Текст книги "Маяк мертвых"

Автор книги: Елена Усачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Елена Усачева
Маяк мертвых

Глава первая
Утро

* * *

Прошлое – коварная штука. Что-то было – хорошее или плохое, – а теперь этого нет, но люди упорно об этом помнят. Ведут дневники. Пишут книги. Ставят памятники. Огораживают могилки. Одним словом, боятся забыть.

Прошлое цепляет, прошлое утягивает к себе. Зачем? Чтобы убить. Прошлому будущее не нужно. Примешься думать о будущем – забудешь прошлое. Так вам и дали это сделать. Не дадут. Застрянете в своих воспоминаниях, ни одной мысли в будущем не останется. Кое-кто, конечно, вырывается, но об этих мы забудем.

Воспоминания требуют пищи. Засушенный цветочек, билет в кино, куда ты ходила с ним, валентинка от нее, ворох записок («ах! подружки!») – все это держит, привязывает, оттягивает руки, сковывает шаг. Поставьте крест на своих мечтах! Вы обречены остаться в прошлом. Вы сами станете прошлым. Я вам это обещаю.

Остров Хийумаа в Балтийском море – воспоминание. Раньше здесь жили шведы, потом пришли русские. Екатерина Вторая побоялась оставлять на своих северных границах обиженный Петром Великим народ и в 1781 году переселила их в Малороссию. А сюда привезла податливых эстонцев. Они вечно были под кем-то – немцы, шведы, русские, – не все ли равно? Так на острове появилось воспоминание о тех, кого здесь нет.

Дорога шумит монотонным гулом. Выныривает из леса и в лес уходит. Широкая парковка зовет машины остановиться. Какая-нибудь нет-нет да и притормозит, съедет на шуршащий гравий, взревет последний раз мотором, выплюнет из себя вонючий газ и замолчит. Остывая, она будет потрескивать. Дорожка в сосновом лесу сухая, земля чуть пружинит под ногой, перекатываются сосновые иголки, скользит гладкая подошва. Желтые тропинки отчаяния среди зеленых холмиков черники и брусники. Мох мягкий. Положи на него ладонь, обопрись – провалишься по локоть. Золотые стволы сосен, темные внизу, светлые к макушке, стоят верными стражами, топорщатся сухими ветками. Куда дотягивается рука, все сучки обломаны.

Для крестов.

Веточка, на нее перекладинка, обмотать травинкой, завязать потуже, чувствуя, как рвутся зеленые ворсинки листика. Поискать глазами место.

Вот кустик жимолости, а за ним стайка деревянных крестов. Один широкий, покрашенный в голубой цвет – пришедшие подготовились. Есть высокие, в человеческий рост, прочные, надежные, как сама память. Есть маленькие и хрупкие. Есть железные, с кружевными оконечниками.

Тропинка натоптана, люди сюда приходят часто. Их манит любопытство – посмотреть на место, где что-то произошло. Ставят кресты. Тянут они потом свои корявые руки-перекладины вслед уходящим, сверлят спины глазами-сучками. Думаете, что ушли? Нет, вы остались.

В этот раз крестик был маленький. В землю воткнешь – его и не видно будет. А должно быть заметно. Чтобы и другим память.

Нашлось место. Поставила на развилку сосны, подперла шишкой. Лбом прислонилась к стволу. Оставила метку смолы на щеке. Не скоро отмоется. Да и зачем? Теперь-то?

Кресты деревянные. Кресты железные. Кресты из камешков. Вот этот сложил маленький мальчик. Камешки в один размер, как узелки на позвоночнике. Эти узелки были хорошо видны сквозь футболку, когда мальчик наклонялся.

Все побывают здесь. Каждый останется воспоминанием.

Ветка треснула под ногой, шепнул неосторожное слово ветер. Что это было? Показалось… Тень мелькнула, прошелестело легкое дыхание, послышался незнакомый запах. А так ведь никого нет. Нет настоящего. Нет будущего. Есть только прошлое.

Она шла и вспоминала, что было вчера. Она умерла для настоящего. А машина? Что машина? Постоит, постоит, ее и заберут. Машина не помнит прежних хозяев. Она знает только настоящих. Что ей помнить?

Здесь кто-то прошел? Не видела. И не надо так топать. Земля сухая, гулкая. Она может отозваться, заставить вернуться, заставить умереть для настоящего.

* * *

Чайные ложки стащили домовые. Им было скучно. Вечером долго вздыхали, бродили по коридорам, постукивали по стенам, скрипели дверями. Самый шустрый залез в кран и гудел в трубу, с завываниями, неприятно. После хорошей работы позвали соседей и пили чай до утра. Звенели фарфоровые чашечки, скребли ложечки по донышку розеток, выбирая варенье. Домовые любят сахар, конфеты и сухари.

Хрум, хрум, шырк, шырк.

Попробуйте тихо съесть сухарь. Накройтесь одеялом, подлезьте под подушку, усыпьтесь крошками. Есть сухарь – дело очень громкое. Даже когда тебе удается разгрызть его тихо, в голове стоит такой грохот, что птицы снимаются с насиженных мест. А птиц на острове Хийумаа много. Очень. Целый птичий базар.

– Чего застыла?

Мама подкралась сзади, положила подбородок на плечо.

Столько раз говорили: «Не надо так делать!» Взрослые, а памяти никакой.

– Ложек нет, – шепотом сообщила Алена, опуская плечо, чтобы подбородок исчез.

– Ушли?

– Домовые разобрали.

Мама выпрямилась, вопросительно глядя на пустой лоток. Вилок много, ножей ворох, большие ложки лежат. Кому нужны большие ложки на завтраке, если здесь нет каши? Они бы еще половник вынесли.

Хлям-блям… Чаепитие под половицами. Так и уснули с чашками в руках. Привалились кто к чему – кто к печке, кто к стенке, кто к окну. Из чашек льется чай, капает на войлочные тапки. В войлоке шаг бесшумный. Подкрадись, к кому захочешь. Бери, на что глаз ляжет. Только бы ложки не звякали. Их много, они металлические. Шуму-то, шуму! Скрежета, позвякивания, шороха. Но сейчас ложечки лежат, утонув в чайных лужицах, ткнувшись носиками в крошки сухарей.

– Аля, – жалобно прошептала мама, – ты не заметила, у тебя ничего не стащили?

– Чего сразу у меня-то? – тут же забыла о ложках Алена.

– Все знают, что домовые любят чай, сухари и яркие бусики.

Когда мама сказала про сухари, Алена вздрогнула – надо же, какое совпадение, она тоже об этом думала, – а упоминание о бусиках заставило задержать дыхание.

Так, так. Что было утром? Проснулись, потянулись, умылись, повисели на подоконнике, глядя на узкий колодец двора, где ничего не происходило, повалялись на кровати, задрав ноги. Мама собралась, пошли на завтрак. Украшения… Она их куда-то вчера положила. А утром? Нет, косметичку не проверяла. Лежала Алена на подоконнике, значит, они были не там. На тумбочку бросала книгу, читанную перед сном, – значит, не на тумбочке. Ой, мамочки! Она не помнит, видела ли косметичку утром. Точно – видела… Или нет, не видела. Не до косметички ей было!

Алена схватила себя за запястье. Головы быков на браслете тяжело качнулись, зацепившись рогами за цветочки бус. Папин подарок из Испании – серебряная цепочка с прикрепленными к ней пятью плоскими фигурками круторогих быков, покрытых разноцветной смальтой.

Пока отцепляла, смотрела на лоток со столовыми приборами. Где чайные ложки? Нет! Она за ними подошла. Чайных ложек нет, украшений тоже нет. Ее любимых, любимых и трижды любимых!

Эти быки вечно все задевали, рвали шарфы и вязаные кофточки. Сколько раз зарекалась их носить. Нет, опять нацепила. Или это они за нее специально зацепились, чтобы не попасть в жадные руки домовых, как остальные.

Пока разделяла упрямые сочленения, пока уговаривала быков вести себя прилично, добежала до номера: по лестнице вниз, коридор, направо, еще раз направо, снова вниз, пригнуть голову, чтобы не врезаться в арку свода, по гулкому подвалу до конца. Карточку в паз. Раз, другой…

Номер узкий. Две кровати, между ними тумбочка. Высокое окно в глубокой нише забрано решеткой. За ним глухой колодец двора соседнего дома, трава лезет на стекло…

Вот же она, косметичка! Лежит себе на месте, занимает всю нижнюю полку тумбочки, распахнула жадный зев.

И тут же вспомнила, как доставала браслет, как распутывала цветочки. Как подумала – странное сочетание: быки и ромашки. Хотя…

Мама!

Коснулась своего сокровища, только чтобы убедиться, что все на месте, что ничего не показалось. А то мало ли как бывает… И помчалась обратно. По длинному подвалу, пригнуть голову, по лестнице, поворот, узкий коридор, мимо дверного проема, загороженного шторой.

Мама сидела в углу столовой за длинным столом и лениво помешивала ложечкой в чашке с кофе. Алена проползла вдоль лавки к окну.

– Ну, что домовые? – В глазах у мамы тридцать три чертика, на губах двадцать два блика от солнца.

– За ложками пошли, – буркнула Алена, завершая свое бесконечное движение и утомленно падая на место. – Обещали, что скоро все принесут.

– Уже принесли. – Мама покачала перед своим лицом ложечкой. – Извинялись, что задержали. Теперь, сказали, пошли твои сокровища пересчитывать.

– Мама! – простонала Алена, картинно опуская лоб на сложенные руки.

– Ты-то им счет не знаешь, – доверительно склонилась к Алене мама.

За лето на лице у нее появились веснушки, загар сделал лицо тоньше и худее, волосы выгорели и закурчавились. Серые глаза как будто тоже набрали солнца и заискрились пятнышками, словно старую ириску раскрошили на множество осколков. Смотришь в эти глаза и ловишь себя на мысли, что не узнаешь. Может, это не мама?

– А домовые до чужих сокровищ падки, – шептала мама. – Они несут их гномам и вместе прячут под корягами и камнями. Там колечко, здесь браслетик – так и набирается клад. А потом они зовут дракона, чтобы он охранял. И с тех пор каждый, кто к сокровищам прикоснется, сам станет драконом.

– Мама! – подпрыгнула Алена и поползла по лавке обратно к выходу из-за стола. – Эти вечные твои сказки…

– Возьми мне круассанчик, – бросила ей вслед мама.

Алена повернулась, чтобы испепелить маму взглядом, чтобы пригвоздить ее к лавке, чтобы…

Мама смотрела на нее, чуть опустив голову и склонив ее набок, быстро-быстро моргала, улыбалась одним краешком рта, так что только две морщинки появились на щеках. Алена прыснула. Мама заморгала еще быстрее.

– Ну, мама! – простонала Алена, отходя к раздаточным столам.

Мама – невозможный человек. У всех родители как родители, строгие, но справедливые, ведут себя по-взрослому, а у нее? Вечно хихикает, вечно что-то придумывает. Сейчас она ей такой круассанчик принесет. В сердцах дернула рукой, очередной бык очередными рогами зацепился за кофту, тарелка полетела на пол.

В тихой столовой повисла гробовая тишина.

– Извините, – пробормотала Алена, приседая на корточки и искоса глядя на маму.

Она улыбалась, но смотрела мимо. Не на Алену. Проследить за взглядом некогда. Один круассан откатился под столик. Алене показалось… нет, она была уверена, к нему протянулись быстрые ручки, но тут же исчезли. Алена и сама не поняла, как это произошло – щелчком отправила круассан дальше под стол, пробормотав: «Не шали!»

– Я все видела, – перегнулась через стол мама.

– Что ты видела? – Алена спрятала глаза, с трудом сдерживая улыбку – надо же так попасть. Дожили, домовых стала кормить.

Стол покрыт серой льняной скатертью. Толстые нити ткани неровные, то широкие, то узенькие, то с узелочками. Проводишь рукой – чувствуется шероховатость.

– Ничего ты не видела! – хлопнула ладонью по столу Алена.

– Ты взяла три круассана! В юбку не влезешь!

Мама подхватила с тарелки рогалик. Алена открыла рот, чтобы закричать, чтобы выразить все свое возмущение, чтобы сказать, что она думает о сегодняшнем утре и о пропавших ложечках, о…

– О! – прошептала мама, откладывая круассан. – Смотри, кто пришел… Ой, не могу.

Алена обернулась.

Да! Это был он! Высокий стройный парень с очень тонким худым лицом. А руки! Какие у него были руки! Длинные нервные пальцы с крупными узелками суставов, аккуратные красивые ногти, голубые венки на тыльной стороне ладони… Мама засопела, закрыв глаза и растянув губы в самой глупой улыбке, какую только могла изобразить.

– Моя любовь, – прошептала мама.

– И не только твоя, – проворчала Алена, досматривая спектакль до конца.

Следом за парнем вошла пухленькая девушка с длинными темными волосами. Круглое румяное лицо и маленький вздернутый носик. Она довольно громко что-то говорила своему спутнику, поминутно взрываясь громким смехом. На что красавец скромно улыбался. Лицо его становилось еще прекрасней.

На девушку Алена не смотрела. Хватит, насмотрелась уже. Ее больше интересовал парень. Так приятно было фантазировать на тему, что ему может нравиться или хотя бы воображать, как его зовут. Третий день, а его имя все еще загадка – ни мама, ни Алена не смогли с ним заговорить.

– Ну и пожалуйста, – проворчала Алена, утыкаясь носом в чашку. – Не одна ты в него влюблена. Он всех здесь успел очаровать.

Да, да, парень оказался общителен, почти с каждым обитателем гостиницы перебрасывался парой слов. И всем мило улыбался. Особенно женщинам.

– Ой, подумаешь! – игриво дернула плечиком мама. – А вдруг это судьба?

Алена хорошо знала подобные «судьбы» – мама обожала кокетничать с парнями. Что только на это скажет папа?

Ничего не скажет, порадуется, что у мамы хорошее настроение. Ох уж эти ее родители… Все-то у них не как у нормальных людей.

– Зато я сегодня видела Эдика! – мстительно произнесла Алена.

– Он в желтой футболке? – тут же переключилась мама.

Нет, она все-таки фантастический человек. Ее, случайно, инопланетяне не подменили? Вот и чайных ложек нет. Может, она чайными ложками питается? По ночам. Пока никто не видит.

– Нет, в красной! – злорадно ответила Алена и стала запихивать в рот круассан, чтобы больше на вопросы не отвечать. Никакого Эдика она еще не успела увидеть, тем более не знает, какая на нем сегодня будет футболка.

А во всем виновата проклятая мамина влюбчивость. Вечно она кем-то увлечена. Способна мгновенно потерять голову от мимолетного взгляда, брошенного случайным встречным, или очароваться человеком на фотографии. Она так искренне всеми вокруг восхищалась, что не заразиться от нее этим было никак нельзя.

Алена крепилась. Она говорила: нет, нет, нет! Но этот парень с тонкими длинными пальцами был необычайно красив. А Эдик на рецепции – настоящий викинг с рыжими вихрами и широкими плечами. А старый смотритель маяка Кыпу похож на сказочного деда и рассказывает потрясающие истории. Они с мамой еще потом долго обсуждали его бороду, его манеру дергать кустистыми бровями, его постоянные причмокивания, покашливания.

И всех их мама так описывала, что Алена тоже влюблялась, восхищалась, надевала на лицо самую глупую улыбку, какую только можно себе представить.

Но сегодня – все. Никаких влюбленностей! После злого розыгрыша с украшением Алена не поведется на сказки. Пускай мама рассказывает их у себя в библиотеке.

Алена вновь поползла вдоль лавки из-за стола. Вот как сейчас возьмет и уйдет отсюда далеко-далеко. На край света. Сядет там и будет болтать ножками, пока не приедет прекрасный принц на белом коне и не спасет ее. А те, кто останется здесь, будут вздыхать: какого хорошего человека в одночасье потеряли.

Алена прошла мимо парня с девушкой, гордо подняв голову. Нет ей дела до чужих красавцев в чужой стране. Прошла через пустой холл, где обычно за стойкой сидит администратор. Но сегодня нет Эдика, поэтому и неважно, кто тут должен скучать.

Раз так, то все неважно. Если жизнь катится в пропасть, то пускай она начнет это делать с гостиницы «Маяк» города Кярдлы острова Хийумаа страны Эстонии. Алена Курочкина пойдет вперед, не оглядываясь, пересечет Балтийское море, доберется до Северного полюса, где ее смогут оценить белые медведи и морские котики. Пережив сотню приключений, она найдет настоящую любовь, а не уже занятого толстой девчонкой парня с изящными руками.

Вперед – навстречу приключениям!

– А! Алена? Здор ово!

Футболка была оранжевая. Не красная. И волосы сегодня как-то по-особенному рыжи, и весь Эдик жизнерадостен, как солнышко.

– Ой, привет!

Только и смогла сказать Алена, расплываясь в глупой улыбке. Когда твои губы так тянет непонятная сила, ты уже ничего не можешь: ни говорить, ни делать, ни думать. Только смотреть. Только улыбаться.

Эдик между тем закидал вопросами, поделился сведениями о погоде, рассказал новости. Когда в его словах всплыло имя мамы, Алена перестала улыбаться и немного пришла в себя.

– Мама завтракает, – мстительно ответила Алена. – Там как раз этот, красавчик пришел. Ну, тот, что со всеми болтает.

– А! Молодожены, – легко согласился Эдик, пропустив намек на то, что мама кем-то увлечена. – А вы куда собираетесь сегодня?

Вот так… и никакой романтики. Они не родственники, не друзья и даже не парень с девушкой. Они уже муж и жена. Могли бы это и раньше у Эдика узнать.

– Чего тут собираться? – буркнула Алена, заметно скучнея. – Мы едем на маяк. Тот, что ближайший. Нам сказали, что там лабиринт прикольный есть.

– А! Тахкуна, – снова непонятно чему обрадовался Эдик. – Хорошее место. И лабиринт там есть. А еще есть памятник детям, погибшим на пароме «Эстония». Слышала про такой?

Алена поджала губы. Ни про какие паромы она ничего не слышала. И говорит сейчас Эдик явно не о том, о чем хотелось бы Алене. А хотелось бы ей, чтобы он прямо сейчас сказал, что Алена красивая, что она гораздо красивее мамы, что тот молодожен дурак и что сейчас они вдвоем поедут на край света.

Но Эдик не спешил читать ее мысли. Он говорил о своем, продолжая копаться в машине:

– Лет двадцать назад в сентябре в сильный шторм перевернулся паром. Он назывался «Эстония». Чуть ли не тысячу человек погибло.

– Как печально, – через силу выдавила Алена. Хотелось плакать. Ну, почему этот мир так несправедлив!

Эдик выбрался из-под капота машины и внимательно посмотрел на Алену.

– А по дороге можно заехать на Гору Крестов, Ристимяги. Потрясающее место.

– Ага, – скривилась Алена.

И зачем она встретила Эдика? Была бы уже на подходе к Северному полюсу.

– Представляешь: лес, земля покрыта мхом, кустики черники, редкие лиственницы, сосны, и все-все вокруг в крестах.

Алена все это хорошо представила. А представив, вздрогнула.

– Почему в крестах?

– Место такое! Легендарное. С любовью связанное.

Алена фыркнула. Опять любовь. Как будто без нее жить нельзя.

– Все легенды про любовь, – недовольно буркнула она.

– Эта особенная. Рассказывать? – Эдик вытер руки тряпкой, присел на крыло, готовый рассказывать.

Алена стрельнула глазами в сторону гостиницы. Мама вряд ли так быстро появится. Пока красавчик не уйдет из столовой, ее из-за стола не вытащишь.

Алена опустилась на ступеньку крыльца. Делать решительно было нечего.

– Давай рассказывай.

Эдик бросил тряпку в салон и захлопнул капот.

– Встретились на узкой дороге две свадебные процессии, и ни одна не хотела уступать дорогу. Ругались, ругались, пока не подрались. В драке убили жениха и невесту из разных свадеб. Испугавшиеся гости разбежались. С тех пор на этой горке каждый оставляет крестик.

– Как на могиле? – Настроение у Алены не поднималось. – А чего они сразу убивать-то кинулись?

– Легенда, – развел руками Эдик и покосился на свою машину. – Если вы сейчас соберетесь, могу подбросить до Тахкуна. Все равно мне в сторону Кыпу ехать.

Заколдованное место этот остров Хийумаа: куда ни повернешься, все будет в сторону Кыпу.

На Кыпу Алена уже была. Это самый старый маяк на острове. Огромный, белый, с красной шапочкой, он толстоногим монстром смотрится от прибрежных скал. Усеченный конус основания, четыре ребра, упирающиеся в бока для прочности. Кажется, что он так и вырос прямо из этой каменистой земли, уперся в нее лапами – ни упасть, ни отойти. Когда подъезжаешь к нему, дух захватывает – до того он красив. Бешеный ветер бьется лбом о его прочные стены, словно пытается сдвинуть с места, но он не дается. Бросает дальний свет кораблям, предупреждает об опасности. Белой громадой нависает над маленькими человечками, стоящими на земле. Что люди ему, когда он повелевает расстояниями и немножко временем.

На северной точке острова тоже есть маяк. Тахкуна называется. Кыпский маяк самый старый, в Тахкуна самый высокий. Говорят, с него в хорошую погоду видна Финляндия. С финского берега Тахкуна заметен по ночам – светит-то ярко.

А ведь такси можно и отменить. Ехать с Эдиком гораздо интересней.

– Я сейчас сбегаю, спрошу! – подпрыгнула Алена, забыв о своей обиде, о своем желании никогда-никогда больше не общаться с мамой, о своем начавшемся походе к белым медведям.

Поехать с Эдиком к неведомой Горе Крестов, это же… это же…

Долго искать маму не пришлось. Стоило Алене оказаться в полутемной прихожей, как она услышала мамин смех. Она шла из столовой. Не одна. Вместе с красавцем. Держала его под руку. Рядом топала его жизнерадостная подруга. Они мило болтали по-английски. Красавец так же, как и до этого своей спутнице, скромно улыбался маме.

Они не заметили Алену в темноте. Но даже если бы Алена вышла к ним навстречу, они бы все равно не заметили, потому что были слишком увлечены собой и беседой о прелестях жизни на островах. О том, что отсюда помимо парома можно еще и на катере уехать. Что до ближайших островов рукой подать. Что неплохо было бы съездить на Сааремаа или Муху, а то и до Вормси добраться. И хоть бы слово про Алену. Может, она не хочет ехать на продуваемом всеми ветрами катере через Балтику? Если у них тут тонут паромы, то что говорить о маленькой лодочке?

Дверь открылась, впустив ветер, свет, шум улицы, и закрылась, забрав все это с собой.

Алена выглянула в стеклянную вставку. Они свернули налево, к высокой деревянной башне с часами. Неужели они сейчас договорятся куда-нибудь съездить и Алену забудут? Ведь так они и уплыть без нее могут. Мама такая, мама может…

Онемевшей рукой Алена открыла дверь, постояла на пороге, чувствуя приятную прохладу на лице, и шагнула к машине Эдика. Он в очередной раз вылез из-под капота, посмотрел вопросительно: ну, что решила?

– Мама согласна, – прошептала Алена, осторожно садясь в машину. – Она меня потом подберет. На такси. – И чуть помедлив, добавила: – Я договорилась.

Эдик оглядывался, словно чего-то ждал. Не верил?

– Думаешь?

И почему взрослым всегда все надо уточнять?

– Конечно! – В Алене проснулась кипучая энергия. – Все дороги лежат в сторону Кыпу. К Тахкуна тоже в ту сторону. Ты едешь?

– А мама?

– Мама задержится… Я позвоню, она меня заберет.

И они поехали. Первые пять минут Алена все ждала, что Эдик развернется или потребует позвонить маме. Но он был настоящий эстонец. Спокойный. Раз уж решил, мнения своего не менял.

* * *

Что самое сложное? Нет, не ждать. Для настоящего охотника ожидание – увлекательная игра. Кто кого пересидит, кто переиграет. Игра с человеком – это великое искусство. Человек самый наглый и хитрый хищник. Раньше таким был волк. Сейчас он стал другим. Пугливым. Вымирает. Остается человек. У него много слабых мест, но он все равно живет. А зачем? С таким набором проблем это бестолковое занятие. Но живет и не дает жить другим. Прыгает, суетится – а ведь все напрасно. Жизнь конечна, а потому бессмысленна. Жить так, как живут все взрослые, глупо. Жить по-другому никто не даст. Поэтому собирайтесь в стада и бредите следом за погонщиком.

А выход есть – не оставлять воспоминаний. Все должно быть коротко и быстро. Чтобы не запомнилось.

Со мной не спорят – соглашаются. Я слишком давно здесь и все хорошо знаю. Чем больше воспоминаний, тем короче жизнь. Все, что висит на плечах, тянет ко дну. Чем тяжелее груз, тем меньше шансов всплыть. Но расставаться с грузом не хотят. Гребут под себя – дни рождения, обиды, мелкие радости, слепые надежды, бывшие дружбы, первую любовь, вторую, третью. Детский сад, школа, институтские дружки, коллеги по работе… Начальные классы топят особенно сильно.

Жалости к ним нет. Есть любопытство: как долго это будет продолжаться. Сколько еще надо будет снести на моей Горе Крестов.

* * *

Камешек к камешку. Друг за другом. Чаще попадаются темно-серые, с зеленцой. Маленькие. Неровные. Вот этот похож на треугольничек с обломанным зазубренным краем. Пять, шестой темненький. Седьмой беленький, крепенький кругляшок-кулачок. Будет последним. Теперь нужна перекладинка. Первый камешек маленький светло-коричневый, недокормыш, с узловатой серединкой, словно его, прежде чем затвердить, долго замешивали. Следом бухнулся тяжелый гигант. Получилось некрасиво. Как капля. Камешки поменялись местами, но красоты от этого не прибавилось. Где же взять камешек?

Вытоптанная широкая тропинки чиста, словно по ней прошли веником – ни палочки, ни камешка. Люди на Гору Крестов приезжают не всегда подготовленные, делают кресты из того, что найдут. И Алена за сегодняшний день не первая. На парковке, где ее высадил Эдик, стояла одинокая машина. Но в самом лесу никого. Словно человек пропал. Или он шел не на Гору Крестов? Или шел сюда, но не затем, чтобы полюбоваться красотами, а чтобы закопаться в мох? Или попрыгать по гладким стволам? Или искупаться в болоте? Очень удобно – разок нырнул, разок не вынырнул.

Ристимяги начинается как самый обыкновенный лес. Сосна, лиственница, холмики, заросшие брусникой, между ними вьются тропинки.

Ветер поскрипел соснами, пошуршал отстающими шелушинками коры, пошелестел листьями брусники. Словно кто-то прошел. Высокий, в светлом, задел длинным подолом кустики.

Показалось.

От долгого вглядывания все стало четким, кресты приблизились, резче обозначились контрастные цвета.

«У-у-у-у», – пронеслось по лесу.

«Иду!»

На душе стало нестерпимо печально, слезы горячим угольком обожгли переносицу, защипало глаза.

Зачем она сюда приехала? Зачем складывает крест? О чем хочет оставить память? О сегодняшней ссоре? О том, как убежала от матери, не взяв телефон.

Тоска заставила выпрямиться, задышать глубже.

Как все нестерпимо обидно и глупо. Вернуться? Извиниться? А толку? Все будет так же – ее умильные взоры, глупые улыбки, влюбчивость. Каникулы испорчены.

Алена медленно встала. Все равно, что произойдет дальше. А если не произойдет – тем лучше.

Окинула взглядом мрачную картину – деревья, пригорки с кустиками брусники, мох, желтую широкую тропинку и кресты, кресты, кресты.

Жизнь тяжела… страдания вечны…

Кто это говорит? Или это она сама так думает?

Да, сама.

Алена побежала, а кресты все не кончались. Они мелькали по сторонам, звали к себе. Забыть, забыть, скорее забыть…

– Алеееена! – зовет знакомый голос, но он с трудом пробивается сквозь прочно поселившееся в душе отчаяние.

Нет, нет, нет!

Алена сжимает голову и бежит быстрее.

– Аааааалён!

В пропасть, с обрыва, в болото – куда угодно, только подальше.

– Аля!

Алена остановилась.

– Ты куда?

Эдик запыхался. От бега его шевелюра разметалась, к футболке пристали хвоинки, на плече желтое пятно смолы.

– Еле догнал!

От улыбки на щеках ямочки. С запозданием Алена заметила, что тоже улыбается. Самой глупой улыбкой… Вот ведь! Эдик! Пришел! За ней! Это любовь!

– Так чесанула!

Эдик еле переводит дыхание. Алена кашлянула, прогоняя мысли о судьбе и прочей маминой ерунде. И вдруг поняла, что сама она дышит ровно. Словно и не бежала. Словно кто нес.

– Хотела посмотреть, где гора кончается, – пролепетала Алена, с ужасом прислушиваясь к себе. Что с ней было? Что? – Где нет крестов.

Эдик ничего не заметил. На Алену не смотрел, вертел головой. Что-то ищет? Или кого?

– Она в болото скатывается, – произнес он быстро. – Дожди были. Сейчас там топко.

Болото… Перед глазами еще мелькают странные картинки, голова гудит от ярости… На кого? Из-за чего?

Эдик все оглядывает и оглядывается. Кого еще потерял?

– Ты тут не видела? – начал он вопрос, но замялся. – Девушка должна была быть. Худая, высокая, лет двадцать.

– Не было никого.

– Сюда пошла. Машина ее на стоянке. Серая такая. До сих пор стоит.

Как-то все стало очевидно, а потому грустно.

– Ты из-за нее вернулся?

Черт! Лучше бы в болоте утонула. Никому Алена не нужна. Даже Эдику. Он уже кем-то увлечен. Не Аленой. У мамы тонкорукий красавец, у Эдика девушка из машины, а у Алены… у Алены домовые. Чудесная компания. От такого расклада опять захотелось плакать.

Эдик всматривался в голые стволы, хмурился.

– Странно, – пробормотал себе под нос. – Она не собиралась сюда ехать.

Его взгляд скакал по частоколу крестов.

– Может, не она? – вздохнула Алена, чувствуя, как слезы уходят из глаз – плакать расхотелось. – Мало ли кто приехал на такой же машине?

– Ты забываешь, что это остров. Здесь новое появляется по большим праздникам.

– И когда приходит паром. А приходит он четыре раза в день.

– Нет, это ее машина. Там кошар на торпеде [1]1
  Приборная панель в автомобиле.


[Закрыть].

Эдик постоял, вслушиваясь в звенящую тишину леса.

– Что ты так переживаешь? – Алена отфутболила попавшуюся под ногу шишку. – Мало ли какие у нее дела. Захотела побыть одна, предаться воспоминаниям.

Между деревьями как будто кто-то прошел. Или ветка качнулась? Порхнула птица?

– А! Конечно. – Эдик тряхнул головой, отбрасывая сомнения. – Я чего вернулся? Уже почти до поворота на Кыпу доехал, а тут вдруг машину вспомнил и понял, чья это. Вот и рванул. Мать звонила?

Алена не выдержала и отвела глаза. Не умела она врать легко и открыто, а говорить правду Эдику не хотелось – не было договоренности с матерью, не было даже с собой мобильного.

– Нет еще.

Все вокруг разом стало скучно и неинтересно.

– Поехали тогда, я тебя до маяка подброшу.

– Я здесь еще не все посмотрела, – неожиданно для себя уперлась Алена. Чего тут делать? Кресты и кресты. Тоска.

– Поехали. Нехорошее место.

Снова в воздухе что-то хлопнуло. В душе у Алены защемило. Больно-больно. Выбило слезу в уголок глаза. Вокруг стало пусто и тихо.

– Что это? – дернулась Алена.

– Птица, – вяло отозвался Эдик.

Ветка. Кривой сучок. Шишка качается на ветру.

– Нет птиц, – прошептала Алена, невольно хватая Эдика за локоть.

– Болото близко. Может, какие газы выходят. Я же говорю, дурное место.

– Почему? Покойники могут выйти?

Стало страшно. Мурашки злыми ватагами носились по коже, холодили руки, делали бесчувственными ноги.

– Покойники после двенадцати не ходят, – мрачно сообщил Эдик. – Не их время. А так здесь разное происходит. Прямо черная дыра какая-то.

Мимо как будто что-то пронеслось. Но никак не черное. Скорее белое. Словно тополиный пух собрали в полупрозрачное полотно.

Снова на душе стало тяжело. С чего вдруг? Алена уже двумя руками вцепилась в Эдика. Локоть у него был теплый. Эдик руку согнул, чтобы Алене было удобней держаться. Она бросила на него взгляд… Нет, не смотрит, думает о своем.

– Не бойся, – назидательно, по-взрослому произнес Эдик и похлопал Алену по плечу.

По плечу. Эдик… Алена словно в себя пришла и отодвинулась. Эдик согласно опустил руку – задерживать ее он не собирался, жалеть дальше тоже.

– Есть такие места в космосе, – заговорил он бесцветным голосом. – Черные дыры называются. Что туда ни попадет, все пропадает.

– Что пропадает? – шепотом спросила Алена, борясь с желанием снова взять Эдика под локоть.

– Все. Есть черные дыры и на Земле.

Эдик смотрел перед собой. Что видел? Какой след высматривал?