Текст книги "Кентавр"

Автор книги: Элджернон Генри Блэквуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

V

С отъездом Сандерсона чувство ужаса, порожденное странными инцидентами, пошло на убыль, поскольку рассеялась напряженность. Миссис Биттаси вскоре склонилась к мысли, что большей частью вообразила себе произошедшее. Ее не удивляла эта внезапная перемена, потому что она произошла как-то сама собой. С одной стороны, ее муж никогда не заговаривал об этом, а с другой, она помнила, как много в жизни кажется необъяснимым, и вдруг в один прекрасный момент становится вполне обычным.

Большую часть случившегося, она, конечно, относила на счет присутствия художника и его сумасбродных намеков. С его долгожданным отъездом мир стал опять простым и безопасным. Приступ лихорадки у мужа хотя и продолжался, как обычно, недолго, не позволил ему встать с кровати и попрощаться с гостем, а жена передала его извинения. Утром мистер Сандерсон выглядел вполне буднично. Миссис Биттаси, наблюдая, как он уезжает, отметила, что в городской шляпе и перчатках художник выглядит совсем безобидным.

«В конце концов, – подумала она, следя за пони, тянущим прочь повозку, – он всего лишь художник!»

Она не смела дать волю своему воображению и представить его иным. Перемена в чувствах была полной и живительной. Ей было немного стыдно за свое поведение. Испытывая искреннее облегчение, она одарила его на прощание улыбкой, когда он склонился поцеловать ей руку, но не предложила приехать еще раз, а муж, к ее удовлетворению, также ничего не сказал.

Жизнь маленькой семьи вновь вошла в русло привычной, сонной рутины. Имя Артура Сандерсона почти не упоминалось. София, со своей стороны, не заговаривала с мужем о том, как он ходил во сне и какие дикие слова при этом говорил. Но забыть все равно было невозможно. Воспоминания тлели глубоко в душе, как очаг неизвестной болезни с загадочными симптомами, которая ждала лишь благоприятной возможности, чтобы вырваться наружу. Каждую ночь и каждое утро она молилась об избавлении; молилась о забвении – чтобы Бог уберег мужа от беды.

Но, несмотря не внешнюю глупость, которую многие принимали за слабость, миссис Биттаси сохраняла душевное равновесие и глубокую веру. Она была сильнее, чем думала. Преданность мужу и Богу были достоинством, возможным только у цельной, благородной натуры.

Наступило лето во всем своем буйстве и красоте; в красоте потому, что освежающие дожди по ночам продлевали великолепие весенних красок еще весь июль, сохраняя листву молодой и сочной; а в буйстве потому, что ветры, рвущиеся с юга Англии, увлекали в танце всю страну. Они прочесывали леса, заставляя их протяжно шуметь. Самые глубокие ноты, казалось, не затихали никогда. Пение и возгласы леса раздавались повсюду, а сорванные листья стремительно падали, трепеща на ветру, задолго до назначенного срока. Многие деревья после продолжительного пения и танцев в изнеможении падали на землю. Кедр на лужайке пожертвовал двумя ветвями, упавшими в один и тот же час – сразу перед закатом – с разницей в день. Ветер часто доходил до неистовства, стихая лишь с заходом солнца, и теперь две огромные ветви распростерлись на лужайке, покрыв темной массой почти половину. Они лежали, протягиваясь к дому. На дереве, где они росли, остались безобразные зияющие раны, и ливанец выглядел раненым чудовищем, лишенный прежней привлекательности и великолепия. Теперь лес был виден гораздо лучше: он проглядывал сквозь эти бреши в обороне. А окна дома – особенно гостиной и спальни – смотрели прямо в чащу.

Племянники миссис Биттаси, гостившие у нее в это время, безмерно веселились, помогая садовникам убирать поверженные сучья-великаны. На это ушло два дня, поскольку мистер Биттаси настоял, чтобы ветви остались целыми. Не позволил их разрубать и не согласился пустить в огонь. Под его присмотром громадные сучья оттащили на край сада и положили как заграждение между лесом и лужайкой. Дети от души восхищались этим планом и принялись за него со всем энтузиазмом. Они заразились искренностью дяди, чувствуя, что у него есть скрытые мотивы для такого поступка; и, как правило, скучный, на их взгляд, визит на этот раз доставил массу удовольствия. Только тетя София казалась обескураженной и скучной.

– Она стала такой старой и странной, – сказал Стивен.

Но Алиса, чувствуя в молчаливом недовольстве тети какую-то затаенную тревогу, возразила:

– По-моему, она боится леса. Она никогда не ходит туда с нами.

– Вот почему мы сделали такую непристу… такую толстую и прочную стену, – заключил он, не сумев одолеть длинное слово. – Чтобы ничего, просто ничего, не пролезло. Не пролезет ведь, дядя Дэвид?

И мистер Биттаси, работая без пиджака, в одном крапчатом жилете, пыхтя, помог им установить массивный сук кедра как изгородь.

– Живее, – откликнулся он, – что бы ни случилось, мы должны закончить все до темноты. Далеко в лесу уже поднимается ветер.

И Алиса, подхватив последнюю фразу, эхом повторила ее.

– Стиви, – выкрикнула она, – живее, лентяй! Не слышал, что дядя Дэвид сказал? Ветер придет и утащит нас, если не успеем!

Они трудились как проклятые, и миссис Биттаси со своим вязанием, сидя под глицинией, взобравшейся по южной стене дома, наблюдала за ними, время от времени подавая незначительные советы. Но они оставались без внимания. Большей частью их просто не было слышно, потому что Биттаси с детьми были слишком поглощены работой. Она предупреждала мужа не перегреться, Алису – не порвать платье, а Стивена – не надорвать спину. Ее мысли метались между намерением сходить за гомеопатическим снадобьем, которое было наверху, в шкатулке, и желанием увидеть работу законченной.

Падение кедровых сучьев расшевелило в ней дремлющую тревогу. Ожили воспоминания о визите мистера Сандерсона, потонувшие было в забвении; вспомнилась его странная, одиозная манера говорить, а призраки прошлого, которые, она надеялась, забыты, высунули головы откуда-то из подсознания. Полностью забыть невозможно. Они смотрели на нее и кивали. В них было полно сил – никакого желания скрыться и позволить себя похоронить навечно.

«Смотри, – шептали они, – разве мы не говорили тебе?»

Они с нетерпением ждали удобного момента доказать свое присутствие. И все прежние страдания овладели ею. Волнение, тревога вернулись. Внезапно ее охватила слабость.

Случай с кедром вовсе не был таким уж важным, если бы не отношение мужа. Ничего особенного, что могло бы напугать ее, он не говорил и не делал, но энтузиазм казался просто необъяснимым. Она чувствовала, как это для него важно. Биттаси был так озабочен этим вопросом. Теперь она понимала, что он сознательно скрывал от нее не угасавший все лето интерес. Скрывавшийся до поры в глубине, сейчас он поднялся на поверхность, обнажив иные мысли, желания, надежды. Какие? Куда они вели? Случай с деревом выдал их в самом неприглядном свете, и в такой степени, которую их хозяин вряд ли осознавал.

Пока муж работал с детьми, миссис Биттаси вглядывалась в его серьезное, сосредоточенное лицо, и чем дольше смотрела, тем больше нарастал страх. Ее раздражало, что дети трудятся с таким рвением. Они неосознанно были на его стороне. София боялась того, чему не смогла бы и название дать. А оно выжидало.

Более того, страх был смутным и неопределенным, а после падения кедровых ветвей он подступил ближе. И все эти нездоровые, бесформенные мысли постоянно занимали ум, они постоянно крутились вне зоны досягаемости, вызывая неясное, пугающее недоумение. Их присутствие было таким реальным, они столь цепко держались в мозгу, никогда, однако, не показываясь полностью, и это было особенно отвратительно. И все же миссис Биттаси удалось ухватить одну мысль, и та ясно предстала перед ней. Как ни трудно было облечь ее в слова, смысл заключался в следующем: кедр выполняет в их жизни некую дружескую миссию; у него есть сила защищать дом, и особенно мужа, но после падения веток она ослабла, что сулит беду.

– Почему ты так боишься сильных ветров? – спросил он несколькими днями ранее, после особенно ветреного дня.

Ответ, что она дала, удивил ее саму. Один из призраков подсознания высунулся и позволил истине выскользнуть наружу.

– Потому, Дэвид, что чувствую – они приводят с собой лес, – замялась она. – И они заносят оттуда что-то прямо в голову… в наш дом.

Он с интересом взглянул на жену.

– Вот за это, я их, должно быть, и люблю, – ответил он. – Ветры несут по небу души деревьев, как облака.

Разговор прекратился. София никогда не слышала прежде, чтобы муж так говорил.

В другой раз Дэвид уговорил ее пойти на ближайшую поляну. Миссис Биттаси спросила, зачем он взял топорик и что он собирается делать.

– Хочу срубить плющ – он цепляется к стволам и забирает у деревьев жизнь.

– Но это могут сделать лесничие, – возразила она. – Им же за это платят.

Тогда он объяснил, что плющ – паразит, с которым деревья не знают, как бороться, и лесничие тут бессильны и толком ничего не сделают: подсекут там и сям, предоставив дереву закончить самому, если сможет.

– Кроме того, мне нравится делать это для них. Люблю помогать им и защищать, – добавил он по пути, а листья шорохом вторили его тихим словам.

Эти замечания, как и отношение к пострадавшему кедру, выдавали странную непрекращающуюся перемену в нем. За лето она лишь углублялась.

И даже росла, подобно дереву, медленно и неуклонно, хотя и неприметно внешне, и мысль о ней тревожила женщину до ужаса. Эта метаморфоза коснулась всего его существа, управляя разумом и действиями, порой чуть ли не проступала в лице. Временами прорывалась наружу, пугая Софию. У него с деревьями образовалась какая-то связь, и вся жизнь проходила под знаком этой связи. Все больше и больше его интересы зависели от их устремлений, его дела все неразрывнее связывались с их действиями, он мыслил и чувствовал, как они; его цели, надежды, желания перестали существовать помимо них, его судьба…

Судьба! Тень неясного, неимоверного ужаса накрывала с головой, когда миссис Биттаси думала об этом. Некий внутренний инстинкт, страшивший бесконечно больше смерти – ведь смерть означает, что душа претерпит сладостную трансформацию, – постепенно подводил к мысли думать о муже в связи с деревьями, особенно с деревьями этого леса. Иногда, прежде чем у нее хватало сил взглянуть этому в лицо, доказать несостоятельность подобной идеи, умолить ее замолчать, в голове проносилась мысль о муже как о самом лесе, настолько эти двое были тесно связаны, взаимно дополняя друг друга, став частями одного целого.

Эта идея была еще слишком смутной, чтобы рассмотреть подробно. Более того, когда женщина пыталась сосредоточиться, чтобы постичь крывшуюся за ней истину, сама возможность такой идеи начинала казаться эфемерной. Она ускользала, как Протей [26]26
  Морское божество, сын Посейдона, обладавший способностью принимать любой облик.


[Закрыть]. Под натиском минутной концентрации исчезал сам смысл идеи, просто таял. Какие бы слова она ни подбирала, понять не получалось.

Ум не в состоянии был справиться с ней. Но когда она исчезала, след ее прихода и ухода еще секунду мерцал перед дрожащим взором. Страх же не исчезал никуда.

Сведенная к нехитрой человеческой формулировке, которую миссис Биттаси инстинктивно пыталась отыскать, мысль была примерно такой: «Муж любит ее, и так же сильно он любит деревья, но деревья появились в его жизни раньше, захватив ту часть натуры, которая ей неведома. Она любит Бога и мужа. Он любит деревья и жену».

Таким неприятным компромиссом эта мысль закрепилась у нее в сознании, породив дальнейшее противостояние. Далеко в лесу кипела молчаливая, скрытая борьба. Ранение кедра было видимой, внешней приметой далекого и таинственного боя, который с каждым днем приближался к их жилищу. Ветер теперь уже гудел не далеко в лесу, а ближе, кружа по опушке.

Тем временем лето угасало. Осенние ветры, вздыхая, проносились через леса, листва окрасилась червонным золотом, а вечера все раньше окутывали дом уютными тенями, пока не появился первый признак серьезного несчастья. Его неприкрытая, расчетливая жестокость свидетельствовала о тщательных предварительных приготовлениях. Ни тени импульсивности или опрометчивости. Он предстал ожидаемым, даже неминуемым. Супруги Биттаси ежегодно ездили на две недели в маленькую деревушку Сейан, чуть выше Сент-Рафаэля [27]27
  Портовый город во Франции на Лазурном берегу.


[Закрыть]– настолько регулярно за последние десять лет, что это даже не обсуждалось, – и тут Дэвид Биттаси наотрез отказался ехать.

Мисс Томпсон накрыла стол для вечернего чая, поставив чайник на спиртовку, мягко, неслышно спустила шторы, как умела только она, и вышла. Лампы еще не зажгли. Огонь в камине освещал обитые ситцем кресла, спящую собаку на черном коврике из конского волоса. На стенах поблескивала позолота на рамах, но сами картины было не разглядеть. Миссис Биттаси обдала кипятком заварочный чайник и, пока ополаскивала чашки горячей водой, муж, глядя поверх камина, неожиданно, будто продолжая невысказанную мысль, произнес:

– Дорогая, покинуть сейчас дом для меня не представляется возможным.

И это прозвучало так внезапно, так неуместно, что она сначала не поняла. Подумала, что он не может выйти в сад или в лес. Но все же сердце подпрыгнуло в груди. Тон был зловещим.

– Конечно, не стоит, – ответила она, – это было бы в высшей степени неразумно. Для чего тебе…

Она хотела защитить мужа от тумана, расстилавшегося по лужайке осенними вечерами, но, прежде чем договорила, поняла, что он думал о другом. И сердце еще раз подпрыгнуло, разливая страх по жилам.

– Дэвид! Ты имел в виду поездку за границу? – ахнула она.

– Да, дорогая, я говорил о поездке.

Ей вспомнилось, каким тоном он с ней прощался много лет назад, отправляясь в одну из экспедиций по джунглям. Голос был таким серьезным, таким решительным. Таким же он был и сейчас. Несколько секунд она ничего не могла придумать в ответ. И занялась чайником. Наливала воду в чашку, пока та не перелилась через край, медленно вылила в полоскательницу, изо всех сил стараясь, чтобы он не заметил, как дрожит рука. Неверный свет пламени и полутьма в комнате помогли ей. Но он бы и так вряд ли заметил. Его мысли были далеко…

VI

Миссис Биттаси никогда не нравился их нынешний дом. Она предпочитала ровную, более открытую местность, где видны все подступы, чтобы ничто не застало врасплох. А этот домик на самом краю охотничьих угодий Вильгельма Завоевателя никогда не отвечал идеалу места, где можно без опаски поселиться. Вот если бы дом стоял на берегу моря, на поросшем травой холме, а впереди расстилался чистый горизонт, как, скажем, в Истбурне [28]28
  Прибрежный город в графстве Сассекс, в часе езды от Лондона.


[Закрыть], – лучшего и желать нельзя.

Закрытые пространства, особенно деревьями, вызывали у нее странное отвращение, почти клаустрофобию, возникшую еще в Индии, где деревья заманивали мужа, окружая его опасностями. Это чувство созрело в те дни одиночества. Она боролась с ним, как умела, но не могла одолеть. Казалось, выкорчеванное с корнем, оно все же прорастало в иных формах. Уступив сильному желанию мужа поселиться здесь, она было подумала, что бой наконец выигран, но не прошло и месяца, как ощущение угрозы со стороны деревьев вернулось. Они смеялись ей в лицо.

София ни на минуту не забывала, что легионы деревьев, стоящие вокруг их домика мощной стеной, собираются, наблюдают, подслушивают их, отрезая путь к свободе, спасению. Вместе с тем, будучи человеком, несклонным к меланхолии, мысля просто и незатейливо, она старалась отбросить подозрения, что, в общем-то, удавалось, и порой она неделями не вспоминала об этом. Но затем угроза возвращалась с суровой неумолимостью, и не только из ее сознания, но явно исходя из некого другого источника. Страх носился в самом воздухе, приближаясь и удаляясь, однако недалеко – только чтобы взглянуть на женщину с чуть другой стороны. Это был страх неизвестности, скрывавшейся за углом.

Лес и не собирался отпускать ее насовсем, неизменно готовый к захвату. Все ветви, как ей порой представлялось, протягивались в одном направлении – к их домику с крошечным садиком, будто пытаясь втащить их внутрь и поглотить. Могучий дух его был возмущен этим издевательством, этой дерзостью, его раздражал этот чопорный садик у самых лесных врат. Он поглотил и задушил бы дом и сад, если бы мог. И стоило подняться ветру, его возмущение, многократно усиленное резонатором миллионов деревьев, вырывалось наружу. Великий дух негодовал против вторжения. В его сердце не утихала буря.

Миссис Биттаси никогда не облекала эти мысли в слова, не владея искусством выражения, но инстинктивно чувствовала – более того, все это волновало ее до глубины души. Прежде всего она тревожилась за мужа. Если бы это касалось только ее, сердце не дрогнуло бы перед этим кошмаром. Необъяснимый интерес Дэвида к деревьям не давал уснуть тревогам, и ревность самым коварным образом усиливала отвращение и неприязнь, явившись к Софии в таком виде, против которого ни одна здравомыслящая жена не нашла бы возражений. Страсть мужа, размышляла она, была естественной, врожденной. Она определила его призвание, поддерживала стремления, подпитывала его мечты, желания, надежды. Лучшие годы активной жизни он провел в заботе и охране деревьев. Знал их, понимал их тайную жизнь и природу, интуитивно прислушиваясь к их желаниям, как те, кто держит собак и лошадей. Дэвид не мог надолго расставаться с ними, вдали его одолевала странная, острая ностальгия, лишавшая разум покоя, а следом – отнимавшая телесные силы. Лес дарил ему радость и умиротворение, лелеял, питал и тешил самые затаенные прихоти. Деревья воздействовали на основы его жизни, замедляя или ускоряя даже биение сердца. Отрезанный от них, он начинал чахнуть, подобно моряку на суше или альпинисту на плоской монотонности равнины.

Это можно было понять, хотя бы отчасти, и сделать поправку. Поэтому она легко, даже с радостью, уступила его выбору дома в Англии, поскольку на острове ничего более похожего на девственные заросли, как этот новый лес, не было. Он обладал неподдельностью, великолепием, таинственностью, отъединявшей от мира, временами даже внушая чувство неукротимости стародавних лесов, которые знавал Биттаси, служивший в министерстве.

Только в одном он уступил ее пожеланиям. Согласился на домик на окраине леса, а не в чаще. И вот уже двенадцать лет они жили в мире и радости перед готовой разверзнуться пастью зеленого великана из переплетения зарослей, которые растянулись на много миль, в топях моховых болот, среди вековых деревьев.

Однако с возрастом, набирая годы и теряя силы, муж стал проявлять страстный интерес к улучшению жизни леса. Миссис Биттаси наблюдала за ростом этой страсти, поначалу посмеиваясь над ней, затем – даже подыгрывая, насколько могла искренне, позже – мягко возражая против нее, и, наконец, осознав, что все напрасно, стала бояться.

Каждый год они на шесть недель уезжали из своего дома в Англии, расценивая это совершенно по-разному. Для мужа отъезд означал мучительную ссылку, подрывавшую его здоровье; он томился по своим деревьям – их виду, звуку, запаху; но для жены это было освобождением от навязчивого страха. Отказаться на шесть недель от отдыха на ослепительно солнечном побережье Франции хрупкая женщина, при всем ее бескорыстии, никак не могла.

Когда прошел шок от заявления мужа, она глубоко, насколько позволяла натура, задумалась, стала молиться, даже втайне всплакнула – и, наконец, приняла решение. Долг жены приказывал повиноваться. Для стойкой маленькой христианки было очевидно: наказание свыше будет жестоким – хотя она и представить тогда не могла, насколько жестоким! – и женщина приняла его без малейшего вздоха, подобно великомученице. Муж не узнает, чего ей это стоило. Во всем, кроме одной-единственной страсти, его бескорыстие было столь же велико. Любовь, которую она испытывала к нему все эти годы, как и любовь к своему антропоморфному Богу, была глубокой и настоящей. Ей нравилось приносить себя в жертву им обоим. Кроме того, муж облек свое заявление в особую форму – вовсе не как личное пристрастие. С самого начала над ними довлело нечто большее, превозмогавшее поиск компромисса.

– Я чувствую, София, что это выше моих сил, – неспешно произнес он, вытягивая ноги к огню и глядя на пламя поверх носов грязных ботинок. – Для меня и долг, и радость оставаться тут, с лесом и с тобой. Вся моя жизнь глубоко укоренилась здесь. Не могу дать название связи своего внутреннего мира с этими деревьями, но, разлучившись с ними, я заболею – или даже умру. Я все слабее цепляюсь за жизнь, а здесь получаю заряд энергии. Лучше объяснить не могу.

Он пристально посмотрел на жену, сидящую напротив, – та увидела, насколько серьезно его лицо и как решительно блестят глаза.

– Дэвид, неужели ты так сильно это чувствуешь? – воскликнула она, напрочь забыв о чае.

– Да, – ответил он. – И не только телом, но и душой.

Казалось, из сумеречных теней сгустилась неизбежность и ощутимо встала рядом. Проникнув не через дверь или окно, она заполнила все пространство между стенами и потолком и поглотила тепло домашнего очага. Софии вдруг стало зябко, ее охватили смятение, страх. Словно зашелестела листва под порывом ветра. Прямо здесь, в комнате, он разделил их с мужем.

– Есть нечто, – пролепетала она, говоря о жизни в целом, – чего нам не дано знать.

Помолчав несколько минут, муж, однако, лишь повторил без тени улыбки:

– Лучше объяснить не могу. Есть глубокая, непреодолимая связь… некая таинственная сила, которую они излучают, позволяет мне чувствовать себя бодрым и веселым… живым. Если не можешь понять, постарайся, по крайней мере, простить. – Голос его смягчился, стал нежнее, тише: – Знаю, мое себялюбие кажется просто непростительным. Но я ничего не могу поделать; все деревья, весь этот древний Лес, слились воедино, даря мне жизненные силы, и стоит уехать…

Биттаси осекся и обмяк в кресле. София почувствовала комок в горле; ей стоило большого труда справиться с ним, но она подошла и обняла мужа.

– Дорогой, – прошептала она, – Бог укажет путь. Мы примем Его руководство. Он всегда направлял нас.

– Меня приводит в отчаяние собственный эгоизм… – начал он, но миссис Биттаси не дала ему закончить.

– Дэвид, Он направит. Ничто тебе не повредит. Ты никогда не был себялюбивым, и мне невмоготу слышать от тебя такие слова. Путь, который откроется, лучший для тебя – для нас обоих.

Она поцеловала его, не позволяя ответить; сердце выпрыгивало из груди, она переживала за мужа гораздо больше, чем за себя.

Потом он предложил ей уехать одной на более короткий срок, остановившись на вилле брата с племянниками, Алисой и Стивеном, – их дом всегда был открыт для нее.

– Тебе нужно сменить обстановку, – сказал он, когда служанка уже зажгла лампы и ушла. – Ты нуждаешься в этом так же сильно, как я – страшусь. До твоего возвращения как-нибудь справлюсь со своим страхом, мне будет спокойней, если уедешь. Не могу покинуть лес, который так люблю. Чувствую даже, София, – выпрямившись в кресле, он взглянул на нее и продолжил полушепотом, – что я никогда не смогу больше его покинуть. Вся моя жизнь, все счастье – здесь.

Идея оставить мужа наедине с этим лесом, который полностью им управляет и теперь будет действовать беспрепятственно, казалась совершенно неприемлемой, и миссис Биттаси остро ощутила укол ревности. Он любил лес больше нее, раз ставил его на первое место. За словами прятались невысказанные мысли, от которых становилось так нелегко на душе. Призрак Сандерсона ожил и пролетел прямо у нее перед глазами. Весь разговор, а не только эта фраза, подразумевал, что ни Биттаси не может покинуть деревья, ни они не могут остаться без него. Как он ни старался умолчать, но все же выдал этот факт, что породило сильнейшее напряжение, прорвавшее границу между предчувствием и предостережением, перейдя в несомненное смятение.

Дэвид ясно чувствовал, что деревья будут скучать по нему – те, о которых он заботился, защищал, охранял, любил.

– Я останусь с тобой, Дэвид. Мне кажется, я тебе нужна, ведь правда? – излились слова, полные страсти и задушевности.

– Больше, чем когда-либо, милая. Бог вознаградит тебя за бескорыстие. И твое самопожертвование, – добавил Биттаси, – предельно велико, потому что ты не можешь понять то, что вынуждает меня остаться.

– Может, поедем весной?.. – с дрожью в голосе спросила София.

– Весной – можем, – мягко ответил он почти шепотом. – Тогда я им не буду так нужен. Весной их может любить весь мир, а зимой они одиноки и забыты. Вот тогда я особенно хочу остаться с ними. Чувствую даже, что мне следует так и сделать… я обязан.

Вот так, без дальнейших обсуждений, было принято решение. По крайней мере, миссис Биттаси больше не задавала вопросов. Хотя не могла заставить себя проявить больше сочувствия, чем было необходимо. Чувствовала, что, сделав так, позволит мужу говорить свободно о том, чего просто не могла вынести. И не смела рисковать.