Текст книги "Перелетные работы"
Автор книги: Екатерина Садур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Да оставьте, Харитон Климович! – строго оборвала его тетя Груша. – Не вам его судить. Шут он был или кто повыше!
– Ну хорошо, – закричал Харитон Климович. – Пусть повыше! Пусть он был князь или герцог, да хоть король! Но сейчас, Аграфена, ты осталась одна, совсем одна в пустой квартире, и даже твою ко-зявку и ту увезли от тебя! Почему сейчас ты отказываешь мне?
– Да потому, – устало ответила тетя Груша, – потому что жизнь уже прошла и больше ничего не будет! Да мне и не нужно уже ничего, разве только чтобы Леля...
– Ее увезли! – засмеялся Харитон Климович. – И ты больше никогда ее не увидишь. Один только я помню о тебе...
– Я здесь! – крикнула я и вбежала в квартиру.
Тетя Груша перебирала баночки с пудрой на столике перед зеркалом, а Харитон Климович большими шагами ходил по комнате. Увидев меня, Харитон Климович сплюнул на пол, растер плевок ботинком и вышел вон.
– Леля! – обрадовалась тетя Груша. – Ты приехала!
– Я сама! Я сама! – кричала я. – Села в троллейбус три
дцать один и вышла на остановке "Зоопарк". Меня оштрафовали. А за ком-панию, чтобы мне не было скучно, я еще прихватила с собой Аленку. Она там, за дверью, не решается войти...
Тетя Груша выглянула в подъезд, но в подъезде не было никого.
Тогда я спросила у тети Груши:
– How do you do?
Но она промолчала.
Тогда я ответила за нее:
– I am fine!
На зеленом столе стоял заварочный чайник и недопитая чашка чая.
– Cup of tea! – указала я на чашку, а потом посмотрела на тетю Грушу и спросила: – Ну как?
Тетя Груша заплакала. Я подошла к ней и ладонями погладила ее большие щеки.
– Утешение мое! – вздохнула тетя Груша.
– Поехали жить к нам! – кричала я, задыхаясь. – У нас зна-ешь какая квартира? У нас комнат вот столько, – и я показала ей все пять пальцев на правой руке. – И вот столько! – и прибави-ла три пальца на левой. – Всего восемь! Ты будешь жить, в какой захочешь!
Тетя Груша улыбнулась.
– А кроватка у меня вся в кружевах! А пальтишко – видишь какое? Со снегирями! Поехали к нам!
– Да, – кивнула тетя Груша. – Я отвезу тебя!
– И твои шкафы мы поставим к тебе в комнату, – волновалась я. – И твой зеленый стол войдет, и полосатый диванчик.
Тетя Груша слушала меня и одевалась.
– Хорошо, Лелечка! Как хорошо!
– Мы будем ходить с тобой на английский! – кричала я, ког-да мы вышли из дома. – Будем подкладывать три рубля после каждо-го урока...
Когда мы с тетей Грушей позвонили в нашу дверь, зеленые тапочки взволнованно побежали по коридору открывать.
– Леля! – вскрикнула моя мама. – Где ты была? Тетя Агриппина, а я давно к тебе собираюсь.
– Я привезла Лелю назад, – грустно сказала тетя Груша и собралась уходить, но мы с мамой не отпустили.
– Посиди у нас, посиди! – просила моя мама, и зеленые тапочки виновато подпрыгивали.
Тетя Груша нехотя согласилась.
– Пойдем в детскую, – звала я, но тетя Груша все время собира-лась домой.
– Разве ты не останешься у нас жить? – спросила я.
Тетя Груша и моя мама замолчали. Зеленые тапочки вопросительно привстали на носки. Я повторила вопрос.
– Почему нет? – наконец ответила моя мама. – Тетя Аграфена, оставайся! Я давно хотела тебе предложить!
Тетя Груша согласилась.
Она выбрала самую маленькую комнатку в конце коридора, рядом с детской. В углу стояла ее кровать и столик с зеркалом, такой же, как на улице Гоголя, а перед окном – кресло с высокой спинкой. Она целыми днями просиживала в кресле и смотрела в окно.
Через неделю пришла машина с ее вещами. Тетя Груша обрадова-лась и даже вышла во двор посчитать коробки. Она достала из кармана плаща листок, вырванный из тетрадки, и стала внимательно сверять вещи в кузове грузовика со списком. Я помогала. Список был длинным. Вещи выгружали.
– Коробки с платьями четыре штуки, – строго читала тетя Груша.
Я обегала все коробки и среди них отыскивала четыре, по-меченных "Платьями".
– Коробки с книгами – три...
Я бежала искать "Книги".
– Зеркало в раме деревянной вместе со столиком... – напевно читала тетя Груша и радостно улыбалась, когда грузчики заносили в подъезд ее зеркало вместе со столом.
Я волновалась.
– А где твои помады? – громко шептала я. – Где пудры с ду-хами? Где лекарственные порошки?
– Да вот несут коробку!– успокоила меня тетя Груша.
Два грузчика с сопением спускали из кузова небольшой ящик с синей надписью "Тысяча мелочей".
Я сделала вид, что успокоилась, но сама продолжала напряжен-но следить за грузчиками. Я указывала на них тете Груше, она с по-ниманием кивала мне, но ничего не замечала. А я знала, что еще два-три слова, одно движение, один смешок в сторону, и они доста-нут из кармана перочинные ножи и хриплоголосо запоют под нашими окнами, высмеивая дядю Киршу.
Из подъезда вышла моя мама в черных блестящих сапожках с красными пуговками. Зеленым на лице были нарисованы глаза, коричневым – рот.
– Мальчики, – сказала она грузчикам. Сапожки захохотали, при-плясывая. – Я сделаю вам чай в большой комнате и заведу музыку.
Грузчики улыбнулись прокуренными зубами. Я спряталась за тетю Грушу. Тетя Груша с пониманием погладила меня и опять ни-чего не заметила.
Мы продолжали считать:
– Шкаф с постелями – один...
– Сундук деревянный с навесным замком – один...
– Шторы шелковые с кистями – четыре мотка...
Грузчики проворно поднимались по ступенькам на пятый этаж и составляли вещи в комнату тети Груши. По дороге они загля-дывали в гостиную, где моя мама разливала чай и протирала пластин-ки от пыли.
Комната тети Груши раздвинулась в стороны и проглотила все ве-щи, приехавшие из ее квартиры на улице Гоголя. Уместился зеленый стол, стулья с матерчатыми сиденьями, полосатый диван. Коробки сначала бестолково поболтались по всем углам, а потом встали друг на друга перед кроватью тети Груши. Их тетя Груша должна была разобрать. Один только шкаф с постелями остался стоять в коридоре напротив ее двери.
Моя мама тем временем завела музыку в гостиной, а груз-чики толпились на пороге, поджидая чаю. У одного что-то зазвенело в кармане. Я вздрогнула. Я знала: это перечинный нож ударился о металлический рубль.
Моя мама топнула ногой, приглашая грузчиков к столу. Груз-чики вбежали, толкаясь, и оседлали стулья. Они положили руки на их спинки, а ногами ударили по воздуху, как пришпорили. Черные сапожки с красными пуговками топнули и пустились в пляс. Они так плясали, что одна пуговка оторвалась и волчком завертелась на ков-ре.
Грузчики выпили чай, достали из карманов перочинные ножи и на спинках стульев вырезали свои имена: "Витя, Юра и Сережа". Моя мама засмеялась, встала на стол и прочитала стихотворение. Грузчики задумались и вырезали на спинках стульев: "Здесь были..." Потом наступила ночь, и сапожки с красными пуговками стали про-щаться. Они визжали и указывали на дверь. Грозились вызвать мили-цию. Грузчики нехотя разошлись, но на прощанье попросили еще чаю. Но моя мама открыла заварочный чайник и показала, что он пуст.
Наутро я взяла три рубля и пошла к женщине с квадратным лицом, чтобы сказать ей, что "семья Козловых живет в большом до-ме на третьем этаже, и старший Козлов-бухгалтер пьет кофе по ут-рам и заедает бутербродами с сыром".
– All right, – ответила мне женщина с квадратным лицом.
Я положила три рубля в вазочку с печеньем и попрощалась.
Когда я вернулась, тетя Груша сидела в кресле в ночной рубашке и смотрела на пирамиду коробок. Коробка с надписью "Ты-сяча мелочей" была раскрыта, но она достала оттуда только круглую шкатулку с пуговицами. Сквозь пластмассовую крышку они просвечи-вали разноцветными пятнами. Тетя Груша раскрыла шкатулку, и пуго-вицы звонко посыпались на пол. Среди них были длинные голубые, розовые маленькие, похожие на застывшие капельки, и белые, в золотых ободках. Я собрала их с пола и разложила на подоконнике.
В комнату вошла моя мама. Ее лицо было усталым и распух-шим. Зеленые тапочки едва держались на ногах и вяло спотыкались одна о другую.
– Лелю нельзя одну выпускать на улицу, – строго сказала тетя Груша.
– Она ходит в соседний дом, – сонно ответила моя мама.
– Нельзя! – четко отрезала тетя Груша. – У нас в доме был случай в сорок девятой квартире... Родители выпустили мальчика погулять, а нашли только через три дня. Он валялся в подвале задушенный, и в кулаке у него были зажаты очки. По этим очкам отыскали убийцу...
– Кто был убийца? – испуганно спросила моя мама.
– Ты не поверишь... – ответила тетя Груша. – Молодой парень, почти подросток из очень бедной семьи. Он позарился на дорогую куртку и заманил того мальчика в подвал... А у Лели такое пальто!
– Со снегирями! – добавила я.
– Какой кошмар! – вскрикнула моя мама.
Зеленые тапочки еще помялись на пороге, потом ушли. Медленно прошаркали по коридору и затихли в прихожей.
Оставшиеся пуговицы тетя Груша выложила из шкатулки на подоконник. Все они казались мне неинтересными, за исключением одной. Она была черной, едкой, с широкой белой полоской посередине. Я сразу же поняла, кто это. Я взяла ее и придвинула к круглой белой пуговице в золотом ободке.
– Почему, скажи почему, – сказала я за черную пуговицу с широкой полоской, – почему ты не выходишь за меня замуж?
Тетя Груша должна была отвечать за белую пуговицу, но она расстроенно промолчала.
– Нет, почему? – настаивала пуговица Харитон Климович.
– Потому что это не для детей! – сказала тетя Груша.
– Но разве мы дети? – воскликнула пуговица Харитон Климо-вич и заплясала на подоконнике.
– Не хочу! – грустно ответила пуговица тетя Груша и отодви-нулась к окну.
В окно мы увидели, как моя мама вышла из подъезда. На ней были черные короткие валеночки с блестящими калошами. Она тащила за собой три стула, схватив их руками за деревянные спинки. На спинках блестели имена грузчиков. Стулья ехали за моей мамой на задних ножках, высоко задрав перед
ние. Моя мама оставила их у помойных ящиков. Они застыли друг против друга, помеченные име-нами Витя, Юра и Сережа. Они стояли полукругом, как будто бы Витя, Юра и Сережа только что здесь побывали.
– А двадцать лет тому назад ты тоже не хотела? – спросила пуговица Харитон Климович и завертелась волчком.
– Ну конечно, нет, – устало ответила пуговица тетя Груша и упала с подоконника.
Она покатилась по полу и исчезла под диваном. Я нагнулась за ней, чтобы посмотреть, как ей там приходится, и увидела, что она раскололась пополам. Одна половинка лежала на ковре, другая – на дощечке паркета.
– Что-то никак не могу найти зоопарк, – сказала тетя Груша, глядя в окно, как моя мама в черных валеночках с калошами бредет к подъезду.
Я захохотала и стала показывать:
– Там зоопарк, там, – попадая пальцем то в дом женщины с квадратным лицом, то в колонны Оперного театра.
Тетя Груша напряженно вглядывалась:
– Что-то не вижу...
– Что с тобой? – удивилась я. – Здесь нет никакого зоопарка, здесь только Оперный театр и Красный проспект.
– Ах, вот оно что! – смирилась тетя Груша и отошла от окна. – Кирилл что-то задержался... Он давно вышел?
– Он не придет, – ответила я. – Ты что, забыла, что он умер?
Тетя Груша внимательно посмотрела на меня. Ей было трудно смотреть, и она делала усилие, чтобы удержать на мне взгляд.
– Кирилл умер? – спросила она и задумалась. – Нет, почему же, я помню...
За обедом моя мама положила нам с тетей Грушей в тарелки творог с молоком. Мы сидели на новых стульях. Их с утра привезли из магазина.
– Тетя Груша у нас теперь ничего не помнит! – сказала я моей маме.
– Да брось ты! – ответила она.
Тетя Груша улыбнулась.
– Ты где творог взяла? – спросила она мою маму.
– Да мы же его вчера купили! – ответила моя мама. – Неужели ты не помнишь? Ты что, тетя Агриппина!
– Не помню... – сказала тетя Груша.
– Вот видишь, – кивнула я. – Она еще спрашивала про дядю Киршу.
– Нет, Кирилл умер, я знаю...
Моя мама нахмурилась.
– А меня ты помнишь?
– Нет... – и тетя Груша виновато улыбнулась.
– А Лелечку ты помнишь?
Я насторожилась. Но тетя Груша сказала:
– Конечно, помню... Она же у меня живет. Разве можно забыть Лелечку?
– Леля живет у меня! – возразила моя мама.
– Да ладно тебе! – засмеялась тетя Груша, а потом подозри-тельно взглянула на нее и спросила: – А ты кто?
Моя мама расстроенно промолчала.
Вечером тетю Грушу вырвало творогом, а потом еще чем-то ко-ричневым, похожим на подсохшую кровь. Глаза у нее помутнели и закрылись. Я несколько раз позвала ее по имени, но она не откликнулась, только вяло пошевелила рукой.
Мы вызвали врачей. Врачи несколько раз повторили слово "инсульт" и уехали. Я спросила:
– Что значит инсульт?
– Это значит, что тетя Груша скоро умрет! – ответила моя мама.
– Не может быть! – не поверила я. – Ты перепутала!
Изо рта тети Груши лилась коричневая жидкость, и моя мама поставила таз рядом с ее кроватью. Глаза тети Груши были закры-ты, но лицо казалось спокойным.
– Вряд ли она придет в себя, – сказала моя мама, пристально вглядываясь в нее.
– Она умирает... – поняла вдруг я. – Но как же я буду жить без нее? Как я буду жить?
– Ты будешь жить со мной, – ответила моя мама, глядя в сторо-ну. Разве тебе плохо?
– Мне нужна тетя Груша, – объяснила я. – Она отдавала мне сдачу в магазине. Она читала мне "Голубой цветок", да ты этого просто не поймешь...
– Но я постараюсь...
– Да чего там! – махнула я рукой. – Я не хочу... Послушай, – и я пристально посмотрела на мою маму. Зеленые тапочки едва держались на бледных ногах. – А ты не могла бы умереть вместо нее?
И мы обе обернулись на тетю Грушу. Коричневая жидкость лилась уже не только изо рта, но и тонкими ручейками вытекала из ноздрей. А лицо было спокойным, как будто бы раннее утро на улице Гоголя и она вот-вот должна была проснуться.
– О чем она думает? – спросила я.
– Ей снится сон про ее прошлую жизнь, – ответила моя мама.
– Ты не знаешь какой? – спросила я.
– Может быть, и знаю... – улыбнулась моя мама.
– Что ей снится? – крикнула я.
В глазах у меня было мокро и тяжело. Комната, в которой мы стояли, расплылась, и следом за ней расплылось лицо моей мамы. Я видела только розовое дрожащее пятно с закрытыми глазами над белым светящимся платьем. Я слышала ее голос и свистящее дыхание тети Груши.
– Ей снится лето, – рассказывала моя мама и раскачивалась в разные стороны, как фарфоровые старики, сидящие на пианино в гостиной. – Очень жарко. Середина июня. Много комаров, но чтобы они не кусали тетю Грушу, она мажется одеколоном "Гвоздика". Она стоит на берегу реки и смотрит на дядю Киршу, который протягивает ей руку из лодки, а в лодке лежат удочки... – и вдруг спросила: – Ты помнишь, Леля?
Комната сразу же стала ясной, и таким же ясным стало ее лицо и шелковый белый халат с серебряными блестками.
– Ты помнишь, Леля? – ласково повторила она.
– Нет, – ответила я, ясно увидев лицо тети Груши, перепач-канное коричневой жижей.
И тут же все расплылось.
– А берег той реки высокий-высокий, и на склоне – гнезда ласточек. Они летают над рекой, и ты спрашиваешь, почему у них раздвоенные хвосты. А дядя Кирша зовет тетю Грушу к себе в лодку, но тетя Груша не идет, потому что еще не насмотрелась на ласточек. А я держу тебя за руку. И вот тетя Груша села в лодку, и дядя Кир-ша уже хотел оттолкнуться от берега, но ты вдруг вырвалась от меня и с размаху прыгнула к ним. Лодка отчалила, и я осталась одна...
На следующий день я пошла к женщине с квадратным лицом отнести три рубля. Она открыла мне дверь, и я, увидев ее, зары-дала.
– Что случилось, Леля? – сухо спросила она.
– А то, – ответила я. – У меня умирает тетя Груша.
– Очень жаль, – сказала женщина с квадратным лицом и ука-зала мне на стул. Я села. На спинке было вырезано "Здесь был Юра", напротив стояли стулья Вити и Сережи. – Начнем урок.
И стала спрашивать меня по-английски про мебель в нашей квартире. Я ответила на все ее вопросы и уронила на пол три рубля. Женщина с квадратным лицом тяжело наступила на них тапкой.
Вечером я вошла в комнату тети Груши. Ее глаза были откры-ты, но она не видела меня. Ее взгляд мутно блуждал по комнате и иногда случайно цеплялся за пирамиду коробок с ее вещами. Все коробки были перевязаны, кроме одной, самой верхней, из которой мы достали шкатулку с пуговицами.
Коричневая бабочка ее глаз умирала.
Я знала, что сейчас в изголовье ее кровати кто-то стоит, но не видела кто. Я опасалась, что ангелы еще не прилетели и что это их отыскивала она блуждающим взглядом по углам комнаты.
Я встала в изголовье ее кровати, стала размахивать руками и шептать: "Пошли прочь, бесы, прочь! У нее не было грехов, а если и были, то так, ерунда. Ее за них обязательно простят..." Но мои руки хватали только пустой воздух. И вдруг глаза тети Груши прояснились. Она в упор смотрела на кого-то, а потом подняла к лицу тяжелую руку и вытерла рот от коричневой жижи.
– Мама! – крикнула я. – Иди скорее! Беги... Ангелы поднесли тете Груше испить чашу. Вот она, смотрит на них! Беги!
Но когда зеленые тапочки, спотыкаясь, влетели в комнату, было уже слишком поздно. Глаза тети Груши погасли и закрылись. Она умерла.
Тетю Грушу похоронили на кладбище рядом с дядей Киршей, и между их могилами поставили маленький столик со скамейкой. Я сидела на скамейке и смотрела, как землю вокруг их могил утапты-вают черные ботинки с вытянувшимися шнурками и черные сапоги с золотыми молниями. Расхлябанные валеночки в блестящих калошах суетливо перебегали от одного памятника к другому и пищали: "Какая жалость! Ай! Какая жалость! Ай-яй-яй!"
Я спросила мою маму, кто сейчас живет в квартире тети Гру-ши на улице Гоголя. Она ответила, что в эту квартиру поселили молодого дворника по имени Валера и что он убирает двор очень плохо: только пьет водку, кидает в подоконник ножи и играет на гитаре.
Наутро после похорон я проснулась на полу в комнате тети Груши, рядом с четырьмя коробками с надписью "Платья". Ночью я перешла сюда из детской посмотреть, не вернулась ли тетя Гру-ша, и заснула на ковре.
Я подошла к окну. На подоконнике лежала черная пуговица с широкой белой полосой. Остальные пуговицы выпали из шкатулки и раскатились по комнате.
За окном шел снег. Самый первый после лета и осени. Он плотно присыiпал землю, и деревья, и крыши гаражей, и козырек подъезда, в котором жила женщина с квадратным лицом и поджидала три рубля. Он падал на Красный проспект, на трамвайные рельсы перед Оперным театром и на троллейбусную остановку. Он падал на улицу Гоголя, на мои качели во дворе и на крышу больницы в скверике Зои Космодемьянской, где мы последний раз разговаривали с дядей Киршей.
Я смотрела в окно и понимала, что все – ничто рядом с этим легким, бесконечным – куда ни глянь! – снегом. И тут же вспомнила оце-пеневшие лица тети Груши и дяди Кирши, в тот миг, когда на них опускали крышку гроба. Я уже оплакала их, они уже разбили мое сердце, и сердца у меня больше не было! А был один только снег, покрывший всю землю без разбора – Красный проспект и их могилы на кладбище. Был один только снег. Один снег. И перед снегом все были равны!
ГЛАВА 6 – ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ТЕМНОГО НОЯБРЯ
Моя мама сидела в расхлябанных валенках и пришивала крас-ную пуговицу к черному сапожку, поджидая гостей.
Я вышла погулять. Небо было низким, тяжелым и с трудом держалось. Я испугалась, как бы оно не рухнуло вниз, на крышу нашего дома. Мы все-таки жили на пятом этаже.
Моя мама стояла у окна и показывала язык парням, гулявшим внизу. Они в ответ грозили ей кулаком. Тогда она хохотала и пряталась за штору.
Я сидела на карусели-вертушке. Синие перекладины карусели чередовались с зелеными. Я сидела на синей и думала – пересаживать-ся на зеленую или нет. На мне был новый зимний комбинезон, красный, с меховой отделкой. Он не скользил, поэтому в нем было удобно ку-выркаться.
Мимо нашего дома в обнимку прохаживалась парочка. Юноша был без шапки, с кудрявыми волосами, наплывавшими на глаза. Он показался мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где я его видела. Парочка прогуливалась вдоль окон первого этажа, девушка показывала рукой на окна и что-то горячо говорила. Юноша стряхнул снег с ее воротника, а потом со своих волос и посмотрел, куда она указывала.
Я вытянула ноги и уцепилась за зеленую перекладину носками ботинок, потом откинулась назад и вниз головой повисла на синей перекладине карусели. Тяжелое небо, окна первого этажа, юноша с девушкой – все перевернулось, и я успокоилась. Небо было внизу и больше не грозило сорваться. Юноша подошел ко мне.
– Девочка, ты физкультурница? – спросил он.
– Да, – важно ответила я и указала на комбинезон.
– А не могла бы ты... – ласково начал он и покачнулся в моих глазах.
Я зажмурилась и поднялась. Передо мной стоял подросток Валера, но лицо у него казалось тверже, чем обычно, и вместо пуха над верхней губой чернели усики, а на щеке была царапина. Тогда я поняла, что это медбрат, лечивший дядю Киршу.
– Ты помнишь меня?
Но он улыбнулся и сказал:
– Нет...
Он стоял такой ласковый, что я даже засомневалась, виделись ли мы раньше. У него была очень гладкая кожа на лице, а царапина на щеке казалась нечаянным надрезом.
– Я живу в этом доме, – сказала я и указала на окно, от кото-рого только что отошла моя мама.
– Значит, мы соседи, – снова улыбнулся он.
И у него была такая ровная улыбка и теплый голос. Такой голос, что я вслушивалась в него и пропускала значения слов. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
– А у тебя есть пальто со снегирями?
– Есть! – гордо ответила я, но не сразу. Я все слушала его голос и поэтому с опозданием поняла слова.
Он засмеялся, понял про свой голос.
Его девушка стояла в стороне, и некому было отряхнуть снежинки с ее воротника. Она печально смотрела на меня.
– А я живу здесь, на первом этаже, – снова начал юноша разговор. – И часто вижу, как ты в своем пальто со снегирями бежишь вон к тому подъезду, и он указал на дом женщины с квадратным лицом. – Я тебя вспомнил!
– А я тебя перепутала с одним человеком, – сказала я. – Он приезжал к нам ночью. Такой злой!
– Это был не я, – ласково ответил юноша. – Я очень добрый. Я работаю врачом на скорой помощи.
– Врачом? – переспросила я.
Он выдал себя. Он был братом Валеры, того хриплоголосого убийцы, кричавшего нам, что нет! он не убивал, не убивал дядю Киршу! – и заплакавшего над его гробом.
– Я оставил дома ключи, вышел из квартиры, а дверь захлопнулась, – тихо сказал мне юноша. – Прошу тебя, помоги мне!
– Помогу, – согласилась я, зачарованно глядя на него.
– Вот и славно, – обрадовался он и покраснел. – Я подсажу тебя до окна, ты пролезешь в форточку и изнутри откроешь мне дверь. Поняла?
– Поняла, – ответила я и засмеялась: – Я же физкультурница!
– Катя! – крикнул он девушке. – Подойди, она согласилась!
Девушка торопливо направилась в нам. Она была в пушистой шубке и черных блестящих сапогах на шнурочках. Когда она бежала к нам, каблук завяз в снегу, и она упала. Тогда юноша рванулся к ней, но не успел, она поднялась и подошла к нам, на ходу отряхивая подол.
– Она точно согласилась, Егор? – зло спросила девушка и снова печально посмотрела на меня.
Мы встретились глазами. Глаза у нее были карие с зелеными вкраплениями и очень большими зрачками. И я удивилась: с чего бы ей так злиться на юношу и так печалиться, глядя на меня, и вдруг поняла, что ведь это же я, только через много лет, когда вырасту.
– Она согласилась, потому что она физкультурница, – ответил Егор.
Девушка засмеялась и погладила его по щеке. Он поцеловал ее в ладонь.
– Так пойдемте! – зло приказала она. – Бери свою физкультурницу.
Мы подошли к окну.
Юноша взял меня на руки и поднял к форточке. Когда он проно-сил меня мимо своего лица, я погладила его по щеке, точно так же, как девушка в шубке. Он удивился. Он не понял, что я хотела сказать ему, что мы с той девушкой одно и то же.
– Ты не помнишь меня, Егор? – спросила я. – Неужели не помнишь? Твой брат...
– Быстрее, быстрее! – торопила нас девушка.
Тогда он отнял меня от своего лица и поднес к форточке. Он не услышал про брата.
Я стояла на подоконнике в чужой комнате, а они остались на улице и, подняв глаза, смотрели на меня.
– Прыгай! – подгоняла меня девушка и показывала рукой, как мне надо прыгать. – Прыгай и сразу же иди к двери!
Я спустилась с подоконника на ковер и перешла комнату. На ковре остались следы от моих ботинок.
Я открыла входную дверь, а они уже стояли на пороге, поджи-дая меня.
– Иди, – сказал мне юноша и хотел вытолкнуть в подъезд.
– Нет, постой, – сказала мне девушка и втащила в квартиру.
Она положила руку мне на плечо и больно сжала пальцы.
– Отпусти ее, Катя, – жалко попросил юноша.
– Нет, Егор, я не могу ее отпустить! – отказалась девушка.
– А что тогда с ней делать?
– Ты знаешь...
– Хорошо, – твердо сказал Егор и закрыл дверь в подъезд.
Мы все трое молчали, и я увидела, что у девушки от шубы оторваны крючки.
– А как это делать, Катя? – сухо спросил юноша.
– Как хочешь, Егор, – сухо ответила девушка и закрыла глаза.
Юноша встал передо мной на колени и внимательно посмотрел мне в лицо.
– Если бы у нее был шарфик или что-нибудь еще... – нереши-тельно сказал он.
– Быстрее, – попросила девушка, не открывая глаз.
И потом они долго молчали. Юноша все разглядывал меня, отыс-кивая шарфик, и мы с ним были одного роста.
– Но я не могу, Катя, – наконец сказал он.
– Тогда отпусти ее, Егор, – устало ответила девушка. – Но ты пожалеешь! Ты очень пожалеешь!
Она сама открыла мне дверь и выпустила в подъезд.
– Иди, – ласково сказала она. – Ты нам очень помогла. Спасибо!
Я вышла на лестницу и обернулась. Юноша по-прежнему стоял на коленях, но уже не передо мной, а перед ней.
Дверь закрылась.
На следующий день я понесла женщине с квадратным лицом три рубля.
Я медленно шла по снегу. Он скрипел и лип к моим новым ботин-кам. Тогда я стала спотыкаться после каждого шага, сбивая снег, и вспомнила, что так ходила тетя Груша. Я засмеялась, вспомнив ее сапожки "прощай, молодость!" на золотых молниях. Я подняла глаза и увидела, что она идет мне навстречу.
Я подумала, что она ходила в угловой магазин на Красном проспекте и купила творог. В руках у нее была синяя хозяйственная сумка, а на голове синий вязаный берет с пластмассовой булав-кой в стеклянных слезинках. Она как раз входила в просвет между домами и еще не увидела меня. Она шла, опустив голову, и прито-пывала сапожками, сбивая с них снег. За спиной тети Груши виднелось серое небо и круглый купол Оперного театра. Она подняла го-лову. Тогда я крикнула ей: "Привет, я на английский!" – и помахала рукой. Она кивнула мне и показала на уши, что не слышит.
Я побежала наискось через двор к соседнему дому, а она, медлен-но шаркая, направилась к нашему подъезду. Мы поравнялись с ней и посмотрели друг на друга, и тогда я вспомнила, что она умерла. Она виновато улыбнулась мне и пошла дальше. Я смотрела ей вслед. Она медленно прошла мимо нашего подъезда и переложила сумку с творогом из левой руки в правую. Потом она дошла до угла дома и, прежде чем завернуть за угол, оглянулась на меня. Я сбивала снег с ботинок, а она со своих сапожек. Мы стояли с ней на разных концах дома и притопывали. Потом она поправила берет и зашла за угол.
– Сегодня я научу тебя, как будет "воровать" по-английски, – сказала женщина с квадратным лицом. – Повторяй за мной!
Она вытянула губы и булькнула горлом.
Я повторила.
– Не так! – строго прислушалась она.
Я удивилась. Раньше она всегда хвалила меня за бульканье. Я задумалась и булькнула снова.
– Гораздо лучше! – просияла женщина с квадратным лицом. – Вспомни, как будет по-английски "замоiк".
Я вспомнила.
– А дверь?
Я вспомнила.
– А теперь скажи, как будет по-английски "взломать замок на двери"?
Я задумалась и булькнула несколько раз подряд.
– Неправильно! – рассердилась женщина с квадратным лицом. – Попробуй еще раз.
Я попробовала.
– Неправильно! – раздраженно крикнула женщина. – Ты в жиз-ни не взломаешь ни единой двери!
– Почему вы так считаете? – улыбнулась я.
– Запоминай, – сказала женщина с квадратным лицом, не за-метив моей улыбки, и произнесла по-английски "взломать замок на двери".
Я послушно повторила за ней.
– Вот теперь самое то! – страстно крикнула она. – Ты скоро заговоришь как настоящие англичане! У тебя неслыханные способности!
И протянула мне квадратную руку. Я посмотрела на ее ладонь и осторожно положила туда три рубля. Она жадно сжала пальцы.
– Скажи своей маме, – прошептала она мне на ухо, – пусть в следующий раз присылает мне пять рублей, потому что я преподава-тель, каких мало! Ну что, скажешь?
– Скажу! – согласилась я.
Когда я вернулась домой, моя мама сказала мне:
– Леля, ты представляешь, квартиру на первом этаже обокрали!
Зеленые тапочки с любопытством семенили по комнате.
Я похолодела.
Зеленые тапочки остановились напротив меня, моя мама пристально посмотрела мне в лицо и продолжила:
– Вынесли все, кроме мебели. Она ведь очень громоздкая. Ее нужно перевозить на машинах... Но все платья, все рубашки и галсту-ки, все пиджаки и манишки с накладными жабо, серебряные ложки и фарфоровые тарелки, и даже обычные столовые ножи из нержавеющей стали – все выгребли подчистую... Ты представляешь?
– Да, – кивнула я и стала зевать, чтобы моя мама подумала, что я очень устала после занятий.
– Закрой рот, – строго сказала моя мама. – Это еще не все! Среди преступников был маленький ребенок, на ковре остались сле-ды детских ботинок...
Чтобы показать, что я тут ни при чем, я сделала благородное лицо, точно так же, как дядя Кирша.
– Перестань кривляться, Леля! – захохотала моя мама. – У тебя такой глупый вид! – зеленые тапочки запрыгали, приплясывая. – Влезть в квартиру среди бела дня и все вынести! Неслыханно! Представляю, как бы возмутилась тетя Агриппина. Она бы целый год пересказывала мне эту историю... Сейчас, наверное, возмущается там где-нибудь у себя! Эй, тетя Агриппина, ау! – и тут зеленые тапочки всхлипнули и побежа-ли к телефону. – Какая жалость, что ее больше нет с нами! Какая жа-лость!
Ночью я вошла в комнату тети Груши. Я залезла под полосатый диванчик и достала оттуда две половины белой пуговицы в золотом ободке. Пуговицы, выпавшие из шкатулки, по-прежнему валялись на полу. Среди них была одна розовая в форме слезинки. Я положила ее к себе на ладонь рядом с белыми обломками.
– Ведь ты же умерла? – спросила розовая пуговица я.
– Умерла... – повторила за мной белая пуговица тетя Груша.
– Тогда почему мы с тобой встретились? – удивилась розовая пуговица я.
– А разве ты не хотела? – спросила пуговица тетя Груша.
– Хотела, – ответила пуговица я.
– Ведь это ты сама меня вызвала...
– Вот как! Тогда, может быть, еще встретимся?
– Боюсь, что не получится, – вздохнула пуговица тетя Груша.
– А ты попроси, – настаивала пуговица я.
– А кто меня пустит? А потом, знаешь как трудно расхаживать туда-сюда...
