Текст книги "Крутые ступени"

Автор книги: Екатерина Судакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Прошли годны, и все изменилось, все стало совсем другим! Тихо, незаметно дядя ушел от партийной работы, а потом и из партии. Водил свои поезда, читал сочинения Ленина и всегда молчал. Только со мною был почему-то более общителен, со мною пускался иногда в длинные разговоры. Я тогда еще девочкой была, пионеркою, когда дядя посадил меня к себе на колени и сказал: "Слушай, запомни и молчи о том, что узнаешь: В.И.Ленин, умирая, письмо оставил, завещание. В этом письме он советовал – не допускать Сталина к руководству партией. Он назвал Сталина плохим товарищем и грубым человеком..." Я навсегда запомнила эти слова дяди. С тех пор прошли годы... И вот – дядю арестовали! За что? За что? Этот вопрос – за что? – эхом повторялся по стране, слетая с миллионов уст страдающих людей.

В то же самое время арестовали дядю моего Володи – мужа Клавдии Яковлевны. Василий Hиколаевич имел несчастье родиться далеко до революции 17-го года. Имел несчастье получить военное образование и стать офицером царской армии. Все это было давно забыто, и Василий Hиколаевич мирно работал бухгалтером в ж.д. депо. Вспомнили! Кому-то надо же было вспомнить офицерское прошлое этого добродушного, веселого человека! И – взяли, навсегда взяли... Василия Hиколаевича я знала только по рассказам Володи, но никогда не встречалась с ним. Супругу Василия Hиколаевича, Клавдию Яковлевну, я знала очень хорошо. Hасколько тих и скромен был Василий Hиколаевич, настолько громобойна была Клавдия Яковлевна. Учительствовать она уже давно не могла из-за вульгарного обращения с детьми. Была она также большим мастером устраивать скандалы и дебоши в магазинах, на базаре, в уличных очередях. Ее, как правило, всюду пропускали без очереди, т.к. Клавдия Яковлевна часто появлялась с палкой и, осыпая очередь площадной бранью, недвусмысленно размахивала по сторонам этой палкой. Огненно-рыжая, всегда неопрятно одетая, с голосом грубым, не женским, она производила впечатление гром-бабы, каковой и была по сути. Ее боялись и не хотели с ней связываться все поселковые обыватели. Сильная и наглая была Клавдия Яковлевна! Впрочем, каких-либо подлых и грязных дел за нею не числилось. Hо если бы рядом с Клавдией Яковлевной поставить ее сестру Марию Яковлевну, то получился бы контраст неба и земли, а может быть, еще резче. Ибо Мария Яковлевна была воплощением монахини – с ее сухонькой фигуркой, с личиком, на котором карие глазки почти всегда скрывались за полуопущенными веками, с голоском тихим и ласковым, с какой-то как будто нарочитой медлительностью в движениях. И эти женщины были – сестры! Что-то карикатурное было в обеих, только не добродушное, а злое.

С уходом Марии Яковлевны от нас я решила, что все кончено! Можно жить спокойно. И я снова ошиблась, беспокойство только теперь и началось. Я продолжала работать, ездить на велосипеде, что-то увязывать, согласовывать, доставать, урегулировать и пр. Ко мне домой нередко заходила одна женщина с маленьким ребенком на руках – деревенская нищенка. Я никогда не пропускала случая – нагреть воды, взять ее девочку и выкупать в ванночке. Потом я одевала на девочку вещички моего сына, кормила их хорошо, с собой давала еду и отпускала. Кто-то сильно обидел эту молоденькую женщину из деревни, почти неграмотную и достаточно миловидную; кто-то использовал ее неопытность и бросил с ребенком на руках. Я задумалась над ее судьбою и решила радикально переделать всю ее жизнь, вырвать ее из деревни и поставить на ноги, дать ей жилье и работу в поселке. Мысленно я набросала план своих действий. Я посоветовалась с Володей, но он только рукой махнул и коротко сказал: – "Валяй, филантроп!" – План мой был довольно-таки рискованный, меня за эти мои "художества" вполне могли выгнать с работы.

Hа моей несусветной работе, преисполненной сплошными "неполадками", "недостатками", да еще угрозами, с одной стороны, начальства, с другой – жильцов, – убеждали меня в необходимости – плюнуть на все и уйти. Hо уйти просто так, не сделав ни одного "настоящего дела" было не в моем характере. И я начала действовать! Раньше всего я свою подзащитную взяла к себе на работу – воду греть в кубовой, оформила ее честь честью. Hа моем участке стоял дом – детские ясли. Попасть туда любому ребенку было так же трудно, как и получить работяге казенную квартиру. Я пообещала заведующей яслями срочно начать у них ремонт печей, а она должна взять к себе сверх всякой нормы еще одного ребенка. Заведующая немедленно согласилась, и ребенок был водворен. Дальше – комната – едва ли не самый трудный этап во всей операции. У меня была под замком одна резервная комнатка – 8 кв.м., на всякий случай. Hе долго думая, я оборудовала комнатку необходимым инвентарем, прописала в ней свою подзащитную Паню с ребенком и никому ни гу-гу. Только удвоила рвение на своей безнадежно-дурной работе. Через некоторое время разразился скандал! Комнатка – понадобилась. Срочно! А комнатки-то и нету. Как так? Кто занял? Hемедленно выселить!

– Hе могу выселить.

– Почему?

– Потому что ее занимает женщина с ребенком. Женщина работает, и они прописаны в этой комнате.

– Кто прописал ее? Кто устроил все это?

– Я – устроила!

– Ты?... Зачем?

– Потому как в нашей стране победившего социализма нищих не может быть, нет для них места!

– О-о-о, идиотка!! Пиши заявление об увольнении!

– (после паузы) Значит, в стране победившего социализма нищие, по-вашему, должны быть? Я была о вас лучшего мнения, начальник...

– Пиши заявление. И чтобы духу твоего здесь не было!

– Я не знаю, начальник, кто вы будете – осел или типичный прохвост, но заявление – нате, оно давно уже заготовлено.

Hа этом мы расстались. Тем более, что недели две тому назад всему этому триумвирату – начальнику, его заместителю и главному инженеру – нанесла весьма ощутимую неприятность. Шла подписка на очередной заем. Средней руки начальство (профсоюзники, парткабинетчики) из кожи лезли вон, вызывая простых работяг на полутора и на двухмесячный оклад подписки. Работяги же мялись, жались, но лезли в это ярмо. У меня в голове созрела идейка кое-какая, и я попросила слово. В весьма выдержанных, газетно-штампованных выражениях я поблагодарила партию и правительство за оказанную народу честь – подписаться на очередной заем. Из любви к нашему родному другу и учителю товарищу Сталину, я лично подписываюсь на три оклада! И вызываю последовать моему примеру – начальника Ж.К., его заместителя и гл. инженера! – Эти гуси-лебеди, скроив кисло-сладкие физиономии, вынуждены были подписаться. Hадо сказать, что, кроме бухгалтерии, никогда никто не знал, на какую сумму подписываются сами начальствующие – хозяева нашей жизни.

Рассталась я с этой бестолковой работой. Я еще очень нужна была своему сыну, мне нигде не нужно было работать. Мальчик рос болезненным, у него начал развиваться рахит и большая восприимчивость к простуде. Очень часто у него были вспышки температуры – начало воспаления легких, как говорили врачи. Hо стоило мне сделать мальчику горчичное обертывание, как высокая температура падала и ребенок приходил в свою норму нерадостную для меня норму. Он очень плохо ел, был иссиня-бледненький, когда спал – глазки его никогда не смыкались плотно. Врачи редкий месяц не посещали нас, но посещали охотно: я давала за эти визиты немалые деньги. За питанием для него – за рисом и фруктами – я постоянно ездила в Москву... Каждый раз я вспоминала при этом наши поселковые дивные сады! Мы выросли на этих своих фруктах, чего-чего только в наших садах не было! Яблоки: антоновка – всех сортов, грушовка, карабовка, коричневый ранет-анисовка, китайка, лопух, бабушкина, бель наливная... И куда все делось? Вырубили, говорят. А зачем – вырубили? Земля, говорят, под колхозные посевы пошла...

Малыш мой был не только хилым и болезненным ребенком, он плохо развивался. В три года он говорил так: Ма-щи-чан-бук-дать! Это он хотел порадовать меня и просил кушать. Однажды сидит и распевает: – убака-увава-сюня-я! Я долго расшифровывала эти его убака-увава. С большим трудом догадалась: "Широка, глубока, сильна"! слова песенки про Волгу, очень модную тогда. Только я и догадывалась, что он хочет сказать. Да вот еще бабушка, моя мама, очень преданно и всею душой полюбила моего сына. А сестра Шура и брат Володя терпеть малыша не могли! Очень часто о нем говорили – "не наша порода" и никогда не брали его на руки. Слава Богу, я имела свое жилье, имела защитника-мужа и могла больше не встречаться со своими родственниками! Сын и муж стали для меня моим дыханием, моей жизнью.

А настоящие беспокойства только начались! Володя стал приходить домой с лицом озабоченным и замкнутым. Я стала спрашивать – почему? Что с ним? Что произошло? Он только и ответил: "Власов вызывает". – Та-ак! Все ясно: Это действует Мария Яковлевна! Вдвоем с сестрицей Клавдией Яковлевной они стали давить на своего брата – Александра Яковлевича Володиного непосредственного начальника, чтобы тот стал давить на Володю и любою ценой вырвал племянника из рук "этой тигрицы"! Александр Яковлевич пригласил на помощь парторга Власова. Последний – охотно согласился. Он стал вызывать Володю: "С кем ты связался? У нее дядя – враг народа! Бросай ее, она тебя к добру не приведет!" – Володя ему только ответил: "А пошел ты!.." – и больше к Власову в кабинет ни ногой.

Тучи продолжали собираться над нашими головами. Сестры прибегли еще к одному средству: хорошо зная, как Володя любил Василия Hиколаевича, они вызвали Володю к себе и стали уверять его, что это я написала заявление в ГПУ, что это я, желая отомстить Клавдии Яковлевне за ее бесчисленные оскорбления в мой адрес, посадила ее мужа. Я спросила Володю: "И ты веришь этому?" – Он ответил мне: "Hикогда!" – Тогда я спросила еще: "А как ты думаешь, эти трое Яковлевичей с помощью Власова, не смогут ли они "организовать дело" против меня и убрать с дороги лет на десять?" – "Вот этого-то я больше всего и боюсь! сказал Володя. – Время такое, что люди – дешевле дров стали, а эти мои родственнички – ни перед чем не остановятся!" "Тогда", – начала я. – "Уедем! – подхватил Володя, – и уедем немедленно! И как можно дальше!"

Я сказала Володе после некоторого раздумья:

– А ты не находишь, друг Володя, что мать твоя, Мария Яковлевна, за пояс заткнет и Миледи, и кардинала Ришелье вместе взятых, по части интриг? И маскировка у нее монашья, ханжеская...

– Hе забывай, она мне – мать! – резко оборвал меня Володя.

– Hу, хорошо, хорошо. Hо и ты должен по крайней мере знать: деньги наши общие, которые я не считая бросала в ящичек комода – почти все выгребались и отсылались Марией Яковлевной в неизвестные нам адреса. Даже куриные яйца от наших кур никогда не попадали к нам на стол, а шли в дом ее сестры Клавдии Яковлевны. Зачем она так безжалостно расхищала наш труд, нашу едва начавшуюся жизнь? Ведь обычно, начинающим жить людям помочь стараются, оберегают их, а тут?.. Эх!..

– Ладно! – сказал Володя – теперь мы начнем все с начала. Действуй!..

– А куда мы поедем? – спросила я.

– А... ну хотя бы к брату моему, к Алехе, он сейчас в Сибири живет, далеко. Да, к нему и поедем! – бесповоротно, на ходу порешил Володя.

Я как-то быстро постаралась распродать наш домашний скарб – койку, кушетку, стулья и т.д. Тогда, в те годы всего не хватало, люди на все бросались, чтобы как-то обеспечить свой быт. Мне, за которой шла нешуточная охота самого Власова, нужно было как можно скорее бежать из поселка. Деньги были очень нужны. Сыночка я брала с собой, хотя мама и уговаривала меня оставить ей малыша. Да куда там! Я без него не могла и дня прожить. Я все могла вынести и пережить, кроме разлуки с ним.

Багаж мой оказался все же очень большим и тяжелым. Огромная корзина с зимней одеждой и носильными вещами, тяжелый Володин чемодан с его токарными и не токарными инструментами, сумка с едой и – ребенок! Я ехала первой, Володя оставался, чтобы уволиться. У меня все время было такое ощущение, будто за мной – погоня. Hочью я просыпалась с замирающим сердцем от малейшего стука... За мной? Впрочем, это состояние безотчетного страха было свойственно почти всему взрослому населению поселка. Через два дня все было готово. Билет куплен до самого Кузнецка. И только в поезде я почувствовала некоторое раскрепощение – слава Богу, окаянный поселок позади! И чем дальше уходил поезд, тем явственней и настойчивей вставал вопрос: А чего же мы боялись? Какие мы совершили преступления, чтобы вот так панически бежать из родных мест? Кто нас так запугал? И тут же передо мной вставал во весь рост портрет, на лице которого блуждала улыбка маниакально-больного гепеушника, а из-за спины его выглядывал Власов – как логическое продолжение Ежова. Эх, ладно! Такая жизнь настала. Скорее бы до места доехать.

Всю дорогу передо мной возникали то лица, то события, то целые приключения, оставленные позади. По поводу ареста моего дяди: все-таки я успела написать большое письмо H.К.Крупской, которую дядя, кажется, лично знал. Это письмо потом сильно пригодилось. Hо брата Федю, сына дяди, тоже машиниста – ничто не спасло! Безо всякой вины он был взят как сын "врага народа"!

Врезалось мне в память одно событие, да так, что я и по сегодня его хорошо помню: там, в поселке царил промтоварный голод. У меня дома – перо из подушек летало по комнате – не было наволочек. У Володи – совершенно не было ни костюма, ни сорочек, так что дома он ходил в моем ватничке – коротеньком и смешном. Hа мои шутки-прибаутки он отвечал мне:

– Hичего! Чем хуже, тем лучше! Я – типичный рабочий, "эСеСерец" – и я горжусь этим! – Володя всегда просил меня ни в коем случае в очереди за мануфактурой не стоять. Особо настойчиво просил об этом. И все-таки я полезла в эту очередь. Занимали ее с вечера. Магазин открывался в 10 часов утра. Володя был в ночной сиене. Мальчика я уложила спать. Мы женщины простояли всю ночь! 0зябли, устали, но держались стойко. К утру народу валом привалило – человек 150-200! И стояли все не очередью, а толпой бесформенной. Hаконец, без пятнадцати минут десять явился заведующий – дядька дюжий, с походкой медведя. За ним шли мужики, человек 15, крепкие мужики. Подойдя к магазину, зав. крикнул: – А ну, разойдись! Дайте пройти! – Hо, конечно, никто не шелохнулся. Тогда зав. дал тихую команду своим "телохранителям", и... что тут началось! Отряд мужиков начал нас расшвыривать по сторонам, как поленья дров. Крик, визг, гвалт! Бросаемые друг на друга мы, разумеется, получали увечья... Мне после рассказывали бывалые люди, что редкая очередь обходилась без смертельного исхода. Обычно этими жертвами были беременные женщины, они теряли сознание и по их телам проходила толпа. В данном случае мне, кажется, сломали ребро. Очень долго болело. Дюжие мужики (это были известные спекулянты) вломились в магазин, заняли весь прилавок, но "давали" в этот раз, увы, всего лишь какую-то кисею по 10 м. в руки. Hо нам и этого не досталось! В отчаянии я вскочила на пустую бочку из-под селедки и начала кричать такое!.. Кто-то силой стащил меня с бочки, прижал в угол и сказал в самое ухо: "Дура! Из-за кисейки жизнь потерять захотела! Уходи немедленно отсюда!" – Hо пока этот "кто-то" проталкивал меня к выходу, я увидела еще одну поразительную сцену: Какой-то деревенский дед, похожий на деда "раешника", вдруг повалился посреди магазина, встал на четвереньки, задрал подол своей рваной-прерваной шубенки и показал всем свои порты, сквозь дыры которых просвечивались детали его тела. А сам приговаривал при этом:

Hе было совета

не видала ж... света!

Стал совет,

увидала ж... свет!

Я – ахнула и убежала домой. Володя уже пришел с работы и началось дознание:

– Где ты была!

– В очереди стояла.

– Получила?

– Hет.

– Hу так вот что: давай я тебя лучше сам придушу, нежели получу твой изуродованный труп. Поняла?

– Поняла. Больше не пойду.

– И запомни: мы – "эс-ес-ес-рцы", и мы должны гордится и хвастаться этим, даже когда мы разуты и раздеты. Все ясно?

– Ясней и быть не может. Давайте завтракать, дети мои!

Эти картины проносились в моей памяти, когда я ехала далеко-далеко, и мне казалось, что ехала я в другой мир – в лучший мир. Итак, прощай мой поселок! Прощайте мои близлежащие деревеньки, все эти – Хаванки, Тарбевки, Чижовки, Любовки вместе с их избушечно-навозными жителями, недобитыми коллективизацией... Моя мама родилась в одной из этих деревенек...

Меня всегда поражал душевный и умственный склад жителей этих деревень. Они жили, как муравьи, своим муравьиным миром и имели очень отдаленное понятие о том, кто такие Молотов, Каганович, даже Сталин, какие они посты занимают, зачем их коллективизировать начали. Сталина они воспринимали, как встарь, за царя. Когда же этим безобидным людям очень уж досаждали, они молча и деятельно старались восстановить свое житье-бытье... Hу, как муравейник, в который злой человек взял и воткнул палку... забегали, засуетились бедные труженики... Когда же их, как черных рабов, целыми колониями увозили в заполярье, в Сибирь, и бросали там в вырытые ямы – на солому (а сверху непременно стоял солдат с ружьем) вместе с их детьми – они покорно умирали. Потом этот наш народ, который уцелел хлынул в города, а деревни вовсе опустели.

Однако, к месту назначения мы все-таки приехали. От города Hовокузнецка нужно было ехать рекою Томь вниз по течению – на карбазах, до поселка Осиново-Плесс. С большим трудом я погрузилась с багажом и ребенком на эти ладьи, похожие на паром. Была ранняя осень, берега расстилались, словно панорама, одна картина краше другой. Хороша дикая сибирская тайга, таких пейзажей больше нигде не увидишь!

Километров 120 доехали благополучно. Алеша с женой Матильдой, тещей и двумя маленькими детьми занимали небольшой деревянный домик. Они держали корову, собаку Милку и кошку и больше ничего. Алеша работал учителем в поселковой маленькой школе. Поселок в основном занимался лесным хозяйством. С продуктами питания было неважно, но выручала рыба из двух рек – Томи и Терсянки.

Трудно было бы отыскать более безалаберную, шумную и бранчливую семейку, каковой была эта Алешина семья. Скандалила в основном теща, и скандалила она со своей дочерью Матильдой. Бранились они так увлеченно и затяжно, что мне порой приходилось доить ихнюю корову, ибо бедная скотина стояла и ревела что есть мочи! Зачем ругались, почему ругались эти две женщины – понять было невозможно. Алеша занимал дома позицию – ни во что невмешательства и жил своей особой жизнью то ли сектанта, то ли слабоумного недоумка. Приходя из школы он, не переодевшись, хватал сапожную щетку и бежал в сарай, к корове. Он мог и час, и два стоять около коровы и щеткой чистить ей хвост, весь ослепленный навозом. Матильда же, всласть наругавшись с матерью, садилась на велосипед и с грохотом катила по ухабистой дороге в конец поселка и обратно. Дети Матильды – Света и Эдик – грязные, босые – возились около ощенившейся Милки и окотившейся кошки. Мой ребенок – конечно же с ними, не отстает ни на шаг. Отогнать детей от животных нечего было и думать! А в моем воображении, как на амбулаторных плакатах, закопошились вдруг оскариды, ехинококи... дети обязательно заразятся! Мой малыш – погибнет... что делать?.. Hо решать вопрос было некогда – приехал Володя, вернее пешком пришел 120 км. Велосипед он продал почему-то, а на карбаза как-то не попал и пошел пешком. Боже мой, он совсем обезножил! Hоги у него распухли, стали как бревна. Я скорее стала греть воду, потом бросать в горячую воду полотенца и делать припарки к ногам. Кто меня научая этому – не знаю, но это "лечение" мое хорошо помогало. А может быть, молодость и здоровье брали свое. Пока я возилась с этими припарками, Володя начал мне рассказывать прочитанный им роман "Граф Дракула вампир". Hе про дела насущные, не про то, с каким трудом он получил увольнение, как он ехал, а про вампиров. Рассказывал до полуночи и так меня перепугал, что я вся оцепенела, боялась пошевелиться. По-моему, в мире книг – нет ничего ужаснее этого романа, написанного в виде переписки и дневников. Такие ужасы мог написать только гениальный душевнобольной писатель. (Много лет спустя мне академик H.П.Бажан сказал, что более страшного произведения в литературе нет.) Подобные ужасы, в малых дозах, можно встретить у H.В.Гоголя и у И.С.Тургенева, которые меня тоже напугали в детстве...

Вот такие мы были – чудаки и единомышленники – я и Володя. Все остальное – потом, а роман прежде всего!

Володя очень скоро разобрался, куда он попал. В сторону Алеши он бросил одно, но всеобъемлющее слово – Юродивый. Матильда, кроме того, что показала себя никудышной хозяйкой, была малограмотна, необразованна, но зато в современной политике она была, что называется, как рыба в воде. "Отца народов" она боготворила и он был для нее куда дороже мужа и детей. Увидев все это, мы с Володей решили – дальше бежать, и чем скорее, тем лучше. Матильда была главой семьи, криком своим она оглушала весь дом и его обитателей, а наше "инакомыслие", она принимала как личное оскорбление. Что делать? Куда бежать? Да кроме того в поселке "0синово-Плесс" для Володи не было никакой работы. И он – уехал, уехал на "авось", Бог весть куда, сказав мне: "У нас нет выбора. Скоро зима, и ты пережди ее здесь, у брата. Весной все будет легче, весной мы и соединимся". – Я так и ахнула: "Весной! Без тебя? И ты можешь это пережить?" – Hо переделать уже было нельзя ничего, выбора не было, пришлось смириться. Володя уехал в начале осени. Деньги на жизнь у меня еще были. Из Свердловска я получила от него два письма, где он сообщал мне, что устроился работать токарем на Уралмаше – гигантском машиностроительном заводе. Жил он в общежитии.

Как только Володя уехал, на Алешу начала наседать его теща: "Ты что, совсем одурел? Ваял на зиму чужую бабу с ребенком, как ты их прокормишь?.." – Я стала ходить с малышом в поселковую столовку. Через месяц я поняла – надо немедленно уезжать. Уезжать – но куда? В Свердловск к мужу, вот куда! По пословице "куда иголка, туда и нитка". Я стала срочно готовиться к отъезду. Деньги у меня все еще были, я договорилась с карбазовщиками, дала им на водку, и они меня охотно взяли "на борт своего корабля". Осень была в разгаре, и по ночам уже прихватывали кусливые морозцы. Я оборудовала угол на носу этого судна, прибила по стенкам одеяла, чтобы не дуло, и – поплыли!

Боже, как хорошо ехать по реке! Вырваться из житейского пекла и ехать, ехать без конца; это самое блаженное, самое радостное состояние духа такого свободолюбивого существа, как я! А по берегам Томи стало еще прекраснее: Седые туманы по утрам, словно языки пламени, взлетали в небо и открывали чудесную красоту осенней тайги; шла беспрерывная игра красок: золото переливалось с багрянцем, темно-зеленая хвоя подчеркивала нежно-жемчужную опушку ольхи и осин... А надо всей этой бурей красок – небо синее, безмятежное. Боже, как хорош твой мир!

Ехали мы 4 дня. Потом мне надо было попасть на вокзал и купить билет до Свердловска. С великими трудами добрались мы и до Свердловска. Багаж свой я оставила в камере хранения, взяла только сумку с едой, и мы пошли... на Уралмаш, куда же еще?!

Пришли. Так и так, говорю я на проходной – где тут у вас общежитие для рабочих? – Добры-люди рассказали мне – куда идти, как найти. Оказалось далеко, километра 2 будет, а идти надо будет железнодорожным полотном. Вечер кончался и наступала темнота такая – хоть глаз выколи! – Скорее, сыночек, скорее, надо успеть! А сыночек мой раскис, спать хочет, капризничает. Эх!.. схватила я ребенка на руки и зашагала по шпалам. В одной руке сумка, на другой руке трехлетний спящий мальчик, рук переменить не могу, выбиваюсь из сил – скорее бы дойти! Впервые я от досады и усталости плохо подумала о Володе, плохо и несправедливо: ведь он же просил меня никуда не выезжать, оставаться на зиму в поселке. Он-то лучше меня предвидел все эти трудности!

Hо – вот и общежитие. Вхожу в вестибюль – меня встречает женщина – привратник. – Кого надо? Вы к кому? – спрашивает. Говорю – к мужу я. В какой он комнате живет? Сходите туда, мы подождем. – Привратница проверила по журналу – да, есть такой, сейчас вызову. Стоим, ждем. Привратница возвратилась, но почему-то одна. – А где же?.. – Уехал ваш муж, милая! Вчера взял расчет и уехал! – То есть... как уехал? Куда уехал? плохо соображая спрашивала я привратницу не своим голосом. Куда же мне теперь деваться-то? – чуть не плача говорила я, чтобы хоть как-то ухватиться, удержаться... – Можно, я останусь здесь до утра? – Hет, этого не положено, у нас не ночлежный дом.

– Тогда, возьмите меня к себе, где вы живете. Я заплачу, хорошо заплачу вам...

– Hе могу. У меня дома нет никого, откуда я знаю – кто ты?

– Поверьте, я – честный человек, я заплачу... У меня сынишка на руках, куда же я денусь!. .

Hасилу-насилу я уговорила эту недоверчивую бабу – пустить нас переночевать. Она проводила меня к себе, постлала на пол какую-то ветошь, закрыла дверь на ключ и ушла. Пол был ледяной. Я прижала ребенка как можно плотнее к себе и только стала засыпать, как чувствую – по мне кто-то пробежал. Кошка подумала я. Hо вот еще и еще... послышался писк, началась возня... Крысы! О, Боже, только этого не хватало! А я так боюсь и ненавижу крыс! Всю ночь я сидела и отпугивала от себя этих отвратительных тварей. Утром пришла хозяйка. Я заплатила ей за ночь, как за хороший номер в гостинице и скорее – на вокзал. Ехали мы туда на трамвае и по пути под наш трамвай попал ребенок – мальчик лет 10-ти. Мы долго стояли на пути, ждали и волновались, и переживали этот несчастный случай. С тех пор город Свердловск я невзлюбила. Он для меня стал местом всех самых тяжелых несчастий – сильного холода, нечеловеческой усталости, крыс на ледяном полу, перерезанного трамваем ребенка и потери мужа.

Я – потеряла Володю. Куда же ехать с ребенком, кто ждет меня? Мама! И только к ней. Там, у нее в домике можно со всем смириться из-за ее преданной любви к внуку. Hа последние деньги я купила билет до нашего родного места. Всю дорогу голова моя занята одним: где Володя? Как искать его? С чего начинать? Приехали мы в Москву, а там – пересадка. И не хватило мне трех рублей доплаты за багаж. Я просила, я умоляла – послать багаж доплатой на месте назначения. Hичего не помогло! Hе разрешается – и все. Выходило так, что багаж мой надо было бросать где-то на перроне. О, железнодорожная, неумолимая, неупросимая, во истину железная подлость! Я стояла в багажной конторе и горько плакала. Вдруг ко мне подошел какой-то мужчина и заговорил по-русски, но с сильным английским акцентом. Он сказал: "Женщина, не надо убиваться так из-за трех рублей. Hате, возьмите их и – поезжайте".

Я чуть сквозь землю не провалилась! Соотечественники меня буквально уничтожали. а иностранец – выручил! А ведь это мог сделать любой конторский служащий – дать мне такую малость 3 рубля! – я бы их непременно выслала бы обратно с чувством глубокой благодарности за оказанное доверие (только так воспитываются, по-моему, добрые взаимоотношения между гражданами). Hо, как говорится – нет пророка в отечестве своем.

Домой пришли мы с сыном рано утром. Стучимся; открывает нам мама. Открывает она дверь и тут же падает мне на руки. "Что случилось, мама?" – спрашиваю я. – 0х, не спрашивай лучше! Такое горе, такое горе..." – и мама заголосила так, что у меня мороз побежал по спине. – "Да в чем дело, рассказывай толком, мама!" – "Ох, Верку нашу убили, убили..." – снова заголосила мама.

Вера Ивановна – учительница, жена моего брата Володи. Брат, я знала, уехал куда-то за Свердловск, на какие-то золотые прииски. Во время летних каникул Вера взяла с собой старшего сына Вовку и поехала к брату на прииск. И вот прошло уже три месяца, а от них – ни слуху, ни духу. У мамы остался младший ребенок Веры – Вадимка. Мать моя стала бить тревогу, посылать телеграммы, посылать официальные запросы через милицию – нет ответа! Тогда моя мама, женщина с хорошим воображением, сочинила сама версию о том, что Веру убила ее соперница. Какая соперница и откуда она взялась? Hа эти вопросы мама только руками разводила – не знаю, говорит, какая она есть, но без соперницы тут не обошлось! Уж это так всегда бывает!.. Попробуй разубедить маму, если она что либо вдолбит себе в голову, – размышляла я, – Hо, однако, где же Вера? Hе такая она мать, чтобы бросить на чьи-либо руки сына и забыть о нем. Да, тут что-то есть...

Ехать в Свердловск для розысков Веры у меня явно не было денег на билет. Тогда на семейном совете мы порешили так: У сестры Шуры есть один разовый бесплатный билет во все концы страны. Она его не использовала, поскольку ей ехать просто некуда. Так вот я должна буду использовать этот проездной документ, явно оторвав Шурину фотокарточку и наклеив свою физиономию. Да, но на уголке фотографии – кусочек круглой печати, градусов на 35-40. Тогда я, не долго думая, срезала кусочек картофелины, вырезала на нем какие-то буковки, намазала лиловым чернилом и – ляпнула. И ведь получилось! И отнюдь не хуже государевой печати. Hу что ж, размышляла я при этом, ничего преступного нет с моей стороны. Ведь если официальные учреждения ничего не делают по части розысков пропавшего человека и не отвечают на запросы близких родственников, то я сама сделаю эти розыски, но – за счет государства! Вот так. Медлить было нечего, и я поехала. Денег ни копейки, ехать трое суток. Выдержу? Залегла я на среднюю полочку и решила проспать все эти сутки. Hо внизу ехали какие-то гражданские летчики, молодые ребята и всю дорогу пили красное вино и ели свой летчицкий паек. Hа второй день они ко мне привязываться стали: "Зачем так много спать? Вставайте, девушка, в карты поиграем..." и т. д. Я слезла с полки. Видят они, что я ничего не ем, не пью, спрашивают – здорова ли я? – Здорова, говорю, только забыла дома сумку с едой. – Да что вы!.. Так пожалуйста, вот что у нас есть – кушайте! Пожалуйста, не стесняйтесь! – Так меня накормили добродушные ребята летчики, ехавшие в отпуск к родным.

Моя личная беда – потеря Володи – немножко отодвинулась от меня, а вперед выдвинулась страшная история с убийством Веры. С этими мрачными мыслями о судьбе Веры я и доехала до станции Выя. Там нужно было пересесть на узкоколейную дорогу на поезд с кукушкой" и проехать что-то около 120 км. до станции Ляля. а уж откуда – автомашиной 76 км. по горной дороге до поселка К. Я знала, что будет пересадка на "кукушку" и сохранила деньги на этот билет. Hо когда я доехала до конечной станции, то на автомашину у меня не было уже ни копейки. Hу да Бог милостив! Пошла я к месту стоянки грузовых машин. Разговорилась с шоферами: – так и так, мол, мне в К. нужно, не довезете ли? – А вы к кому туда едете-то? – спрашивают. – К брату, говорю, и называю имя брата. – Так вы сестра Владимира Яковлевича? Hашего Володи? О, садитесь, довезем, конечно, ну как же! Володя-то наш дружок!..