Текст книги "Отель «Ирис»"

Автор книги: Ёко Огава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Ёко Огава
Отель «Ирис»

Глава первая

Этот человек поселился в отеле «Ирис» перед самым началом летнего сезона. В тот день дождь лил не переставая с раннего утра, а ночью еще более усилился. Море было бурным и серым. От беспрерывного хождения постояльцев взад и вперед дождь то и дело врывался внутрь как шквал, ужасно заливая ковер в прихожей. Неоновые рекламы на вывесках соседних магазинчиков были погашены, и на улицах не было видно ни одного прохожего. Время от времени проезжали машины, и светом их фар высвечивались потоки дождя.

Я закрыла кассу, выключила свет в вестибюле и собиралась пройти внутрь дома. Вдруг что-то тяжелое с глухим звуком упало на пол, а затем я услышала женский крик.

Долгий, непрерывный вопль. Настолько долгий, что могло показаться: а уж не хохочет ли она?

– Гнусный извращенец! – выкрикнула женщина, вылетая из номера 202. – Мерзкий старикашка!

Женщина зацепилась за шов на ковре и упала на лестничную площадку, продолжая изрыгать проклятия в направлении комнаты.

– Не считай других идиотами! Не можешь переспать с женщиной! Жулик! Мерзавец! Импотент!

Она несомненно была проституткой. Даже мне это было ясно. Немолодая, крашеные волосы, химическая завивка. Заметные морщины на шее. Яркая и липкая губная помада, размазанная даже по щекам. Тушь, растекшись из-за пота и слез, скопилась в уголках глаз. Блузка была расстегнута, и левая грудь вывалилась наружу, из-под мини-юбки выступали массивные розовые ляжки. От ее кожи пахло недавними ласками. На одной ноге еле держалась туфля из дешевого винила.

В тот момент, когда женщина наконец прекратила вопить, в нее из комнаты полетела подушка, попав ей прямо в лицо. Женщина снова завопила. Подушка свалилась на лестничную площадку, и на ней остался след от губной помады.

Встревоженные воплями, из своих номеров, прямо в ночном белье, выскочили другие постояльцы и столпились в коридоре. Тут из комнаты вышла и моя мать:

– Кем ты себя считаешь, идиотка? Думаешь, что другие обязаны тебя терпеть?! Да ты на коленях должна благодарить меня за то, что я тебя выгнала отсюда. В таких случаях даже уличная кошка просит прощения. А ты похожа на нее!!

Голос женщины стал хриплым. К хрипам примешивался кашель, изо рта проститутки текла слюна.

Из комнаты безжалостно вылетели вешалка, смятый в комок бюстгальтер, еще одна туфля на каблуке, дамская сумочка. Сумочка раскрылась, и ее содержимое рассыпалось. Женщина хотела побежать вниз по лестнице, но то ли у нее подвернулась нога, то ли она переволновалась, но подняться она не смогла.

– Что за шум? Прекратите!

– Успокойтесь же наконец! Вы ведь другим спать не даете!

Постояльцы отеля перебрасывались такими фразами, и от этого поднялся еще больший шум. Только за дверью комнаты 202 царила глухая тишина.

С того места, где я стояла, мужчину не было видно. Он не произнес ни единого слова в ответ на проклятия женщины. Признаки его присутствия проявлялись только в ненавидящем взгляде женщины и в выброшенных из комнаты вещах. Женщина продолжала вопить, даже когда вокруг установилась полная тишина.

– Уважаемые гости, то, что вы делаете, возмутительно. Если вам нужно ссориться, выйдите на улицу.

– Я все поняла. Если бы вы даже этого не сказали бы, я все равно бы ушла. Больше я сюда не приду! – крикнула женщина моей матери.

– Обращаться в полицию я не собираюсь, но вы должны компенсировать мне нанесенный ущерб. Как мы порешим? Попрошу всех успокоиться и отправиться спать. Извините за беспокойство. Вы нанесли мне большой ущерб. Я имею в виду не только плату за комнату.

Когда моя мать поднималась по лестнице, женщина подобрала содержимое сумочки и, не застегивая пуговицы блузки, бегом спустилась по лестнице. Ее грудь снова вывалилась наружу, и при виде такого зрелища один из постояльцев присвистнул.

– Подожди-ка. А кто будет платить? Если попытаешься улизнуть, я это так не оставлю!

Для матери превыше всего были деньги. Не обращая внимания на ее слова, женщина с воплями открыла входную дверь. Вдруг раздался мужской голос:

– Заткнись, шлюха!

И она заткнулась.

У него был зычный голос, в котором не присутствовало ни раздражения, ни гнева. Скорее – отголосок глубоких раздумий. Так бывает, когда виолончель или рожок на мгновение вторгаются в мелодию на одной долгой ноте и исчезают, как галлюцинация.

Я обернулась. На лестничной площадке стоял мужчина. На первый взгляд можно было сказать, что он миновал возраст зрелости и находится на пороге старости. На нем были тщательно выглаженная белая рубашка и брюки чайного цвета. В руках он держал пиджак того же цвета, что и брюки. Женщина казалась совсем потерявшей голову, а у мужчины дыхание было ровным, и он даже не вспотел. В нем решительно не было ничего ужасного. Только спутанные жидкие волосы свидетельствовали о его усталости.

Я подумала, что никогда прежде мне не доводилось слышать столь красиво звучащее приказание.

В голосе незнакомца присутствовали спокойствие, величественность и решимость. Даже в слове «шлюха» слышалось что-то дружелюбное.

«Заткнись, шлюха» – я попыталась несколько раз повторить эти слова про себя. Больше мужчина рта не открывал. Женщина плюнула в его сторону и вышла из отеля. Конечно, плевок не достиг цели и попал на пол.

– Значит, всю ответственность вы берете на себя? Вы должны заплатить за причиненное гостям беспокойство и за уборку комнаты. Впрочем, и этого мало. Отныне я запрещаю вам здесь появляться. Я не беру постояльцев, которые устраивают скандалы с женщинами. Хорошенько это запомните! – сказала моя мать, на этот раз обращаясь к мужчине.

Остальные гости постепенно разбрелись по своим комнатам. Мужчина постоял молча, опустив глаза, потом надел пиджак и спустился по лестнице. Достал из кармана брюк две купюры и положил их на стойку. Они оказались так страшно измяты, что на них было больно смотреть. Я взяла деньги и тщательно разгладила их ладонью.

Мне казалось, что я чувствую оставшееся на них слабое тепло этого человека. Не взглянув на меня больше ни разу, мужчина ушел в дождь.

Иногда я задаюсь вопросом: кто и почему дал этому отелю такое странное название – «Ирис». Все гостиницы на нашем перекрестке, за исключением «Ириса», носили названия, имевшие хоть какое-то отношение к морю.

«Ирис – это такой цветок. Очень красивый. А, кроме того, это имя богини радуги в греческой мифологии, – объяснял с гордостью мой дедушка, когда я еще была ребенком. – Тебе такое название кажется неизящным?»

Во дворе отеля не росло никаких других цветов, кроме ирисов. Ни роз, ни анютиных глазок, ни жонкилей. Украшением служили все затмевающий кипарис и кавказский вяз.

Необычным здесь был разве что обложенный кирпичами фонтанчик, вода из которого испарилась уже много лет назад. Посреди него возвышалась гипсовая статуя, испачканная птичьим пометом. Кудрявый мальчик во фраке играл на арфе, слегка склонив головку. Губы и густые брови придавали ему грустный вид.

Мне было интересно, откуда дедушка выкопал эту историю про богиню. В доме не было никакой библиотеки, не говоря уж о книгах по греческой мифологии.

Я пыталась представить, как выглядит эта богиня радуги. Стройная шея, пышная грудь, зоркий взгляд, устремленный куда-то вдаль, и платье, украшенное семицветными ирисами. Ей достаточно колыхнуть этим платьем, чтобы весь мир тотчас же расцвел под чарами ее красоты.

Мне кажется, что если бы богиня радуги вдруг соизволила спуститься в наш отель, ей не нашлось бы там достойного места, и даже мальчик в фонтане перестал бы печально играть на своей арфе.

Буква «р» на вывеске с надписью «ОТЕЛЬ "ИРИС"» на крыше второго этажа покосилась вправо. Говорили, что в наклоне буквы было что-то странное, даже зловещее, но никому и в голову не приходило поправить ее.

Дедушка умер два года назад. От рака поджелудочной железы или от рака желчного пузыря, во всяком случае, от какой-то болячки в животе, а метастазы пошли в тазовые кости, в легкие и в мозг, отчего было невозможно точно определить причину рака, и он отдал душу господу после полугода страданий.

За стойкой регистрации находились три маленькие комнаты, в которые никогда не заглядывало солнце. Там жили мы с матерью. Когда я родилась, мы жили там впятером. Первой нас покинула бабушка, но я была тогда совсем малюткой и не помню ее. Вроде бы бабушка умерла от какой-то болезни сердца. Затем, когда мне исполнилось восемь лет, умер отец, и это событие я помню хорошо, в мельчайших подробностях.

Потом настал черед дедушки. Дедушка спал на кровати со сломанными пружинами, которая прежде предназначалась для постояльцев. Когда он ворочался во сне, раздавался такой звук, будто дед наступил на лягушку.

Каждый день, вернувшись из школы, я должна была, по приказу матери, дезинфицировать трубку, подведенную к его правому боку, и выливать жидкость, скопившуюся в прикрепленном к ней мешку. Мне было страшно прикасаться к этой трубке, потому что я боялась, что при малейшем прикосновении она разорвется и оттуда вывалятся изъеденные раком внутренние органы.

Жидкость вытекала легко. Она была приятного желтого цвета, и я удивлялась, что такой красивый цвет скрывается внутри человеческого тела. Я выливала мочу в фонтан во дворе. Поэтому кончики пальцев играющего на арфе мальчика всегда были мокрыми.

Страдания дедушки продолжались круглосуточно, но особенно сильными они были по утрам. Стоны перемежались с кваканьем лягушек, и это не прекращалось до наступления сумерек. На окнах у нас двойные стеклопакеты, однако находились постояльцы, которые все равно жаловались на эти невыносимые крики.

– О, прошу нас извинить. Это кричат кошки, у них течка, каждый вечер собираются во дворе, – сладким голосом отвечала мать, постукивая колпачком от шариковой ручки по стойке.

Даже в день смерти деда отель функционировал. Хотя стоял мертвый сезон и гостей почти не было, но именно в этот день прибыла группа пожилых дам, певиц какого-то хора. И в тот самый момент, когда пели молитвы за упокой дедушкиной души, неподалеку раздавались «Эдельвейс», «Свет в лощине» и «Лорелея». Священник проводил церемонию, опустив глаза и с самого начала делая вид, что он ничего не слышит. А когда у собутыльницы священника, хозяйки магазина, где продавались западные товары, перехватило горло, то, чтобы не нарушать гармонию, инициативу взял на себя сопрано. В ванной комнате, в столовой, на веранде – везде кто-нибудь что-то пел. Все эти поющие голоса витали над умершим. А богиня радуги так и не решилась ради моего деда надеть свое семицветное платье.

В следующий раз я увидела этого мужчину недели через две после ночного инцидента. Стоял теплый воскресный день, и мать послала меня в город за покупками.

На небе не было ни облачка, и от жары я немного вспотела. На пляже загорали храбрые молодые люди и девушки в купальниках. На море был отлив, и отчетливо виднелись скалы, тянущиеся до самой крепостной стены. На причалах прогулочных суденышек и на террасах ресторанов начали появляться туристы. Видимо, море было еще холодным, но по отражениям света на влажных крепостных стенах, по доносящемуся из города гулу было ясно, что лето приближается.

Наш город оживал только на три месяца в году, а потом опять становился тихим, будто окаменевшим. Летом спокойное море окутывало город, и на песке тянущегося с запада на восток пляжа плясали золотые блестки. Разрушенные стены замка, которые можно было увидеть только во время отлива, и возвышающийся у основания мыса зеленый холм придавали побережью невыразимое очарование. Улочки были заполнены потоками людей, желающих насладиться своим отпуском. Раскрывались пляжные зонтики, струилась вода в душах, выскакивали пробки от шампанского, взлетали фейерверки. Рестораны, гостиницы, прогулочные катера, магазинчики сувениров и гавань для размещения яхт – все пытались, каждый по-своему, продемонстрировать свои прелести. Даже в отеле «Ирис» в разгар сезона устанавливали козырек над террасой, делали поярче электричество в холле и вывешивали на стене новые цены.

Мертвый сезон у нас наступает внезапно. Меняется направление ветра, другими становятся волны. Люди возвращаются в неведомые мне дальние края. Еще вчера ярко сверкавшие на обочине дороги обертки от мороженого за одну ночь оказьшаются сметенными на асфальт.

Это случилось, когда я отправилась в магазин «Тысяча мелочей» купить зубную пасту. В тот вечер у меня не было времени хорошенько рассмотреть его лицо, но при свете тусклой лампы витрины у меня отчетливо всплыли в памяти очертания его фигуры и ладоней. Мужчина выбирал хозяйственное мыло.

Он долго не мог его выбрать. Перебирал мыло, изучал этикетки и цену. Уже клал его в корзину, но потом, словно что-то вспомнив, перечитывал надпись на обертке и возвращал мыло на полку. Он искал мыло для стирки белья. Наконец выбрал одно, самое дешевое.

Я и сама не пойму, почему мне пришла в голову мысль проследить за ним. Это было никак не связано с инцидентом в «Ирисе».

В моих ушах звучал единственный произнесенный им приказ, и отзвук этого приказа притягивал меня к нему. Выйдя из «Тысячи мелочей», мужчина зашел в аптеку. Он протянул бумажку с рецептом и, получив взамен два пакетика с лекарствами, положил их в карман пиджака. Потом направился в канцелярский магазин, находившийся через два дома. Я стояла, опираясь на фонарный столб на тротуаре, и мне прекрасно было видно, что происходит внутри. Похоже, что он хотел вернуть обратно перьевую авторучку и долго обсуждал эту проблему с хозяином магазина. Тот разобрал авторучку, внимательно осматривая каждую ее часть. Хозяин ручки явно был озадачен и что-то все время говорил. Мне хотелось бы услышать его голос, но до меня он не долетал. Наконец продавец неохотно принял ручку.

После этого мужчина побрел по берегу моря на восток. Хотя было жарко, на нем был и пиджак, и плотно затянутый галстук. Прямо держа спину, он решительным шагом двигался вперед. В левой руке у него был пластиковый пакет с мылом. Карман пиджака раздулся от лекарств. Навстречу ему шло много людей, и иногда он задевал прохожих своим пакетом с мылом, но никто не оборачивался. Только я не спускала с него глаз. Почувствовав это, я еще сильнее увлеклась этой игрой.

Перед цветочными часами на площади парень примерно моего возраста играл на аккордеоне. То ли из-за того, что инструмент у него был старый, то ли потому, что играл он мастерски, но мелодия звучала очень печально.

Мужчина остановился и некоторое время слушал музыку. Остальные, бросив мимолетный взгляд, проходили мимо. Встав поодаль, я не аплодировала и ничего не просила мне сыграть. Мужчина был зачарован звуками аккордеона, а паренек продолжал играть. За его спиной двигались стрелки цветочных часов.

Мужчина бросил монетку в чехол от аккордеона. Раздался слабый звук, похожий на звон колокольчика. Юноша поблагодарил и поклонился, но мужчина, не меняя выражения лица, молча развернулся и двинулся дальше. Лицо парнишки чем-то напомнило мне лицо гипсовой статуи в нашем фонтане.

Куда этот человек направляется? Я ведь так и не купила зубную пасту. Я встревожилась. Мать, конечно, придет в ярость и потребует объяснения, куда я запропастилась именно в тот час, когда начинают прибывать гости. Тем не менее я не могла оторвать взгляда от спины мужчины.

Мужчина зашел в зал ожидания для пассажиров прогулочных катеров. «Скоро кораблик придет», – подумала я. Зал ожидания наполнился парочками и родителями с детьми. Суденышко огибало остров Ф., ненадолго там останавливалось и через полчаса возвращалось обратно. До очередного отправления оставалось еще двадцать пять минут.

– Почему вы меня преследуете, барышня? – вдруг услышала я голос за спиной. Вначале я не поняла, что обращаются ко мне. Вокруг было так шумно, а вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я не сразу поняла, что он принадлежит тому самому человеку, который кричал ранее: «Заткнись, шлюха!»

– Что вам от меня нужно? – растерянно спросила я, застигнутая врасплох.

Однако мужчина смутился еще больше. Он нервно моргал и облизывал губы после каждого произнесенного слова. Я не могла представить, что это тот самый человек, который недавно ночью в «Ирисе» произнес такие великолепные слова.

– Вы девушка из отеля? – спросил он.

– Совершенно верно, – ответила я и потупила взгляд.

– Вы сидели за стойкой регистрации гостей. Я наблюдал за вами, начиная с магазина мелочей.

Входили все новые группы школьников, и в зале стало тесно. Оттесненные человеческой волной, мы оказались прижатыми к окну.

Я с тревогой спрашивала себя: чего этот человек хочет от меня? Когда я впервые его увидела, то не думала, что он вообще откроет рот. Я не могла решить, что лучше: немедленно уйти, сказав что-нибудь напоследок, или немедленно уйти, не произнеся ни единого слова.

– Вы хотите еще в чем-то меня обвинить?

– Обвинить? Но…

– Прошу прощения за тот инцидент. Я доставил вам неприятности.

Он был совсем не похож на того человека, который в отеле «Ирис» оскорбил женщину грязным словом. От этого я еще больше напряглась.

– Не обращайте внимания на то, что говорила моя мать. В конечном счете, вы оставили ей денег более чем достаточно.

– Это была ужасная ночь.

– Лил страшный дождь…

– Да. Я сам не понимаю, почему так все получилось.

Разговор у нас не клеился.

Я вспомнила, что после того как этот мужчина ушел, я обнаружила на лестничной площадке скомканный бюстгальтер и выбросила его. Он был фиолетового цвета и богато отделан кружевами. Я взяла его двумя пальцами, как труп животного, и выбросила в мусорный ящик на кухне.

Вокруг бегали и дурачились дети. Солнце еще стояло в зените, а по ту сторону оконного стекла сверкало море. В нем плавал похожий на человеческое ухо остров Ф. Я видела, как суденышко, обогнув последний мыс острова, направляется в нашу сторону. На каждой свае понтонного моста сидело по чайке.

Когда я увидела этого человека вблизи, он оказался более хрупким, чем я себе представляла. Он был примерно такого же роста, как и я, и, можно сказать, у него была впалая грудь. Волосы, растрепанные в прошлый раз, теперь были тщательно приглажены, но я обратила внимание на плешь на затылке. Когда беседа оборвалась, мы оба смотрели на море. А что еще оставалось делать? Когда мужчина прищурился, у него было такое выражение лица, словно у него что-то болит.

Молчание становилось невыносимым, и я первая открыла рот:

– Вы ждете катер?

– Да, – ответил он.

– Местные жители им не пользуются. Даже я только раз в жизни плавала на нем, когда была маленькой.

– Дело в том, что я живу на острове Ф.

– Разве там кто-то живет?

– Да, хотя обитателей там немного. Лишь на этом кораблике я могу вернуться домой.

На острове имелись лавка товаров для аквалангистов и оздоровительный центр металлургов, но я и не подозревала, что кто-то живет там постоянно.

Мужчина говорил, теребя кончик галстука. На галстуке даже образовались складки. Прогулочное суденышко по мере приближения увеличивалось в размерах. Школьники, которым было уже невмоготу ждать, выстроились на набережной.

– Со своим пластиковым пакетом из лавки мелочей я буду выделяться среди поднимающихся на борт. Я единственный, у кого нет при себе камеры, удочки и кислородной трубки.

– Почему вы поселились в таком неудобном месте?

– Я чувствую себя там свободно. Кроме того, я ведь, в основном, работаю дома.

– А чем вы занимаетесь?

– Я переводчик с русского языка.

– Пере… вод… чик… – повторила я, запинаясь.

– Это кажется вам странным?

– Нет. Это меня удивило, потому что я никогда еще не встречала представителя такой профессии.

– Я весь день провожу за письменным столом, листая словари и отыскивая там нужные слова. Только этим и занимаюсь. А ты? Учишься в школе?

– Нет. Вот уже полгода, как не учусь.

– Тогда сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

– Семнадцать, – повторил мужчина, словно в моем ответе был какой-то тайный смысл. – Но, пожалуй, сейчас мне уже самое время возвращаться домой. Я живу в маленьком домике, который кто-то построил давным-давно, намереваясь устроить в нем загородную виллу. Он находится с задней стороны, за причалом, и если представить себе ухо, он будет точно здесь.

Он наклонил голову и указал ниже мочки уха. Я остановила взгляд на том месте, куда мужчина указывал. Наши тела на какой-то короткий момент вдруг оказались очень близко, что мы сразу же почувствовали. Я отвела взгляд, а мужчина убрал свое ухо.

Тогда я впервые узнала, что уши тоже стареют. Это был отвисший и дряблый кусок плоти. Прогулочный катер издал гудок, оповещая о своем прибытии. Чайки сразу слетели с понтонного моста. Кораблик пришвартовали к берегу при помощи цепи, а в зале ожидания объявили о посадке.

– Мне нужно идти, – пробормотал переводчик.

– До свидания, – сказала я.

– До свидания.

У меня создалось такое впечатление, что мы не просто обменялись с ним прощальными словами.

Я видела через окно, как он идет по понтонному мостику, исчезая в толпе. Хотя он и не был высоким, но его широкоплечая фигура выделялась среди экскурсантов. По дороге он оглянулся. Я помахала ему рукой, думая о том, как странно махать человеку, с которым меня ничто не связывает и даже имени которого я не знаю. Он собрался было помахать мне в ответ, но испугался и, передумав, засунул руку в карман.

Издав гудок, катер отчалил от набережной.

Мать меня наказала. Еще бы, я ведь вернулась в «Ирис» только через пять с лишним часов. Мало того, в спешке я забыла забрать из гладильной ее платье.

– Как ты посмела так поступить? Я собиралась надеть его сегодня вечером, когда пойду на просмотр в танцевальной студии!

Раздался звонок, который нажал на конторке какой-то гость.

– У меня только одно бальное платье, и тебе это хорошо известно. Без него я не смогу танцевать. А начало в полшестого, я не успеваю. Я так ждала твоего возвращения. Что мне теперь делать? И все из-за тебя!

– Извини меня, мама. В городе я случайно повстречала одну старую даму, которой стало плохо. Лицо у нее было землистого цвета, по телу пробегали судороги, ей было действительно очень плохо. Мне пришлось доставить ее в больницу, и потом я никак не могла сразу уйти оттуда. Поэтому и задержалась.

Я придумала эту ложь по пути домой. Как будто для того, чтобы усилить гнев матери, непрерывно звенел звонок.

– Отправляйся же наконец на свое место! – гневно крикнула мать.

На просмотр, о котором она говорила, собралось человек десять, в том числе жены местных торговцев, служащие завода по переработке рыбы, пенсионеры, – и все танцевали крайне плохо. Так что моя забывчивость не имела никакого значения. Если бы я даже принесла маме платье, как она того требовала, она могла бы заявить, что у нее нет никакого желания туда идти.

Я никогда не видела, как танцует моя мать. И с неподдельным ужасом представляла в танце ее дрожащие телеса, выступающие за края бальных туфель толстые ноги, руки незнакомого мужчины на ее бедрах и макияж, размазавшийся от струящегося пота. При мысли обо всем этом меня начинало тошнить.

С ранних лет мать постоянно расхваливала перед другими мою внешность. Разумеется, на первом месте у нее всегда стояло получение хорошей платы от постояльцев, но вот на втором – получение от них комплиментов, пусть даже неискренних, по поводу красоты ее дочери.

«Вы когда-нибудь видели такую прозрачную кожу? Мне даже становится страшно, что она просвечивает. А эти огромные, почти черные глаза? Они не изменили цвета с тех пор, как она была младенцем. А какие длинные ресницы! Когда я выходила из дома, держа малышку на руках, меня каждые пять минут останавливали, чтобы посмотреть на нее, и восклицали: „Какая хорошенькая!" Кстати, один скульптор, имени которого я не помню, хотел даже сделать мою девочку своей моделью. На конкурсе он получил первую премию».У матери имелось бесконечное количество эпитетов, чтобы удовлетворить свое самолюбие за мой счет. Но половину своих историй она придумывала. Так называемый скульптор оказался насильником, и необходимость ходить к нему отпала. Мать пела мне дифирамбы, но совсем не потому, что очень меня любила. Напротив, чем больше она меня нахваливала, тем больше мне казалось, что я становлюсь уродливой, и это было невыносимо. Ни на мгновение я не считала себя красивой.

А теперь вдобавок мама каждое утро еще и расчесывает мне волосы. Она заставляет меня садиться перед зеркалом, левой рукой сжимает мои рассыпавшиеся волосы, и больше я уже не могу шевелиться. Мать с такой жестокостью массирует щеткой кожу у меня на голове, что даже раздается слабый звук. Стоит мне чуточку пошевелиться, как она еще сильнее тянет мои волосы левой рукой. Когда волосы находятся в ее власти, я полностью утрачиваю всякую свободу. Полностью утрачиваю свободу.

Опустив расческу в бутылочку с маслом из камелии, она делает мне шиньон. Она не упускает ни одного волоска. Масло противно пахнет. Иногда она украшает мои волосы дешевыми шпильками или булавками.

– Ну вот, готово.

Услышав довольный возглас матери, я впадаю в мрачное настроение.

В тот вечер я не имела права на ужин. С раннего детства это было традиционным наказанием. В те ночи, когда я ложилась спать с пустым желудком, мрак казался еще более глубоким.

В полной темноте я несколько раз пыталась представить форму ушей и спину того мужчины.

На следующий день после наказания мать занималась укладкой моих волос с еще большим рвением. Она слишком сильно намазывала их маслом из камелии и при этом восхваляла мою красоту.

Отец моего деда открыл отель, перестроив бывшее питейное заведение. Это случилось давно, лет сто назад. Все ближайшие рестораны и гостиницы находятся на морском побережье, и чем ближе они к развалинам замка, тем более шикарными считаются. «Ирис» проигрывает по сравнению с ними по всем статьям. Чтобы дойти до развалин замка, требуется более получаса, и только из двух комнат можно видеть море. Из остальных окон открывается вид на фабрику по переработке рыбы.

После смерти дедушки мать велела мне бросить школу, чтобы я могла помогать ей в отеле.

Сначала я работала на кухне, готовя завтраки. Я мыла фрукты, нарезала ветчину, выставляла на лед коробочки с йогуртом. Как только я слышала, что вниз спускаются первые постояльцы, так сразу же начинала молоть кофе и нарезать хлеб.

Когда приближался час выписки из отеля, я делала расчеты за стойкой. Работала я молча. Попадались, конечно, клиенты, которые обращались ко мне с какими-нибудь словами, но я давала только краткий ответ, сопровождаемый улыбкой, и никогда не болтала с ними. Дело в том, что мне трудно разговаривать с людьми, которых я вижу впервые, а кроме того, мать ругала меня, если я делала ошибку в расчетах или случалась недостача в кассе. Домработница появлялась поздним утром и начинала вместе с матерью убирать комнаты. Я тем временем приводила в порядок кухню и столовую. Я принимала звонки от клиентов, которые хотели забронировать номер, из фирмы, поставлявшей постельное белье, из туристических компаний. Когда мать замечала, что у меня растрепались волосы, она сразу же хваталась за расческу, чтобы привести их в порядок. А потом мы начинали обслуживать новых клиентов.

Большую часть времени я проводила на приеме гостей за регистрационной стойкой. Там было так тесно, что я могла достать все, что нужно, не вставая со стула. Колокольчик, старомодный кассовый аппарат, журнал регистрации, авторучка, телефон, рекламные буклеты для туристов. Стойка, о которую опирались бесчисленные руки, была исцарапанной и почерневшей. Когда я пряталась под нее, чтобы передохнуть, до меня долетал запах сырой рыбы с рыбоперерабатывающего завода. Я видела, как через щели в окнах проникает запах от готовящейся пасты для сурими. Видела одичавших котов, которые всегда начеку, поджидая, когда с грузовика упадет какая-нибудь рыба.

В тот момент, когда все постояльцы, зарегистрировавшись, удаляются в свои номера, в тот час, когда они собираются лечь спать, мои нервы всегда напряжены до предела. Когда я сижу на своем высоком табурете у стойки, я слышу шумы, чувствую запахи, ощущаю, что происходит в отеле.

Единственное, что заставляет меня сидеть у стойки, это возможность восстановить в памяти образы тех, кто проводит эту ночь в «Ирисе». Одну за другой я выдаю расписки об оплате, а потом, повернувшись боком к стойке, засыпаю.

В четверг утром я получила письмо от переводчика. Письмо было написано красивыми иероглифами. Я тайком прочитала его в закутке приемной.

Дорогая Мари!

Прости меня великодушно за то, что я решился написать это письмо.

Я даже представить себе не мог, что мы поговорим с тобой так, как это произошло в тот воскресный день в зале ожидания, возле пристани для прогулочных катеров.

В моем возрасте уже почти все можно предвидеть. И обязательно нужно помнить, что не следует слишком страдать или безрассудно терять голову, а лучше заранее подготовить к этому свое сердце. Ты, несомненно, не способна этого понять, но у тех, кому могут объявить, что завтра они умрут, это входит в привычку.

Но в воскресенье все было по-другому. Колеса времени медленно зашевелились и привели меня в такое место, о котором я не имел даже представления.

Ты, несомненно, должна меня презирать за тот неприятный инцидент, который я спровоцировал в отеле «Ирис». Честно говоря, мне и самому за него стыдно. Но взгляд, который ты бросила на меня, тогда был настолько беззащитным, что сбил меня с толку, и я ничего не мог сказать. Еще раз приношу свои извинения.

Я уже давно живу один, у меня практически нет друзей, потому что я целыми днями занимаюсь переводами, уединившись на своем острове.

Такого удовольствия, чтобы кто-то провожал меня и махал на прощание рукой, я не испытывал уже несколько десятков лет. Сколько раз я садился на этот катер – и всегда один. Ни одна живая душа никогда не провожала меня с понтона.

Тебе захотелось подать мне слабый знак рукой, как если бы мы были давно знакомы. Ты далее представить себе не можешь, сколько этот банальный жест значил для меня.

За это я тебе очень признателен. Спасибо, Мари.

Каждое воскресенье я отправляюсь в город за покупками. К двум часам пополудни обычно оказываюсь под цветочными часами на площади. Выпадет ли мне еще раз счастье увидеть тебя? Не подумай только, что я назначаю тебе свидание. Мало ли что хочется старику, пусть себе бормочет. Не бери в голову.

С каждым днем жара усиливается. Я полагаю, что у тебя будет в отеле все больше и больше работы. Пожалуйста, береги себя.

P.S. Извини, что я взял на себя смелость узнать твое имя. Оказалось, что по случайному совпадению героиню романа, который я сейчас перевожу, тоже зовут Мария.