Текст книги "Моя жизнь с Драйзером"
Автор книги: Элен Драйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Глава 24
Дом Джорджа и Молли Дуглас выглядел очень привлекательно; в нем жила вся семья Дугласов, состоявшая из Джорджа, Молли и их двух дочерей – старшей Холли, писавшей киносценарии, и Дороти, балерины. Джордж был любящим мужем и отцом, но он страдал от отсутствия в Лос-Анжелосе близких ему по духу людей. В сравнении с этим его жизнь в Сан-Франциско, где он так долго жил и работал, была более красочной и способствовавшей творчеству, ибо там он общался с писателями, художниками и критиками. По существу он знал всех, кто играл какую-либо роль в культурном мире Сан-Франциско; он имел свободный доступ во все его культурные центры, включая знаменитый Богемиен-клуб.
Молли, имевшая какие-то дела в Сан-Франциско, этим летом очень часто уезжала из Лос-Анжелоса, и Драйзер вдвоем с Дугласом прекрасно проводили время; хозяйственная проблема была тоже разрешена, потому что Драйзер нашел очень добросовестную женщину, согласившуюся вести хозяйство. Несколько раз в неделю они ужинали дома; в остальные вечера – где-нибудь в другом месте. Часто я ужинала вместе с Джорджем и Тедди, а однажды, когда выяснилось, что дни рождения того и другого почти совпадают, мы вместе с Молли устроили веселое празднество в честь наших двух «новорожденных».
Письмо, написанное Тедди несколько месяцев спустя из Нью-Йорка Джорджу, даст более яркое представление о проведенном нами лете, чем могу это сделать я:
Маунт-Киско, штат Нью-Йорк, вторник, 28 января 1936 года
Джордж, дорогой!
Благодарю за письмо. Я всегда читаю написанное тобой, как страницы из Платона, Хаксли, или Спенсера, или кого-либо из моих любимых комментаторов жизни. Мне хотелось бы сидеть сейчас с тобой в саду за домом в качалке и наблюдать птиц у пруда или звезды на небе. Мы были безмерно счастливы вдвоем, и мне тяжело думать, что ты теперь снова один. К тебе так идет роль центральной фигуры какого-либо джонсоновского кружка! Его просто следовало бы создать для тебя. Я часто с большой любовью возвращаюсь мысленно к проведенным с тобой вечерам – вспоминаю наши прогулки под тихими деревьями и то, как мы повторяли снова и снова, что жизнь есть то, что она есть. А помнишь, как, вернувшись домой, мы открывали томик Суинбэрна, или Шекспира, или Китса, или Стерлинга, или Шелли! Бамбуковые деревья высятся за окном! В полночь раздается крик пересмешников! Перед моими глазами – зеленые светящиеся слова электрической рекламы над крышами домов! А ты сидишь я читаешь или рассказываешь о богеме Сан-Франциско.
Привет, Джордж! Я благодарен тебе. И чуть не плачу.
Т.Д.
Р. S. Мы собираемся снова приехать в Л.-А.– самым серьезным образом. Как мне хотелось бы провести побольше времени с тобой. У меня накопилось уже достаточно материала по всем вопросам, которые я хочу обсудить с тобой.
Когда Тедди чувствовал потребность отдохнуть несколько минут от работы за письменным столом, он обычно шел в сад позади дома, где был красивый садок для рыб. Он сидел на краю его и подолгу наблюдал за жизнью рыб и птиц. Потом он любил рассказывать, как обращаются птицы со своими птенцами – как они учат их летать с ветки на ветку, ловить твердые крошки хлеба, которые Тедди бросал им в воду, чтобы они размокли, как они обращают внимание своих птенцов на червячков или насекомых и как они наказывают и бранят их, когда те совершают какие-нибудь серьезные ошибки. Все животные привлекали к себе внимание Тедди. Много лет назад, когда он жил на 10-й Западной улице в Нью-Йорке, у него на столе в клетке сидел мышонок. Тедди кормил и поил его, забавляясь с ним в течение нескольких месяцев. Затем однажды он решил, что держать мышонка в клетке жестоко, и поехал с ним на такси до ближайшего поля под Нью-Йорком, где он выпустил мышонка на свободу. Однако мышонок, к этому времени лишившийся всякой инициативы и, несомненно, предпочитавший заключение превратностям жизни на свободе, бросился бежать за Тедди и пищал, когда тот от него уходил. Тедди долго вспоминал об этом эпизоде, подвергая сомнению правильность своего поступка и размышляя о судьбе мышонка.
Бренетта Йерг, очаровательная молодая женщина, которую мы встретили в Ментоне, во Франции, в 1928 г., стала вести секретарскую работу у Драйзера. Том Тринор, молодой журналист, погибший в Европе при авиационной катастрофе в период второй мировой войны, как раз в те дни, когда он писал серию блестящих очерков для «Лос-Анджелес тайме», жил тогда рядом с нами и время от времени заходил навестить Драйзера и Дугласа. Доктор Д. П. Маккорд, брат Питера Маккорда тоже часто посещал нас этим летом, как и доктор Калвин Бриджее, работавший тогда в Калифорнийском технологическом институте.
Среди лета Дугласу удалось организовать благодаря любезности известного астронома доктора Эдвина П. Хаббла экскурсию в обсерваторию «Маунт-Вилсон» в тот вечер, когда там не было посетителей. Мы приехали на Маунт-Вилсон уже в сумерки, и, прежде чем показать нам звезды, на которые был направлен в эту ночь гигантский телескоп, нас провели по всей огромной обсерватории, в те времена крупнейшей в мире. На меня самое большое впечатление произвел тот способ, каким в астрономии использовалась фотография. Огромное, медленно вращающееся зубчатое колесо, делающее оборот в течение 24 часов и управляющее движением телескопа, направленного на какую-нибудь определенную звезду или галактику, было рассчитано до самых минимальных делений, чтобы изображение в телескопе было ясным, нерасплывчатым и фотоснимки получались отчетливыми. Огромный труд и время затрачивались на уход за этим гигантским зубчатым колесом, чтобы соразмерять скорость его вращения со скоростью вращения земли и направлять телескоп на избранную для данного вечера звезду. Двойная звезда Антарес была похожа на огненный шар, а Вега казалась бело-голубым бриллиантом. Млечный Путь и другие галактические системы были похожи на звездную пыль, рассыпанную по небу рукой божества в какой-то расточительный момент вечности.
Мысль о том, что каждое светящееся пятнышко представляет собой небесное тело, заставляла нас ощущать себя более ничтожными, чем самая маленькая песчинка на этой бесконечно малой планете.
Домой мы ехали в необычном для нас молчании, размышляя, несомненно, о виденных нами чудесах. В последующие недели мы совершили еще ряд интересных экскурсий в различные места, например, в такие научные центры, как Калифорнийский технологический институт и Хантингтонская библиотека в Сан-Марино.
Увидев сдававшееся в наем небольшое бунгало на Розвуд-авеню, Тедди выразил желание снять его на остаток лета. Устроиться в маленьком домике нам было легко, так как у нас с собой было мало вещей – всего несколько больших чемоданов и ящиков, наполненных драйзеровскими записями по «Формулам», над которыми он хотел работать. Но этот наш маленький временный дом, впитав в себя тепло гостеприимной натуры Драйзера, вскоре стал притягивать к себе Джорджа и других наших друзей. В свободное время Тедди поливал сад, оказавшийся в совершенно запущенном состоянии. В саду росло несколько высоких розовых кустов, на которых под любящей и заботливой рукой Тедди распустились прекрасные розы.
Однажды, проезжая по бульвару Уилшайр, я подъехала к перекрестку, где все движение было приостановлено, так как какая-то машина делала огромный разворот в виде буквы «U», против движения. Я высунулась, как и все, из машины, чтобы посмотреть, кто это проделывает такой отчаянный трюк, и увидела Драйзера, поворачивавшего свой бьюик столь удивительным способом. Просто не могу понять, как ему удалось избежать штрафа за нарушение правил уличного движения! Очевидно, все регулировщики находились где-то далеко. Я ему вначале ничего не сказала, но такое забавное происшествие невозможно было долго держать в секрете, и, когда я упомянула о нем, Драйзер воскликнул: «Как, черт возьми! Неужели ты видела? А я то думал, что мне удалось проскочить так, что никто не заметил. Оказывается, ты все видела». Мы много смеялись, но Драйзер продолжал водить машину сам.
Наступил октябрь, мы вспомнили о приближении осени на востоке и стали подумывать о нашем неизбежном возвращении туда. Драйзеру было жаль расставаться с Джорджем.
Через несколько месяцев после нашего отъезда из Лос-Анжелоса до нас дошла печальная весть о его внезапной смерти, и мы вспомнили горькие слова, которые он пророчески произнес в ту минуту, когда мы собирались уезжать: «Во всяком расставании есть привкус смерти».
На обратном пути мы решили ехать по южной дороге, так как погода становилась просто угрожающей. Все шло хорошо, пока мы не достигли штата Арканзас, где в течение многих дней уже шли ливни. Весь день мы двигались под потоками дождя, застилавшими стекла нашей машины, и наконец почувствовали, что вынуждены сделать остановку на некоторое аремя. Тедди беспокоился о своих записях, которые он вез в ящиках в багажнике своего автомобиля. Ему хотелось проверить, не проникла ли сырость в ящики. Найдя подходящий домик в городе Литл-Рок (штат Арканзас), состоящий из двух комнат и ванной, мы распаковали ящики. Записки действительно намокли, и оставалось только разложить их в одной из комнат, где в печке ярко пылали дрова. Никогда не забуду ту ночь, когда за окном шумел ливень, а мы возились с сотнями листков, расправляя их, раскладывая по всему дому: на кроватях, стульях, ящиках,– развешивая на веревках, которые Тедди натянул от стены к стене по всей комнате. Это была какая-то фантастическая и в то же время мучительная ночь, ибо мы буквально были засыпаны этими листками и очень волновались из-за них. Однако мы решили не падать духом и просидеть в Литл-Рок до тех пор, пока все листки не просохнут окончательно и мы не сможем снова спокойно запаковать их.
В такую погоду нечем было заняться, но нам посчастливилось найти славный ресторанчик, где нам подали приготовленного по-деревенски жареного цыпленка и бутылку очень хорошего вина. Многие дороги в окрестностях были совсем затоплены, и, как нам сказали, можно было ехать только в одном направлении. Проезжая по городу, мы были вынуждены сворачивать с одной улицы на другую, так как погружались в воду глубиной до двух и более футов. И мы были рады, что имели возможность задержаться здесь на ночь и на следующий день.
Мысли Тедди, естественно, вернулись к Лос-Анжелосу и Джорджу Дугласу, к его надеждам, если не на счастливую, то хотя бы на сносную жизнь. Он стал вспоминать проведенное вместе с ним лето, их долгие сложные философские дискуссии и многие счастливые часы, проведенные вдвоем. Драйзер высказал уверенность, что Джордж не может быть счастлив, работая изо дня в день над передовыми статьями. Он мечтал стать независимым, как мечтает об этом всякий незаурядный писатель, чтобы иметь возможность свободно высказываться по любому избранному им вопросу. Дуглас часто выражал ему свою неудовлетворенность работой по составлению передовых для какой бы то ни было газеты и признавался Драйзеру в своем страстном желании избавиться от этой работы. Но необходимость зарабатывать деньги на содержание своей семьи лишала его возможности вступить в число независимых писателей. Никто более, чем Драйзер, не мог сочувствовать этому, ибо в течение многих лет он сам вел отчаянную борьбу за право для себя и других писателей сохранить свободу высказывания и ясное понимание вещей в мире предрассудков, застарелых традиций, обычаев и поднятий, душивших прогрессивный ум.
Когда черновые наброски к «Формулам» высохли, мы тщательно собрали и запаковали их и на следующий же день сели в машину и двинулись на север, в «Ироки», через штаты Теннесси, Кентукки, Огайо и Пенсильванию.
Глава 25
Летом 1936 года была инсценирована «Американская трагедия» под названием «Дело Клайда Грифитса»; инсценировку сделали Пискатор и Лена Гольдшмидт. Премьера состоялась 13 марта в нью-йоркском театре Этель Барримор; ставил спектакль Милтон Шуберт, играли актеры Театральной группы.
Это было выдающееся событие в театральной жизни, привлекшее к себе общее внимание. Инсценировка, переведенная с немецкого языка на английский Луизой Кэмпбелл, была впервые поставлена Джеспером Дитером на сцене театра Хеджероу в Мойлане, штат Пенсильвания, в апреле 1935 года. В первой инсценировке романа, сделанной Патриком Кирни вскоре после выхода первого издания книги, главные роли исполняли Морган Фэрли, Мириам Хопкинс и Кэтрин Вилсон; в инсценировке же Пискатора и Гольдшмидт в главных ролях были заняты Моррис Карновский, Александр Кирленд, Феба Брэнд и Маргарет Баркер.
С начала тридцатых годов материальное положение Драйзера становилось все хуже и хуже. Расходы на путешествия, жалованье секретарям и оплата работы по подбору материалов, налоги, содержание поместья «Ироки» – все это поглощало значительную часть его заработка. У меня зародилась мысль сделать киносценарий о жизни брата Тедди Поля Дрессера, и использовать в фильме его знаменитые песенки. Я стала перечитывать произведения Драйзера, в которых он вывел своего брата,– «Двенадцать» («Мой брат Поль»), «Каникулы индианца», «Книгу о себе самом» и «Зарю». Мэйм, близко дружившая с Полем в годы его творческой работы, отнеслась к моему замыслу с большим энтузиазмом и рассказала мне много интересных случаев из его жизни. Когда я сообщила о своем плане Теодору, он одобрил его, но выразил сомнение, смогу ли я получить согласие остальных членов семьи; кроме того, необходимо было учесть закон об авторском праве на исполнение песен, ибо Поль не оставил никакого завещания. Однако перспектива возможных осложнений не охладила моего рвения: я была уверена, что смогу доказать семье всю выгоду такого фильма, если он получится удачным.
Я решила обратиться в Музыкальную корпорацию Пауль-Пайонир и в корпорацию Эдварда Б. Маркса, издававшие песни Поля Дрессера, и изложить им мою идею об использовании этих песен в биографическом фильме. Издатели отнеслись к этой идее с восторгом и оказали мне большую поддержку, тотчас же заключив контракты. Кроме меня, в этих контрактах в качестве другой стороны фигурировали Теодор Драйзер и Мэри Френсис Бреннан (Мэйм).
В 1937 году, уладив, наконец, все формальности, я решила поехать в Калифорнию и добиваться там постановки фильма под названием «Моя подружка Сэл»,– так называлась одна из песенок Поля. О том, как был приобретен киностудией этот сценарий, как он спустя три года был поставлен в Голливуде, и о том, сколько умственных и физических сил было затрачено на его постановку, можно написать целую повесть.
Во время моего пребывания в Калифорнии Тедди принял приглашение Лиги американских писателей участвовать в Международной мирной конференции, которая должна была состояться в Париже. В то время в Испании шла гражданская война, и Драйзер чрезвычайно волновался за исход этой борьбы. Он писал мне из Парижа, что его крайне удивляет подчеркнутое равнодушие, проявляемое демократическими представителями на Мирной конференции по отношению к испанским республиканцам. Позже он мне рассказывал, что в своем большинстве делегаты настолько не сочувствовали его взглядам, что даже пытались сорвать его выступление, поместив его имя в самом конце длинного списка ораторов. Однако Драйзер расстроил их планы. Когда он увидел, что многие из присутствовавших, устав от нескончаемых речей и полагая, что заседание уже заканчивается, двинулись к выходу, он встал и громко сказал: «Не уходите! Не уходите! Я должен сказать вам нечто важное!»
Услышав эти слова, люди, направлявшиеся к дверям, стали возвращаться на свои места. Драйзера словно подстегнула попытка заглушить его голос, и он произнес взволнованную речь. Это было одно из самых страстных выступлений на конференции. Он говорил о несправедливом отношении к испанским республиканцам, находившимся в трудном положении, и о необходимости прекратить бомбежку открытых городов. Все вечерние газеты напечатали речь Драйзера на первых страницах.
По приглашению группы испанских республиканцев Драйзер отправился в Барселону. Город подвергался бомбежке, повсюду на улицах падали бомбы – одна даже попала в отель, где остановился Драйзер, но он, рискуя жизнью, во что бы то ни стало хотел непосредственно убедиться в том, как велики страдания испанского народа. Вернувшись в Америку, он описал бедственное положение, голод, нищету испанского народа. На многих это произвело огромное впечатление, и испанские республиканцы приобрели немало сторонников, но, к сожалению, слишком поздно. Драйзер однажды даже поехал к президенту Рузвельту на его яхту «Потомак» и во время рейса по реке Гудзон, за завтраком, положил перед президентом разработанный им проект помощи испанским республиканцам. Рузвельт внимательно просмотрел проект и воскликнул: «Вот это действительно прекрасно составленный документ! Если б мне всегда подавали отлично разработанные проекты, вроде этого, вероятно, я многое мог бы сделать».
Рузвельт сказал, что он лишен возможности поддерживать какую-либо сторону в этой борьбе, но, тем не менее, обещал сделать то, что в его силах, и впоследствии выполнил это обещание, послав в помощь Испании два или три нагруженных судна, после чего Драйзер написал ему следующее благодарственное письмо:
Глендейл, Калифорния, 5 января 1939 года
Дорогой мистер Рузвельт!
С величайшим удовлетворением я прочел в «Нью-Йорк тайме» о проведенном Вами мероприятии в связи с бедственным положением женщин, детей и стариков в Испании – о той помощи, которую Вы, сохраняя полное беспристрастие, нашли возможным им оказать.
После того, как я имел случай ознакомить Вас с действительными фактами, я сделал все что мог, чтобы создать сильную и вполне беспристрастную комиссию. Не называя имен, могу Вас заверить, что двенадцать известных американцев, обладающих богатством и влиянием, относясь с большой похвалой к этому замыслу как к новому средству осуществления гуманитарных идей, которое сможет быть полезным не только теперь, но и в будущем, все же из боязни, что их причислят либо к фашистам, либо к коммунистам, отказались от участия в этом деле. Каждый из них советовал мне обратиться к кому-либо другому. Однако я все же пытался доказать им ценность этой идеи следующими словами: «Любой избыточный продукт, уничтожаемый в ходе конкуренции, может облегчить страдания жертв войны или какого-либо стихийного бедствия, и я думаю, что отныне такая продукция будет использоваться именно для этих целей». Я не прекращал своих попыток до тех пор, пока мистер Руфус Джонс не заверил меня, что Вы намерены организовать помощь через Красный крест.
То, что Вы сумели с такой точностью и эффективностью претворить в жизнь предложенный Вам план, преодолев все препятствия, на которые неизбежно наталкивается любой обыкновенный гражданин, ясно доказывает, насколько важно, чтобы пост президента занимал человек с крупным административным талантом, и какую исключительную ценность он представляет для страны во все времена и особенно в периоды крайнего напряжения или каких-либо перемен.
Приношу Вам свою глубокую благодарность. Вы сделали то, что я всей душой хотел бы сделать для Вас.
Искренне преданный Вам Теодор Драйзер.
Перед отплытием в Америку Драйзер поехал в Уэлс навестить Джона Коупера Поуиса, жившего в Корвене, в Мерионет-шайре. Он сообщал мне из Корвена, что это посещение доставило ему много радости, и описывал чудесные прогулки, которые они совершали вдвоем по лесам.
Проезжая через Лондон, Тедди посетил Рэдингскую тюрьму и на стене камеры, где когда-то был заключен Оскар Уайльд, написал следующие стихи:
Дух свой с парусом скрепи,
Ветер призови,
К сводам Рэдингской тюрьмы
По волнам плыви.
Здесь погиб плененный ум -
Весть ему я шлю:
«День придет, и мы с тобой
Будем жить в раю!»
Тем временем я находилась в Голливуде; моя идея создать киносценарий о жизни Поля Дрессера встретила там самый лучший прием, но продать сценарий и довести дело до конца оказалось нелегкой задачей. В это время кинопромышленность переживала период реорганизации, и это затягивало деловые переговоры. Я решила поехать в Портленд и погостить несколько месяцев у матери, пока в Голливуде не установится более или менее нормальное положение. Туда в ноябре 1938 года ко мне приехал Тедди, проделавший путь из Нью-Йорка в Портленд специально для того, чтобы сказать мне, что ему хочется совершенно изменить образ жизни, упростить его и ограничить себя самым необходимым. Он сказал, что устал от сложностей нью-йоркской жизни и уверен, что, если я соглашусь следовать за ним, мы могли бы начать новую жизнь, поселившись в Калифорнии.
Я согласилась, и 3 декабря 1938 года, когда жара в Калифорнии достигала девяноста трех градусов по Фаренгейту, мы вернулись в Лос-Анжелос. Прежде всего, мы решили найти себе подходящую, но недорогую квартиру, что по тем временам было довольно трудно. Тедди хотелось жить в Глендейле, где восемнадцать лет назад началась наша совместная жизнь. Поэтому, когда нам попалась небольшая квартирка с уютным двориком на Лоррэн-авеню, неподалеку от домика, в котором мы жили когда-то, мы сняли ее не задумываясь.
Тедди возобновил работу над «Формулами, которые называются жизнью», но он не мог оставаться равнодушным к тому, что происходит в мире,– к неустойчивому экономическому положению в Европе, угрозам диктаторов, плачевному положению голодающего населения Испании, роли, какую играла Британская империя в международных делах,– и предпринял турне по Тихоокеанскому побережью, выступая с лекциями в городах.
«Международная обстановка в настоящее время сложилась так, что я не помню, чтобы мне приходилось слышать или читать о более угрожающем положении,– говорил он.– Не может быть сомнений в том, что надвигается война. И самое печальное – это то, что Соединенные Штаты к войне не готовы. Наш народ ходит в кино, танцует фокстрот и читает юмористические журналы, вместо того чтобы готовиться к обороне в случае международного конфликта».
«Пробудитесь же, будьте готовы к войне! Пора покончить с благодушием!» – предупреждал он людей всюду, где ему приходилось бывать1.
Однажды в Окленде в ответ на вопрос о том, что он думает о жизни, Драйзер сказал:
Прежде я считал, что жизнь жестока, несправедлива, опустошительна, а счастье – только иллюзия. Быть может, таким представлением я был обязан окружавшей меня с юности обстановке. Я считал несправедливым, что мои родители должны были уплачивать церковную десятину, в то время как у нас в доме не было даже картофеля. Когда я был в Нью-Йорке репортером, меня возмущало то, что считалось самым важным в газетной работе: жадный интерес ко всему нездоровому и сенсационному в жизни богатых людей. Когда я пробовал писать о страданиях угнетенной бедноты, меня поднимали на смех. Я бросил газетную работу и стал писать о социальной несправедливости. Я выдержал упорную борьбу. Из нее я вышел не озлобленным, но морально подавленным.
А когда его спросили, не религии ли он обязан переменой во взглядах, он ответил:
Религия? Да пропади она пропадом! Нет, не религии я обязан, а чему-то другому, что заменяет нужду в религии. Лет десять назад я решил заняться самообразованием, ибо в юности проучился в колледже всего один год. Я стал заниматься науками, изучать философию, бывал в лабораториях, беседовал с образованными людьми. Ведь каждый из нас – ничто, никто из нас не является творцом; нам дано только быть субстанцией, через которую действуют и проявляются силы природы. Наших пяти чувств недостаточно, чтобы определить, являются ли эти силы эманацией божественного разума, гораздо более великого, чем наш, или они просто случайны. Я не беру на себя смелость утверждать, что знаю это. Вселенная настолько необъятна, что смешно думать, будто мы на нашем крохотном земном шаре способны хотя бы приблизительно угадать природу этих сил или разума. Мы можем только приспособиться к ним. Но никто из нас, богат он или беден, не может избежать горестей и царапин; каждый получает свою долю…
Однако мне радостно видеть, что, судя по всему, наступает конец такому положению, при котором аристократы ставят себя выше всех и смотрят на всех остальных, как на муравьев, слуг и рабов. Эта проблема стоит сейчас в повестке дня и, надеюсь, скоро вовсе перестанет существовать… И если имущие не сделают какого-нибудь более великодушного шага в сторону неимущих, то мы, в конце концов, вероятно, выйдем на улицы и будем решать этот вопрос в рукопашной схватке… А если нам предстоит уничтожить эту штуку, которая называется цивилизацией, то я нисколько не возражаю против подобной потери. В сущности, это ничего не изменило бы. Не человек создает цивилизацию – им управляют силы природы, заставляя делать то, что нужно. На свете было немало цивилизаций, которые удовлетворяли современников так же, как нынешняя удовлетворяет нас. И на свете еще будут цивилизации, вполне отвечающие запросам своего времени, даже если нынешняя будет завтра уничтожена.
Когда ему задали вопрос, что он думает о президенте Рузвельте, Драйзер сказал: «За всю мою жизнь это первый президент, который что-то сделал для страны. И, по правде сказать, сделал он уйму».
Хотя на афишах лекции Драйзера назывались: «Что я думаю о жизни», он часто переходил на тему о социально-экономических бедствиях, потрясавших в то время мир, особенно если накануне лекции ему приходилось вести какой-нибудь интересный разговор или спор на подобную тему, как это было с ним в Портленде (штат Орегон). Перед своим выступлением в Мейсоник-Темпл (16 февраля 1939 года) он разразился беспощадной тирадой против Англии; консервативный городок долго еще помнил эту речь. Она вызвала резкие нападки на Драйзера.
В целях удобства мы решили переехать в Голливуд и вскоре нашли двухэтажную квартиру на Хэйворс-авеню, близ бульвара Сансет, за очень умеренную плату.
Драйзер начал всерьез развивать общественную деятельность. Он ездил в Вашингтон и в Нью-Йорк читать лекции для Общества друзей Советского Союза и Американского общества борьбы за мир. Он обращался к народу, выступая в Вашингтоне и Нью-Йорке по радио. Он писал листовку за листовкой на всевозможные темы, которые казались ему достаточно важными и к которым он считал необходимым привлечь внимание американского народа; он писал их по собственной инициативе, издавая за свой счет и тысячами распространяя среди своих друзей и прогрессивно настроенного населения Соединенных Штатов.
Но даже подобные статьи не удовлетворяли его. Ему хотелось написать книгу на экономическую тему. Всюду и везде люди требовали от него нового романа, но он говорил: «Какое значение может иметь какой-то роман в это катастрофическое для всего мира время? Нет, я должен писать об экономике». Так появилась книга «Америку стоит спасать». Это был не роман, а боевая книга, построенная на фактах, в которой прямо ставился вопрос о кризисе Америки – должны ли мы держаться в стороне от неминуемой империалистической войны? Решительно да, утверждал Драйзер. В качестве своей платформы он взял Декларацию независимости и конституцию Соединенных Штатов.
«Америка стоит того, чтобы ее спасать,– призывал он. – Не ввязывайтесь в империалистическую войну». В одной статье о книге Драйзера говорилось:
Он не только протестует против нашего участия в войне. С ловкостью адвоката, с точностью статистика и пытливостью историка он приводит целый ряд доказательств, убеждающих нас, что эта война не является борьбой за демократию, а представляет собой лишь очередную безумную империалистическую драку за прибыли и власть. В сущности, Драйзер дал в своей книге катехизис и энциклопедию мира для Америки:
Каковы практические соображения отказа от участия в войне? (Драйзер посвящает этому целую главу).
Любит ли нас Англия?
Насколько Англия демократична?
Демократизировала ли Англия народы своей империи?
Не пороча английский народ, Драйзер приводит точные факты из истории, доказывающие жестокость, антидемократичность и надменность правящего класса Британии, который только на словах преклоняется перед демократией, а в то же время грабит весь мир в целях наживы. Не щадит Драйзер и Гитлера, и французских фашистов, и врагов народа, существующих как в Америке, так и за границей. Он пишет о них в своей книге, называя по именам, раскрывая их коварные и преступные козни; это зловредные паразиты – миллионеры Англии, Франции, Германии и Америки.
Но в те годы события развертывались быстро. Когда Германия напала на Россию, а Япония подвергла бомбардировке Пирл Харбор, Драйзер стал призывать американцев напрячь все силы и довести войну до победного конца, и всю свою деятельность направил к этой цели.
Стесненное материальное положение в конце концов сказалось на здоровье Тедди. С ним случился сердечный припадок, и ему пришлось пролежать в постели два месяца под наблюдением постоянного врача и специалиста по болезням сердца.
Однажды утром Драйзеру, уже полтора месяца лежавшему в постели, позвонил мистер Э. Дориан Отвос, занимавшийся продажей права на экранизацию романа «Сестра Керри», и сообщил, что ему удалось продать его Кинорадиокорпорации. Продажа «Сестры Керри», написанной сорок лет назад, является еще одной главой любопытной и необычной истории этого романа. В издательских кругах ходили уже легенды о трудностях, связанных с его опубликованием.
«Сестру Керри» Драйзер начал писать в конце 1899 года при поддержке своего старого друга Артура Генри. В начале 1900 года он закончил роман, окончательно отредактировал его с помощью того же Артура Генри и послал в издательство «Харперс», которое ответило ему отказом.
Тогда Драйзер обратился в издательство «Даблдэй, Пэйдж энд компани» и вручил рукопись самому Фрэнку Даблдэй. Тот, уезжая с женой в Европу, передал рукопись Фрэнку Норрису, автору «Мак-Тига» и других романов; в те времена он работал в издательстве Даблдэй. Норрис пришел в восторг от «Сестры Керри» и рекомендовал ее к опубликованию. После него рукопись прочли Генри Ланьер и Уолтер Хайнс Пэйдж, компаньоны фирмы; был составлен и подписан договор, и книга уже пошла в набор, но тут вернулся из Европы Фрэнк Даблдэй с женой. Даблдэй взял почитать гранки расхваленного романа домой, и, естественно, они попали в руки его супруги. Она пришла в ужас. Книга показалась ей не только вульгарной, но и безнравственной, и, следуя своим собственным моральным принципам, она стала решительно добиваться того, чтобы Драйзер был уведомлен о расторжении договора. Тогда он стал отстаивать и книгу, и свои права по договору. Адвокат Даблдэя Томас X. Макки посоветовал фирме издать книгу небольшим тиражом, не беря на себя никаких обязательств по ее продаже и распространению. В конце концов, издательство выпустило тысячу экземпляров, и хотя Норрис разослал больше сотни экземпляров для рецензий, ни в газетах, ни в журналах не появилось ни одного объявления о том, что 8 ноября вышла из печати новая книга. В результате было продано всего 465 экземпляров.
