Текст книги "Генеральская звезда"

Автор книги: Эл Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Все это происходило в 1930 году. Тогда уже свирепствовала депрессия, но наш городок она пока обходила стороной. Правда, на местных фабриках шло сокращение рабочих, однако так бывало и раньше, и потому в этом не видели ничего необычного, а тем более пугающего. Наверное, в том году кое-кому на Лейкфронт-авеню реже обычного приходилось стричь купоны, но меня одолевали иные заботы, я не могла избавиться от мысли, что знакомые видят во мне вероятного кандидата в старые девы. По совести говоря, и меня это тоже начинало немножко тревожить. Большинство сверстниц уже повыходили замуж. Знакомые юноши были или слишком молоды, или не могли почему-либо жениться. И все же подобные мысли не мешали мне с прежним удовольствием работать в моем детском саду. Да и потом, в конце концов, мне было всего двадцать семь лет.

Элен исполнилось девятнадцать, она училась на втором курсе колледжа. Чарли перенес все ужасы первого года обучения в Вест-Пойнте, перешел на второй курс и с нетерпением ожидал летнего трехмесячного отпуска. Они с Элен распланировали каждую его минуту, и должна признаться, что к тому времени, когда у Элен закончился учебный год, я и сама с каким-то волнением ожидала, что принесет нам лето. Элен обладала способностью заражать своим настроением окружающих. Если она печалилась, невозможно было не расплакаться вместе с ней, если она была весела, вы тоже начинали смеяться. Они с Чарли ежедневно обменивались письмами, и лишь одному богу известно, о чем можно было писать так часто. Казалось, вся жизнь Элен состояла в ожидании минуты, когда его поезд подойдет к вокзалу в Фоллвью.

Странно, но я не обращала внимания на свою сестру, пока она росла рядом. Помню, взглянув на нее однажды утром, я вдруг подумала: «А ведь она красавица! Почему я раньше не замечала этого?..» Она умела улыбаться с тем выражением, когда о человеке можно сказать только одно: он счастлив. Иногда она настолько мне нравилась, что хотелось без конца ее фотографировать. Да, ничего не скажешь, сестра была чудо как хороша! Ко всему, она могла бы служить ходячим словарем всяких жаргонных изречений Вест-Пойнта и пищу называла «жратвой». В письмах к Чарли, подписываясь, ставила перед своим именем буквы «ТН», что означало «твоя навсегда». Она узнала и запомнила все нелепые шутки и прибаутки, которые распространены в Вест-Пойнте среди первокурсников, и постоянно пересыпала ими свою речь. И в то же время она была просто восхитительна.

По-моему, я никогда еще не встречала таких влюбленных людей, как Элен. Но дело не только в этом. Элен всегда с предельной ясностью представляла себе, как сложится ее жизнь. С десятилетнего возраста она знала, что станет женой Чарли и народит ему кучу детей. Поскольку Чарли готовился стать офицером, Элен изучала армию с таким же рвением, как прилежные студенты изучают перед экзаменами тот или иной предмет. Со всей серьезностью утверждаю, что об армии, о военной жизни она знала больше Дугласа Макартура. Она отлично разбиралась, какие гарнизоны хорошие, а какие плохие. Она имела свое мнение о роли и значении того или иного рода войск, со знанием дела рассуждала о строе «ромбом» и о порядке построения стрелковой цепи. Она очень волновалась за Чарли, когда тот проводил в стенах Вест-Пойнта первый год, потому что сомневалась, выдержит ли он бессмысленные жестокости и унижения, совершенно необходимые с точки зрения армейского начальства для выработки характера у курсантов-новичков. И только когда Чарли перешел на второй курс, она вздохнула с облегчением. «Слава богу! – воскликнула она. – Отныне мы больше не животные!»

Весь второй год пребывания Чарли в Вест-Пойнте Элен не пропустила ни одного дня, отведенного для посещения курсантов. В Вест-Пойнт приезжала как домой – она так хорошо изучила его по книгам, что, оказавшись там впервые, сама повела Чарли осматривать местные достопримечательности.

Пожалуй, не без оснований можно сказать, что Элен не просто была влюблена в Чарли. В нем она видела смысл жизни, армия же была лишь некоторым дополнением, своего рода «принудительным ассортиментом».

Курсантам первого года обучения отпуск не полагался, а второкурсникам предоставлялись трехмесячные каникулы, и потому все письма, которые Элен писала в 1930 году из колледжа домой, заканчивались подсчетом оставшихся до каникул дней. Мы так и считали, что в тот год слово «каникулы» служили для Элен синонимом имени Чарли.

Лето они провели замечательно и чаще, чем раньше, оставались вдвоем. Иногда они брали в свою компанию и меня. Раза два я каталась с ними на шлюпке, как-то мы втроем ездили в парк – здесь же, на озере. Но чаще всего они проводили время с глазу на глаз. Меня удивило, как повзрослел Чарли. Он стал выше, плотнее и, казалось, самоувереннее. Да, ничего не скажешь, красотой его бог не обидел.

В то лето я чувствовала себя старухой. Иногда я проводила время с молодыми, только начинающими практику врачами или с юными выпускниками юридических факультетов, пристроившимися в отцовских конторах и занятыми оформлением стандартных документов вроде завещаний и всяких контрактов. Я уже потеряла всякий интерес к тому делу, которым занималась, и испытывала одну лишь скуку. Трудно поверить, но только скуки ради я занялась живописью. В то лето я часами просиживала за мольбертом, пытаясь набросать какой-нибудь пейзаж. Кстати, если у тебя есть человек, готовый приобрести мою мазню – ну там катание на водных лыжах, озеро на закате, озеро на рассвете, просто озеро, – дай ему адрес моей матери, у нее весь чердак забит такими картинами.

Думаю, мать махнула на меня рукой и примирилась с перспективой иметь в семье старую деву. Одно время я подумывала устроиться учительницей в среднюю школу Фоллвью, но потом решила поработать еще год в детском саду.

Я много читала. «Прощай, оружие!», «Ангел», «На Западном фронте без перемен» тогда еще были новинками. Помню, я частенько устраивалась с книгой в шезлонге у бунгало, читала или слушала радио. Я не забыла песен, которые мы тогда любили петь, и даже сейчас, стоит мне услыхать одну из них, отчетливо представляю то лето и все, что с ним связано. До того памятного бала в Загородном клубе оно протекало для меня, как и все предыдущие, и, наверно, затерялось бы в длинной веренице всех других летних месяцев, которые я проводила дома, приезжая на каникулы. И все же стоит оркестру заиграть «Наемный кавалер», или «Невеста Бетти», или «За синим горизонтом», или «Три словечка», я немедленно переношусь в 1930 год, на берег нашего озера.

Из моих слов можно заключить, что то лето выдалось каким-то ужасным, да? Ничего подобного. До поры до времени оно было приятным в том смысле, что протекало легко и лениво. Ничего такого, что заставило бы ускоренно биться сердце, и вместе с тем ничего, что причинило бы боль.

Ну, а теперь о бале в Загородном клубе. В каждом городе существует традиция ежегодно в торжественной обстановке отмечать то или иное событие. У нас в Фоллвью это был ежегодный бал в Загородном клубе в ознаменование Дня труда. Бал как бы означал официальное закрытие лета, и на нем всегда происходило что-нибудь особенное. Большинство помолвок совершалось именно на балу в Загородном клубе. На бал приходили обязательно с подругой. Девушки из сил выбивались, стараясь получить приглашение, – считалось просто унизительным оказаться в числе отвергнутых. Даже я испытывала страх при мысли о последствиях, которые ожидают меня в обществе, если я не получу приглашения, но, к счастью, меня выручил молодой адвокат Эдди Прайс – редкий олух, по общему признанию. Я приобрела для бала новое платье в Буффало.

Разумеется, Элен приехала вместе с Чарли.

Вечер удался на славу. Клуб находился в восточном конце озера, танцы устраивались на прогулочной площадке-причале. Администрация наняла хороший оркестр, гастролировавший в то время в наших краях... Мы с Эдди и еще две пары приехали в клуб на машине моего кавалера. Заранее предполагалось, что большинство членов нашей компании обязательно напьются, но хотя бы один останется достаточно трезвым, чтобы управлять машиной на обратном пути. Чарли и Элен приехали в старой развалюхе, которую мать подарила ему в прошлом году к рождеству. «Возможно, мы уедем раньше, – объяснила Элен, – и этот драндулет избавит нас от необходимости причинять кому-нибудь неудобства, напрашиваясь в попутчики».

Не то луна, не то вино, не то верность традиции оказали влияние на моего юного адвокатика, но, выпив только половицу бутылки виски, он уже сделал мне предложение. «Не думайте, что я поступаю слишком поспешно или под влиянием порыва, – заявил он. – Нет, я все тщательно обдумал, переговорил со своим отцом и решил просить вашей руки». И знаешь, я раздумывала над его предложением целых десять минут. Черт возьми, думаешь, мне улыбалась перспектива прозябать в Фоллвью всю жизнь? Я была уже достаточно взрослой и понимала, что и у женщины появляются известные биологические потребности, удовлетворить которые здесь, в Фоллвью, можно было только в рамках законного брака. А Эдди в общем-то был довольно интересным молодым человеком, не злоупотреблял вином, со временем должен был унаследовать практику отца и, возможно, даже перебраться в один из особняков на Лейкфронт-авеню. Так почему бы и не стать его женой? Я ответила Эдди, что подумаю. Видимо, желая окончательно убедить меня, Эдди подробно объяснил, какое наследство он получит после смерти отца, и для пущего эффекта охарактеризовал состояние его здоровья. Романтично?

По-моему, в тот вечер впервые в жизни я выпила так много. На обратном пути машиной управляла одна из приехавших с нами девушек. Всю дорогу Эдди, полагая, видимо, что дело в шляпе, методично лапал меня на заднем сиденье машины. Он делал это с такой будничной деловитостью, словно составлял инвентарную опись только что купленных вещей.

Оказавшись дома уже перед самым рассветом, я быстро разделась и забралась в постель, не приняв душ, не почистив зубы, не надев ночную рубашку и вообще не проделав всего того, что обязана делать перед сном каждая благовоспитанная девица. Не знаю почему – то ли потому, что Эдди с такой старательностью щупал меня в машине, то ли из-за выпитого вина, то ли под влиянием возбуждающего прикосновения простыней к нагому телу, но в ту ночь меня преследовали сны один сладострастнее другого.

Проснулась я внезапно; у постели стоял отец и тряс меня за плечо.

– Проснись, Маргарет! Да проснись же!

Я села, вспомнила, что на мне ничего нет, и по шею закуталась в простыню.

– Что случилось, папа?

– Несчастье. Только что звонили из больницы.

– Несчастье?!

– Да. С Чарли и Элен. Они возвращались с бала, и у них что-то случилось с машиной. В больнице не знают, когда именно это произошло, – их обнаружили уже утром. Сейчас они в больнице... Спустись к матери и побудь с ней. Я должен поехать в больницу. Матери ездить не следует, а оставлять ее одну нельзя. Я подожду внизу, пока ты оденешься и спустишься к ней.

– Они серьезно пострадали?

– Знаю только, что они пока живы. Думаю, серьезно, Мэгги.

Отец уже много лет не называл меня так.

– Я не хотел говорить матери, но Элен, видимо, пострадала больше, чем Чарли. Его выбросило из машины, а ее придавило внутри. Представляешь? Но мне сказали, что она жива.

– Как мама?

– Сейчас уже ничего. Я дал ей глоток виски. Там с ней миссис Эвенс. Одевайся живее.

Отец ушел, я вскочила и быстро оделась. Когда спустилась к матери, отец уже уехал в больницу. Я поцеловала мать, чего не делала чуть не с самого детства. Миссис Эвенс ушла, а я приготовила кофе. Пили мы молча, все время посматривая то на телефон, то на часы, со страхом ожидая новых известий.

Телефонный звонок раздался примерно через час. Трубку сняла я.

– Алло?

– Алло, Мэгги... – Я узнала голос отца. Он тут же зарыдал и долго не мог остановиться. – Ее больше нет с нами, – наконец проговорил он и положил трубку.

– Это папа, – пробормотала я. – Он едет домой.

– Она умерла? Да, Маргарет? Она умерла?

У меня не было сил выговорить эти слова, и я лишь повторила:

– Он едет домой...

– Мне надо было поехать с ним! – воскликнула мать. – Я должна была! Зачем я позволила ему уговорить меня остаться дома! Я должна была!..

Подробности я узнала позже, от полицейского, который первым оказался на месте катастрофы. Она произошла на пустынном отрезке шоссе, милях в четырех от Загородного клуба. Полицейский предполагал, что машина, развив высокую скорость, внезапно потеряла управление, перенеслась через кювет и перевернулась. Элен осталась внутри, Чарли же силой удара выбросило из машины, он отделался сломанной рукой и общим сотрясением. О смерти Элен ему пока не сообщали. В этом месте шоссе не было ограждено, и никто не знал об аварии, пока разбитую машину не обнаружил полицейский патруль, совершавший обычный утренний осмотр дороги. По словам полицейского, они всегда с особой тщательностью проверяют дороги после бала в Загородном клубе. Он добавил, что Чарли, возможно, будет привлечен к ответственности по обвинению в непредумышленном убийстве.

Полиция предполагала произвести вскрытие Элен, но мать не разрешила. Не дала она согласия и на возбуждение уголовного преследования Чарли.

– К чему это теперь? – твердила она. – Да, они выпили. Ну и что? Все пьют на балу в Загородном клубе. Я не разрешаю производить медицинское вскрытие только ради того, чтобы подтвердить факт опьянения. Мы и без того это знаем. Я не хочу причинять зла Чарли. Что случилось, то случилось, и теперь Элен уже не вернуть.

После первого потрясения мать вполне овладела собой, чего нельзя было сказать обо мне. Элен не выходила у меня из головы, и я то и дело принималась рыдать. Боюсь, в те дни я принесла родителям много неприятностей, усугубив их горе.

Отец договорился о похоронах, побывал у миссис Бронсон и сообщил ей, что мы не испытываем ненависти к Чарли. Он даже собирался навестить его в больнице, но врач отсоветовал. Чарли по-прежнему не знал о смерти Элен. Сам он не очень пострадал, но время от времени принимался плакать, и в течение трех дней от него не могли добиться ни слова. Врач утверждал, что это обычное явление в подобных случаях.

Элен хоронили в закрытом гробу. Отец объяснил мне, что у нее сильно изуродованы голова и лицо.

Я разговаривала кое с кем из тех, кто присутствовал на балу. У них не сложилось впечатления, что Чарли пил слишком много. Оба они с Элен уехали вскоре после двух часов ночи, то есть очень рано для бала в Загородном клубе. Никакой ссоры между ними не произошло, из клуба они ушли под руку. Их ранний уход ни у кого не вызвал удивления. Обычно Чарли и Элен покидали друзей, когда находили нужным.

Через неделю после случившегося к нам заехал врач из больницы. Он сообщил, что Чарли уже знает о смерти Элен, и посоветовал навестить его. Поехать в больницу вызвалась мать.

– Я ни в чем не обвиняю Чарли. Даю слово, ни в чем. Чего не бывает в жизни! Он, бедняга, наверно, очень переживает, я просто обязана его повидать.

Однако отец неожиданно запротестовал. Вообще-то мать всегда держала его под башмаком, но случалось, что он вдруг занимал твердую и непреклонную позицию, особенно если речь шла, по его мнению, о чем-нибудь серьезном. Так произошло и сейчас.

– Не думаю, что Чарли уже в состоянии встретиться с тобой, – заявил он. – Ты права, сейчас он, конечно, мучается, считает себя единственным виновником случившегося. Но твой приход только усилит его страдания. Не знаю, как вы, а я отношусь к этому так: да, действительно, произошло нечто ужасное – было бы нелепо отрицать это и уклоняться от разговора с Чарли. Но в машине – я всегда так считал – ехали двое наших детей. Бывают положения, когда нужно благодарить судьбу даже за самую крохотную милость. Вот и сейчас я благодарен ей: один из наших детей остался жив. Хочу надеяться, что когда-нибудь Чарли так и поймет нас, но сейчас, в эти критические для него минуты, он еще не готов понять. Сейчас он может неправильно истолковать твое или мое появление, и наш необдуманный шаг испортит ему всю жизнь. Поэтому не ты и не я, а Маргарет должна пойти к нему.

– И я так думаю, папа.

И вот что странно. Я действительно хотела поехать в больницу, но в то же самое время мысль о том, как я вхожу в палату, как встречаюсь с Чарли, почему-то приводила меня в ужас. Я боялась не за себя, не за то, что буду чувствовать и как буду вести себя в момент встречи. Я тревожилась за Чарли: что он скажет, увидев меня, что почувствует?

Перед уходом из дому я чуть не совершила две большие ошибки. Во-первых, надела черное платье и только уже в дверях сообразила, как подействует на Чарли мое траурное одеяние. Пришлось вернуться и переодеться. Во-вторых, я было взяла с собой книгу «Прощай, оружие!», но вовремя спохватилась и оставила дома.

Переступая порог палаты, я боялась расплакаться, но вид Чарли помог мне взять себя в руки. Он сидел на койке и смотрел в окно. Он не слышал моих шагов, и я, остановившись, несколько минут рассматривала его. Чарли выглядел каким-то пришибленным, словно мальчишка, только что получивший взбучку. При первом же взгляде на него я вспомнила Элен. Думаю, первое время все мы, встречая Чарли, вспоминали Элен. Он стал для нас живым напоминанием о ней. Мы так привыкли видеть их вместе, что, встречая Чарли, принимались отыскивать взглядом Элен.

– Привет, Чарли!

Он повернул голову и взглянул на меня.

– Привет, Маргарет!

Рука у него была в гипсовой повязке, под глазом все еще темнел огромный синяк. Я подошла к койке и пожала ему руку. Он взглянул на меня и заплакал, я порывисто обняла его, и он разрыдался у меня на груди, потом отодвинулся и схватил со столика платок. Я опустилась на стул рядом с койкой.

– Как рука?

– Повезло. Заживает.

Мы помолчали.

– Рад видеть тебя, Маргарет, – наконец сказал он.

– И я рада видеть тебя, Чарли.

– Если не возражаешь, не будем говорить об этом, ладно? Хотя бы пока.

– Пожалуйста, Чарли. А как с Вест-Пойнтом?

– Мать взяла на себя. Мне надо было вернуться в понедельник. В больнице я пробуду еще дня два. Мне разрешили задержаться. Мама не хочет, чтобы я об этом беспокоился.

– Она права, Чарли, нельзя тебе беспокоиться.

– Но я должен туда вернуться, как ты думаешь, Маргарет?

– А сам-то ты как считаешь?

– Наверно, придется вернуться. – Он умолк и уставился в окно, а когда снова повернулся ко мне, на глазах у него блестели слезы.

– Да, да, я вынужден вернуться. Будь проклят этот Вест-Пойнт!

Первый раз я пробыла у него недолго, но снова пришла на следующий день, захватив с собой два детективных романа и пачку журналов. Предварительно я перелистала каждую книгу и каждый журнал, чтобы в них не оказалось фотоснимков автомобильных катастроф или похожих на Элен девушек. Чарли сидел на койке и ждал меня. Я поцеловала его в щеку.

– Только что ушла мама, – сообщил он. – У нее был обеденный перерыв. С Вест-Пойнтом все в порядке. Мне пришлют материалы, не хочется отставать от своего курса.

– Чудесно. Вот тебе несколько журналов.

– Спасибо.

Некоторое время мы молчали.

– Маргарет!

– Да?

– Как чувствуют себя твои отец и мать?.. Боже! Какой глупый вопрос! Как они себя чувствуют... Я хотел спросить, что они думают обо мне.

– По-прежнему любят тебя, Чарли.

– Даже сейчас?!

– Они пока не навестили тебя, Чарли, так как считают, что тебе, возможно, на первых порах легче встречаться со мной. Потому-то я и пришла первой.

– Маргарет, ты можешь сказать мне всю правду! Честное слово! Ты можешь сказать мне все, и со мной ничего не произойдет.

– А знаешь, что сказал отец? В машине, сказал он, находилось двое их детей, и они благодарят бога, что хоть один остался жив.

– Так и сказал?

– Да, Чарли, так и сказал.

– Прости, пожалуйста, что я разревелся тут, как идиот. Он так и сказал?!

– Чарли, милый, но мы все могли бы так сказать!

Он взглянул на меня.

– Сэр, моя черепная коробка, – забормотал он, – сделанная из лучшего мрамора, вулканической лавы и африканской слоновой кости, прикрытая толстым слоем особо закаленной стали, препятствует всем попыткам извне проникнуть к клеткам серого вещества, именуемого мозгом. Именно это породило поток изрекаемых мною сейчас столь же напыщенных, сколь и псевдонаучных слов, ибо мое сознание оказалось бессильным заставить мой неполноценный разум уловить смысл сказанного мне. Говоря человеческим языком, сэр, я очень и очень туп, и я не понимаю, сэр...

Произнося этот бессмысленный и высокопарный монолог, Чарли продолжал обливаться слезами.

– Ты знаешь, что это такое, Маргарет? – вдруг спросил он.

– Образчик той чуши, что первокурсников заставляют зубрить в Вест-Пойнте.

– Точно. Мне ведь говорили, будто уроки, полученные на первом году обучения, когда-нибудь пригодятся. И пригодились: я не мог придумать ничего другого, когда услышал от тебя слова твоего отца.

– А тебе и не надо было ничего придумывать. Я передала его слова потому, что, по-моему, их следует знать и помнить. Вообще же пока еще не время об этом разговаривать.

– А мне хочется, Маргарет.

– А я думаю, что не следует.

– Тогда позволь спросить еще кое о чем.

– О чем?

– Я должен поговорить с кем-то, кто знает, понимает и любит меня. Могу я поговорить с тобой, Маргарет?

– Конечно, Чарли.

– Знаешь... я хотел... Я всегда был у вас в семье своим человеком... Ну, вроде младшего брата. Ты могла бы сейчас, хоть на несколько минут, забыть об этом и позволить мне поговорить с тобой, как с ровней?.. Как если бы мы были одного возраста?

– Я всегда так и относилась к тебе, никогда не считала тебя младшим.

– Видишь ли... я не хочу возвращаться в Вест-Пойнт. Я ненавижу Вест-Пойнт.

– Понимаю, Чарли, но это пройдет, это у тебя просто настроение... Тебе нужно снова думать о будущем. Ты обязан вернуться к тому, что всегда делал.

– Ты не понимаешь, Маргарет, о чем я говорю. Я ненавижу военное училище и всегда его ненавидел. Не веришь?

– Не знаю, Чарли. Для меня это новость. Нужно немножко времени, чтобы привыкнуть.

– Ты бывала у нас и знаешь, что наш дом своего рода храм памяти отца. Все, чем увешаны стены, напоминает о нем или об армии. Он запечатлен на всех фотографиях и обязательно в форме. С самого раннего детства мне вдалбливали, что я поступлю в Вест-Пойнт и стану, как отец, офицером. Так считал я, так считали все. Чарли Бронсон должен поступить в Вест-Пойнт, Чарли Бронсон должен по примеру отца стать офицером... Я знаю, как трудно приходилось матери, как много она трудилась, чтобы дать мне среднее образование, в то время как другие подростки, мои сверстники, уже пошли работать. Я знаю, она во всем себе отказывает, лишь бы я мог учиться в Вест-Пойнте. Но, черт побери, в конце концов жертвой оказался я. Еще одной жертвой на алтарь в храме отца. Но я вовсе не хочу идти по его стопам, следовать его примеру: не хочу идти в армию только потому, что он служил в армии. Не хочу, чтобы кто-то, не спрашивая меня, распоряжался моим будущим. Нужно предоставить человеку право выбора или хотя бы интересоваться его мнением. Над ним не должно довлеть сознание того, что кто-то уже предопределил его жизненный путь, кто-то уже решил, кем он должен стать, даже не интересуясь, пригоден ли он для уготованной ему роли... Я не кажусь тебе истеричным, Маргарет?

– Нет, Чарли.

– Но удивляю, правда? Ты всегда считала меня солдатиком Чарли, да?

– А Элен знала о твоих настроениях?

– Я и сам понял все это лишь недавно и сразу же ей написал. Потом мы долго говорили. Ей казалось, что я смотрю на вещи слишком трагически, сгущаю краски.

– Но сам-то ты как считаешь?

– Ну, возможно, она отчасти права.

Пришла няня и сказала, что мне пора уходить.

– Приходи завтра, хорошо? – попросил меня Чарли.

– Конечно, конечно! Спасибо за откровенность.

– Я об этом еще ни с кем не разговаривал, за исключением...

Я уже была у двери, когда он снова окликнул меня.

– Так ты не забудешь, придешь завтра? Я должен сказать тебе кое-что.

– Я приду, Чарли.

– Вот и хорошо. Спокойной ночи, Маргарет, и еще раз спасибо.

На следующий день, когда я снова пришла к нему, он сидел в халате и комнатных туфлях в мягком кресле и покуривал трубку.

– Я репетировал, Маргарет, прежде чем начать свой рассказ.

– Ну так начинай.

– Да, да...

Он помолчал, посасывая трубку. Я, разумеется, не знала, что он хочет рассказать, но, видимо, нечто крайне важное и очень трудное, если репетировал.

– Ее убил я! – наконец выпалил он.

– Неправда, Чарли!

– Неправда?! Ты-то откуда знаешь? Ты же еще не выслушала меня. Как ты можешь судить, правда или неправда?

– Все, кто перенес подобное несчастье, испытывают такое же чувство. Ты управлял машиной, и, естественно, считаешь виновным себя. В действительности же произошел несчастный случай, вот и все.

– Почему ты так уверена в несчастном случае, Маргарет?

– Я разговаривала с полицейским, который вас нашел.

– А что он мог сказать? С какой скоростью мы ехали, где машина сошла с шоссе и что, по его предположениям, произошло? – Чарли заглянул мне в глаза. – Садись, Маргарет, и слушай. Только не прерывай, я должен рассказать все с самого начала.

– Хорошо, Чарли.

– Но прежде чем начать, хочу сказать еще кое-что. Ты даже представить не можешь, что я почувствовал, когда ты передала мне слова твоего отца обо мне. Ты ведь знаешь, как я отношусь ко всем вам. Ваша семья была для меня дороже родной семьи. Не хочу сказать ничего плохого про свою мать. Она делала для меня все, что могла, но после смерти отца уже не любила меня, как прежде. Во мне она видела не сына, а того, кто займет место отца в армии. Ты, твой отец и мать и... Элен стали моей семьей. Я очень любил всех вас. Ты знала об этом?

– Да, Чарли. Кажется, знала.

– Хорошо. Теперь я должен начать... Черт возьми, ума не приложу, с чего именно! Видишь ли... Это прямо-таки ужасно – то, что я должен сказать тебе здесь, в больничной палате, средь бела дня...

– И все же соберись с духом и скажи.

– Элен была беременна.

– О?!

Только на это восклицание у меня и хватило сил.

– Ты шокирована, Маргарет?

– Нет, не в том дело... Дай подумать... Такая неожиданность, сразу не осмыслишь...

– Это произошло в начале лета. Мы полюбили друг друга лет с десяти. Я хотел жениться на ней сразу же после окончания средней школы, но курсанту ведь не полагается иметь жену, лошадь и усы, а мне предстояло стать курсантом. Я хотел уйти с первого курса и жениться, но Элен отговаривала. Она сказала, что впереди у нас вся жизнь и что я должен сначала окончить Вест-Пойнт. И вот... Все произошло летом. Это было неизбежно, Маргарет, понимаешь? Если не понимаешь, продолжать бессмысленно.

– Понимаю... Но она действительно была в положении, ты уверен? Ты ведь знаешь, у девушек иногда бывает...

– Мы знали точно. Она побывала у врача... Не в Фоллвью, нет. Однажды мы поехали в Довервиль, зашли в недорогой универсальный магазин, и я купил ей обручальное кольцо – специально для приема у врача. Пока он осматривал Элен, я ждал в машине. Врач подтвердил...

И знаешь, Маргарет, я обрадовался. Уж теперь-то она должна была выйти за меня замуж! Конечно, моя мать осталась бы недовольна, но ей пришлось бы смириться. Однако Элен не согласилась и даже заговорила об аборте. Аборт... Ты можешь понять, как неприятно мне было слышать от Элен это гадкое словечко. Я заявил, что об аборте не может быть и речи и что мы должны пожениться. Мне хотелось немедленно пойти к вам и все рассказать. Я знал, что вы стали бы на мою сторону и заставили Элен согласиться. Новый вариант старых историй о вынужденных свадьбах.

– Что же, по ее мнению, вам предстояло делать дальше?

– Не знаю. Вначале, кажется, она считала, что просто произошла задержка и скоро все обойдется. Потом заговорила, что у женщин часто случаются выкидыши. Ты помнишь, в то лето она много каталась на водных лыжах и не пропускала ни одной лодочной прогулки? Помнишь, как много она играла в теннис? Видно, она надеялась, что произойдет выкидыш, если усиленно заниматься физическими упражнениями. Я ничего не мог с ней поделать. Она категорически отказывалась разговаривать и о нашем браке, и о моем уходе из Вест-Пойнта. Вечером, накануне бала в Загородном клубе, у нас опять состоялся разговор. Она вновь категорически заявила, что до поры до времени отказывается выйти за меня замуж. А я так любил ее, Маргарет! Но что я мог сделать?

– Понимаю, Чарли. Но почему вы не пришли ко мне и не посоветовались?

– А зачем? Ты относилась к нам как к подросткам, и только. Как-то я предложил Элен обратиться к тебе, но она наотрез отказалась – сказала, что у нее язык не повернется начать такой разговор.

– Что же она собиралась делать?

– В тот вечер, перед балом в клубе, мы все же приняли определенный план. Сидели в машине, перед тем как войти в клуб, и беседовали. Она собиралась открыться родителям и уехать в Топеку, к тетке. Там Элен хотела дождаться ребенка и моего назначения в часть после окончания училища. Своим коллегам я должен был представить ее как знакомую молодую вдову, и через некоторое время мы бы поженились.

– И ты согласился с ее планом?

– Не совсем, но во всяком случае я хоть добился ее согласия рассказать обо всем родителям. Мне казалось, что они обязательно примут мою сторону и уговорят ее выйти за меня замуж.

– И ты думаешь, им удалось бы ее уговорить?

– Кто знает... Это была моя единственная надежда, я не мог поступать вопреки ее желанию – тогда бы она вообще ушла от меня. Уж в чем другом, а в этом я не сомневался. Подумать только, всему причиной было военное училище Соединенных Штатов Вест-Пойнт, будь оно проклято, – училище, в которое я попал из-за моего отца, будь он проклят за то, что не сумел уклониться от пули под Шато Тьери!.. Ну вот. Потом мы потанцевали и вскоре уехали. Я выпил совсем немного и, клянусь тебе, совсем не был пьян.

– Знаю, Чарли.

– Ехали мы не так уж быстро, километров пятьдесят в час, не больше. Ночь выдалась теплой, помнишь? Верх машины был опущен. Элен прижалась ко мне, положив голову на мое плечо. Вот тут она и призналась, что все время хотела прервать беременность. «Зачем ты на себя наговариваешь?» – рассердился я. «Нет, нет, я говорю не об аборте, – ответила она. – Ты думаешь, почему я так много каталась на водных лыжах и так часто играла в теннис? Да потому, что иногда такие упражнения вызывают преждевременные роды. Только у меня ничего не получилось».

Некоторое время мы ехали молча, а потом она сказала ужасную вещь. «Как было бы чудесно, – заявила она, – если бы мы попали в аварию и со мной произошел бы несчастный случай! Знаешь, Чарли, ну не очень серьезный – сломала бы я ногу или что-нибудь еще. Вот тогда бы сразу все решилось...»