355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элен Фисэль » Микеланджело Буонарроти » Текст книги (страница 14)
Микеланджело Буонарроти
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:08

Текст книги "Микеланджело Буонарроти"


Автор книги: Элен Фисэль



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

«Мужчина в женщине»

А как выглядела Виттория Колонна и была ли она красавицей?

Марсель Брион описывает ее так:

«Писатели того периода слишком много сказали нам о целомудрии Виттории Колонна, о ее уме и о ее таланте, чтобы не дать понять, что она вовсе не была красивой. Но она выглядела очень благородно и достойно, и все современники единодушно ее хвалили. Это компенсировало отсутствовавшую физическую привлекательность» 211.

Надин Сотель, другой биограф Микеланджело, еще более категорична:

«Виттория не была красавицей: у нее было почти мужское лицо с высоким лбом, слишком длинный нос, плотно сжатые губы» 212.

«Отсутствие физической привлекательности», «почти мужское лицо», «мужчина в женщине». Не правда ли, такие повторяющиеся харатеристики могут говорить лишь об одном. На современном языке это описывается схемой: долгое одиночество – привычка к самостоятельности – избыточная выработка чуждого женщине тестостерона – перестановка ролей на эмоциональном уровне – разбалансировка мужских и женских качеств – и т. д. Подобные «перевертыши» хорошо известны в психологии. Кстати сказать, такие «мужчины в женщине» часто находят себе партнерш-лесбиянок или «друзей» среди мужчин-гомосексуалистов.

Надин Сотель отмечает, что волевая Виттория Колонна «представляла для Микеланджело некую двоякую женственность» 213. Эти слова можно понимать по-разному, но в первую очередь на ум приходит следующее. В каждом человеке есть суть мужская и суть женская. Природа дала людям два начала, и Микеланджело в данном случае любил не женщину, не женственность в Виттории, а ее двоякую суть.

После смерти мужа маркиза хотела уйти в монастырь, но папа Климент VII запретил ей это делать, и она довольствовалась тем, что стала вести полумонашескую жизнь рядом с монастырем. При этом она общалась не только с Микеланджело, но и со многими другими выдающимися людьми. В частности, она переписывалась с поэтом и драматургом Лудовико Ариосто (он воспел ее в своей поэме «Неистовый Роланд»), встречалась с реформаторами вроде проповедника Бернардино Окино и религиозного писателя Хуана де Вальдеса.

С Микеланджело, например, Виттория Колонна вела длительные дискуссии о фламандской живописи. Португальский художник Франсишку де Ольянда оставил книгу воспоминаний о беседах Микеланджело с маркизой ди Пескара. «Я наблюдал, – пишет он, – как в спорах она, словно военачальник, запасшийся хитроумным планом и осторожностью, идет на штурм неприступной крепости. А Микеланджело, подобно осажденному, проявляет чудеса изворотливости <…> Но, в конце концов, победу одерживала маркиза. Впрочем, я и не представляю себе, кто бы мог оказать ей сопротивление» 214.

Исключительно духовная связь

Марсель Брион пишет:

«Маркиза ди Пескара и живописец Сикстинской капеллы были созданы друг для друга. С момента встречи с нею Микеланджело охватила неистовая страсть к ней, которая, вероятно, не была чувственной, потому что этой даме было уже сорок шесть лет, и она вовсе не блистала красотой, той физической красотой, к которой художник всегда будет чувствителен. Но существует и еще одна красота, которую он также умел ценить, – красота души, и его соблазнило именно это качество Виттории Колонна» 215.

Другий биограф Микеланджело Огюст Ланно-Роллан называет его отношение к маркизе «гибридным чувством» между «двумя душами твердого закала» 216.

Безусловно, это было взаимное чувство, но эта дружба, которой всецело отдался Микеланджело, могла быть лишь душевной. По убеждению Марселя Бриона, «целомудренная строгость и суровое вдовство Виттории Колонна, как и различие их положений, не допускали иной связи, кроме духовной» 217. И еще один важный момент, хорошо знакомый психологам: их роднило слишком многое, чтобы плотский союз мог что-то добавить к их дружбе. А роднило их действительно многое: взаимное восхищение, общность понимания искусства и религии и т. д. Право же, таким отношениям плотский союз может только повредить.

Переписка с Витторией Колонна

Виттория Колонна писала Микеланджело такие письма:

«Великолепный маэстро! Ваша слава, которую приносят вам ваши добродетели, так велика, что я, возможно, никогда бы не поверила в то, чтобы каким-то образом можно было стать на время смертной, если бы в ваше сердце не проник этот божественный свет, который доказал нам, что такая долгая земная слава от этого не менее подвержена смерти. Таким образом, созерцая на ваших картинах доброту того, кто создал вас уникальным мастером, вы узнаете, что своими писаниями, уже почти мертвыми, я воздаю благодарность только Господу, потому что, описывая их, грешу перед ним меньше, тем более что теперь не делаю этого на досуге» 218.

И Микеланджело отвечал ей не менее экзальтированными строками:

«Нет никого, о женщина, кто мог бы подняться до твоего сверкающего нимба, если бы к нему не пришли на помощь твое смирение и твоя учтивость, так долог и изнурителен этот путь. Расстояние между нами неуклонно увеличивается, мое мужество слабеет, я начинаю задыхаться на полпути. Да парит твоя красота, несмотря ни на что, в высших сферах, потому что именно при этом она очаровывает влюбленное сердце, жадное до всего редкого и возвышенного. Но чтобы я смог насладиться твоим расположением, умоляю тебя, спустись ко мне. Я нахожу удовольствие в мыслях о том, что твое проницательное пренебрежение прощает мой грех, состоящий в смиренной любви и в ненависти за то, что ты так далеко от меня» 219.

По словам Марселя Бриона, «Виттория Колонна умела быть благодарной художнику за воспевание ее, как если бы она была молодой и красивой женщиной, хотя в действительности вовсе не была ею, несмотря на все другие достоинства» 220.

С некоторых пор она жила в уединении в Витербо, небольшом городке к северо-западу от Рима, и их с Микеланджело переписка воспринималась ею как один из чудесных даров, способный смягчить горечь ее одиночества.

Но пока Микеланджело писал, а Виттория Колонна молилась, ее враги действовали. Папа Павел III, принадлежавший к семейству Фарнезе, а значит, к тем, кто был традиционно враждебен линии, от которой происходила маркиза ди Пескара, конфисковал ее собственность. Теперь от былого богатства набожной вдовы остались одни лишь руины. Ее бывшие знакомцы, опасаясь впасть в немилость заодно с нею, отвернулись от нее. Но Микеланджело и еще несколько верных друзей не оставили Витторию.

В 1529 году она возвратилась в Рим и следующие несколько лет провела в разъездах между ним, Орвьето и другими местами. В 1537 году она поселилась в Ферраре, а потом ушла в монастырь Санта-Анна в Риме, где, как утверждает Огюст Ланно-Роллан, «полностью посвятила себя Богу» 221.

Невосполнимая потеря

Виттория умерла 25 февраля 1547 года, всего через три года после возвращения в Рим. Микеланджело находился с ней рядом, с болью наблюдая за тем, как прогрессирует болезнь, гасившая свет ее ума, который он так любил, и отнимая последние силы у ее тела.

Огюст Ланно-Роллан пишет:

«Виттория Колонна, здоровье которой всегда было слабым, серьезно заболела, и ее родственница Джулия Колонна перевезла ее в свой дом <…> Микеланджело не покидал жилище, где угасала его подруга; он стоял на коленях, когда наступил ее последний час <. > Эта потеря погрузила его в страдания, равносильные отчаянию» 222.

Позднее он признался Асканио Кондиви, что в этом мире не испытывал более мучительной боли, чем дав Виттории уйти из жизни, не поцеловав ей ни лоб, ни лицо, а только руку.

«Она меня очень любила, и я отвечал ей взаимностью, – написал он своему другу Джованни-Франческо Фаттучи. – Смерть отняла у меня большого друга» 223. Марсель Брион констатирует:

«Большой друг! Вот кем она для него была. Таков был тот ее образ, который он хотел сохранить в своей памяти. Таково было ощущение, которое оставалось в нем после того, как смерть разрушила плотскую привлекательность, страсть чувств. Остается тишина, спокойная радость дружбы. Большой друг.» 224

Ее смерти Микеланджело посвятил несколько сонетов. Вот, например, один из них:

 
Когда моих столь частых воздыханий
Виновница навеки скрылась с глаз, —
Природа, что дарила ею нас,
Поникла от стыда, мы ж – от рыданий.
 
 
Но не взяла и смерть тщеславной дани:
У солнца солнц – свет все же не погас;
Любовь сильней: вернул ее приказ
В мир – жизнь, а душу – в сонм святых сияний.
 
 
Хотела смерть, в ожесточенье зла,
Прервать высоких подвигов звучанье,
Чтоб та душа была не столь светла, —
 
 
Напрасный труд! Явили нам писанья
В ней жизнь полней, чем с виду жизнь была,
И было смертной в небе воздаянье 225.
 

А вот еще более нежное произведение, провозглашающее торжество любви над смертью:

 
Чтоб не сбирать по крохам у людей
Единый лик красы неповторимой,
Был в донне благостной и чтимой
Он явлен нам в прозрачной пелене, —
Ведь множество своих частей
Берет у мира небо не вполне.
И внемля вздох ее во сне,
Господь в единое мгновенье
Унес из мерзости земной
Ее к себе, сокрыв от созерцанья.
Но не поглотит все ж забвенье,
Как смерть, – сосуд ее людской,
Ее святые, сладкие писанья.
Нам жалость молвит в назиданье:
Когда б Господь всем тот же дал удел
И смерть искала долг, – кто б уцелел? 226
 

Для Микеланджело, лишившегося единственной подруги, пребывание в Риме стало невыносимым. Он очень хотел покинуть Вечный Город, чтобы все забыть, чтобы не видеть больше этой «пустой декорации», которая кричала ему о наступившей в его жизни пустоте. Куда уехать? Да, например, во Францию, куда его уже давно приглашал король Франциск I.

У Марселя Бриона читаем:

«Он хотел уехать из Рима, который был для него полон мучительных воспоминаний, но мысль о возможности покинуть эти места печалила его больше, чем увлекала перспектива отъезда. Он понимал, что вдали от Италии для его старой души флорентийца любое место будет ссылкой, даже блестящий французский двор. Он весьма любезно предложил выполнить для Франциска I любые работы, которые тот пожелает, но – не уезжая из Рима. «Я уже стар и еще несколько месяцев должен работать для папы Павла» 227.

Но работать не было решительно никаких сил.

Биограф Микеланджело Надин Сотель пишет:

«Смерть подруги в 1547 году сделала его похожим на «пустую раковину». Это совпало с торжественным открытием гробницы Юлия II в церкви Сан-Пьетро ин Винколи. Саркофаг был украшен по бокам двумя последними статуями, библейскими Рахилью и Лией. Одновременно с этим он рисовал фрески в часовне Паулина в Ватикане («Обращение Святого Павла» и «Распятие Святого Петра»), которые в 1550 году он бросил незаконченными, отказавшись от выполения папского заказа:

– Святейший отец, я слишком стар, мой мочевой пузырь причиняет мне страдания 228.

– Мы дадим тебе столько времени, сколько нужно, сын мой.

Его фрески полны света, как весь свод Сикстинской капеллы; персонажи стилизованы, представленные со спины (но одетые), они удивительно напоминают его «Купальщиков». Круговое движение вызывает в памяти «Страшный суд». Множество убегающих точек отрицает перспективу. Что это? Провокация? Гениальное предчувствие творчества Сезанна или Пикассо?» 229

Глава 17
Последние годы жизни

Опять грязная политика

Следует отметить, что с возрастом жизнь Микеланджело полностью изменилась. После 1535 года он стал центром притяжения для группы юных флорентийских республиканцев, которые собирались в его мастерской на Мачелло деи Корви, продумывая детали заговора против Алессандро де Медичи, могущественного хозяина Флоренции.

Алессандро стал правителем Флоренции в 1531 году, когда ему было всего девятнадцать лет. Император Карл V даровал ему наследственный титул герцога, и это было воспринято как конец Флорентийской республики. Более того, поддерживая Алессандро в его борьбе с флорентийскими свободами, Карл выдал за него свою внебрачную дочь Маргариту, рожденную от любовницы-фламандки Иоганны ван дер Гейнст.

Поначалу этот страшный человек был поставлен во главе Флоренции вместе с таким же подростком – Ипполито де Медичи, единственным сыном Джулиано де Медичи, герцога Немурского и внуком Лоренцо Великолепного. Его отец умер в 1516 году, и мальчика воспитывали его дяди – папа Лев X и Джулио де Медичи, будущий папа Климент VII. Но получилось так, что тираническое правление Алессандро было таким непопулярным, что флорентийцы выбрали Ипполито своим послом и отправили с петицией к Карлу V, прося о смещении Мавра. По слухам, герцог Алессандро, узнав об этом, решил не медлить – и Ипполито «неожиданно» умер 10 августа 1535 года. Естественно, тут же пошли слухи об отравлении. Более того, нашелся и исполнитель – некий Джованни Андреа. Он был арестован и позже признался во всем. А кто заказчик? Как говорится, не пойман – не вор, но все были уверены, что Ипполито убили по приказу Алессандро де Медичи, считавшего его своим соперником.

Заговор, в который был вовлечен Микеланджело, не сложился. В январе 1537 года Алессандро был убит собственным кузеном из младшей ветви Медичи Лоренцино, прозванным «Лорензаччо». Говорят, что Лорензаччо выманил жертву на свидание со своей сестрой, прекрасной вдовой Лодомией. По одной из версий, он пошел на убийство именно за посягательство Мавра на Лодомию. Когда дело было сделано, тело герцога завернули в ковер и тайно захоронили на кладбище Сан-Лоренцо. А в обращении к народу, опубликованном позднее, Лоренцино заявил, что убийство Алессандро совершено на благо республики. Впрочем, это ему не помогло – он оказался вынужден бежать в Венецию, где в 1548 году умер – тоже от рук убийц.

После этого титул герцога Флоренции наследовал его молодой дядя Козимо, сын Джованни делле Банде Нерее и Марии Сальвиати, по материнской линии внучки Лоренцо Великолепного. Таким образом он стал первым из представителей боковой линии Медичи во главе Флоренции, и в момент принятия титула ему было всего семнадцать лет. Однако очень скоро его стали звать Козимо Великий из-за страха, который он успел всем внушить.

Главный архитектор собора Святого Петра

А в августе 1546 года скончался Антонио да Сангалло, который после смерти Рафаэля много лет был главным архитектором собора Святого Петра в Риме. После этого на его место назначили Микеланджело.

Когда папа Павел III объявил ему об этом, Микеланджело принялся ворчать по поводу своего преклонного возраста, но тем не менее тут же принялся за работу, заявив при этом ошеломленному понтифику:

– Ваше святейшество, я отказываюсь от платы. Я буду работать, руководствуясь духовными соображениями.

А Бартоломео Ферранти, канонику собора Святого Петра, он вдруг произнес настоящую речь в защиту того, кого всегда так ненавидел, – Донато Браманте! О нем Микеланджело вдруг сказал, что это был архитектор «из числа самых благородных со времен Античности». Более того, он написал, что «тот, кто отклоняется от замысла Браманте, отклоняется от истины» 230. (Официальной датой закладки нового собора считается 18 апреля 1506 года – именно в этот день Донато Браманте приступил к работе. Он руководил строительством до самой своей смерти в 1514 году. После смерти Браманте его детище подверглось множеству перестроек.)

Продолжение этого письма, касающееся бесконечных галерей Сангалло, вызывает улыбку:

«У него между верхом и низом столько темных закоулков, представляющих великие удобства для всевозможных бесчинств: например, для укрывательства людей, преследуемых законом, для производства фальшивых монет, для оплодотворения монахинь. По вечерам, когда церковь нужно запирать, потребовалось бы двадцать пять человек для поиска спрятавшихся в ней злоумышленников, да и найти их можно было бы лишь с трудом» 231.

В результате Микеланджело постепенно разрушил конструкцию Сангалло, чтобы вернуться к первоначальному замыслу Браманте, который положил в основу своего плана равноконечный греческий крест, в углах которого должны были располагаться четыре купольные капеллы, а по углам внешнего объема – четыре колокольни.

Естественно, подобное решение спровоцировало вопли негодования со стороны «бывших дружков и приближенных» Сангалло. Но новый папа Юлий III 232, поддерживавший Микеланджело несмотря ни на что, дал ему полный карт-бланш.

Как пишет Надин Сотель, «Микеланджело, полный ревностного отношения к своей «монополии», не пожалел ничего: ни планы базилики, ни ее макеты, ни макеты купола, строительство которого в результате начнется лишь за четыре года до его смерти, то есть в 1560 году» 233.

Но силы у Микеланджело уже были не те. «Мой разум и моя память покинули меня, что ждет меня дальше?» 234– вопрошал он на восьмидесятом году жизни. У него не было никакого проекта фасада. Но он представлял себе здание в целом, и это придавало особый стиль всем последовавшим перестройкам. Однако работа Джакомо делла Порта 235, ученика Микеланджело, которому помогал советами верный Томмазо деи Кавальери, будет перечеркнута абсурдным решением очередного папы Павла V, который в 1607 году прикажет вновь вернуться к плану «латинского креста» 236.

Представлял ли себе старик, каким образом будет переработано его произведение? Без всякого сомнения, ведь он писал:

«Если я покину Рим, немало найдется негодяев, которые будут радоваться этому; это разрушит все, что было сделано, это станет огромным стыдом для меня, а для моей души – огромным грехом» 237.

Но Микеланджело и здесь нашел способ отомстить. Когда он проектировал огромный купол нового собора Святого Петра, он ориентировался на свой любимый Пантеон, «храм всех богов», усыпальницу великих, построенную при императоре Адриане в 115–125 годах. Естественно, он предложил папе скопировать проект купола Пантеона и накрыть таким же куполом новый храм. Но папа ответил, что купол Адриана был языческим, а собор в Ватикане должен иметь купол, выглядящий по-христиански, как, например, купол собора Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции, спроектированный Филиппо Брунеллески.

В результате раздосадованный Микеланджело спроектировал известный теперь всему миру купол яйцевидной формы, но с одной небольшой деталью, о которой известно немногим. Вот что пишут об этом Блеч и Долинер:

«Согласно католической традиции, купол главного городского собора должен быть самым широким, а сам собор – самым высоким в городе зданием, что говорило бы о его особой важности. Когда Микеланджело скончался в возрасте восьмидесяти девяти лет, огромная основа для купола, по форме напоминающая барабан (tamburro), была уже готова. Разумеется, строительство было приостановлено на несколько недель. Любой строитель или инженер подтвердит, что, если строительство какого-либо объекта приостанавливается, очень важно еще раз замерить все параметры, так как в здании возможны сдвиги, сжатие или, наоборот, расширение. Когда сделали повторные замеры основы для купола Микеланджело, выяснилось, что великий мастер вновь перехитрил Ватикан. Оказалось, что диаметр купола был на целых полтора фута уже купола Пантеона 238. Ничего нельзя было сделать, только установить купол и надеяться, что никто этого не заметит. До сих пор главный купол Ватикана – лишь второй по ширине купол в Риме» 239.

«Исправление» шедевра Микеланджело

Павел IV – кардинал Джанпьетро Караффа, бывший инквизитор, ставший папой в мае 1555 года, – «замазал» фрески Сикстинской капеллы. Призванный для этого художник Даниэле да Вольтерра вынужден был пририсовать персонажам Микеланджело набедренные повязки и нижние юбки, за что навеки получил прозвище «исподнишник».

Надо сказать, что Павел IV был настоящим чудовищем. Он издал перечень недозволенных книг, запретил женщинам появляться в Ватикане, велел римским евреям жить в гетто, публично сжигал обвиненных в гомосексуализме, а также запретил употребление картофеля, назвав его «фруктом Сатаны». Произвол этого папы обрушился и на Сикстинскую капеллу. Он выбранил престарелого Микеланджело и приказал ему дорисовать одежду на обнаженных фигурах «Страшного суда».

При этом он сказал:

– Фреска должна быть подходящей для папской капеллы.

На это Микеланджело с вызовом ответил:

– Сначала пусть ваше святейшество сделает этот мир «подходящим» местом, а потом и фреска станет «подходящей».

Это был его последний разговор с Павлом IV. Папа в ярости вызвал к себе ученика и помощника Микеланджело Даниэле да Вольтерра и поставил его перед жестоким выбором: или стать свидетелем полного уничтожения шедевра, или самому «исправить» его.

У Бенджамина Блеча и Роя Долинера по этому поводу можно прочесть вот что:

«С тяжелым сердцем Даниэле принялся за страшный и унизительный труд – он дорисовал набедренные повязки и ткани на тех образах шедевра своего учителя, которые считались непристойными. С этого момента началось «сокрытие» секретных посланий, которые Микеланджело оставил миру. Уже всемирно известная к тому времени роспись потолка Сикстинской капеллы тоже оказалась под угрозой изменения и уничтожения – она осталась нетронутой лишь по одной причине. Ни один человек не мог восстановить леса, сконструированные когда-то самим Микеланджело и представлявшие собой своеобразный футуристический «летающий мост», без которых работать с росписью на потолке, не закрывая капеллу для посетителей и не приостанавливая там службы на несколько лет, было просто невозможно. Шедевр Микеланджело был, таким образом, спасен благодаря неординарному инженерному таланту его создателя» 240.

Несчастный Вольтерра! Совсем не так он мечтал войти в историю.

Несчастный Микеланджело! Он был вынужден смотреть, не имея возможности вмешаться, на то, как его собственный ученик закрашивал чудесные обнаженные тела персонажей его фрески. Как пишет Марсель Брион, «можно себе представить горькую усмешку, с которой он созерцал это осквернение, – усмешку человека с содранной кожей, чьи муки еще не кончились, и понимающего, что его ждут еще многие страдания из-за глупости и злобности людей» 241.

В сложившихся обстоятельствах, закрывшись у себя в доме на Мачелло деи Корви, Микеланджело плакал от бессилия. Именно в те дни он дрожащей рукой написал:

 
Мир – в слепоте: постыдного урока
Из власти зла не извлекает зрак,
Надежды нет, и все объемлет мрак,
И ложь царит, и правда прячет око 242.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю