Текст книги "Кентавр"

Автор книги: Элджернон Генри Блэквуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

III

Наступило глубокое молчание, только ухнул филин в лесу. Большая ночная бабочка мягко стукнулась в окно. Миссис Биттаси вздрогнула, но никто не заговорил. Звезды над верхушками деревьев едва виднелись. Издалека донесся лай собаки.

Биттаси вновь раскурил сигару и нарушил недолгое молчание, в которое все погрузились.

– Отрадно сознавать, – произнес он, выбрасывая спичку в окно, – что жизнь окружает нас повсюду, и нет четкой разделительной полосы между тем, что мы называем органическим и неорганическим.

– Да, вселенная – это одно целое, – ответил Сандерсон. – Мы ломаем головы над тем, как заполнить недостающие звенья на лестнице эволюции, но на самом деле, я полагаю, их нет.

Миссис Биттаси заерзала, предчувствуя недоброе, но все же промолчала. Ее пугали научные речи, которые она не понимала. В многоумных словах прячется Вельзевул.

– Особенно в деревьях и растениях, там дремлет совершенная жизнь, бессознательность которой еще никто не доказал.

– Но и сознательность тоже, мистер Сандерсон, – аккуратно вставила она. – Только человек создан по Его образу, а не всякие кустарники…

Муж прервал ее, не дожидаясь конца фразы.

– Нет нужды повторять, – учтиво объяснил он, – что деревья живые в таком же смысле, как и мы. В то же время, – кивнул Биттаси жене, – не вижу никакой крамолы в утверждении, что все созданное вмещает в себя частичку Творца. Прекрасно сознавать, что Он не сотворил ничего мертвого. Мы же все-таки не пантеисты! – успокаивающе добавил он.

– О, надеюсь, что нет! – это слово встревожило ее. Хуже, чем Папа Римский.

В голове черной пантерой бесшумно проскользнула мысль об опасности.

– Мне нравится думать, что даже в увядании есть жизнь, – пробормотал художник. – В гнилой древесине взращиваются ростки новой жизни, в падении увядшего листа, в разложении и распаде всего и вся я вижу силу и движение. Или внешне неподвижный камень: он исполнен жара и тяги земной. Что заставляет его частицы держаться вместе? Мы понимаем это не лучше, чем причину силы тяготения или то, от чего стрелка компаса всегда поворачивается на север. И то и другое – вариации жизни…

– Вы полагаете, что у компаса есть душа, мистер Сандерсон? – воскликнула дама, и возмущенное шуршание шелковых оборок на платье яснее, чем тон, выразило ее чувства.

Художник в темноте улыбнулся про себя, Биттаси же поспешил ответить за него:

– Наш друг всего лишь предполагает, что эти тайные силы, – тихо произнес он, – возможно, обязаны некой форме жизни, непостижимой для нас. Почему вода течет только вниз, а деревья растут вверх, к солнцу? Отчего миры вращаются вокруг своей оси? Почему огонь изменяет форму всего, к чему прикасается, но не разрушает? Утверждение, что таковы законы природы, ничего не объясняет. Мистер Сандерсон только предполагает – как поэт, дорогая, – что это проявление жизни, но на стадии, отличной от нашей.

– «Дыхание жизни, – читаем мы, – вдунул Бог в лице человека» [23]23
  Быт. 2: 7.


[Закрыть]. А вещи не дышат, – с торжеством возразила она.

Тогда слово взял Сандерсон. Но он, скорее, говорил для себя или хозяина дома, а не полемизировал с рассерженной дамой.

– Но растения тоже дышат, вы же знаете, – начал он. – Они дышат, питаются, переваривают пищу, движутся, адаптируются к окружающей среде, как поступают люди и животные. И нервная система у них есть… по крайней мере, сложная система клеток, обладающих некоторыми свойствами нервных. Есть и память, наверное. И конечно же, они реагируют определенным образом в ответ на воздействие. Возможно, это физиологическая реакция, но никто еще не доказал, что тут нет психологической составляющей…

Художник, по всей видимости, не заметил, как ахнула хозяйка, закутанная в желтую шаль. Биттаси откашлялся, бросил потухшую сигару на лужайку и сел поудобнее, скрестив ноги.

– А среди деревьев, – продолжал гость, указывая на заросли, – например, за великим лесом, может прятаться прекрасное Существо, которое проявляется во множестве древесных созданий – огромное коллективное живое, так же скрупулезно и тонко организованное, как наш организм. При определенных условиях оно могло бы слиться с нами, тогда можно было бы постичь его, став им по крайней мере на некоторое время. Оно могло бы даже поглотить жизненные силы человека в колоссальном водовороте собственной могучей, дремлющей жизни. Сила притяжения леса, воздействующая на человека, может быть потрясающей и совершенно неодолимой.

Миссис Биттаси решительно сжала губы. Шаль, и особенно шуршащее платье, источали протест, который до боли жег ее изнутри. Она была слишком измучена, чтобы благоговейно внимать говорящему, но в то же время пребывала в таком замешательстве от нагромождения слов, половину из которых не понимала, что была не в силах подыскать немедленные возражения. Какой бы смысл ни крылся в репликах, какая бы коварная опасность ни таилась во фразах, они вплетались в изысканную речь, которая вместе с мерцающей темнотой незаметно опутывала всех троих, сидящих у открытого окна. Ароматы влажной травы, цветов, деревьев, земли добавляли своих нитей в эту сеть.

– Настроение, – продолжал он, – которое пробуждают у нас разные люди, основано на их скрытом восприятии нашей личности. Многое дремлет в глубине нас. Например, вы один в комнате, к вам входит другой человек: вы оба сразу меняетесь. Появление постороннего, даже без слов, вызывает изменение настроения. Разве не может настроение природы задевать и волновать нас по той же причине? Море, горы, пустыня, пробуждают страсть, радость, ужас в избранных, – Сандерсон перевел взгляд, как заметила миссис Биттаси, на хозяина дома и многозначительно посмотрел на него, – изумительные, пылкие эмоции, которые трудно передать словами. Откуда возникают эти силы? Не могут же они появиться из… неживого! Разве влияние леса, его странное владычество над определенными умами не выдает в нем жизнь? Она вне всяких объяснений, это таинственная эманация, исходящая от больших лесов. Некоторые люди даже сознательно вбирают ее в себя. Авторитет сонма деревьев, – он торжественно повысил голос при этих словах, – непререкаем. Один из нас, мне кажется, чувствует это особенно ясно.

Художник прекратил говорить, и в воздухе повисло напряженное молчание. Мистер Биттаси не предполагал, что разговор зайдет так далеко. Он не хотел видеть жену несчастной или испуганной и понимал с особенной остротой, что ее волнение достигло предела. Что-то подсказывало Дэвиду, что она на грани срыва.

Он попытался разбавить неприятные чувства, обобщив разговор:

– Господь владеет морем, оно – Его творение, – произнес он расплывчато, надеясь, что Сандерсон поймет намек, – и деревья тоже…

– Да, конечно, все огромное царство растений, – подхватил художник, – все служит человеку для пищи, укрытия и удовлетворения еще тысячи потребностей повседневной жизни. Разве не поразительно, что они, покрывающие огромные площади земного шара, со своей совершенной организацией, пусть и неподвижные, всегда, когда мы захотим, готовы отдать себя в жертву нам, и никогда им не представится возможность сбежать? Но пленить их все же не так легко. Один избегает собирать цветы, другой боится рубить деревья. И любопытно, что большинство лесных сказок и легенд темны, таинственны и зловещи. А лесные существа редко бывают веселыми и безобидными. Жизнь леса пугает. И до сих пор существует поклонение деревьям. Дровосеки – те, кто отнимает у деревьев жизнь, – люди, которым есть, отчего страшиться за свою жизнь…

Он внезапно осекся. Биттаси почуял что-то еще, прежде чем оборвалась речь. А жена, он знал, чувствовала гораздо сильнее. Средь тяжкого молчания, наступившего вслед за последними словами, которые заставили миссис Биттаси резко вскочить с кресла, все обратили внимание, как нечто движется по лужайке. Оно подходило бесшумно. Это было что-то большое, невероятно огромное вширь. И вверх тоже, затмив на мгновение небо, светившееся над зарослями тусклым золотом заката. Женщина после утверждала, что оно «кружилось», но, возможно, она имела в виду, двигалось «по спирали».

Она слабо вскрикнула:

– Все-таки пришло! Это вы привлекли его!

В волнении, испуганная и рассерженная одновременно, София обернулась к Сандерсону. Задыхаясь, она воскликнула, забыв о всякой вежливости:

– Я знала, что так случится, если вы не остановитесь. Так и знала. О! Оно пришло на ваши разговоры!

Голос дрожал от суеверного ужаса.

Но путаные, яростные слова лишь удивили обоих мужчин. Минуту ничего не происходило.

– Что ты имеешь в виду, дорогая? – встревоженно спросил муж.

Сандерсон промолчал. Все трое наклонились вперед, но мужчины остались сидеть, а миссис Биттаси бросилась к окну, пытаясь заслонить собой мужа. Она на что-то указала. Черный силуэт маленькой кисти будто прорезал золото заката, а желтая шаль, свисавшая с руки, застыла облаком.

– Вон там, за кедром, между ним и сиренью, – сдавленный голос утратил резкость. – Там… видите, оно опять поворачивается, уходит, слава богу!.. Уходит к лесу.

Голос стих до дрожащего шепота. И она повторила, с глубоким вздохом облегчения:

– Слава богу! Я подумала… вначале… что оно движется сюда… к нам!.. К тебе… Дэвид!

Миссис Биттаси отступила от окна, в ее движениях сквозила растерянность. Ощупью она искала в темноте кресло, чтобы не упасть, но супруг протянул руку, чтобы поддержать ее.

– Держи, дорогой, держи меня, пожалуйста, крепче. Не отпускай.

София пришла в «обычное состояние», по его словам. Он почти насильно усадил ее в кресло.

– Дым, София, моя милая, – поспешно заверил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и естественно. – Да, и я его вижу. Это дым, его несет от домика садовника…

– Но, Дэвид, – в ее шепоте опять послышался ужас, – оно шумело. И сейчас шумит. Я слышу, как оно шелестит, – впрочем, какое точно слово она употребила, он не запомнил: «шелестит», «шипит», «спешит» или что-то подобное. – Дэвид, я очень боюсь. Это что-то ужасное! И вызвал его вот он!..

– Тише, тише, – прошептал муж, поглаживая ее дрожащую руку.

– Это ветер, – очень спокойно сказал Сандерсон впервые за это время.

В сумраке выражение его лица было не разглядеть, но в голосе не слышалось страха, только мягкость. При звуке его голоса миссис Биттаси опять резко вскочила. Биттаси подвинул ее кресло немного вперед, чтобы ей не было видно художника. Ошеломленный, он не знал, что сказать или сделать. Все это было в высшей степени странно и неожиданно.

Но миссис Биттаси была крайне напугана тем, что, как ей показалось, пришло именно из леса, огибавшего их маленький садик. Оно возникло неким таинственным образом и двигалось к ним с какой-то целью, крадучись, пытаясь обогнуть преграды. Но что-то его остановило. Оно не смогло миновать кедр. Как раз кедр, по ее сохранившимся впечатлениям, и преградил путь, не пустил дальше. Под покровом мрака лес вздыбился, как при морском приливе, нацелившись на домик, и это видимое движение было его первой волной. Так ей показалось… Как быстрое нарастание приливной волны на отмелях, так пугавшее и притягивавшее ее в детстве. Порыв некой чудовищной силы – вот что она почувствовала… И каждая клеточка ее тела инстинктивно восстала против этого, потому что оно предвещало беду. В этот момент она осознала личность леса угрожающе опасной.

Спотыкаясь, она отошла от окна с намерением позвонить в колокольчик и уловила, как Сандерсон – или ее муж? – еле слышно пробормотал себе под нос:

– Оно пришло, потому мы о нем говорили; наши мысли позволили ему заметить нас и выйти сюда. Но кедр не дает пройти дальше. Оно не может перебраться через лужайку….

Все трое уже встали, когда авторитетный голос хозяина дома внезапно привлек к себе внимание Софии, взявшейся за колокольчик.

– Дорогая, я бы ничего не стал говорить мисс Томпсон. – Он чувствовал, что голос дрожит от тревоги, но тут же к нему вернулось самообладание. – Садовник может пойти….

Сандерсон резко пресек его:

– Позвольте мне пойти посмотреть, все ли в порядке.

И прежде чем кто-либо смог ответить или возразить, он выскочил через открытое окно. Хозяева видели, как он побежал через лужайку, и скоро его фигура исчезла в темноте.

Минутой позже в ответ на звон колокольчика вошла служанка, а из холла донесся громкий лай терьера.

– Принесите лампы, – коротко сказал Биттаси, и когда за ней тихо закрылась дверь, супруги услышали, как ветер с заунывным пением кружит у стен дома. Ему вторил издалека шелест листвы.

– Видишь, ветер поднимается. Это был ветер!

Он успокаивающе обнял жену, стараясь унять ее дрожь. Но и его не отпускала дрожь, хотя не из-за тревоги, а от странной эйфории.

– То, что ты видела, был дым из трубы над домиком Страйда или от кучи мусора, который он жег на огороде. А шумели ветки, шелестевшие на ветру. Зачем так волноваться?

Она в ответ беспомощно прошептала:

– Я испугалась за тебя, дорогой. Из-за этого человека мне так не по себе – он влияет на тебя. Знаю, все это очень глупо. По-моему… я устала; похоже, у меня переутомление… перенервничала.

Слова сыпались в беспорядочной спешке, ее взгляд при этом не отрывался от окна.

– Тебя утомил наш гость, – ласково сказал Биттаси. – Мы так отвыкли от посторонних в доме. Завтра он уедет.

Он грел ее холодные руки в своих, нежно поглаживая. Больше он ничего не мог сказать или сделать. От странного внутреннего возбуждения сердце у него билось чаще, его переполняло веселье. Неясно было, отчего. Он только догадывался об источнике.

Вглядевшись сквозь сумрак в его лицо, миссис Биттаси сказала странную вещь:

– Мне на секунду показалось, Дэвид, что ты… изменился. Нервы сегодня вечером на пределе.

О госте она больше не упоминала.

Звук шагов по лужайке предупредил о возвращении Сандерсона, поэтому Биттаси быстро ответил, понизив голос:

– На мой счет нечего опасаться, голубушка. Со мной все в порядке. Уверяю тебя; никогда в жизни еще не чувствовал себя так хорошо, так счастливо.

Вошла мисс Томпсон с лампами, ярко осветившими все вокруг. Едва она покинула комнату, как в окне показался Сандерсон.

– Ничего страшного, – бросил он, закрывая за собой створку. – Кто-то жег листья, и дым понесло на деревья. А еще дальше, – добавил художник, бросив многозначительный взгляд на хозяина дома, но так осторожно, что миссис Биттаси ничего не заметила, – в лесу… загудел ветер.

Но все же хозяйка кое-что заметила: как блестят его глаза, и вдруг такой же блеск появился в глазах мужа; а еще – явный глубинный смысл, вложенный в простые слова «еще дальше в лесу… загудел ветер». У нее осталось неприятное впечатление, что он имеет в виду больше, чем говорит. В его тоне чувствовался совсем иной подтекст. На самом деле речь шла не о «ветре», и тот не остался «далеко в лесу», скорее, он устремлялся сюда. И вдобавок – еще более неприятное – муж понял скрытый смысл этих слов.

IV

– Дэвид, дорогой, – заметила она, как только они остались наверху одни. – У меня ужасно дурное предчувствие насчет этого человека. Не могу от него избавиться.

От трепета в ее голосе его затопила нежность.

Он обернулся:

– Какое, милая? Ты порой так мнительна.

– Мне кажется, – запнулась она, колеблясь в смущении и страхе, – может, он гипнотизер, или поклонник теософии, или чего-то в этом роде? Понимаешь, я имею в виду…

Биттаси слишком привык к ее мелким тревогам, чтобы относиться к ним серьезно или исправлять неточности в ее речи, но сегодня чувствовал, что ей необходима забота и нежность. И утешал, как только мог.

– Но даже если и так, никакого вреда от этого нет, – тихо ответил он. – Просто он по-другому назвал очень древние идеи, дорогая.

В голосе не было и тени нетерпения.

– Я имею в виду, – отозвалась она, и тут он почуял, что слова, которых он страшился, встают непобедимым сонмом за ее спиной, – Сандерсон – один из тех, кто, как предсказано, придет, когда наступит конец света.

Голова ее полнилась призраками Антихриста и пророчеств: по ее ощущению, она едва избегла числа зверя. Папа Римский вызывал у нее наибольшую ненависть, этот враг был доступен ее пониманию; цель была вся на виду. Но с лесом и деревьями все было так туманно и страшно. Здесь она терялась.

– Он наводит на мысль, – продолжала она, – об ангельских чинах и божественных силах в высшем мире, а еще я невольно начинаю думать о том, что бродит во тьме. Не понравились мне его речи о деревьях, которые ночью оживают, – сразу вспоминаются волки в овечьих шкурах. А когда в небе над лужайкой то ужасное показалось…

Но муж прервал ее, поскольку решил, что лучше к этой теме не возвращаться.

– По-моему, он просто хотел сказать, Софи, – довольно мрачно, но с легкой улыбкой вставил он, – что деревья живут в какой-то степени сознательной жизнью. В целом славная мысль. Немного напоминает то, что мы однажды вечером читали в «Таймс», помнишь? И еще то, что лес может обладать своего рода коллективной личностью. Не забывай, он художник, творческая натура.

– И все же это опасно, – настаивала она. – Чувствую, что он играет с огнем, неразумно рискует…

– Все во власти Господа, – мягко возразил он. – Мы не должны закрывать глаза и уши знанию любого рода, правда?

– У тебя, Дэвид, желание всегда намного опережает мысль [24]24
  Миссис Биттаси говорит «The wish is farther than the thought», имея в виду пословицу «The wish is father to the thought» («Желание – отец мысли»). Игра слов: father (отец) – farther (дальше).


[Закрыть], – ответила она.

Как ребенок, думающий, что «яко кадило пред Тобою» значит «я крокодил перед Тобою», так и миссис Биттаси воспринимала пословицы на слух и так же их воспроизводила. Она попыталась вложить тревогу в цитату.

– И должны испытывать духов, от Бога ли они [25]25
  «Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (Ин. 4: 1).


[Закрыть], – робко добавила она.

– Конечно, дорогая, мы всегда можем это сделать, – согласился он, укладываясь спать.

Но после, когда жена задувала огонь в лампах, Биттаси, погружаясь в сон с неким душевным волнением, новым и ошеломляюще восхитительным, понял, что жена все же не успокоилась. Она лежала рядом без сна. Дэвид приподнял в темноте голову.

– Софи, – нежно позвал он, – помни еще, что, как бы там ни было, между нами и… и всем остальным всегда будет огромная пропасть, пропасть, которую нельзя преодолеть… э-э… пока мы пребываем в теле…

И, не услышав ответа, успокоился, решив, что она, довольная, уже заснула. Но миссис Биттаси не спала. Она слышала фразу, но не ответила, чувствуя, что свои соображения лучше не высказывать. Страшно было слышать эти слова в темноте. Лес снаружи был начеку и мог слышать их тоже – лес, «где вдали гудит ветер».

А мысль ее была такова: пропасть, безусловно, существует, но Сандерсон каким-то образом перекинул через нее мост.

Была уже глубокая ночь, когда она очнулась от беспокойного, тяжелого сна, услышав какой-то звук, который взвинтил нервы. Но стоило проснуться, звук тотчас исчез, и сколько она ни прислушивалась, кроме невнятных ночных шорохов, не доносилось ничего. Выходит, послышалось во сне. Но она узнала его, тот самый порывистый шум, проносившийся по лужайке; только на этот раз ближе. Он прошелестел у самого лица, этот шепот в листве, как будто ветки оказались в комнате, пока она спала.

«Должно быть, шуршат листья шелковицы», – промелькнуло у нее в голове.

Ей снилось, что она лежит где-то под раскидистым деревом, что шепчет десятком тысяч зеленых губ; и сон продолжался еще несколько секунд после пробуждения.

Миссис Биттаси села в кровати и пристально посмотрела по сторонам. Окно вверху было приоткрыто, виднелись звезды; дверь, помнится, как обычно, закрыли на ключ; комната, конечно, была пуста. Повсюду царила глубокая тишина летней ночи. Внезапно ее нарушил иной звук, идущий из сумрака возле кровати. Звук человеческой речи, но какой-то неестественной. Ее обдал тот же ужас, от которого она проснулась. Звук был чем-то знаком. Прошло несколько секунд – невыносимо долгих, – прежде чем она поняла, что это муж разговаривает во сне.

Голос смущал, сбивал с толку, более того, он слышался не от кровати, как ей показалось вначале, а шел откуда-то со стороны. В следующий момент, при свете тлеющей свечи она различила посреди комнаты белую фигуру, направлявшуюся к окну. Пламя свечки медленно разгорелось. Мистер Биттаси подходил все ближе к окну, вытянув руки перед собой. Речь была медленной и несвязной, слова лились потоком, разобрать их было невозможно.

Женщину охватила дрожь. Разговор во сне казался ей чем-то жутким; как будто заговорил мертвец, передразнивая голос живого человека.

– Дэвид! – пугаясь звука собственного голоса, зашептала она, в то же время боясь привлечь его и взглянуть в лицо.

Смотреть в широко открытые глаза было невыносимо.

– Дэвид, ты ходишь во сне. Умоляю, ложись в кровать, дорогой!

Шепот в полной темноте наводил ужас. При звуке ее голоса Биттаси остановился и медленно повернулся к жене лицом, уставившись на нее невидящими глазами и не узнавая; будто слышал, откуда идет голос, но смотрел сквозь нее. Глаза блестели, как у Сандерсона несколько часов назад; лицо пылало, казалось безумным. Страстное рвение сквозило во всем теле. Неожиданно миссис Биттаси поняла, что у него приступ лихорадки, и на время забыла о страхе, соображая, чем помочь. Муж, не просыпаясь, подошел к кровати. Женщина зажмурилась. Но он вдруг успокоился и погрузился в сон, вернее, в более глубокий сон. Она ухитрилась заставить его проглотить немного лекарства из стакана, стоявшего у кровати.

Потом очень тихо встала закрыть окно, чувствуя, как резок и свеж ночной воздух. Поставила свечу подальше от спящего. Вид большой Библии издательства Бакстера рядом со свечкой несколько успокоил ее, но исподволь терзала тревога. И пока она одной рукой закрывала щеколду, а другой – тянула за шнурок шторы, муж вновь сел в кровати и заговорил – на этот раз отчетливо. Глаза были все так же широко открыты. Он на что-то указывал. Застыв, женщина слушала, ее искаженная тень падала на штору. Он, однако, не подошел ближе, как она боялась вначале.

Голос, очень четкий, ужаснее которого она ничего не знала, шептал:

– Они бушуют далеко в лесу… и я должен идти и видеть, – смотря сквозь нее, обращался он к деревьям. – Они нуждаются во мне. Послали за мной…

Затем блуждающий взгляд слегка прояснился, и Биттаси лег, внезапно изменив решение. Эта перемена была еще ужасней, возможно, потому, что обнаружила иное далекое бытие, в которое он стремился уйти от нее.

От одной-единственной фразы у нее похолодела кровь. В сомнамбулическом голосе, едва заметно, но мучительно отличном от нормального, в речи будто бы бодрствующего человека ей чудилось нечто греховное. Они были исполнены зла и опасности. Миссис Биттаси отклонилась к подоконнику, дрожа всеми членами. На миг возникло ужасное чувство, что за мужем кто-то пришел.

– Не сейчас, еще рано, – услышала она совсем низкий голос мужа с кровати, – потом. Так будет лучше… Я приду позже…

Слова подтвердили справедливость подозрений, давно преследовавших женщину, а приезд и присутствие Сандерсона обострили ситуацию до такой степени, о которой она и думать не смела. Слова мужа придали тревоге форму, прибавили настоятельности и заставили обратиться с исступленной, проникновенной молитвой к небесному покровителю за помощью и руководством. Этой фразой муж предал огласке тщательно охраняемый от посторонних свой мир тайных ценностей и убеждений.

Она подошла к нему и облегченно вздохнула, ощутив его прикосновение, увидев, как глаза его вновь закрылись, а голова спокойно опустилась на подушки. София с нежностью расправила одеяло. Несколько минут смотрела на мужа, заботливо прикрыв рукой огонек свечи. На его лице появилась улыбка странного умиротворения.

Потом, задув свечу, она опустилась на колени и помолилась перед тем, как вернуться в кровать. Но сон не шел. Всю ночь она не сомкнула глаз, размышляя, сомневаясь, молясь, и только когда запели птицы и забрезжил рассвет за зеленой занавеской, в полном изнеможении провалилась в сон.

Но, пока она спала, ветер далеко в лесу продолжал бушевать. Звук стал ближе – порой он слышался очень близко.