Текст книги "Генеральская звезда"

Автор книги: Эл Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Как ты себя чувствуешь, Чарли? – спросил я.

– Лучше некуда. Как Бад?

– Неважно. Отправили в госпиталь. Где ты пропадал? Что произошло?

– У нас кончились боеприпасы. Немцев было двенадцать человек, не считая убитого мною. Прорваться мы не могли, хотя Пит настаивал. Он утверждал, что немцы не берут пленных.

– Так оно и есть, – подтвердил капитан.

– А на этот раз взяли.

– Как?!

– Да, да. Перед тем как отправиться с группой, я снял погоны, а эмблему старшего офицера машинально сунул в карман. Когда стало ясно, что от немцев нам не уйти, я приколол ее к воротнику и стал ждать. Посмотрели бы вы на их физиономии, когда они подошли! Мы даже не подняли рук – просто сидели на земле и глазели на фрицев. Один из них уже совсем собирался прикончить нас, да и прикончил бы, если бы старший группы вовремя не заметил эмблему и не остановил нахала. Старший-то сразу смекнул, что подполковники на дороге не валяются. Во всяком случае, я надеялся, что он смекнул. Ну и они затеяли спор. Пит потом рассказал, что спор был о том, как поступить с нами. Они уже обнаружили своего убитого солдата, так что, сами понимаете, особого дружелюбия к нам проявить не могли. Старший настаивал: надо доставить нас к ротному командиру. Он, наверно, был страшно удивлен – в составе разведгруппы оказался подполковник! А наш Кочерыжка не удивился бы?

Одним словом, спорили они спорили, и вдруг вижу – побледнел мой Пит как мертвец. Спрашиваю, в чем дело, а он говорит: немцы решили доставить меня живым, а обоих солдат пристрелить. Правда, старший и от этого их отговаривал, доказывал, что если можно доставить одного пленного, то почему бы не доставить всех троих. По-моему, он просто растерялся, подумал, что и рядовые в действительности такие же важные птицы, как я. Кончилось тем, что они увели всех нас в свое расположение.

– А дальше? – спросил я.

– А дальше мы сбежали.

– Так просто?

– Почти. Привели они нас к себе уже перед самым рассветом. Командир роты даже смутился, когда меня доставили на командный пункт, – хоть и не бог весть какое, а все же начальство увидел перед собой. Начал я ему заливать. Мы-де возвращались с танцев, и у нас испортился джип. Он спрашивает, всегда ли я беру с собой на танцы автоматическую винтовку Браунинга. «Обычное дело», – отвечаю. Тогда он звонит по телефону и получает приказание доставить нас в штаб. Посадили нас на грузовик, приставили четырех немцев и отправили. Километра три отъехали в тыл, и тут по моему знаку ребята набросились на охрану и разделались с ней.

– Так просто?

– Почти. Наношу удар ногой ближайшему немцу, выхватываю у него винтовку и – прикладом по голове. А Пит изловчился расправиться с двумя фрицами сразу. Правда, одному нашему парню тоже крепко досталось.

– Карлайлу, – заметил капитан.

– Что? – не понял Бронсон.

– Парня звали Карлайл.

– Пришлось его бросить, другого выхода не было. Соскочили мы с Питом с грузовика – и в лес. Бежали так, что ветер свистел в ушах. Наткнулись на брошенный окопчик – в нем и прятались до темноты. Потом пробрались в наше расположение, и вот я перед вами.

– Так просто, – снова повторил я.

Бронсон кивнул.

– Вот именно. И потому не вижу оснований включать этот эпизод в донесение генералу Корридону. Как вы смотрите, капитан?

– Полностью согласен.

– Вот и хорошо.

Бронсон взглянул на меня.

– Капа, где ты раздобыл такую сорочку?

– Позаимствовал у отца Бэрри. Свою испачкал немного. Скажи, а немецкий офицер не спросил, всегда ли ты мажешь лицо ваксой, прежде чем отправиться на танцы?

– Знаешь, и в самом деле странно! Он и не заикнулся об этом.

– Тактичный немец, не правда ли?

– Я тоже так подумал. Послушай, у нас еще есть минут двадцать до прибытия смены. Как насчет блицпартии?

На этот раз он выиграл. Голова у меня была занята отнюдь не шахматами.

Около полуночи мы вернулись в штаб полка, и под свежими впечатлениями всего увиденного и пережитого я написал большой очерк о разведгруппе. Может, вам довелось читать? Многие газеты напечатали его на первой полосе. Он вошел в ряд сборников военных очерков и рассказов.

Я пробыл с Бронсоном еще дня три, потом перебрался в артиллерийский дивизион, а из него в танковую часть. С Чарли Бронсоном мне долго не удавалось повидаться, а когда мы наконец встретились, он уже был полковником.

Ла-Гуардия. 1953

Я зашел во временный штаб, разместившийся рядом с главной ротондой. Командовавший «парадом» полковник кивнул мне.

– Гарри, они, похоже, опоздают минут на сорок, – сообщил он.

– А может, его надо было доставить сюда на гражданском самолете? – ехидно осведомился я.

– Очень смешно, – рассердился полковник.

Наступило время снова взглянуть на Маргарет. Она все еще беседовала с Айрин Миллер.

– Поженились мы через три недели после того, как Чарли выпустили из Вест-Пойнта, – рассказывала Маргарет.

– А знакомы были долго? – поинтересовалась Айрин.

– С детства. Отец Чарли был военным, и их семью, как и другие военные семьи, часто перебрасывали с места на место. Но все-таки корни оставались в Фоллвью, и после смерти мужа – он погиб во время первой мировой войны – мать Чарли окончательно переселилась в этот город. Жили они через три дома от нас. Дедушка и бабушка Чарли тоже проживали в Фоллвью.

– Вы вместе учились в школе?

– В общем да. Правда, я старше Чарли, и мы учились в разных классах. Чарли больше дружил в школе с моей сестрой Элен.

– Да?

– Они примерно одного возраста.

Я решил, что, пожалуй, им пора кончать беседу.

– Извини, Айрин, но мне придется на время позаимствовать миссис Бронсон.

– Что ж поделаешь, Гарри! Заимствуй! Спасибо, что дал возможность быть с ней столько времени.

Думаю, Маргарет без особого удовольствия слушала разговор, в котором она фигурировала как некая вещь, которую можно позаимствовать.

– Спасибо, миссис Бронсон, – сказала Айрин.

– Не стоит, я с удовольствием поболтала с вами.

– Вам есть кем гордиться.

– И есть кого ждать с нетерпением.

Два очка в пользу Маргарет!

Айрин ушла, и мы снова остались вдвоем.

– А ждать еще полчаса, не меньше, – заметил я.

– Чарли опять все портит, как всегда.

– Скажи, Маргарет, он когда-нибудь рассказывал тебе, как мы с ним ходили в разведку?

– Ты потом написал об этом очерк? Он показывал мне вырезку. А что?

– Ничего. Просто я тогда не заметил, чтобы он что-нибудь испортил.

– Вас ушло семеро, а вернулось трое.

– Четверо, включая сержанта.

– Он, кажется, умер?

– Да.

– Как только Чарли приложит к чему-нибудь руку, люди умирают. Постоянно так. Не удивлюсь, если самолет, который мы сейчас ждем, потерпит аварию.

– Вот это жена, нечего сказать!

– Что ты вообще знаешь о женах?

– Знаю все, что надо... Расскажи-ка лучше, как ты играла в бридж.

– Я могла бы рассказать очень многое, не забывай об этом. Хотела бы я взглянуть, стал бы ты тогда гордиться своим драгоценным генералом?

– А знаешь, ведь я, кажется, еще ни разу не поблагодарил тебя за хлебные батоны.

– Что еще за батоны?

– Маргарет, ты забываешь свое преступное прошлое. Разве ты не помнишь, как засовывала бутылки с виски в хлебные батоны?

– Как не помнить, – улыбнулась Маргарет.

– А помнишь, что тебе надлежит делать после прибытия самолета?

– Улыбаться, обнимать его, смотреть ему в глаза, пока снимают фотографы и кинооператоры. Не помешает, если я немного всплакну. Совсем капельку, как и полагается леди.

– Да, да, Маргарет, как Мирна Лой!

– Что же будет дальше?

– Это когда же?

– Да когда кончится вся эта шумиха.

– Он получит еще одну звезду на погоны и уйдет в отставку.

– И поселится в Фоллвыо? Чтобы раз в году, в День независимости, выступать с речью в парке имени Гранта? Или на ежегодных собраниях клуба «Ротари», а то и масонской ложи «Львы»? Или чтобы удостоиться чести стать командиром местного отделения Американского легиона?

– Или, может, чтобы написать мемуары?

– Которые для него сочинишь ты. Этого ты и добиваешься? Впрочем, вряд ли ты будешь так стараться из-за какой-то паршивой книжонки. Ты добиваешься чего-то более существенного, Гарри.

– Или, возможно, какой-нибудь провинциальный университет, нуждающийся в рекламе, предложит ему пост почетного ректора?

– Совсем неплохо!

– А может, его назначат председателем правления солидной фирмы, выполняющей крупные военные заказы. Она с удовольствием возьмет на содержание героя с двумя генеральскими звездами на погонах и очень хорошими связями в Пентагоне. В наше время большой спрос на отставных генералов. Особенно высоко котируются те, в честь кого устраивались всякие там парады и кто выступал на совместных заседаниях обеих палат конгресса.

– А что произойдет, когда Чарли наконец раскусят?

– Почему его обязательно должны раскусить?

– Гарри, но ты-то понимаешь, что именно неладно у Чарли?

– Нет. А что?

– Он ненавидит армию... Он допустил ошибку, когда выбрал карьеру военного. Он сноб, если только ненавидеть армию – это снобизм. Он сноб, если только нежелание жить в соответствии с армейскими традициями – это снобизм. Он сноб, если служить в армии и чуть не рыдать от скуки – это снобизм. Кстати, он не очень умело скрывает свои настроения.

– Как у тебя прошло с Миллер?

– Прекрасно. Я говорила именно то, что она хотела слышать. Рассказ о нашем молниеносном романе с Чарли даже мне самой показался возвышенным. У нее бы волосы встали дыбом, если бы она узнала, как было с вашим героем на самом деле.

– Хвалю за осторожность.

– Гарри, ты в самом деле считаешь меня обычной шлюхой?

– Ну, я бы постарался избежать такой формулировки.

– Ты уже после нашей первой встречи знал, что я собой представляю. Помнишь, как ты заявился к нам, когда газеты на все лады склоняли имя Чарли? «Я старый друг вашего супруга, миссис Бронсон, – сказал ты. – Не смогу ли я быть полезен теперь, когда из Кореи получены такие новости о вашем супруге?» Ты сразу меня понял, не так ли?

– Маргарет, ты хочешь узнать правду?

– А почему бы нет? Немножко правды никогда не мешает. Только немножко, Гарри. Не слишком много, прошу тебя.

– Да, я сразу понял, что ты собой представляешь. Не забудь, я кое-что слышал о тебе от Чарли.

– А наговорил он, надо думать, немало.

– Порядочно.

– Ну так я жду немножко правды.

– Пожалуйста. Ты очень много пила. Это сразу бросалось в глаза.

– Профессиональное заболевание армейских жен. Что еще?

– Ты явно не чуждалась хахалей. Я обнаружил у тебя некоторые симптомы эротомании.

– А что может быть хуже стареющей эротоманки?

– Почему же? Есть вещи похуже.

– Ну ладно. Значит, пьяница и стареющая эротоманка.

– Этого я не говорил. Я только сказал, что ты много пила и что я заметил некоторые симптомы эротомании.

– Как деликатно и как справедливо! Вы сама вежливость, мистер Уильямс! Но почему же у этой развратницы ничего не получилось с вами, мистер Уильямс? Вы дали обет воздержания? Или потому, что вы близкий друг моего супруга? Или, может, всякий порядочный джентльмен обладает врожденной порядочностью?

– Не знаю, почему так получилось, Маргарет. Честное слово, не знаю. Я всегда готов иметь дело с распутницами. Что касается генерала, то я знаю его мало. Ходил с ним в разведку – об этом ты знаешь; встречался с ним в Европе, а потом уже после войны, как-то вечером в баре на Сорок восьмой улице.

– Выходит, все дело во мне? Очевидно, я просто тебе не понравилась?

– Уж если мы ведем откровенный разговор, то скажу тебе, что это тоже не причина. Наоборот, ты мне нравилась. Зрелая, опытная женщина, не требующая никаких обязательств на будущее.

– Вот для Чарли ты трудишься в поте лица своего.

– Больше для вида. Его бы сделали героем и без меня. И все, что происходит сегодня, в общем-то произошло бы без меня. Я только чуточку смазал кое-где, чтобы колеса вертелись без скрипа.

– И вот мы ждем его здесь, чтобы насладиться зрелищем того, как родина торжественно встречает своего героя, – его преданный, бьющий в литавры друг и его любящая женушка, а проще говоря – стареющая потаскушка.

– Не слишком ли сурово, Маргарет?

– По отношению к кому?

– По отношению к нам обоим. Не знаю, почему ты стала такой, какая ты есть, но про себя могу сказать: лучший эксперт для самого себя – это я сам.

– Почему ты думаешь, что я какой-то стала? Я всегда была такой.

– Никто не становится сразу таким, какой есть сегодня. Ты вот спросила, какой мне смысл заниматься генералом и какую пользу из всего этого я хочу извлечь. Клянусь тебе – не знаю. Кажется, впервые в жизни не вижу смысла в собственных поступках. Конечно, на первый взгляд все как будто ясно. Конечно, я напишу за него мемуары, и мы поделим гонорар. Конечно, приятно посидеть с человеком в кадиллаке, когда его приветствует многотысячная толпа. Но не в этом же смысл. Может, генерал все-таки заслуживает немножко признательности и немножко аплодисментов, а? Может, именно в этом и состоит для меня весь смысл?

– Возможно, возможно, – кивнула Маргарет. – Послушай, Гарри, раз уж самолет задерживается, ты не будешь возражать, если я закажу себе бокал вина?

– А сама-то ты как считаешь?

– Нельзя?

– Дело твое, Маргарет. Сколько бокалов ты уже выпила сегодня?

– Четыре... Нет, пять, если считать тот, который ты отобрал, когда появилась Айрин Миллер.

– Ну, скажем, четыре с половиной.

– Пожалуй. Значит, нельзя выпить?

– Знаешь что, Маргарет, в конце концов я тебе не нянька, сама решай, можно тебе выпить или нельзя. Ты обязана знать, сколько можешь выпить, чтобы не скиснуть.

– Гарри, поверь мне, я боюсь.

– Чего же?

– Чарли. Ну не глупо ли? В моем-то возрасте бояться Чарли! Кажется, впервые в жизни я чувствую, что боюсь его. Он тебе нравится, да?

– Очень.

– Странно. Он всем нравится. Как-то однажды... А впрочем, неважно.

– Но все же?

– Однажды Чарли застал меня врасплох на вечеринке. Все мы перепились. Он забрел в спальню и застал меня с капитаном из нашего же гарнизона. Избил его.

– И дальше?

– Все.

– Как это все? Его же перевели потом, верно? Да еще с неважной характеристикой.

– Так ты знаешь? Он сам рассказал тебе?

– Он рассказал, что вечеринка закончилась дракой.

– Начальство обязано было дать ему нахлобучку. В армии лейтенанту не положено бить капитанов, даже если он застанет кого-нибудь из них в постели своей жены. И все же, Гарри, начальство отнеслось к нему по-человечески и перевело его по-доброму, хотя и с плохой характеристикой. Знал бы ты, как мне было неловко перед ним. Да и ему, наверно, передо мной.

– И перевод Чарли устранил эту взаимную неловкость?

– Как сказать. Нигде в мире так не сплетничают и нигде сплетни не распространяются так быстро, как в армии Соединенных Штатов. Нас перевели в другой гарнизон, а через пару дней там все и всё знали. Знали, например, что миссис Бронсон лакает виски, словно воду, а в подходящей обстановке и после некоторого возлияния не прочь переспать с первым встречным.

– Представляю, как чувствовал себя Чарли!

– Неужели ты думаешь, что я не такая, как другие? Разница лишь в том, что меня однажды захватили на месте преступления. Но и одного раза достаточно. В армии ничего не забывают, ни от чего не отказываются и никогда ничего не исправляют. В армейском лексиконе нет таких выражений, как бывшаяпьянчужка, бывшаяшлюха. Налепили ярлык – и конец! Так-то вот, братец.

– Но между вами в свое время что-то было?

– Между мной и Чарли? Мы поженились. Чего ты еще хочешь? Видно, что-то было. Да ты и сам мог бы прийти к этому выводу, Гарри. И сказать: «А, вы поженились? Значит, между вами что-то было!» Ведь мог бы?

– Мог.

– А вот и ошибаешься, Гарри! Послушал бы, что я наговорила Айрин Миллер о романе между генералом Бронсоном и его теперешней женой! Когда газеты напечатают эту чушь, во многих военных гарнизонах будут ржать до упаду. Неужели Чарли никогда тебе об этом не рассказывал? Или, может, рассказывал?

– Нет, до этого почему-то не дошло.

– А тебя так и подмывает все услышать, да? У тебя зуд? Тебе обязательно нужно, чтобы все факты встали на свои места – так уж у тебя устроен мозг. Все должно иметь свое начало, середину и конец, как хорошая газетная корреспонденция, да? Кто?.. Что?.. Где?.. Когда?.. Почему?.. Как?.. Именно этому вас обучают в школе журналистов? Шесть основных вопросов – шесть исчерпывающих ответов. Все по форме, все как полагается – аккуратно, подробно, в определенном порядке.

– Ладно, ладно, Маргарет! Какие же будут ответы?

– Кто?.. Мы с Чарли. Что?.. Наш брак. Где?.. В Фоллвью, штат Нью-Йорк, в родительском доме человека, ставшего в нынешнем году американским героем номер один. Когда?.. В 1932 году. Почему и как – ответить трудно, Гарри. А зуд все еще одолевает тебя, да?

– Я не смог бы заставить тебя замолчать, если бы и хотел.

– Да, не смог бы, если бы и хотел, Гарри. Может, ты добудешь что-нибудь выпить, хотя бы для себя. Мою историю куда лучше слушать, если орошать ее виски. Знаю по опыту.

Фоллвью, Нью-Йорк. 1930—1932. Маргарет

– Не знаю, как и рассказать тебе о Фоллвью, если ты там не бывал. Я повидала много разных городов, но Фоллвью был – для меня, конечно, – городом особенным. Детство мое, видимо, оказалось счастливым, как принято говорить. У меня нет оснований жаловаться на него, как на причину моей нынешней неврастении. Все выглядело бы куда проще, если бы, например, мой отец был пьяницей, или избивал меня, или бегал за девками, если бы я плохо училась в школе, заикалась, ненавидела мать. Отец лишь изредка, по воскресеньям, выпивал кружку пива.

По установившимся в Фоллвью стандартам мы считались довольно обеспеченными людьми. Отец работал в конторе мебельной фабрики. Я училась в начальной школе, потом в средней, одевалась, как все другие девочки, и считалась лучшим оратором среди учениц средней школы. Отец мой был слишком полным и слишком самодовольным человеком, чтобы гоняться за кем-то или за чем-то, не говоря уже о девушках. Одним словом, ни один психиатр не нашел бы в моем детстве ничего такого, за что мог бы зацепиться. У меня никогда не было собаки, погибшей на моих глазах, я никогда не страдала комплексом неполноценности, не была подвержена сильным переживаниям и даже, как ни покажется странным, любила родителей.

Фоллвью... Ведь я собиралась рассказать, что он собой представлял... Мне он казался большим, а в общем-то он был таким же, как всякий другой маленький городок Америки.

Мы очень гордились тем, что наша бейсбольная команда никогда не занимала места ниже третьего. Бейсбольные матчи чем-то напоминали игру в своеобразное лото. На каждой карточке, которые выдавались зрителям для записи заброшенных мячей, имелся номер, и на него иногда выпадали выигрыши – то квитанция, позволявшая бесплатно сдать в химчистку какую-нибудь вещь, то сумка с продуктами. Отличившийся меткими бросками игрок мог бесплатно поесть в любом ресторане Фоллвью. Кстати, большинство наших игроков почему-то выглядели так, словно они всю жизнь влачили голодное существование.

Ну, что еще?

Каждый мальчишка Фоллвью с годами мечтал обязательно вступить в клуб «Ротари» или стать членом одной из наших масонских лож – «Оленей», «Лесных жителей», «Оптимистов» или «Львов» – обычных, в сущности, клубов, где собирались любители выпивки и веселого мужского времяпровождения. Престиж человека в городе был тем выше, чем больше клубов считало его своим членом. Вся общественная жизнь города протекала в подобных клубах. Женщины вступали в «Женский клуб» или в клуб «Ордена восточной звезды», в «Женскую вспомогательную службу Американского легиона» или в организацию «Дочери американской революции». Каждый горожанин, если он хоть немного прослужил в армии и участвовал в какой-нибудь войне, обязательно состоял членом Американского легиона.

Что еще?

Ну, раз в году в Фоллвью приезжал знаменитый евангелистский проповедник Билли Сандей, и на его проповедях в церкви негде было яблоку упасть. Каждое воскресенье горожане обязательно посещали церковь, и не потому, что отличались особой набожностью. – просто так было заведено. Вставать, даже в воскресенье, позже девяти утра считалось неслыханным делом.

Насколько помню, мне ни разу не доводилось встречать на улицах Фоллвью курящую женщину. Женщины, конечно, курили, но дома, курить на улице было неприлично. И правильно, по-моему. Есть много такого, что люди делают дома и что на улице покажется диким.

В дни моего детства в Фоллвью было всего два кинотеатра, а звуковые фильмы появились там лишь после 1930 года. Горожане охотно подписывались на «Сатердей ивнинг пост», «Литерари дайджест», а позже на абонементы клубов любителей книг и на журнал «Тайм». Ведущей отраслью промышленности в городе была мебельная, в ней работали преимущественно шведы и канадцы французского происхождения – кануки, как мы их называли. Жили они в той части города, что носила название «Шведская гора», и меня всегда интересовало, как шведы уживаются с кануками. Вообще-то они уживались, хотя порой дело не обходилось без драк. Отец считал шведов и канадцев хорошими рабочими. Мать не очень лестно отзывалась о канадцах, зато восхищалась шведами, считая их самыми опрятными людьми в мире. Она любила говорить, что на «Шведской горе» (мать вела там общественную работу) полы в кухнях содержатся в такой чистоте, что на них можно есть.

Главной улицей Фоллвью была нарядная, широкая, обрамленная деревьями Лейкфронт [11]11
  Озерная набережная (англ.).


[Закрыть]. По правде говоря, она носила это название не совсем заслуженно, поскольку ближайшее озеро находилось от нее километрах в десяти. Как бы то ни было, проживание на Лейкфронт-авеню считалось признаком обеспеченности и хорошего положения в обществе – кастовости, если хочешь. Да и вообще общественное положение и вес человека в глазах горожан определялись тем, насколько близко к Лейкфронт-авеню он проживал. Улица состояла из четырех кварталов, застроенных красивыми особняками с белыми колоннами в окружении широких, просторных лужаек. Именно здесь жила «старая гвардия» – те, кто играл ведущую роль в общественной жизни города, вдовые старухи – яростные приверженцы республиканской партии, фабриканты, владельцы и директора банков, только и знавшие что стричь купоны.

Мы жили в одном из переулков рядом с Лейкфронт-авеню. Отец постоянно твердил, что нужно переехать на самое авеню, и мне всякий раз казалось, что с таким же благоговением другие мечтают о переселении в рай. Он так и не собрался переехать на Лейкфронт-авеню. В те дни я не знала и не могла знать о существовании какой-то кастовости в нашем городке, тем более что это было вроде неписаного правила. Дети семейств с главной улицы посещали начальные школы, а нашу среднюю школу обходили стороной. Девочки из таких семейств уезжали в фешенебельные колледжи других городов, а мальчишки в дорогие частные заведения.

Километрах в десяти от города находилось ОЗЕРО. Почему-то его всегда писали заглавными буквами и в кавычках. Знаешь, я даже не помню его настоящего названия – оно не было у нас в ходу.

Приехав к озеру, вы невольно начинали думать, что снова оказались в Фоллвью. Семьи с Лейкфронт-авеню построили здесь солидные, благоустроенные дома, а мы ютились в маленьких домишках – их теперь называют бунгало (в те времена мы и слова такого не знали).

Лето обычно стояло чудесное. С наступлением летних каникул мы проводили на озере большую часть времени. У нас была лодка с подвесным мотором, к тому же всегда можно было напроситься в команду на чью-нибудь яхту. Главными событиями сезона считались танцы в яхт-клубе раз в неделю, потом бал в Загородном клубе и фейерверк по случаю празднования Дня независимости четвертого июля. Владельцы домов, выходивших на озеро, расставляли на своих участках берега плошки с горючим и зажигали их с наступлением темноты. Другие запускали ракеты – сейчас их можно видеть лишь на карнавалах в парках отдыха, всякие огненные фигуры и вензеля. Все это вздымалось ввысь с невероятным грохотом и треском. В конце фейерверка рвущиеся ракеты образовывали цветной американский флаг, причем от грома даже стекла дребезжали в окнах.

Ученики выпускных классов обычно имели собственные машины, и мы часто ездили на пикники. Ребята покупали в складчину бифштексы, а девушки брали из дому всякую закуску и приправу. Получалось так, что в каждой компании, отправлявшейся на пикник, кто-нибудь из девушек обязательно брал с собой запеканку из картошки. Вот и сейчас, стоит мне увидеть картофельную запеканку, я сразу же вспоминаю Фоллвью и пикники на озере.

Ну, что еще?

Да, вот что. Это довольно интересно. Я росла в начале бурных двадцатых годов. Говорят, наша юность тоже была бурной, но я не помню случая, чтобы кто-нибудь взял на пикник хоть каплю вина. Это было не принято. Не хочу сказать, что мы не пили и что ребята, отправляясь на танцы, не брали с собой вина. Нет, вовсе нет, но факт остается фактом: мы не любили пить. Так мы были воспитаны, и нам казалось, что по-другому и быть не может.

Или вот еще. В ту пору действовал сухой закон. У нас в Фоллвью существовало заведение, где, как считалось, шла тайная торговля спиртным. А на самом деле это был лучший ресторан в городе. Его называли клубом, и члены этого клуба, то есть посетители, имели ключи от входных дверей. Правда, двери никогда не закрывались, но все равно у каждого члена клуба был свой ключ, и, по-моему, поголовно все горожане состояли членами этого клуба и обладали ключами. За все время, пока действовал сухой закон, не случалось никаких неприятностей с полицией, а ее начальник Герман Уоллмен проводил в баре чуть не каждый вечер.

Флиртовали мы, пожалуй, не меньше, чем всюду и всегда, но ничего серьезного не допускали. У каждого из нас был свой парень или своя девушка, что в те годы считалось обычным делом, и я, например, когда училась в выпускном классе или приезжала на каникулы из колледжа, постоянно встречалась со своим ухажером Бобби Скиннером. «Постоянно» тогда значило, что мы допускали между собой кое-какие вольности, ну там объятия, поцелуи... Не хочу утверждать, что порой та или другая девушка с Лейкфронт-авеню не попадала в неприятное положение, – случались и у нас неожиданные свадьбы, а вскоре после них неожиданные крестины, случалось, что кто-то вдруг срочно выезжал в Европу, но в общем-то никто бы не мог упрекнуть нас в безнравственности. Иногда в лунную ночь какая-нибудь парочка отправлялась прогуляться на яхте по озеру, «попадала в штиль» и возвращалась лишь под утро. В таких случаях само собой считалось, что между ними ничего не произошло. Ничего серьезного, я хочу сказать, и могу поручиться, что так оно и было. Мы с Бобби Скиннером однажды тоже «попали в штиль». И ничего не случилось. То есть ничего серьезного...

Знаю, знаю! Ты ждешь, когда я перейду к Чарли Бронсону. Пожалуйста.

Бронсоны жили через три дома от нас. Миссис Бронсон была очень худой и очень тихой женщиной, представительницей так называемого старого Фоллвью. Так мы называли того, чей прадедушка или хотя бы дедушка жил в Фоллвью. После того как она вышла замуж за отца Чарли, ей пришлось уехать из города, но муж погиб во время первой мировой войны, и она снова вернулась. Надо было как-то существовать, тем более с ребенком, и она устроилась в гостиницу телефонисткой. Никто не видел в этом ничего странного или необычного, и ее положение в обществе не изменилось. Она по-прежнему принадлежала к старому Фоллвью, ее по-прежнему всюду принимали.

В те дни о приходящих нянях и слыхом не слыхали, а нанять для сына горничную или гувернантку миссис Бронсон было не по карману, и Чарли, поскольку большую часть времени мать проводила на работе, рос беспризорником. Днем он постоянно торчал у нас. Учился он в одном классе с моей сестрой Элен, и с тех пор, как Бронсоны перебрались в Фоллвью, они были неразлучны. Он стал как бы членом нашей семьи.

Летом Чарли постоянно околачивался на озере и являлся непременным участником всяких экскурсий и пикников, которые устраивала наша семья. Они с Элен вместе рыбачили и купались, употребляли непонятные для других словечки, знали известные только им потайные места, лазили по деревьям и с одинаковым удовольствием играли как в куклы, так и в войну. Все относились к ним как к неразлучной паре. Подруги Элен считали Чарли членом своей компании, а дружки Чарли точно так же относились к Элен, когда они, по обыкновению, появлялись вместе. К тому времени когда они поступили в среднюю школу, весь Фоллвью знал, что Элен – девушка Чарли, и никому в голову не приходило назначить свидание ей или ему. Они выступали парой в теннисных матчах, в выпускном классе его избрали председателем, а ее заместителем председателя ученического комитета, в лодочных гонках их всегда видели в одной лодке.

Решительно все, включая родных, считали само собой разумеющимся, что со временем они станут мужем и женой. Объявлять о помолвке не было надобности – они и так были помолвлены с десятилетнего возраста. Точно так же считалось бесспорным, что Чарли, как и его отец, поступит в Вест-Пойнт. Мать Чарли не располагала средствами на частную школу, но он хорошо учился и в обычной средней школе, постоянно входил в число лучших учеников. Именно ему поручили выступить на выпускном вечере с прощальной речью.

Ну а теперь позволь мне немножко вернуться к разговору о себе. Я уже рассказывала, как мы с Бобби Скиннером однажды на озере «попали в штиль». Ты думаешь, мы потом поженились и стали жить да поживать?.. Бобби поступил в колледж, и сегодня он лучший зубной врач в Фоллвью. Преуспел он и в другом отношении: его семья скоро окажется самой многочисленной в городе – по моим сведениям, у него уже девять детей.

Чем меньше оставалось до окончания колледжа, тем сильнее я ощущала какой-то зуд. Незадолго до выпуска я приезжала на каникулы в Фоллвью, и он показался мне меньше, грязнее и скучнее, чем раньше. Возникало такое чувство, будто еще до того, как кто-нибудь из местных жителей раскроет рот, я уже знаю, о чем он скажет. Я испытывала непреодолимую скуку, когда каталась на лодке, мне был противен Бобби Скиннер, все время пытавшийся запустить руку мне под свитер. Каникулы прошли тоскливо, и на этот раз я с удовольствием покинула и Бобби Скиннера, и Фоллвью. Потом в течение двух лет учительствовала в городке километрах в сорока от Фоллвью, лишь изредка наезжая в наш благословенный град на уик-энды. Потом я бросила учительствовать, переехала в Буффало и поступила в контору архитектора. Тут я продержалась около года, успев безумно влюбиться в своего шефа – женатого человека с двумя детьми. Как принято говорить в таких случаях, оба мы, люди интеллигентные, не потеряли головы, и в конце концов я с горя вернулась в Фоллвью. Скорее от нечего делать, чем с серьезными намерениями, мы с приятельницей открыли детский сад для детишек от двух до пяти лет. Ни с того ни с сего он стал пользоваться популярностью. Теперь-то я бы ни капельки не удивилась, если бы узнала, к примеру, что матери посылали своих ребятишек в наш садик только ради того, чтобы помочь этой бедняжке Маргарет Дэвис (моя девичья фамилия) забыть свою несчастную любовь к женатому человеку. Будь уверен, Фоллвью знал подобные истории во всех подробностях.