Текст книги "Отель «Ирис»"

Автор книги: Ёко Огава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава десятая

Мне несколько раз снилось, как переводчик душит меня. И всегда у него был в руках этот шарф. Я помню во всех подробностях все потертости и пятна на нем.

Боль все нарастала, пока наконец не становилась невыносимой, и в тот момент, когда мне казалось, что осталось совсем немного, чтобы достичь морского дна, откуда-то неожиданно появлялся племянник.

«Ты знаешь, вся причина в том, что мы с ним не одной крови», – с огромной скоростью писал он на листочке бумаги. Переводчик сразу же переставал меня душить и начинал настраивать приемник в поисках музыки Шопена. Потом он обвязывал шарфом шею племянника. Хотя шарф был женский, но ему он приходился как раз впору. При этом шарф хорошо гармонировал с кулоном, но юноша его снимал… Вот такие мне снились сны.

Однажды в детстве я чуть не задохнулась. Поскольку отец тогда еще был жив, значит, это произошло в первом или втором классе.

Когда я была маленькой, мне запрещалось заходить в комнаты гостей.

«В отеле „Ирис" обитает призрак женщины, которая когда-то убила здесь любовника, а потом покончила с собой. Эта женщина-призрак не является постояльцам, которые исправно платят за номер в отеле, но нападает на непослушных детей, если те устраивают разные проказы. Острыми ногтями она разрывает им живот и поедает внутренности».

Такими историями пугала меня мать. Я не знала, кто такой «любовник», и не очень хорошо понимала выражение «покончила с собой». Я только однажды нарушила запрет. Не помню, по какой причине, но как-то утром мне страшно не хотелось идти в школу, и я притворилась, что ухожу, а сама спряталась в номере 301, откуда рассчитывала спокойно выйти в положенный час, когда закончатся уроки.

Стараясь не производить никаких звуков, я ела шоколад, заранее спрятанный в ранце, и читала комикс-манга, развалившись на кровати. Конечно, я следила, чтобы крошки от шоколада не упали на пол и не привлекли бы чье-нибудь внимание. Иногда я вскакивала, услышав, что мать говорит по телефону, но от ощущения опасности по телу пробегала приятная дрожь.

Единственное, чего я не рассчитала, так это то, что в номере 301 внезапно могут появиться клиенты. На этот день не было никаких предварительных заявок. Я это знала, потому что дед научил меня расшифровывать записи в журнале регистрации. Я была уверена, что номер 301 свободен. И вот примерно за тридцать минут до мнимого моего возвращения из школы внезапно явились постояльцы.

Я кинулась прятаться в стенной шкаф. По дороге больно ударилась локтем о журнальный столик, и мне пришлось зажать себе рот, чтобы не издать ни звука. Постояльцами оказалась супружеская пара: молодая женщина и мужчина средних лет. Дверь шкафа была закрыта неплотно, хотя мне казалось, что я закрыла ее правильно.

Не успели гости выложить свой багаж и осмотреть комнату, как начали ссориться. Женщина в чем-то обвиняла мужчину. Она повторяла разные оскорбительные слова: называла его неряхой, выпендрежником, ничтожеством. А мужчина, склонив голову, лишь щелкал языком и стучал кулаком по кровати.

И вдруг я обнаружила, что забыла свои туфли. Они аккуратно стояли сбоку возле кровати, только их носки были прикрыты покрывалом. Что делать, если гости их обнаружат? Увидев детские туфли, они удивятся и непременно сообщат об этом матери.

Внезапно у меня заболело в груди, по спине покатился холодный пот. Я почему-то не так боялась, что они могут открыть дверь шкафа, сколько беспокоилась о туфлях.

Женщина несколько раз прошла мимо моих туфель. Если бы она двигалась несколько под иным углом, то непременно наступила бы них. Я укоряла себя за неосторожность. Вот ведь балда! И зачем только я сняла эти туфли? Наверняка гости заметят, что покрывало на кровати запачкано шоколадом. Лгунья, трусиха… Это конец… Сама во всем виновата. Я уже давно это поняла. Такая уж я есть. Ни на что не годная… Я все сильнее занималась самобичеванием.

Вдруг мужчина взорвался. «Неужели он убьет эту женщину?» – подумала я. Мне внезапно вспомнились угрозы матери. В памяти всплыл образ женщины-оборотня с длинными ногтями.

Мне стало нечем дышать и показалось, что в шкафу больше не осталось воздуха. После того как женщина разберется с мужчиной, она вытащит меня из шкафа и ногтем указательного пальца крестообразно вспорет мне живот. Я чуть не закричала. И вдруг поняла, что для меня самое страшное. Пока они остаются в комнате, я не могу выйти. Позвать на ПОМОЩЬ я тоже не могу. И буду вынуждена оставаться до вечера в этом темном ящике.

Я была в таком отчаянии, что потеряла сознание. Впервые в жизни я узнала, какие страдания вызывает невозможность дышать. Однако в тот момент, когда я теряла сознание, то почувствовала себя значительно лучше. У меня возникло такое ощущение, что море засасывает мое тело. Очень похожее на то, когда переводчик душил меня шарфом.

Когда я очнулась, все обступили меня. Отец держал меня на руках, дедушка заглядывал мне в лицо, а мать, склонив голову, извинялась перед постояльцами. Они не стали поднимать шум.

Отец дал мне выпить глоток виски из фляжки, которую всегда носил в заднем кармане брюк. Это был первый и единственный раз, когда папино виски сослужило добрую службу.

Я, переводчик и его племянник отправились на пляж искупаться. Я и не знала, что переводчик умеет плавать. Я даже представить не могла, что у него есть плавки. Мы расположились под зонтиком в отдаленном уголке пляжа, заполненного людьми. На линии горизонта виднелась дымка. Стояла обычная жара, и вздымались огромные волны. В небе, гонимые ветром, парили морские птицы.

Переводчик намазал тело своего племянника кокосовым маслом. Его рука осторожно двигалась от шеи к спине, от груди к кончикам пальцев. Масло легко впитывалось в молодую кожу юноши. От него исходил сладковатый запах. Настолько сладкий, что обжигал мне грудь.

На груди у племянника висела шкатулочка, и при каждом движении переводчика она позвякивала. Когда парень был в европейской одежде, мне было трудно представить, насколько у него крепкие мускулы. Грудь у него оказалась плоской, а руки и ноги изящными. Плечи и бедра, ключицы и руки, кожа цвета песка – все без исключения было красиво и гармонично. Было странно, что у парня такая хорошая фигура, если учесть, что он питается исключительно жидкой пищей.

Руки переводчика двигались по этому телу точно так, как мои губы двигались по его ногам. Страстно, самозабвенно.

– Ну, а теперь очередь Мари, – сказал он.

– Нет, спасибо. Я не выношу запах кокосового масла.

На самом деле мне просто не хотелось, чтобы переводчик прикасался к моему телу руками, которыми только что касался тела своего племянника.

Они вдвоем вошли в воду. Я осталась под зонтиком стеречь оставленные вещи. Племянник снял свой кулон и оставил его мне на хранение, словно хотел сказать: «Храни его для меня».

Дети радостно плескались в набегавших волнах. Кто-то из них упустил надувной круг, и его унесло в открытое море. Отступая, море оставляло песок безукоризненно гладким, но он сразу же покрывался бесчисленными отпечатками ног.

Развалины крепости были наполовину скрыты под водой. Гладкая поверхность моря только в этом месте бурлила. Несколько храбрых детишек взобрались на самый верх разрушенной крепости и ныряли оттуда один за другим. Взлетали белые брызги, но звук их до меня не доносился. Как бы в подражание детям, птицы тоже ныряли в море, чтобы поймать там какую-нибудь рыбку.

Обхватив переносной холодильник, между зонтов зигзагами ходил юноша, продавец соков. Люди на берегу ели колотый лед, доверху насыпанный в бумажные стаканчики. Лед был полит таким же ярким сиропом, как блюда на завтраке у переводчика.

Хотя они смешивались с другими купающимися, их фигуры можно было легко заметить. Они плыли рядом в открытое море. Оба удалялись от берега: племянник плыл красивым брассом, который хорошо соответствовал его телосложению, а переводчик – странным стилем, которому трудно было бы дать точное определение.

Плавки у него были старые, выцветшие из-за долгого пребывания на солнце. Он плыл так, будто стоял, и только голова торчала над водой. Во все стороны от него летели брызги. Люди оборачивались с недовольным видом. Расстояние между ним и его племянником возрастало. Чтобы оно не увеличилось, он что есть мочи работал руками и ногами.

Когда мы оставались вдвоем, у меня начинало сильнее биться сердце, но теперь, когда я увидела его в плавках, мне стало просто грустно. И причиной тому были не матовая кожа, дряблые мышцы или отвисающий жир, но то, что теперь все это принадлежало не только мне одной.

Если бы мы были одни, если бы не было его племянника-студента, я, конечно же, сама смазала бы тело переводчика маслом.

«Делай все только языком!» – приказал бы он тоном, не терпящим возражений. Он не мог бы отдать такое приказание племяннику, потому что у того попросту не было языка.

Какое, интересно, на вкус кокосовое масло? Я подумала, что оно может оказаться слишком сладким, отчего у меня онемеет рот, и мне захотелось сполна ощутить на вкус голое тело переводчика. Я вылизываю его покрытое пятнами тело, засовываю язык в складки на животе. Я ползаю языком по влажным от пота бокам, по подошвам ног, с прилипшим к ним песком. Я смазываю его тело языком до последнего уголка.

Чем безобразней тело, которое я обслуживаю, тем лучше. Это позволяет мне чувствовать себя униженной по-настоящему. Когда надо мной издеваются, когда я превращаюсь просто в кусок плоти, откуда-то изнутри меня захлестывает волна чистого наслаждения.

В конце концов я начала сожалеть, что приехала. Я хотела видеть только переводчика. Таким было мое сокровенное желание, и оно оставалось неизменным. Ничего другого я не хотела. Достаточно было одного присутствия его племянника, чтобы я разочаровалась в том, что он способен услышать мои мольбы.

Племянник достиг ограничительных буйков, заплывать за которые было запрещено. Держась за один из буев, он переводил дыхание. Переводчик еще барахтался где-то посередине. Спасатель на наблюдательной башне наблюдал за ними в бинокль. Я забеспокоилась: похоже, он решил, что они могут утонуть?

Мне хотелось открыть кулон, который мне оставили на хранение. В руке он показался мне большего размера, чем когда висел у племянника на шее. Кое-где он облупился, серебряное покрытие местами стерлось, но эти мелкие повреждения не нарушали его безупречного равновесия. Скорее придавали ему большее изящество.

Вопреки моим ожиданиям, он открылся без труда. Кулон был плотно набит листочками для записей. Только с его помощью юноша мог выдавать сколько угодно слов.

– Ты тут одна? – обратились ко мне два юноши.

Я удивленно подняла голову. Они казались близнецами.

– Не хочешь искупаться вместе?

Я отрицательно покачала головой.

– А покататься с нами на яхте? Она находится вон там, за мысом.

– Если тебе это неинтересно, может быть, вместе сходим вечером на танцы? Ты в каком отеле? Мы в «Дельфине». Это четырехэтажное здание напротив пристани для прогулочных катеров. Знаешь его?

В этот момент переводчик доплыл до буйков. Теперь они оба отдыхали, покачиваясь на волнах и держась за канат.

– Не будь такой мрачной.

Один из юношей уже тянулся к моему плечу.

Я протянула им вырванный из блокнота листок, на котором написала: «Я не могу говорить». Ребята переглянулись, пожали плечами и молча удалились. Ручка писала очень гладко, синие чернила текли равномерно. Когда набежала необычайно большая волна, все вокруг приветствовали ее радостными криками. Волна принесла с собой ракушки, деревянные обломки и куски донной сети. Одинокий краб с трудом перебирался через купальное полотенце. Разрушенный замок постепенно скрывался в море.

Я заметила, как оба сквозь волны машут мне руками. Я уже хотела им ответить и вдруг остановилась. Возможно, мне все это просто показалось из-за солнечного блеска.

– Тебе тоже следовало искупаться. В море так хорошо, – сказал переводчик, вытирая тело полотенцем.

– Как-нибудь потом, – ответила я.

– Вода оказалась холоднее, чем я ожидал. Интересно, какое расстояние мы проплыли туда и обратно? Я давно уже не купался. Разве что в детстве. А теперь плаваю, только когда приезжает этот парень.

Переводчик все еще был в веселом настроении. Мокрый, он казался еще старше. Его волосы, как водоросли, прилипли к черепу, плавки жалобно отвисли. Видимо, сознавая это, мужчина тщательно вытирался полотенцем.

Племянник первым делом взял у меня свой кулон и повесил его на шею с таким видом, словно ничего более важного для него не существовало. Я не призналась ему, что позаимствовала один листок. Его прерывистое дыхание было свежим и пахло морем.

Мы купили три бутылки содовой у юного продавца соков. Солнце все двигалось по небу, теперь оно стало напоминать по форме тень от пляжного зонтика. Племянник небрежно пригладил волосы и растянулся на песке, не обращая внимания на его шероховатость. Может быть, из-за того, что у него не было языка, но мне казалось, что в глубине горла юноши лопаются пузырьки. В первый раз мне показалось, что он издал непроизвольный крик. Но я ошиблась. Никакого звука не вырвалось из его рта.

– Интересно, за кого нас принимают окружающие? – сказала я. – Возможно, они принимают нас, за отца с детьми.

«А может быть, за брата с сестрой и их наставника». Даже лежа на боку, племянник мог стремительно писать на листочках.

– Это великолепная идея, – сказал переводчик. – Вы – брат и сестра, лишившиеся родителей еще в раннем детстве. Вы постоянно живете в пансионе и встречаетесь только во время каникул. Летом вы приезжаете в загородный дом на побережье. Я – ваш воспитатель. Воспитатель, исполняющий самые неразумные ваши желания, ради вас с радостью покрывающий самые постыдные ваши поступки. Я – ваш слуга, давший клятву в вечной преданности.

Словно бы довольный своими рассуждениями, переводчик, покачивая головой, допил содовую. Возможно, что никто даже не догадывается о наших подлинных связях. Я заметила, что близнецы, пристававшие ко мне, пытаются соблазнить другую девушку Незаметно число отдыхающих под зонтиками возрастало. Все пространство до самого мыса было заполнено купающимися людьми.

– Да, мне это нравится.

Переводчик зарыл в песок пустую бутылку.

«Что у нас будет на обед?» – протянул дяде листочек его племянник. Быстро взглянув на записку краешком глаза, я смогла ее прочитать.

– Ты уже проголодался? – покачал головой переводчик. – Можешь не волноваться. Дома все уже готово. Паштет из морского судака и суп-пюре из брокколи. Это же твои самые любимые блюда?

Переводчик ровно поставил пляжные сандалии племянника, стряхнул песчинки с его тела и подтянул цепочку кулона, чтобы тот висел прямо посреди груди. Действительно, словно добросовестный слуга.

– Мари, ты составишь нам компанию? – повернулся он ко мне, и на губах его появилась слабая улыбка, словно он хотел дать мне понять, что никогда обо мне не забывал.

– Извините, но я обещала маме вернуться домой до полудня.

Я протянула ему бутылку с недопитой содовой и отправилась купаться в море. Я лежала на спине и, распустив волосы, покачивалась на волнах.

Мне хотелось стать Марией из русского романа. Мне хотелось, чтобы он накрутил на кулак эти волосы, потащил меня и заставил погрузиться под воду. А больше всего хотелось, чтобы переводчик заставил меня выпить незнакомое, горькое лекарство.

Глава одиннадцатая

Уборщица снова взялась за свое. На этот раз пропал мой купальник.

Вернувшись с пляжа, я повесила его сушиться во дворе вместе со скатертями. Мать яростно ругала меня за спутанные волосы.

– Сколько раз я тебе запрещала ходить купаться в море! Принеси мне быстро фен, щетку и масло камелии. Кроме того, накопилась гора дел. Хватит волынить.

В мгновение ока она привела мои волосы в порядок.

Когда вечером я вышла во двор снять высохшее белье, мой купальник исчез. Исчез бесследно.

В этот день уборщица хорошо потрудилась, она даже осталась работать сверх положенного времени. Она натерла воском полы в вестибюле, скосила траву во дворе, почистила зеркало в столовой. И все это, не переставая со мной болтать. Задавала всякие идиотские вопросы.

– Что бы ты сделала, если бы твоя мать объявила, что снова выходит замуж?

– Если в будущем ты унаследуешь отель, возьмешь меня на работу?

– Тебе известно, что я была первой любовницей твоего отца?

– У тебя с этим мужчиной все в порядке?

Я отвечала невпопад, не обращая на ее вопросы особого внимания, но уборщица все равно продолжала свою болтовню.

Возможно, она испытывала огромную радость от того, как ловко украла мой купальник. Когда при прощании мать протянула ей бутылку пива, она с довольным видом засунула ее в сумку. В ту самую сумку, куда, должно быть, ранее попал и мой высохший купальник.

На следующий день на пляже произошло странное событие: на берег выбросило огромное количество дохлых рыб.

С раннего утра город пребывал в странном смятении. Новость немедленно донеслась до отеля «Ирис». Ее сообщил старый молочник. Нужно было видеть эти тучи дохлых рыб, покрывшие собой все пространство от центральной площади до дальнего пляжа. Заверяю, что зрелище было не из приятных. Чиновники, полицейские, работники пляжного профсоюза, толпа любопытных, все хором что-то восклицали, а я думала: что же теперь вообще с нами будет? Боюсь, что не скоро можно будет купаться. Это само по себе было ужасно, но, возможно, являлось одновременно и предвестием чего-то еще более страшного.

Вместе с уборщицей мы отправились посмотреть, что случилось. Как только мы вышли на берег моря, сразу же запахло гнилой рыбой. Все было в точности, как рассказывал молочник. За одну ночь вид моря совершенно изменился. Словно откуда-то вынырнуло другое море, совершенно отличное от прежнего.

Повсюду валялось бесчисленное количество дохлой рыбы. Хотя душевые кабинки, лотки с мороженым, наблюдательная вышка должны были, по идее, находиться там, где обычно, не было видно ничего, кроме рыбы. Волн не было, цвет моря стал серым, и все пляжные зонтики оставались сложенными.

Солнце палило сильно, но не попадало ни на морские брызги, ни на паруса яхт, всюду одна только рыбья чешуя… Рыбины были огромные и маленькие, длинные и плоские, пятнистые, с открытыми ртами и без жабр… Одни – вверх брюхом, другие зарылись в песок, третьи лежали друг на друге. И все они были мертвы. Ни одна рыбина даже слабо не шевелилась.

– Эй, Мари-тян, смотри! Какой ужас! Даже не представляю, как такое могло произойти!

Все собравшиеся обсуждали странное зрелище, представшее их взорам. Для съемок даже прибыла телевизионная группа. Кое-кто спускался на пляж, брал рыбу в руки, рассматривал ее.

– После такого все гости съедут. Что тогда делать? Это ужасно! У твоей матери еще больше испортится настроение. – Хотя уборщица и говорила, что это ужасно, вид у нее был довольный. Она вцепилась в мою руку и буквально повисла на мне.

То место, где совсем недавно мы с переводчиком и его племянником пили содовую, тоже было завалено дохлой рыбой. Каждый раз, когда волны разбивались о берег, они приносили с собой все новых рыбин. Хотя те тоже были мертвыми, казалось, что в морских глубинах беспрерывно рождаются новые существа.

– Вчера вечером не было никаких неприятных признаков. Может, кто-то все специально подстроил?

– И правда, какое-то удивительное явление!

– Такая жара – не удивительно, что даже рыба не выдерживает!

– Нет, дело совсем в другом. Это месть тех, кто погиб в море.

У каждого было свое объяснение случившемуся. Когда начинал дуть ветер, вонь становилась невыносимой. Все зажимали носы. Уборщица прижалась лицом к моей руке. Запах был настолько сильным, что я начала задаваться вопросом: а не начал ли гнить мой собственный мозг? И при всем при этом никто из присутствующих не собирался уходить.

Потребовалось два дня, чтобы при помощи экскаваторов загрузить всю рыбу на грузовики и куда-то ее увезти. В течение двух дней грузовики беспрерывно носились вдоль побережья. Специалисты объясняли по телевизору, что из-за страшной жары температура моря поднялась, и из-за недостатка кислорода погибло огромное количество рыбы. Другие же, не довольствуясь таким объяснением, заявляли, что вода, спускаемая в море целлюлозным комбинатом, была страшно загрязнена. Поставщики «Ириса» и мамины подруги по кружку танцев, все страшно напутанные происходящим, регулярно сообщали нам разные слухи, бродившие по городу. В любом случае, никто не решился есть эту рыбу.

Даже после того как все было вывезено с побережья на грузовиках, по всему городу кое-где еще валялась дохлая рыба. По ней проезжали машины, чешуя трескалась, сама рыба превращалась в месиво. Вывалившиеся внутренности были размазаны по асфальту и казались похожими на разлитый клей. Случайно наступив на них, люди в омерзении резко подскакивали.

– У тебя это хорошо получается, – сказала я, и племянник потупился.

«У меня нет способностей к рисованию. Дядя сильно преувеличивает». Он держал карандаш в левой руке, а правой крутил свой кулон.

Было видно, что планшет для рисования использовался часто. В деревянном ящичке были беспорядочно сложены палитра, кисти и краски. Имелись совершенно новые тюбики, но были и выдавленные до конца, в которых почти не осталось краски.

Я заметила его с автобусной остановки, когда смотрела вниз на гавань. Племянник сидел на скале, которая только чуть-чуть выступала из моря, и что-то рисовал. Я узнала его по жесту, каким он откидывал назад волосы, и по цепочке на шее. Я спустилась по лестнице при дамбе и сзади приблизилась к скале. «Добрый день», – сказала я, и он ничуть не испугался. В ответ он только подал мне знак глазами. Я пришла на автобусную остановку только для того, чтобы встретить ожидаемых клиентов, но никто не появился.

Юноша не переставал работать кистью. Он нарисовал море, развалины крепости и раскинувшийся вдали город. Мне показалось, что картина написана достаточно мастерски. На ней был запечатлен и остров Ф.

– Наши клиенты позвонили с вокзала и сказали, что садятся на катер, отплывающий в полчетвертого, но, очевидно, опоздали. Следующий будет через пятьдесят минут.

Племянник молчал, но это не казалось неприятным. Я прекрасно понимала, что юноша молчит, потому что не может говорить, а он прекрасно понимал, что я уже привыкла к его молчанию.

– Как твой дядя?

«Ему предложили срочную работу. Он переводит сертификат на импорт черной икры».

Понимая, что, беседуя со мной, племянник не может рисовать, я присела на плоский камень у него за спиной и, чтобы не мешать рисовать, решила некоторое время помолчать. Я спустила ноги вниз, едва не касаясь моря.

Дохлую рыбу убрали, и море снова приобрело прежний вид, хотя купающихся теперь было не слишком много. Министерство здравоохранения после проверки качества воды обнародовало результаты и обратилось ко всем с призывом о соблюдении мер предосторожности, но особой нужды в этом не было. Многие из страха не решались даже приближаться к морю. В отель «Ирис» один за другим поступали отказы от забронированных мест. Как и предсказывала уборщица, настроение у матери было самое паршивое. Хотя жара не спадала, городской пейзаж быстро стал напоминать осенний.

Море, которое юноша рисовал, имело бледно-голубой цвет, и местами на нем вздымались белые волны. С каждым мазком кисти море становилось всё более и более прозрачным. Хотя племянник и не выписывал тщательно все детали, создавалось впечатление, что покрытые ракушками развалины крепости выглядят влажными. И остров Ф. напоминал ухо, настороженно вслушивающееся в морские глубины. Он выдавил на холст несколько тюбиков краски и обмакнул кисть в бумажный стаканчик с водой, чтобы размешать краски до получения нужного цвета.

«Теперь я нарисую брызги. Присаживайся рядом!» – передал он мне листок из блокнота. Затем убрал рюкзак и освободил место рядом с собой.

– Спасибо, – робко ответила я.

«Ты не должна возвращаться в отель?»

– Моя мать рассердится, если я вернусь, не приведя с собой клиентов. Могу я подождать здесь? Я не буду тебе мешать.

Он согласно кивнул и снова перевел взгляд на блокнот для набросков.

Я начала размышлять о том, над чем сейчас работает переводчик. Пользуется ли он словарем, отыскивая с помощью лупы простые слова? Или делает записи об икре несложными иероглифами? Запихнул ли он в дальний угол книгу о Марии?

– Как выглядел остров в день, когда сдохла рыба? – спросила я.

«Ничего особенного. Только все побережье было черным».

– Вот как?

До сих пор ветер иногда приносил неприятный запах.

У меня было такое ощущение, что каждая песчинка пропитана запахом тлена.

Некая парочка загорала, вытянувшись в шезлонгах. Какой-то юноша занимался виндсерфингом. Дети собирали ракушки у кромки прибоя. Больше на берегу никого не было: ни продавца прохладительных налитков, ни спасателей на смотровой вышке. В лужицах во впадинах скал было полно раков-отшельников, крабов удивительно красного цвета и разных насекомых самых омерзительных форм. И еще издали доносился шум волн.

– Почему твой дядя живет совсем один на этом безлюдном острове? – спросила я, видя, что племянник отложил кисть на кусок картона. – Там нет ни телефона, ни телевизора. У него нет ни семьи, ни друзей, его никто не навещает… Ну, кроме тебя, разумеется.

«Но есть же ты?»

Отблески солнца на белой бумаге оказались такими сильными, что я с трудом разобрала написанное.

«Потому что я не отношусь к тем, кого все любят. Мне достаточно того, что есть ты», – вспомнились мне слова переводчика.

– Тебе дядя рассказывал, какие у нас с ним отношения?

«Нет, я ничего не знаю. Но достаточно на вас посмотреть, чтобы все стало ясно».

С помощью грифеля он набросал тень на развалинах замка. Краски подсохли, и цвет моря стал еще более густым. Какой-то краб пытался перебраться через коробку с красками, но не удержался и упал в море.

Но что на самом деле известно племяннику о наших отношениях? Ведь даже мне самой, когда я вспоминала о том, какие чувства испытываю к переводчику, иногда казалось, что это иллюзия.

– Tы же знаешь, что он тебя любит.

Я очень удивилась, что говорю с такой откровенностью.

– Это сразу становится ясно, достаточно только посмотреть на него. По тому тревожному взгляду, которым он на тебя смотрит, по нежности, с которой он иногда прикасается к твоему телу.

«Он, несомненно, воспринимает меня как сына».

– Нет, я имею в виду нечто совершенно другое. Нечто более слепое, необусловленное, иррациональное… До того как ты приехал, я даже представить не могла, что он способен так относиться к кому-нибудь другому.

«Я считала, что только я обладаю правами на него. Если бы только ты не вклинился между нами…» – однако этих слов произнести я не могла.

«Я заменил ему свою тетю, умершую совсем молодой».

Его текст струился, как единый узор. Племянник мог писать и писать без устали.

«Вместо нее он слепо любит меня. Тем самым он как бы совершает покаяние и преступлении».

– В каком преступлении?

«Нет, на самом деле в ее смерти никто не виноват. И дядя тут совсем ни при чем».

– Почему она умерла?

Я трижды перечитала его ответ, и, хотя значение каждого слова в отдельности я понимала, мне никак не удавалось связать их в единое целое.

«Мой дядя собирался уезжать в Москву по приглашению университета. Его поезд еще не подали. Тетя провожала его, держа на pyкax меня, Тогда еще младенца. В тот момент, когда дядя хотел нас сфотографировать, стоявший по другую сторону платформы поезд внезапно тронулся. Никто не заметил, что дверью одного из вагонов защемило ее шарф».

– И что случилось?

Чем дольше он писал, тем напряженней становилось молчание. Кончик его ручки скользил между набегающими волнами. Племянник откашливался, ударял пяткой по валуну, кусал ногти. Эта странная беседа лучше обычного разговора позволяла мне слышать разные не произнесенные им звуки.

После затянувшегося молчания его рука протянула мне исписанный листок из блокнота:

«Мою тетю потащило по перрону. Только тогда все поняли, что что-то происходит. Но она ничего не могла сделать. Мать подняла крик, а я все еще оставался на руках у тети. Шарф сжимал ей шею, и она удалялась все дальше и дальше. Она ударилась головой о столб у самого конца платформы и умерла. Когда поезд наконец остановился, было уже поздно. У нее был проломлен череп и сломан позвоночник. Шарф так сильно врезался ей в шею, что порвал кожу. Чтобы защитить меня, она все время сильно прижимала меня к груди. Благодаря этому я не получил ни малейшего повреждения».

Все это юноша написал единым махом, согнув спину. Он ни над чем не задумывался и ничего не исправлял. Словно хотел дать мне понять, что уже не раз все это раньше объяснял и текст прочно сидит у него в голове. Выражения «сломанный позвоночник» и «впился в шею» не произвели на меня слишком ужасного впечатления.

«Разумеется, сам я ничего не помню. Все это я знаю со слов своей матери», – добавил племянник.

– А твой дядя ничего не мог сделать, чтобы спасти жену?

«Нет. Он только кричал: „Брось ребенка! Развяжи шарф!" Бессмысленно размышлять. о том, что было бы, если бы тетя бросила меня. В любом случае отношения между моей матерью и дядей испортились. Не потому, конечно, что этот самый шарф он подарил жене нa день рождения, а потому, что дядя был готов принести меня в жертву».

Я вспомнила шарф, спрятанный в глубине платяного шкафа. Тот момент, когда переводчик обернул им мою шею. Возможно, на нем еще оставались кусочки плоти той женщины.

Темная набережная, большие круглые часы, запах молока, вспышка камеры, подвернувшиеся высокие каблуки, невыносимая боль в шее, холодный металлический столб. Сцена, изложенная на клочке бумаги, проплыла перед моим взором, как мираж.

«Я не уверен, что воспоминания моей матери были абсолютно точными. Я полагаю, что всех их охватила паника. Очевидно только одно: всем нам была нанесена неизлечимая травма. Это бесспорно. И все из-за того, что шарф тети развевался от слабого дуновения ветерка на платформе».

– Я видела этот шарф. Он был тщательно сложен.

«Я заменил ему свою тетю, которая умерла совсем молодой».

Написанное племянником превратилось в запутанный узор. Он хорошо умел писать и делал это без устали.

«Да, он хранит этот шарф, хотя это то самое орудие, которое лишило его жену жизни. Через некоторое время мой дядя исчез. Когда я начал кое-что соображать, то даже понятия не имел, где он находится. Я встретился с ним случайно, в тот год, когда поступил в университет. Он был очень рад увидеть меня снова. Я растерялся настолько, что не знал, как себя вести. Тебе это, наверное, хорошо знакомо. Однажды я подумал, что он просто не мог умереть».