кроме положенного числа плетей, выжигали на щеках постыдные клейма. Причем каждый желающий мог приложить руку к наказанию порока, в чем особо усердствовали благочестивые жены.

Не отставали и молодожены. Только что повенчанные пары в сопровождении друзей, подружек и родни обходили гулянье, стараясь ничего не пропустить и время от времени кидая в толпу горсть леденцов. В ответ слышались такие напутствия, что даже Энтони иной раз краснел – впрочем, ответы не отставали в непристойности. Один раз свадебная компания заметила его смущение, и тут уж Бейсингему досталось как следует. Его взяли в круг, и он попал под такой перекрестный огонь, что выбрался совсем уже красный и вспотевший, но хохочущий вместе со всей толпой.

Ну и, конечно, повсюду были качели и карусели, столбы и балаганы, продавцы самых разнообразных лакомств, маленькие оркестрики и танцы, танцы, танцы, на которых основательно пьяные горожане и горожанки закладывали основы будущих свадеб и приговоров.

Энтони любил простонародные развлечения – в них было особое очарование, словно в вине с полынью или в сыре с перцем. Оставив Марион на попечение сторожей, он прошелся по ярмарочному полю из конца в конец, побывал в половине балаганов и на танцах, отведал простых сластей и с удовольствием собственноручно всыпал пару десятков плетей сорокалетнему бондарю, обрюхатившему пятнадцатилетнюю соседку. Домой он вернулся уже под вечер, поспал пару часов, чтобы ночью быть свежим, и, переодевшись, направился к Шантье.

Традиция требовала отмечать праздник в красном, но он надел новый камзол цвета слоновой кости, с легким рубиново-красным шитьем – специально под фамильные рубины, которые его давно просили показать обществу. Придирчиво перебрав содержимое шкатулки красного дерева, он выбрал мужские серьги, ожерелье и пряжку для волос с подвесками, окинул себя взглядом и остался доволен, хотя ни рубинов, ни золота не любил.

Наряд произвел эффект даже сверх обычного: Бейсингема долго разглядывали со всех сторон, пока, наконец, Рене не покачал головой и не налил ему вина для заздравного тоста в узорный бокал алого стекла – самая высшая оценка, какую только можно получить в приюте изящества. Но это было еще не все. Энтони рассчитывал на такую оценку и загодя к ней подготовился: он поднял бокал, повернул голову так, чтобы камень серьги отразился в стекле, и начал:

 
– Рубиновый отблеск на алом стекле,
Заветные звезды мерцают в вине,
И в светлом кувшине на темном столе
Искрится напиток заздравный.
А вечность – да полно, важна или она?
Что лютня, когда б не звенела струна,
Что море, в котором не плещет волна,
Что завтра? Ведь ночь и длинна, и темна…
И славно!
 

Это восьмистишие он оттачивал целый день, играя словами меж танцев и прочих развлечений. Первым успел сказать свое слово граф Аларсон, ориньянский посланник, сын знаменитого винодела:

– Ослепительно! С вашего разрешения, я бы с радостью поместил это стихотворение на бутылки нового сорта вина. Этот сорт как раз из числа рубиновых. И объясните мне, Бейсингем, почему у тех, кто не отступает от правил стихосложения, стихи выглядят мертвыми, а вы нарушаете каноны, и ваши творения так удивительно живы?

– Потому что совершенство мертво, дорогой граф. Оно принадлежит вечности, а, как я только что утверждал, жизнь – это игра мгновений. Что же касается вашей просьбы – то я ничего не имею против, но не раньше, чем мы попробуем вино.

– Если бы я не привез его с собой, я бы об этом и не заговорил, – засмеялся граф.

Энтони получил за стихи второй алый стакан, а третьего удостоился Аларсон за вино, которое тут же обрело, помимо названия, еще и имя «Прекрасное мгновение». В общем, триумф был полный, и Энтони нисколько не пожалел, что предпочел мужское общество в доме Шантье дворцовому балу.

Ближе к полуночи они перешли в малую гостиную, устроившись в знаменитых креслах работы аркенбергских краснодеревщиков. Все уже немножко устали, и в разговоре наступила естественная в таких случаях пауза.

– Послушайте, милорд, – вдруг заговорил Аларсон, – мне вот что любопытно… Надеюсь, я не буду бестактен, если спрошу: почему вы до сих пор не маршал? Мне казалось, вы в милости у вашего короля. Какие-то интриги?

– В Трогармарке нет маршалов, – разглядывая на свет отливающий рубином стакан, рассеянно ответил Энтони.

– Я знаю, разумеется, – кивнул посланник. – Но ведь были…

– В Трогармарке нет маршалов, – повторил Энтони. – И не будет. Хотя были, в этом вы правы.

– Что-то произошло? – осторожно осведомился Аларсон.

– Более чем «что-то», граф. Для того, что случилось во времена благочестивого короля Хэлдара, уместны иные выражения.

Он замолчал, продолжая разглядывать вино.

– Вы меня раздразнили, – вежливо улыбнулся посланник. – Расскажете сами, или мне заняться раскопками в ваших хрониках?

Энтони покачал головой.

– В доступных источниках вы этого не найдете. О том, почему прекратился род графов де Равильяк, баронов Бриассан, почему еще некоторые титулы перешли к другим семьям или к дальней родне, там не записано. Записи об этом есть в хрониках знатных родов, в том числе и нашего, но не в королевских.

– Вот теперь вы просто обязаны рассказать эту историю, милорд, – выдержка изменила темпераментному ориньянцу, он упруго поднялся и заходил по комнате. – Сказав «раз», надо говорить и «два», иначе к чему нужна наука арифметика?

Энтони расхохотался, да так, что сидевший рядом Рене торопливо взял у него из рук стакан с вином, отплясывавший фуэго над белым камзолом.

– Да уж расскажу. Это была просто… – он замялся, подыскивая слово.

– Наживка, – помог ему Аларсон.

– Наживка, – согласился Энтони. – Чтобы лучше слушалось. Хотя, признаться, я не слишком люблю эту историю, она не к чести Бейсингемов… Или, может быть, к особенной чести – я еще не разобрался.

Он поудобнее устроился в кресле и взял у Рене свой стакан.

– …Произошло это чуть более ста лет назад. Если быть точными… да, сто двенадцать лет. Благочестивый король Хэлдар был тогда еще далеко не благочестив, он был крутым и жестоким правителем. Иной раз даже говорили, что в нем воскрес король Трогар. А времена были неспокойными. Вы ведь знаете – сколько ни осыпай милостями знать, время от времени появляются недовольные, которым кажется, что они могли бы иметь больше, если на троне утвердится новый король. Так и в то время составился довольно большой заговор. Хэлдар много воевал, увеличил налоги, отобрал самовольно захваченные земли, заставил служить всех дворян, начиная с шестнадцати лет – естественно, знати это не нравилось, а аристократии особенно.

Еще с имперских времен у нас были две армии – Северная и Южная, – которыми командовали два военачальника в чине маршалов. Вы, как человек штатский, можете и не знать: если не говорить о мелочах, трогарский маршал отличается от генерала одним правом – он может самостоятельно, без королевского указа поднимать войска. Видите ли, страна у нас довольно большая, а время в некоторых случаях бывает дорого… В те времена Северной армией, сдерживавшей напор обитателей Аккадской степи, командовал граф де Равильяк, а Южной, выставленной против Тай-Ли – барон Бриассан. Оба были из недовольных. И вот как-то раз, не знаю уж, почему – история не сохранила сведений о причине, – король во всеуслышание накричал на Равильяка. Тот промолчал, но, вернувшись к своей армии, поднял ее и двинулся к столице. И в то же время от южных рубежей пошла на Трогартейн армия маршала Бриас-сана.

Войсками, расквартированными в столице и возле нее, командовал в то время мой предок, Джереми Бейсингем… если это можно назвать «войсками». Вместе с городской стражей у него было не больше четырех тысяч человек. Достаточно, чтобы организовать оборону, но безнадежно мало, чтобы прекратить мятеж. Верные королю части заперлись в городе, и началась осада.

Два месяца мятежники стояли под столицей. В Трогартей-не начинался голод. Но и армия мятежников была уже не та. Большинство офицеров входили в число заговорщиков, однако солдаты, которых просто привели под стены столицы, давно уже задумывались: а куда они, собственно, пришли и что они тут делают? Чем дальше, тем громче роптало опомнившееся войско. И тогда хитроумный Джереми собрал по всему городу продажных девок, пообещал им награду, отпущение грехов, право беспошлинной торговли и прочее, прочее… Те выбрались за стену и принялись обслуживать армию мятежников, а заодно и распускать слухи. О том, что на помощь королю идет союзное ольвийское войско, что король обещает всем сдавшимся полное помилование. Через две недели такой работы в Трогартейн тайком пришли выборные от войска с повинной. И вот тогда Бейсингем ударил.

Войск у него было впятеро меньше, но солдаты мятежников целыми взводами и ротами падали на колени, бросая оружие и выставляя впереди себя связанных командиров. Через час все было кончено. Кое-кто из главарей погиб или сумел спастись бегством, но обоих маршалов и большинство командиров полков захватили живыми.

Хэлдар, как я уже говорил, был суров не менее, чем Трогар. Сдавшиеся солдаты, действительно, получили полное прощение. Но с офицерами поступили иначе. Хэлдар объявил, что те, кто запятнал себя изменой королю – все без исключения, в том числе и раскаявшиеся, утратили право на титул и дворянское звание и подлежат наказаниям для простонародья. Тех из младших офицеров, кто был помоложе и меньше виноват, наказали плетьми и разжаловали в солдаты, других заклеймили и сослали на галеры. А полковников, генералов и маршалов…

Бейсингем замолчал и подошел к столу с вином, чтобы наполнить стакан, но, даже наполнив его, продолжать не торопился, сосредоточенно смотрел прямо перед собой, сдвинув брови.

– А ваши предки, Энтони? Кто-нибудь из них служил в тех полках? – осторожно спросил Аларсон.

– Не то, что вы подумали, – возвращаясь на место, усмехнулся Энтони. – Во взбунтовавшихся армиях служили пятеро Бейсингемов – из тех, что по линии младших сыновей. Один из них, кавалерийский полковник, не повел свой полк с мятежниками, ушел в степь, другие покинули армию и пробрались в столицу. А шестой… – его рука на мгновение сжалась в кулак, – шестым был капитан Леопольд Бейсингем, сын Джереми. Он в числе первых присягнул Равильяку как королю. А потом послал одного из своих денщиков к отцу с извещением, что армия идет на столицу и что он находится в штабе мятежников. Так что король был в курсе всех их планов, от начала до конца. Иначе неизвестно, чем бы все закончилось…

Энтони отпил вина, помолчал немного и продолжил:

– Джереми погиб в бою за столицу, и герцогом стал двадцатисемилетний Леопольд. Король сделал его генералом и назначил командующим Северной армией. Время показало, что выбор был правильным, он не посрамил честь рода на этом посту. Но перед тем… перед тем была казнь, и король приказал Леопольду командовать этой казнью.

– Ого! – только и сказал Аларсон. – Неужели он согласился?

– У Леопольда были несколько своеобразные представления о чести – я полагаю, вы уже это поняли. Он выполнил этот приказ, как выполнял любой другой. Главарей мятежников вывели на Судейское Поле при полном параде, с орденами и шпагами. Леопольд собственноручно сломал их шпаги, сорвал и втоптал в грязь ордена. Равильяк плюнул ему в лицо – не знаю, что было бы, если бы он попал, но граф промахнулся. Затем каждому из осужденных дали по двести плетей и голыми, без одежды, повесили на городской стене. Больше месяца жители столицы могли наблюдать, как повешенных расклевывают птицы.

Но на этом казнь не закончилась. Семьи главарей тоже были лишены шпаг и гербов, за исключением нескольких достойных представителей, которым король пожаловал личное дворянство. Имена Равильяка и Бриассана были вычеркнуты из сословных списков – эти роды прекратили свое существование. Титулы и земли остальных Хэлдар, по примеру Трогара, передал их дальним родственникам или своим незнатным сторонникам. И запретил упоминать в хрониках о мятеже – чтобы навсегда изгладить из памяти имена заговорщиков.

– Сурово, – только и сказал Аларсон, покачав головой. – А как же остальная знать? Неужели стерпела все это?

– И не только это, но и многое другое. С теми, кто был способен на мятеж, король расправился, остались те, кто бунтовать либо не хотел, либо не был способен. А кроме того, Хэлдар принял меры, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он упразднил звание маршала Трогармарка. Теперь никто, кроме короля, не имеет права поднимать войска. Так что маршалом, граф, я не стану. Да, по правде сказать, и не стремлюсь, зачем мне? Вот только я никак не могу решить, поддержал мой прадед фамильную честь или уронил ее…

…Пока Энтони рассказывал, ночь полностью вступила в свои права. В домах гасли окна, на улицах догорали факелы, и город погрузился во тьму. Крокус подошел к окну, отдернул занавеску Небо было ясным, но сад внизу волновался, кипел под ветром – почему-то ночь после праздника святой Маврии всегда бывала ветреной.

– «Рубиновый отблеск в весенней ночи…» – нараспев продекламировал он, вглядываясь в даль. – Нет, это явно не рубины. Интересно, что там светится?

Энтони встал, распахнул окно и вгляделся в лежащий внизу ночной город. Далеко, должно быть, где-то возле внешней стены, ночь озарялась странным светом, неровным и некрасивым. И сразу исчезла изысканная гостиная Шантье, узорные стаканы, голоса зазвучали глухо и куда-то пропали.

– Это не рубины, – выдохнул Бейсингем мгновенно охрипшим голосом. – Это огонь!

И бросился к выходу, уронив по дороге стул и даже не заметив этого.

До центральных ворот внутренней стены было недалеко, и Энтони, оставив Марион в конюшне, кинулся пешком. В тушении пожаров он понимал меньше чем ничего, но опытный командир лишним не бывает никогда, дело найдется.

На площади перед воротами уже толпились солдаты поднятого по тревоге полка городской стражи, в стороне громоздились телеги пожарного обоза. Несколько человек из числа караульных пытались открыть ворота. Однако окованный железом тяжеленный щит, исправно поднимавшийся каждое утро, чуть приподнявшись, рухнул обратно.

– Трос перетерся! – закричали из будки у ворот. – Надо менять трос!

– Ну так меняйте! – отозвался уверенный начальственный бас. – Сколько вам нужно времени?

Энтони узнал полковника Марешаля, командира первого полка стражи. Марешаль – офицер старательный, но бестолковый. Не будь он женат на дочери одного из бургомистров, полка бы ему вовек не видать. Одно хорошо – если его нужно будет отодвинуть в сторону, то разница в положении позволит не церемониться.

– Кто его знает, сколько времени… – пожал плечами один из караульных. – Сейчас позовем мастера, он скажет…

– Ну так зовите! – нетерпеливо рыкнул Марешаль. Энтони бегом поднялся на дозорную башню. Ветер, внизу почти не ощущавшийся, ударил в лицо, перехватывая дыхание. Он уже ощутимо пах дымом. Город горел всерьез. Бейсингем насчитал пять очагов огня возле внешней ограды, прикинул, что будет дальше, и, похолодев, беспомощно выругался. Не надо было быть пожарным, чтобы понять, что должно произойти. Там, на краю города, сгрудились в неимоверной тесноте домишки, кое-как сляпанные из старых бревен и досок, с крышами из соломы и дранки. Там же были мастерские – красильные, столярные, прядильные – и склады. Домишки, уже подсушенные весенним солнцем, вспыхивали, как факелы, в мастерских и на складах горело все: дерево, фураж, зерно. Он увидел, как на окраине что-то взорвалось – не иначе, красильня – и сразу вокруг разлилось пламя.

Огонь летел по внешнему краю предместья, окружая нижний город пылающим кольцом. Ветер дул в сторону центра, еще совсем немного, и он погонит пожар к холму. Сорок тысяч человек будут зажаты между пламенем и каменной внутренней стеной, в которой всего трое ворот. И ведь большинство кинется к центральным, самым широким – а они…

Не больше минуты понадобилось Бейсингему, чтобы оценить обстановку, но к концу этой минуты, когда он понял, что вскоре произойдет, у него неудержимо застучали зубы. Он несколько раз яростно, до боли, стукнул кулаком по парапету башни. Еще не хватало! Не может все быть так безнадежно! Должен быть какой-то выход, просто он пока не видит… Во-первых, ворота мы откроем! Во-вторых… во-вторых…

– Милорд… – услышал он за спиной. Притом что человек говорил почти шепотом, чувствовалось, что голос у него могучий, как соборный колокол.

– Вы кто? – рывком обернувшись спросил Энтони.

– Мишель Флори, начальник первого пожарного обоза, – торопливо поклонился тот. – Милорд, кто здесь главный, вы или этот… – пожарный явно не нашел подходящего слова, а то, что думал на самом деле, говорить не хотел.

– Пока я, – бросил Энтони, – а там посмотрим. Чего вы хотите?

– Вы знаете, как будете действовать? – Флори говорил отрывисто и требовательно, на вежливость времени не было, но плевать было Бейсингему сейчас на все этикеты мира. По крайней мере, этот человек не ударится в истерику от вопроса, который он задаст.

– Город погиб? – ледяным бесстрастным голосом спросил он.

– Нижний – да. Верхний должен уцелеть, если не будем совсем уж дураками. Милорд, не хотите глотнуть, для сугреву?

А то одежка у вас не по погоде… Тайтари… – пожарный протянул фляжку.

Еще один любитель цыганской водки! Энтони сделал пару глотков, прислонился к парапету башни, чувствуя, как на место паники приходит холодная решимость. Флори на него не глядел, внимательно изучая лежавший внизу город. Энтони оценил его такт: все ведь понял, но виду не показывает. Он оторвался от парапета и уже спокойно сказал:

– Скоро все согреемся. Мы можем что-нибудь сделать?

– Спасать людей. А для начала неплохо бы убрать этого…

– Можете не уточнять, – помог ему Энтони.

– …Пока он не погнал вниз обозы.

– Это я сделаю, – пообещал Бейсингем. – Найдите ему дело по способностям. Даю вам десять минут на то, чтобы разработать план действий, пока я буду открывать ворота.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и сбежал вниз.

Так. Первое – ворота. Их надо открыть любой ценой. Чинить некогда, остается либо разбить, либо взорвать. Пушки над воротами давно уже служат архитектурными украшениями, но раз они есть, то должен быть и запас пороха в кладовых. Значит, взрываем. Надо действовать очень быстро, пока по всему городу не ударили колокола и не началась паника. Он прислушался: внизу пока тихо. Обитатели ближайших к стене улиц еще не догадываются о беде, а те, кто живет в охваченной пожаром части, добежать до ворот не успели. И тут, словно подслушав его мысли, где-то далеко ударил колокол. Ну, сейчас начнется…

Он шагнул к стражникам, жестом оборвав приветствие.

– Артиллеристы есть? Вперед вышли двое.

– Там, в кладовых, должен быть порох. Заложите заряды и взорвете ворота. Справитесь?

– Справимся, – кивнул тот, что постарше, и оба бросились бегом. Остальные замерли, чтобы поймать на лету любое приказание, чтоб ни слова не упустить.

Рядом тут же возник энергичный и нахмуренный Марешаль, углядевший, что кто-то распоряжается его людьми. Раньше, чем полковник успел сказать хотя бы слово, Энтони бережно взял его за локоть и отвел в сторону.

– Я беру командование на себя. Подойдите к Флори, начальнику первого обоза. Он объяснит, что вам предстоит делать.

– Он даже не офицер, – полковник задохнулся возмущенно. – Вы не должны…

– Будете мешать – застрелю! – с холодным бешенством сказал Энтони, нимало не смущаясь тем, что у него нет пистолета. – Выполняйте приказ.

Не интересуясь дальнейшими переживаниями полковника, Бейсингем вернулся к стражникам и приказал собрать командиров рот. Здоровенный унтер просиял не то что физиономией, а всем своим существом, и рявкнул, перекрывая шум:

– Сотники, к господину генералу!

Городскую стражу набирали из солдат-ветеранов. Дворян в этих полках не имелось – попробуй-ка, заставь дворянина служить в страже! Единственными офицерами в первом полку были Марешаль и два его помощника-капитана, а остальные, даже командиры сотен, носили унтер-офицерские чины. Оно и лучше, меньше амбиций. Добрая половина стражников знала Бейсингема по военным кампаниям, остальные слышали о нем, и к нему кинулись радостно – не только сотники, но и командиры двадцаток.

– Вы сейчас пойдете в нижний город, – сказал Энтони и огляделся, отыскивая глазами Флори. Тот дисциплинированно стоял в двух шагах позади. – Этот господин расскажет вам, что надо делать.

Пожарный шагнул вперед. На Бейсингема он даже не взглянул, обежал глазами строй, хмыкнул и провел рукой по усам. Стражники подобрались, на лицах появились усмешки. Это был разговор своих: Энтони почувствовал себя лишним.

– Для начала то, что не надо делать, – раздельно произнес Флори, вроде бы и не напрягаясь, но громыхнул на всю площадь. – Не надо бороться с огнем. При таком ветре его все равно не погасить и даже не задержать.

– Что ты болтаешь, предатель?! – закричал стоявший сзади Марешаль и осекся, с таким бешенством повернулся к нему Бейсингем. Впрочем, пожарный на крик полковника даже не оглянулся. Он продолжал говорить совершенно спокойно, и от этого происходящее казалось не реальностью, а страницами романа.

– Такого пожара не было сто пятьдесят лет, со времен святого Ульриха. Тогда выгорел весь нижний город, кроме монастыря, выгорит он и сейчас. А мы единственное, что можем – это спасать людей. От огня народу гибнет куда меньше, чем из-за давки и страха, мечутся все, как безголовые курицы… Теперь слушайте, что делать: разбейтесь на отряды, по числу улиц. Пойдете вниз – сразу оставляйте солдат на перекрестках, по трое-пятеро: один с трещоткой и факелом, остальные указывают, куда бежать, и наводят порядок. Кто будет со всяким громоздким барахлом – тележками там, сундуками, – заставляйте бросать. В огонь не суйтесь – сгорите сами и все равно никого не спасете. Панику пресекать сразу и безжалостно, как с ней бороться – не мне вас учить. А теперь главное: для того чтобы что-то делать, неплохо бы вам самим остаться в живых…

Пожарный говорил громко и отчетливо, так что Энтони тоже невольно слушал, хотя и вполуха. Сейчас надо отправить людей вниз и сразу же начать наводить порядок наверху, а это сложнее. Умение обращаться с беженцами у генерала складывалось из двух приказов: накормить и не подпускать близко к солдатам. Хоть бы кто-нибудь из городской управы появился, чтобы свалить на него эту заботу…

– Внизу сейчас будет ад кромешный, – говорил Флори. – Главное – не терять головы. Кто испугается – погибнет. Второе главное – не терять направления: в дыму ничего не видно. Кто потеряет направление – тоже погибнет. Поэтому как только встали – сразу кладите на землю какую-нибудь палку, чтобы не закрутиться. Не забывайте следить за огнем, он может вас обойти. Как только выйдете из ворот, возьмите в одежных лавках бабские шали поплотнее, намочите их и обмотайте головы и лица, они спасут и от жара, и от дыма. Как бы ни было жарко, мундиры не снимать. Как спуститесь, обязательно раздобудьте в домах несколько ведер, хотя бы по два на каждый отряд, привяжите к ним веревки и обливайтесь водой. И главное, еще раз – не теряйте головы… Ну ты, рыжий, не хихикай, это тебе здесь кажется, что ты храбрый, а как будет внизу – это, знаешь ли, рыба на воде хвостом написала…

– Хорошо, – кивнул Бейсингем, оборвав возмущенную отповедь здоровенного рыжего стражника. – Спасибо, Флори. Распределите ваших людей, по одному на каждый отряд, в помощь командирам. Теперь слушаю остальных. У кого-нибудь есть еще какие-либо мысли?

– Лестницы… – сказал худощавый черноусый капрал.

– Что? Объясни…

Капрал объяснил. Его родные жили возле крепостной стены, и он хорошо знал, как хозяева домов под стеной зарабатывают себе на пиво. Ворота на ночь закрывались, поэтому многие держали у себя длинные лестницы. Поставив такую на крышу дома, можно было перебраться на стену. Энтони сразу, с полуслова оценил предложение. Действительно, в старой стене всего трое ворот, а народу внизу живет тысяч сорок. Многие до ворот попросту не доберутся.

Энтони приказал поставить караулы во дворах и снова повернулся к капралу:

– Когда все кончится, – получишь награду!

– Да, еще… – добавил пожарный. – Не давайте укрываться в храмах и на площадях. В огне брода не будет. – Ну, ребятки… – вдруг посерьезнев, он омахнул лицо знаком Солнца, – храни нас всех Бог, чтобы пережить эту ночь…