Текст книги "Генеральская звезда"

Автор книги: Эл Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Что?

– Пожалуй, теперь можно и выпить. За этими разговорами из меня выветрился весь алкоголь.

– А как будет теперь насчет выпивки, Маргарет?

– Это будет зависеть от Чарли. Выпивка никогда не играла для меня большой роли. Это так, эрзац. Ты меня понимаешь, Гарри? Я все еще убеждена, что на этот раз будет по-другому. Господи, сколько уже было в моей жизни «на этот раз»!

– Правда, Маргарет, что корейская война была для него неожиданностью? Ведь он думал, что ему никогда в жизни не придется больше воевать.

– Вероятно. Он перестал мечтать о смерти. Получив генеральскую звезду, он пошел по другому пути. Может быть, я поступила неправильно. Может быть, не следовало дезертировать и бежать в Фоллвью. Не знаю, но я достаточно натерпелась. Надо было на время предоставить его самому себе.

Она взяла кусочек льда и бросила в стоящий на столе бокал. Затем подняла его и сделала добрый глоток. Я поднял свой бокал и последовал ее примеру.

– Куда, к черту, девался этот самолет? – спросила она.

– Плохая погода. Наверно, обходит грозовой фронт. Прилетит, не беспокойся.

– А кто беспокоится?

– Ты хочешь сказать – кроме тебя? Я, например.

– А ты-то чего беспокоиться?

– Мы не виделись с Чарли пять лет. А расстались далеко не как родные братья.

– Где вы встретились, Гарри?

– В Нью-Йорке, в одном баре.

– Пять лет назад... Он поменял столько должностей. Никак не вспомню, когда это было.

– Тебя с ним не было. Кажется, он служил на какой-то временной должности.

– У него все должности были временными.

– Я страшно удивился, увидев его сидящим у стойки. Сначала я подумал, что обознался. Потом, помню, сказал себе: похоже, что этот парень Чарли Бронсон. Он ни капли не изменился.

– Удивительно, Гарри.

– Что именно?

– То, что он не изменился. Он никогда не меняется. Всегда выглядит так, как, по общему представлению, должен выглядеть кадровый армейский офицер.

– Удивительно, что с тех пор как я давал показания в следственной комиссии, я, пожалуй, ни разу о нем не вспомнил. Но когда увидел его в баре, мне показалось, что мы расстались накануне вечером. Он выглядел совершенно таким же. Все годы, прошедшие со времени нашей последней встречи, как бы исчезли.

– Я тебя понимаю, – сказала Маргарет.

– Он тебе рассказывал когда-нибудь о нашей встрече и о том, что тогда произошло?

– Мы тогда мало жили вместе. Я жила в Фоллвью. А он много разъезжал – как коммивояжер, – замещая в разных местах разных людей.

– Да, это был памятный вечер.

Нью-Йорк. 1948

Вероятно, каждый точно помнит, где он был в день победы в Европе. Мне многие рассказывали во всех подробностях, где они были и что делали, когда услышали весть об окончании войны в Европе. Тот факт, что они услышали об этом событии лежа в ванне, во время бритья, или завязывая шнурки от ботинок, придавало их рассказам особый колорит. Помню, один парень рассказывал мне, что в это время он лежал на столе в операционной. Поднося к его носу воронку с эфиром, анестезиолог небрежно заметил: «Вы, наверно, слышали, что кончилась война?» Это один из немногих исключительных случаев среди всех, о которых мне приходилось слышать. Какие навеянные эфиром сны, должно быть, вызвало это сообщение!

Я услышал об окончании войны в один из самых неприятных моментов в моей жизни. Когда стало ясно, что война в Европе близится к концу, редактор газеты отозвал меня домой. В Гавре я погрузился на «Либерти» вместе с пятьюстами солдатами, которых отправляли в Штаты для увольнения или для получения нового назначения на Тихоокеанский театр. Возможно, что «Либерти» выиграли войну, но все считают их одним из самых неудобных средств передвижения, которые избрал человек для плавания через океан. Утилитарные соображения заставили быстро расправиться с комфортом. Солдат загнали в передний отсек судна. Они спали на брезентовых гамаках, подвешенных рядами, по шесть штук в каждом, на стальных цепях, прикрепленных к вертикальным стойкам, идущим от пола до потолка. Днем еще было ничего, потому что сразу же после подъема все высыпали на открытую палубу навстречу солнцу и свежему воздуху. После ночи, проведенной в невыносимо душном, как помойная яма, помещении, свежий воздух – даже холодный воздух северной Атлантики – казался одним из немногих предоставленных нам удовольствий. Очередь за пищей устанавливалась с рассвета и вилась змеей по всему судну. Когда последний солдат съедал завтрак, пора было уже становиться в очередь на ленч. Громкоговоритель на мостике весь день извергал оглушительную музыку. Избавиться от этих звуков было невозможно, потому что репродукторы стояли по всему судну. Вскоре спасение от этих звуков стало главной боевой задачей. Если днем скука изматывала нервы, то ночью было еще хуже. Судно так качало, что уснуть было совершенно невозможно. В проходах круглые сутки шла азартная игра. Воды не хватало, и в душах пускали морскую воду.

В довершение всего, поскольку война еще не кончилась, по ночам соблюдалась строгая светомаскировка. Пятьсот немытых солдат всю ночь лежали взаперти в трюме, а сверху доносился скрип зениток, вращавшихся на поворотных тумбах. На борту «Либерти» в 1945 году война казалась настоящим адом!

На десятый день пути громкоговоритель разнес известие о безоговорочной капитуляции Германии. Солдаты встретили сообщение довольно сдержанно. Те, кто следовал в пункт демобилизации и возвращался к гражданской жизни, давно уже перестали считать себя участниками войны. Те, кто предназначался для отправки на Тихий океан, решили, что теперь, когда все усилия сосредоточатся на разгроме Японии, они в самом скором времени попадут на фронт. Я не испытывал ничего, кроме чувства облегчения оттого, что больше не будут закупоривать судно на ночь и можно избавиться от общества заросших грязью солдат «великой демократии» и спать на палубе. Пусть я лучше замерзну до смерти, но по крайней мере умру на свежем воздухе. Пожалуй, так и должна была кончиться война. Все романтические представления о ликующих, возбужденных солдатах рассеялись за время бесконечного путешествия на «Либерти».

Мне потребовалось известное время, чтобы приспособиться к гражданской жизни. Я вдруг понял, какой свободой пользовался, будучи военным корреспондентом. Меня отделял от хозяев океан, и от меня требовалось только регулярно посылать материалы, пригодные для использования, а в остальном я был свободен и мог ездить куда угодно. Не сразу я смог привыкнуть к насыщенному пивными парами дыханию редактора у себя за спиной. Я лишился возможности уходить с работы, когда захочу, снова стал рабочей скотинкой, и публика регулярно получала свою порцию военных рассказов. Я попросил, чтобы пару месяцев мне давали задания общего характера, и освещал работу полицейских участков, гонялся за пожарными машинами, описывал поножовщину в Гарлеме. Это был удобный мостик для перехода к обычной репортерской жизни. Потом мне дали специальное задание. Я написал двадцать пять очерков о кавалерах Почетной медали конгресса – о том, где они теперь, и прочее. В 1946 году я написал книгу, продал ее одной кинофирме, взял отпуск без сохранения содержания и уехал на побережье писать сценарий.

Вернувшись с побережья, я получил временное задание составлять «колонки» – ежедневные обзоры городских новостей. Я тотчас же принялся за работу. Это было равносильно лицензии на кражу. Меня завалили книгами для рецензирования, билетами на все премьеры, ящиками виски от владельцев ночных клубов в качестве рождественских подарков и информацией обо всем, что происходит в Нью-Йорке. Составление «колонки» – это великое дело для удовлетворения эгоистических потребностей американцев. Они готовы почти на все, чтобы их имя появилось в сообщениях о жизни Бродвея. Это самый близкий путь к бессмертию, который обещает двадцатый век. Я постиг все премудрости этого ремесла. Упоминание раз в месяц какого-нибудь ресторана обеспечивало мне бесплатное питание в нем. Агенты печати снабжали меня всевозможными сплетнями в обмен на рекламу для своих клиентов. То и дело кто-то устраивал бесплатный пикник – в общем, для меня как будто опять начались блаженные дни военного времени. В качестве составителя «колонок» я мог свободно бродить где мне вздумается, лишь бы бесперебойно поступал материал. Но через некоторое время эта работа стала мне надоедать.

По-моему, чтобы всю жизнь составлять «колонки» ради заработка, надо быть насмерть запуганным угрозой нищеты и безработицы. Для меня пресыщение наступило примерно через год после того, как я начал работать. Обход ночных клубов стал уже не развлечением, а самым будничным делом. Как-то вечером я заглянул в новый бар в районе Сороковых улиц. Я платил гардеробщице двадцать долларов в неделю, чтобы она снабжала меня новостями. Наскоро выпив у стойки рюмку, я выслушал от буфетчика пару скабрезных историй и получил информацию от гардеробщицы о том. что такой-то голливудский жеребец проводит время с такой-то международной кокоткой. Я уже допивал рюмку, когда случайно взглянул в зеркало, висевшее у стойки.

Этот парень в синем костюме похож на Чарли Бронсона, подумал я и обернулся, чтобы рассмотреть его получше. Это действительно был Чарли Бронсон. Он увидел меня в тот же момент и с минуту смотрел на меня, словно не узнавая, потом вдруг улыбнулся своей обаятельной улыбкой и направился ко мне. Он сел на табурет рядом и протянул мне руку. Мы весьма торжественно обменялись рукопожатием.

– Я сразу узнал тебя, Капа. Как поживаешь?

– Отлично, Чарли. А ты что поделываешь, ушел из армии?

– Почему ты так думаешь?

– Штатский костюм.

– А! Нет, не ушел. Просто вне службы я не ношу форму.

– Представляю, что было бы, если бы ты в таком виде появился в солдатском клубе-столовой.

– Как дела, Капа? Я часто думал о тебе. Я, конечно, читаю газеты и знаю, чем ты занимаешься. Несколько раз порывался тебе позвонить, но не был уверен, что ты захочешь со мной разговаривать.

– А почему бы нет?

– Насколько я помню, когда мы виделись последний раз, ты не был склонен выдвигать меня в президенты.

– Я сожалею о всей этой истории, Чарли. Я был рад слышать, что тебя оправдали.

– Правда?

– Конечно.

Мы замолчали. Я заказал еще рюмку для себя и виски для Чарли.

– Ну а как тебе жилось потом? – спросил я.

– Паршиво. Сейчас я на временной должности. Куда меня только не прикомандировывали за последнее время!.. То и дело переезжаю с места на место. Дошло до того, что я даже не даю себе больше труда распаковывать чемодан.

– Маргарет с тобой?

– Нет. Дома, в Фоллвью. У ее отца был удар.

– Ты все еще полковник, Чарли?

– Все еще полковник. Как твои шахматные успехи, Капа?

– Я теперь редко играю.

– Я тоже. У меня еще сохранились те шахматы, что ты мне подарил в пересылке.

– У меня есть такие же. Я заказал себе в Париже.

– Хорошо.

– Да.

Разговор явно не вязался. Мы допили, и я соскользнул с табурета, приготовившись распрощаться – пожать ему руку, сказать, что был рад его встретить, и выразить надежду на то, что увидимся еще. В 1948 году было множество встреч вроде этой. Я повернулся в протянул руку.

– Не уходи, Капа. Прошу тебя.

Я снова уселся на табурет.

– Ты никуда особенно не торопишься?

– Нет, – ответил я. – Особенно никуда.

– Я хотел написать тебе письмо, когда все это кончилось. Я знаю, как ты относился к этой истории, знаю, как ты относился ко мне, и мне хотелось поблагодарить тебя за твои показания на следствии. Ты сделал очень много для моего оправдания.

– Я только рассказал, что произошло.

– Было еще много такого, о чем ты не рассказал.

– С меня не требовали анализа. Я рассказал только то, что видел.

– Как ты относишься ко мне теперь?

– По правде говоря, Чарли, никак. За последние два года я даже не вспомнил о тебе. Рад, что ты так хорошо выглядишь. Сожалею, что тебе не повезло на войне. Всякое бывает. Наверно, ты уже не возвращался на фронт?

– Нет. Меня бросали с места на место вплоть до Фоллвью. Я вел себя довольно прилично. Атомная бомба закрыла мне путь на фронт.

– Вот беда! Подумайте, какое свинство! Взяли да лишили тебя столь милой твоему сердцу войны. А ведь из тебя вышел бы такой хороший генерал!

– Я это заслужил. Но я не то хотел сказать... так получилось...

– Уж наверно, не то! Рассказывай.

– Не то, черт возьми!

Мне вдруг стало противно.

– Скажи мне, Чарли...

– Что?

– Какие похороны устроили тому капитану? Какая процедура полагается в армии, когда пьяный полковник избивает до неузнаваемости капитана за то, что тот не умеет метко стрелять? Играют ли «Отбой» над его могилой? Дают ли залп? Накрывают ли гроб флагом? Награждают ли его посмертно «Пурпурным сердцем»? Получает ли его мать «Золотую звезду», чтобы выставить ее в окне? Присваивают ли его имя какому-нибудь посту Американского легиона?

Бронсон слез с табурета и двинулся прочь. Я схватил его за руку и повернул кругом.

– Извини, Чарли, – сказал я. – Я становлюсь мерзким пьяницей.

Он уселся и допил виски.

– Их просто хоронят, Капа. Выплачивают страховую премию и хоронят.

– Забудь об этом, Чарли. Это не мое дело.

– Я был у его матери.

– И что?

– Когда я сказал ей, кто я такой, с ней случилась истерика. Она так кричала на меня... Ладно, черт с ней. Как ты поживаешь?

– Ты уже спрашивал, и не один раз.

– Я читал твою книгу и смотрел фильм. Мне понравилось и то и другое.

– Спасибо.

– Надо будет как-нибудь снова сыграть в шахматы, Капа.

– Обязательно. Что у тебя за работа сейчас?

– Поручения. Я самый высокооплачиваемый мальчик на побегушках в мире. Как налогоплательщик, Капа, ты должен протестовать против того, что мне столько переплачивают. Собственно говоря, эта работа лучше большинства тех, которые я выполнял после войны. Я работаю на службу общественной информации Пентагона. В мои обязанности входит обслуживать важных персон, приезжающих из Вашингтона. Я устраиваю их в отели, достаю билеты в театр, сопровождаю по городу, выполняю всякие мелкие поручения.

– Неплохо.

– Да, неплохо.

– Почему ты не покончишь с этим делом?

– А что делать? Через пару лет я смогу выйти в отставку и жить на пенсию. Смехота! Знаешь, какая у меня будет пенсия?.. К чертям!

– Что ты тут делаешь сейчас? На старости лет стал шататься по кабачкам?

– Не поверишь. Я знаю всех метрдотелей в городе. Знаю, где достать билеты на спектакли, на которые невозможно попасть. У меня есть номера телефонов, которые обеспечат развлечение для военных на любой вкус. Чему только не научишься в армии мирного времени! Сегодня, мистер Уильямс, я компаньон, друг и приятель одного из великих национальных героев – генерала Хэллорена. Ты, конечно, слышал о генерале Хэллорене?

– Нет. Но это не имеет значения. Меня никогда не завораживали генеральские звезды, как тебя.

– Генерал Холли Хэллорен – толстозадый бездельник, который всю войну просидел в Вашингтоне. Мы были однокурсниками в Вест-Пойнте. Но генерал Хэллорен сумел пролезть в самый интимный круг Пентагона. Он ухитрился получить звезду на погоны, не понюхав пороху. Генерал Хэллорен сейчас в Нью-Йорке, и меня прикомандировали к нему, чтобы помочь ему в выполнении задания. Насколько я понимаю, его задание заключается в том, чтобы как можно чаще напиваться и спать с девками.

– По теории Армстронга.

– Что-то в этом роде. Во всяком случае, в любую минуту в эту дверь может войти откормленный, игривый, самодовольный фат, ткнуть в ребра и спросить: «Где же девочки, Бронсон?»

– А где же девочки, Бронсон?

– На подходе. Я уже их заказал.

– Значит, полковник не только мальчик на побегушках, но вдобавок и сводник?

– Зачем так грубо, Капа? Полковник выполняет функции офицера-снабженца. Через полчаса мы составим милую маленькую компанию из четырех человек. Начнем отсюда, потом отправимся обедать в другое, более дорогое заведение, оттуда – в оперетту, потом в другой ночной клуб и наконец – в генеральские апартаменты повеселиться и поиграть. Как говорится в уставах – отдых и развлечения личного состава.

– Неужели ты действительно этим занимаешься, Чарли?

– Да, именно этим. Через два дня генерал Хэллорен вернется в Вашингтон и приедет другой генерал примерно с таким же заданием. Это довольно ответственная работа. Тебе не кажется, что я честно зарабатываю свою звезду?

– Неужели ты все еще одержим этой идеей?

– Мне обязаны дать звезду. Я брался за все грязные поручения, которые мне давали, и старался выполнять их как можно лучше. Я никогда не говорил: «Это ниже моего достоинства, это грязное дело» или «Как вы смеете?». Я выполнял работу. И через два года, когда подам в отставку, я получу звезду. Это колечко помогает. Когда нас увольняют в отставку, почти всегда автоматически присваивают очередное звание – таков этикет. А в комиссии по присвоению званий будет сидеть немало ребят, которые благодаря услугам доброго старого Чарли Бронсона с черной книжечкой, где записаны телефоны самых лучших девочек, получили возможность тряхнуть стариной.

– Здорово звучит, Чарли. А где ты добыл все эти телефоны, записанные в черной книжке? Я думал, что ты участвуешь только как наблюдатель.

– Мне завещал их мой предшественник. Ты не поверишь, сколько можно набрать новых номеров для черной книжечки, если как следует постараться. Ты видный журналист и знаешь всю подноготную города. Но я готов поспорить, что покажу тебе такое в этом городе, что у тебя глаза на лоб полезут. Я могу повести тебя в любой ночной кабак во всех пяти районах города. Я поведу тебя в такие места, перед которыми старый «Сфинкс» в Париже покажется институтом благородных девиц. Стоит мне позвонить по телефону, и приезжая важная персона сможет испробовать любой порок, какой пожелает.

– Уж раз ты берешься за дело, Чарли, то делаешь его как следует, я знаю.

– А ведь противно так кончать, правда?

– Хуже, чем ходить в разведку.

– Присоединяйся к нам, Капа. Давай, ну просто смеха ради.

– В наше время не часто приходится смеяться.

– Ну, прошу тебя.

– Ладно. Почему бы и нет? Сколько девочек ты заказал?

– Двоих. Молоденьких. Холли Хэллорен любит молоденьких, блондинок и попышнее. Если хочешь, я достану еще одну для тебя.

– Нет, спасибо. Я пойду с вами просто так, как ты сказал – смеха ради.

Мы выпили еще по одной, и через пятнадцать минут, почти минута в минуту, в дверях появился высокий краснолицый пузатый мужчина и стал оглядывать помещение. Он заметил сидящего у стойки Чарли, подошел к нему и положил руку ему на плечо.

– Где же девки, Бронсон?

Чарли изобразил на лице улыбку, обернулся и хлопнул генерала по плечу.

– Я уже начал беспокоиться о вас, генерал, – сказал он. – Думаю, не захватила ли вас банда торговцев белыми рабами?

Генерал расхохотался. Его всего трясло от смеха.

– Ей-богу, это здорово, Бронсон. Торговцы белыми рабами. Надо запомнить. Ей-богу, здорово!

– Генерал, разрешите представить моего друга Гарри Уильямса. Вы, наверно, читали его статьи.

– Еще бы! Как дела, Уильямс?

– Отлично, генерал.

– Познакомься, Гарри: Холли Хэллорен, – сказал Чарли.

– Гарри? – переспросил я.

– Ведь тебя так зовут?

– Конечно, – ответил я. – Меня зовут именно так. Рад с вами познакомиться, генерал.

– Зови меня просто Холли. Сегодня никаких церемоний. Послушай, Бронсон, так где же девки?

– Вот-вот появятся, генерал. Кого вы хотите?

– Двух блондинок и брюнетку на третье. – Он снова затрясся от смеха. – А ведь неплохо сказано, Чарли? Двух блондинок и брюнетку на третье!

– Ей-богу, здорово сказано! – воскликнул я. – Не возражаете, генерал, если я использую вашу шутку в своей статье?

– Как ты думаешь, Бронсон? Можно?

– Я считаю, что можно, генерал. Гарри напишет так, что каждый поймет, что вы пошутили.

– Черт его знает. А ты уверен, что Сэлли поймет это как шутку? Моя жена Сэл, мистер Уильямс, читает вашу «колонку» каждый день. Ой, что это я – «мистер Уильямс»? Просто сорвалось с языка, Гарри.

– Ничего, Холли. Это только доказывает, что тебя хорошо воспитали.

– Я думаю, можно будет использовать это как своего рода шутку.

– Спасибо, Холли. Очень любезно с твоей стороны. Из твоих шуток можно будет составить целую «колонку», и все ребята в редакции будут страшно довольны.

Чарли наступил мне на ногу, и я решил ради него прекратить насмешки. Впрочем, такая предосторожность с его стороны была ни к чему: старина Холли Хэллорен был совершенно не чувствителен к насмешкам.

– Чарли говорил тебе, что мы были однокурсниками в Пойнте? – спросил Холли.

– Да, кажется, говорил, – ответил я.

– Он был самым первым в классе – «первым капитаном». Правда, Чарли? А я был третьим с хвоста. Еле кончил. Как тебе это нравится? И вот я получил звезду на погоны, а старина Бронсон, «первый капитан», все еще ходит в полковниках.

– Что поделаешь, такова жизнь, – вставил я.

– Но знай, мы добудем Чарли звезду. Невредно иметь старину Холли Хэллорена на своей стороне. Могу тебе сообщить, Гарри, что я имею кое-какой вес в Пентагоне. На днях Чарли получит звезду.

– Это правда? – шепнул я Бронсону.

Холли уже был занят разговором с барменом, пытаясь объяснить ему, как приготовить коктейль «кузнечик». Бармен смотрел на все это дело со смешанным чувством подозрения и отвращения.

– Что правда? – спросил Чарли.

– Что он имеет вес в Пентагоне. Он в самом деле может добыть тебе звезду?

– Может, но не станет. Пока сам не получит вторую. Последнему курсанту в классе, старине Хэллорену, никак не улыбается оставаться бригадным генералом в то время, как «первый капитан» Бронсон тоже будет бригадным генералом.

– Понимаю, понимаю, – пробормотал я.

– Подумайте, – вмешался Холли, – этот бармен понимает с полуслова. Сейчас попробуем настоящий «кузнечик».

– Превосходно, – согласился я.

В этот момент к нам присоединились девицы. Чарли тщательно выбирал покупку. Если Хэллорену нравились молоденькие блондинки и попышнее, то Чарли сделал правильный выбор. Нас представили друг другу. Генерал сразу же сделал заявку на Джоан – ту, что помоложе, посветлее и попышнее. Чарли и я завели разговор с Диди. Мы с Диди были старые приятели. Когда описываешь жизнь ночных клубов, как делаю я, знакомишься чуть ли не со всеми девицами, работающими по вызову. Я впервые встретился с Диди, когда она приехала в Нью-Йорк из Колумбуса и поступила на работу в кордебалет одного из клубов. На моих глазах она превратилась из юной, живой, жизнелюбивой девушки – почти ребенка в умудренную опытом подружку завсегдатаев кафе, большую любительницу выпить, в проститутку, работающую по вызову. Не знаю, много ли вам приходилось встречать девиц, получающих по сто долларов за ночь. Я всегда чувствовал к ним глубокое уважение. Дело не только в шикарном ресторане «Марокко» и шелковых простынях. Многим женам есть чему у них поучиться. Они настоящие мастера своего дела в умении льстить мужскому самолюбию. Они смеются над шутками мужчины, ловят каждое его слово и покровительственно берут его под руку, переходя улицу. Если учесть смертную скуку, которую этим девицам приходится терпеть каждую ночь, то приходишь к выводу, что им даже мало платят.

Мы выпили по паре рюмок у стойки. Холли Хэллорен опять начал читать бармену лекцию о приготовления «кузнечика», подробно описывая, как делается напиток, а девушки ахали и охали, словно он только что открыл пенициллин. Я оставался верен виски и немного удивился, заметив, что Чарли переключился на «кузнечика» и уверяет Холли, что это восхитительный напиток. Долго обсуждали, куда отправиться обедать. Девицы настойчиво рекламировали новый французский ресторан, который открылся в первом этаже нового жилого дома, на Лексингтон-авеню. Я бывал там и знал, что обед на четверых будет стоить целое состояние, поэтому подтвердил, что это единственное подходящее место. Мой совет разрешил сомнения Холли Хэллорена. Я был очень доволен, прикинув, какую большую брешь пробьет этот обед в его банковском счете. Он настаивал, чтобы я поехал с ними. Я пытался отговориться.

– Поедем, Капа, пожалуйста, – просил Чарли.

– Разве тебе это нужно? – спросил я.

– Очень. Мы так давно не виделись.

– Не думаю, что нам представится возможность вспомнить старые времена или сыграть в шахматы.

– Ты ему нравишься, Капа. Ты произвел на него впечатление.

– И это может тебе помочь?

– Конечно.

– Хорошо. Узнаю старого солдата: используй всякий подручный материал.

– Ты возражаешь?

– А что мне возражать? Я пообедаю с вами при одном условии.

– При каком?

– Если он будет платить по счету.

– Заплатит как миленький.

– Хорошо. Уж я тогда поем от пуза. Надо надеяться, что Джоан и Диди тоже не будут обращать внимания на правую сторону меню.

Но вышло не совсем так, как я рассчитывал. Хозяин ресторана узнал меня и отказался брать с нас деньги. Я взял себе на заметку упомянуть в «колонке» о его треклятом заведении на следующей неделе или дней через десять.

Ко времени окончания обеда я был сыт по уши генералом. Он долго и громко хохотал над каждым своим словом, и, поскольку говорил больше всех, смех не умолкал весь вечер. Он рассказывал длинные, путаные, неостроумные и скабрезные анекдоты и беспрерывно рыгал. Тягостно было смотреть, как Чарли пресмыкается перед генералом. Он раболепствовал и заискивал. Ему действительно ужасно хотелось получить звезду, и он старался добыть ее во что бы то ни стало. У них были билеты на «Сапоги на кнопках». У меня не было никакого желания выслушивать реплики Холли по поводу балета Мэка Сеннета, и, выйдя из ресторана, я покинул компанию, пообещав встретиться с ними позднее в «Латинском квартале».

Я не собирался там появляться, но вышло так, что к четверти первого закончил свой обход. У меня в карманах накопилось достаточно заметок для очередной «колонки», и я пошел по направлению к Сорок седьмой улице.

Найти веселую компанию не составило никакого труда. «Латинский квартал» – обычно довольно шумное место, но я уверен – стоило бы мне просто встать у дверей с закрытыми глазами и прислушаться, и я сразу же уловил бы в общем шуме раскатистый хохот Холли Хэллорена. Смеялся он, разумеется, над собственными остротами. Чарли говорил, что знает почти всех метрдотелей в городе. Очевидно, он был знаком и со здешним, потому что им предоставили самый лучший столик. Возможно, Чарли был здесь и ни при чем. Весь облик генерала Хэллорена говорил, что он великий мот. Я пробрался между столиками, пододвинул стул и подсел к компании.

– Где ты был, Гарри? Мы уже обогнали тебя на пару бутылок шампанского! – заорал Холли.

– Даже не буду пытаться вас догнать, – ответил я.

– Хорошо, – согласился Холли. Он повернулся к Джоан и обнял ее. Она улыбнулась. Это был привычный рефлекс.

– Ты знаешь, крошка, этот парень – крупный бродвейский журналист. Я каждое утро за завтраком читаю его статьи. Что ты на это скажешь?

Джоан улыбнулась мне.

– Послушай, Гарри, – сказал Холли, сняв руку с талии Джоан и положив ее мне на плечо. – Послушай, Гарри. Я хочу, чтобы ты поместил это в свою статью. У этой девушки чертовски приятный голос. Не смущайся, крошка, воспользуйся рекламой. Можешь написать так: «Джоан Маршалл обладает нежнейшим голоском, какого не слышали мои старые усталые уши уже много лун». Ну как?

– Сейчас запишу, – сказал я. – «Старые усталые уши». Вот это образ! Честное слово, Холли, у тебя блестящий литературный талант! «Уже много лун». Это же почти поэзия!

Генерал Холли Хэллорен был в ударе. Он опять повернулся к Джоан.

– Можешь еще написать, что Джоан... Как ты сказала, крошка, твоя фамилия?

– Маршалл, – ответила Джоан.

– Маршалл? Так вы с Диди сестры, что ли?

– Мать и дочь, – вставил я.

– Правда? – изумился Холли. – Вот это да!.. А... ты шутишь. Ну и ну – мать и дочь. Здорово!

– Еще бы, – согласился я.

Чарли бросил на меня умоляющий взгляд.

– Можешь написать, – продолжал Холли, – что мисс Джоан Маршалл – лучшая... чем ты занимаешься, крошка?

Я не проронил ни слова.

– Я манекенщица, – сказала Джоан.

– Что мисс Джоан Маршалл – лучшая в мире манекенщица. Можешь поднести ей орхидею, или крикнуть «браво», или что там еще полагается делать пишущей братии.

– Я просто напишу, что обе апробированы генералом Холли Хэллореном.

– Гарри шутит, генерал, – поспешил вмешаться Чарли.

– Что значит шутит? Чем плохо, черт возьми, – «апробированы Холли Хэллореном»? – За этим снова последовал взрыв хохота.

– Я считаю, что твои статьи, Гарри, только выиграют, если там появится мое имя. Правильно, девочки?

Девушки дружно, как по команде, рассмеялись.

– А ваша жена не читает вместе с вами эти статьи, Холли? – спросил Чарли.

– А, Сэл? Ты хочешь сказать, что неизвестно, как отнесется к этому моя жена? Черт возьми, Сэл неглупая баба...

Его живот затрясся от хохота. Я постарался взять себя в руки.

– Хоть Сэл неглупая баба, но такой бабник, как я, и обойдет любую бабу. Неплохо?

– Неплохо.

– Слушай, Гарри. – Он перестал хохотать. – Тебе надо вставить пару добрых слов о постановке, которую мы сегодня смотрели. Ей-богу, она этого заслуживает. Можешь написать так: «Генерал Холли Хэллорен целиком и полностью одобряет «Сапоги на кнопках». Это чертовски хороший спектакль. Шик!»

– Обязательно вставлю, Холли. А теперь, с вашего разрешения, я вас оставлю. Мне еще надо написать статью.

– Сиди и не рыпайся, Гарри, – сказал Холли. – Держись с нами, мальчик, и мы дадим тебе материал для «колонки» недель на шесть. Правда, девочки?

– Не сомневаюсь, – согласился я. – А теперь извините меня. Мне надо позвонить по телефону.

Я встал из-за стола и направился в вестибюль. Чарли последовал за мной. Я вошел в мужской туалет – и он за мной.

– Довольно мрачная картина, – заметил он.

– Чарли, – сказал я. – Если ты чувствуешь, что тебя потянуло к самоубийству, даю тебе полную волю.

– Неужели ты в самом деле уходишь, Капа?

– Да, черт возьми, ты угадал: ухожу. И вот что, Чарли: если тебе хоть капельку жаль бедных, замученных ньюйоркских проституток, накачай этим доморощенным шампанским своего друга Холли и дай возможность Диди и Джоан спокойно уйти домой.

– Страшный тип, правда?

– Твой друг – генерал – это самый сильный аргумент против войны, какой мне приходилось видеть. Стоит провести один вечер с генералом Холли Хэллореном, и я готов по примеру покойного Чемберлена свернуть зонтик и отправиться в Мюнхен. Все что угодно, только не допускать его к командованию чем бы то ни было, кроме пары наемных блондинок.

– Он сегодня проболтался.

– Открыл какой-нибудь секрет?

– Получает вторую звезду.

– Пути военные неисповедимы.

– Понимаешь, что это значит, Капа?

– Нет, Чарли. Объясни.

– Это значит, что он может протолкнуть и мою звезду, если захочет.

– Если весело проведет сегодняшний вечер, то, наверно, захочет.

– А ты ему понравился. Ну так как же?

– Почему, черт возьми, люди обязаны поступать так, как тебе хочется? Я хочу убраться отсюда ко всем чертям и поехать домой. Не желаю оставаться ни минуты в обществе генерала Хэллорена. Но только потому, что это может принести тебе какую-то пользу, я должен опять сесть с ним за стол и хлопать себя по ляжкам всякий раз, как он раскроет рот.