Текст книги "Воин в поле одинокий"

Автор книги: Екатерина Полянская

«Не вписаться. Чертополох в меже…»

 
Не вписаться. Чертополох в меже
Тянется вверх, горизонталь калеча.
Не вписаться. Крылья на вираже,
Словно горб, выламывающий плечи.
 
 
Не вписаться – с этим клеймом на лбу,
С этим – на сером фоне – тузом бубновым.
Не вписаться… Тёмную ворожбу
Ветер уже написал на листе кленовом.
 
 
Не вписаться – поздно, поздно, небось,
Притворяться, что до всего есть дело…
Не вписаться – время проходит сквозь
Тень мою, истончившуюся до предела.
 
 
Не вписаться… Плещется тихий свет,
Ночь колышет звёздное коромысло.
Не вписаться. Да и, в общем-то, смысла
В этих попытках уже никакого нет.
 

«В свой тесный дом, где даже негде сесть…»

 
В свой тесный дом, где даже негде сесть,
Ввести козла, чтоб после выгнать гада.
И осознать, что счастье в жизни – есть.
И больше ничего уже не надо.
 
 
А то ещё – опасно заболеть,
Прочувствовать вполне, что значит – «плохо»,
Но милосердьем свыше уцелеть
И радоваться выдоху и вдоху.
 
 
Всё потерять, а после – обрести
Частичку, малость, ну хотя бы что-то…
Пока мы живы, как там не крути,
Всё – не фатально по большому счёту.
 
 
Как ярок свет, когда отхлынет мгла!..
И мальчик у волшебницы во власти
Из льдистых литер «Ж», «П», «О» и «А»
Упорно составляет слово «СЧАСТЬЕ».
 

«Разделяя пространство, река продолжает его…»

 
Разделяя пространство, река продолжает его
В виде времени, и, уплывая по ней, отраженья
Искажают ландшафт, изменяют природу того,
Кто замедлил шаги, околдован игрой светотени.
 
 
Он едва подошёл – и секунды сгустились в года,
Он лишь только увидел, как тень превращается в свет, но,
Задержавшись на миг, он останется здесь навсегда
– Между вдохом и выдохом жизнь истечёт незаметно.
 
 
Но глядящий на воду становится временем сам,
И оно, потихоньку струясь в глубине его плоти
Пробиваясь неведомым руслом к иным небесам,
Размывает границы при каждом своём повороте.
 

Махаон

 
За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,
Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,
Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым —
Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.
 
 
День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…
Только перед закатом, когда в золотой полусон
По стволам разогретым смолистые капли стекают,
Приплывает сюда на резных парусах махаон.
 
 
Он неспешно плывёт, и, как чистая радость, искрится,
Так несуетно-царственен и от забот отстранён.
Всё встречает его: и цветов изумлённые лица,
И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.
 
 
С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,
Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.
И взрывается время, мешая небывшее – с бывшим.
И душа вспоминает. И не понимает – о чём.
 

«Нынче ветер всё свищет и свищет…»

 
Нынче ветер всё свищет и свищет
Во дворе нашем ночь напролёт,
Словно что-то забытое ищет,
Безнадёжно кого-то зовёт.
 
 
То в метельном столбе закружится,
То присядет на ветхий карниз,
То испуганной снежною птицей,
Вверх рванётся, обрушится вниз,
 
 
То притихнет у стенки колодца,
То с размаху ударит в окно,
Застучит, через щели прорвётся,
И засвищет опять про одно:
 
 
«Что ты делаешь здесь, в этой клетке,
Где работа, да сон, да беда,
Варишь суп, жить мешаешь соседке,
Коридором бредёшь в никуда?
 
 
Вспоминай, вспоминай, моё сердце,
Погляди же в окно, погляди!
Чёрной лестницей, узкою дверцей
Поскорее ко мне выходи!
 
 
Я верну тебе прежние силы,
Свет улыбки, былую красу,
Я тебя подхвачу легкокрыло,
Далеко-далеко унесу.
 
 
Выходи!..» – обрывается резко,
Сумрак плотен и словно бы сжат,
За колышущейся занавеской
Запотевшие стёкла дрожат.
 
 
Время утренней серой щебёнкой
Засыпает ночную вину,
И лишь только дыханье ребёнка
Нарушает мою тишину.
 

«Он кормит воробьёв и голубей…»

 
Он кормит воробьёв и голубей
У пристани на каменной ступени,
И кажется лицо его грубей
И сумрачней в мерцанье светотени.
 
 
Нетрезв, оборван и весьма помят,
Он крошит хлеб неловкими руками.
Скользит и уплывает его взгляд
Скорлупкой по воде меж облаками.
 
 
Он крошит хлеб и курит «Беломор»,
И пахнущие сыростью речною
Обрывки слов и прочий мелкий сор
Взметаются у ветра за спиною.
 
 
Хватают птицы крошки и куски,
От жадности дерутся что есть силы…
И вдруг взлетают разом – высоки,
И – легкокрылы.
 

«Будь я кровью чуть-чуть пожиже…»

 
Будь я кровью чуть-чуть пожиже
Да слегка погибче спиной,
Я, конечно, могла бы выжить,
Даже если – любой ценой.
 
 
Я, конечно, могла бы тоже,
Я могла бы – да не смогла
Пережить, потом подытожить
Миллиграммы добра и зла.
 
 
Я могла бы и то, и это,
Я вписалась бы в круговерть.
Я могла бы не быть поэтом
И не знать, что такое – смерть.
 
 
И не спрашивала б гадалка,
Не глядела бы долго вслед:
– Страшно, милая? Или – жалко?
– Нет, не жалко. Не страшно. Нет.
 

«Жизнь и впрямь – без ума, оттого-то с упорством маньяка…»

Это жизнь. Просто жизнь. И она от тебя без ума.

Виталий Дмитриев

 
Жизнь и впрямь – без ума, оттого-то с упорством маньяка
И хватает за горло… Но только и я – не проста:
И, как зверь, притворяясь подранком, уводит собаку,
Я её увожу в снежно-белое поле листа.
 
 
Ну а там всё – моё, там я с каждою строчкой сильнее,
Там я снова в седле, и уже не боюсь ничего.
В чистом поле листа мы ещё повстречаемся с нею,
И почти что на равных посмотрим ещё, кто кого.
 
 
Но когда мы сойдёмся, и хрустнут упрямые кости,
И застынет слеза на морозном и хлёстком ветру,
Я шепну ей: «Послушай, мы обе – случайные гости
Во вселенной чужой, на чужом бесконечном пиру.
 
 
Громоздятся и рушатся строчек неровные кручи,
И бумажного поля остры ледяные края…
Только мы – горячи. Без ума, говоришь? Так-то лучше.
Так-то лучше, сестрица… родная… голубка моя!»
 

«Мимо бабок сегодняшних, тёток вчерашних…»

 
Мимо бабок сегодняшних, тёток вчерашних,
Мимо громких скандалов и тихих обид
Самолётик на тоненьких крыльях бумажных
Прямо над головами прохожих летит.
 
 
Он всё выше летит над земными трудами,
Над бескрайней бедой, над безмерной виной,
Над антеннами, крышами и проводами,
Над земной суетой и печалью земной.
 
 
Без руля, без мотора, без должной сноровки
В неизвестность запущенный детской рукой,
Он летит – ненадёжный и странно-неловкий,
Обретая в полёте высокий покой.
 

«Что остаётся, если отплыл перрон…»

 
Что остаётся, если отплыл перрон,
Сдан билет заспанной проводнице?
Что остаётся? – Казённых стаканов звон,
Шелест газет, случайных соседей лица.
 
 
Что остаётся? – дорожный скупой уют,
Смутный пейзаж, мелькающий в чёткой раме.
Если за перегородкой поют и пьют,
Пьют и поют, закусывая словами.
 
 
Что остаётся, если шумит вода
В старом титане, бездонном и необъятном,
Если ты едешь, и важно не то – куда,
Важно то, что отсюда, и – безвозвратно?
 
 
Что остаётся? – Видимо, жить вообще
В меру сил и отпущенного таланта,
Глядя на мир бывших своих вещей
С робостью, с растерянностью эмигранта.
 
 
Что остаётся? – встречные поезда,
Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! —
Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.