Текст книги "Перелетные работы"
Автор книги: Екатерина Садур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Я осталась вдвоем с мамой, – сказала Натка. – Сидим мы с ней, сидим, а моей Аленки нет час, другой, третий... Тогда я собралась и пошла к Еве Степановне. Вхожу к ним – Аленка сидит на полу возле Домнушки, положила голову ей на колени, а Домнушка гладит ее по волосам, а у самой – черная повязка через все лицо закрывает проколотый глаз, и личико все такое юное, так и светится.
– И рябушек совсем нет, – вставила Аленка. – Одни рыженькие веснушки и глаз-василек...
Натка сердито взглянула на Аленку. Аленка потупилась.
– А сама Ева Степановна читает им по тетрадке то, что Домне открылось во сне, в двадцать четыре дня. Домна слушает и кивает, так, мол, и так, потому что все записано с ее слов...
– Наточка, – робко вставила тетя Груша, – у тебя есть эта тетрадь? – и взяла полную руку Натки в золотых перстнях.
Натка мягко высвободила руку, открыла свой черный порт
фель и достала школьную тетрадь с таблицей умножения на корке.
– Все записано с ее слов прямо в больнице, – сказала Натка, – потому что сама Домна Чмелева никогда не училась в школе и не умела писать. "Скоро я заметила вдали город, – начала она сбива-ющимся голосом. – Он был без конца в ширину и длину. Ворота были из жемчуга и других драгоценных камней. На правой створке ворот изображен был архангел Михаил, на левой – Гавриил. В этом городе улицы устланы мрамором с разнообразным узором (крестом, букетом). Дома украшены иконами, а между домами – множество церквей. Я сразу же пошла к часовне, и как вошла, увидела Великомученицу – икону Скорбящей Божьей Матери. Часовня внутри сияла и благоухала. И увидела я перед иконой подсвечник дивной красоты, на нем горели свечи различным светом: голубым, зеленым, золотистым и белым... И тогда один из архангелов сказал мне..."
Дядя Кирша усмехнулся и пошел на кухню:
– У нас в гимназии был Закон Божий, – небрежно бро-сил он через плечо. – Мы сидели в классах и целыми днями читали сказки про Царствие Небесное. А потом после уроков ехали на вело-сипедах домой вниз по бульварам... Какое было время!
– Но ведь есть еще и ад! – твердо сказала Натка и пронзительно посмотрела на него.
– Постой, Кирилл! – приказала тетя Груша.
Дядя Кирша замер вполоборота в дверях кухни.
– "Тут я увидела толпу, – дрожащим голосом прочитала Натка. – Народ валит толпой, а за ним множество бесов всякого рода: гор-батые, высокие, с ушами как у свиней, с коровьими рогами. Они приближались к воротам, над которыми стояла надпись: "Капище всех грехов". Мало кто избавляется от этого капища. Только молитвами великих духовников и благочестивых родителей можно избавиться от него. Издали увидела я раскаленные докрасна двери и услышала го-лоса: "Не к нам ли душу ведут?" И в пламени разглядела я железные балки с цепями. На цепях висели женщины и мужчины. У женщин между ребер торчали младенцы с обугленными головками, а у мужчин из-под каждого ребра выглядывали змеи.
Я спросила: "За какие грехи они так страдают?"
Мне ответили: "Это блудники и прелюбодеи! Змей – это грех, а младенец вытравленный плод!""
– Что ад? – страшно закричал нам дядя Кирша, перебив Наткино чтение. Где доказательства, что он существует?
– Подожди, Кирилл, ты их получишь, – мрачно ответила тетя Груша.
Дядя Кирша ушел на кухню и стал насвистывать какую-то ста-рую мелодию, под которую я никак не могла подобрать слова.
И тут же в ответ прямо у нас под окном подростки тонко и жалобно запели дребезжащую дворовую песню...
Мы вышли на улицу. Тетя Груша держала меня за руку и сводила с крыльца.
– Раз, – отсчитывала она ступеньки, – два...
– Четыре, – подхватила я.
– Нет, – поправила тетя Груша. – Три...
Я хотела поправиться вслед за ней, но во дворе увидела Вовку. Он сидел в песочнице и лопаткой раскапывал подкоп. Его бабушка сидела на лавке под грибком и пристально наблюдала за ним. Я вырвалась от тети Груши, подбежала к Вовке со спины и в ухо крикнула: "Гав!" От испуга и неожиданности его бабка под грибком вздрогнула и поднялась со скамейки, а Вовка обрадовался мне и закивал.
– У тебя не бабушка, а бабка, – прошептала я ему на ухо.
– Ты что! – расстроился он. – Так нельзя!
– Можно, можно... – улыбнулась я.
– А кто тогда у тебя? – обиженно спросил Вовка.
– А у меня тетя Груша!
Я обернулась: тетя Груша торопливо и тяжело шла к скамейке под грибком. Я взяла лопатку и стала рыть подкоп с другой стороны.
– Где твои брови, Вовка? – спросила я, отрываясь от работы.
– Что? – не понял он и потрогал нос и переносицу.
– Где твои брови? – повторила я.
– Да чего там! – махнул он рукой и подставил мне свое лицо.
Глаза у него были полукруглые, остро-синие, в твердых загну-тых ресницах. Над глазами шли соломенные полоски бровей.
– Теперь мне все понятно, – кивнула я и погладила его по лицу.
Ветер раскачал деревья, перевернул их листья светлой изнанкой кверху и песком засыпал Вовке глаза. Его глаза тут же закрылись, и по щекам побежали широкие дорожки слез.
– В чем дело, не понимаю! – тряхнул головой Вовка.
И его глаза раскрылись. Они были заполнены слезами, и на дне плавали черные дрожащие зрачки.
Тогда ветер раздвинул кусты палисадника и на мгновение в расщелине показалась автобусная остановка. На остановке мелькнула Натка. Ее широкий плащ был расстегнут. Из-под плаща виднелось крас-ное блестящее платье... Потом кусты сомкнулись, и остановка вместе с Наткой исчезла. "Не может этого быть! – подумала я. – Натка с Аленкой только что были у нас и рассказывали про одноглазую девочку. Куда она дела Аленку? И откуда на ней взялось это крас-ное платье?" И тогда ветер снова раздвинул кусты палисадника уже прямо перед нами с Вовкой. В просвет между кустами мы увидели раскрытое окно "Перелетных работ". На подоконнике стояла ваза из зеленого стекла с узким горлышком. Из горлышка торчала широкая хризантема на тоненькой гнутой ножке с ост
рым, в рыжих пятнах, листом. Вовка вскрикнул и шагнул в просвет между кустами, я шагнула сле-дом, и ветки сомкнулись за нами. Последнее, что я услышала, был испуганный вопрос тети Груши:
– Где дети?
И сонный, ленивый ответ Вовкиной бабушки:
– Они там... играют... под деревьями...
Но когда я обернулась на их голоса, то увидела перед собой только стену зеленых дрожащих листьев...
Оконные створки "Перелетных работ" раскачивались над нами. Мы с Вовкой запрокинули головы, чтобы посмотреть: под потолком тянулся коричневый кантик обоев, посередине потолка на длинном золотистом шнуре висел желтый абажур. Вдоль всего дома шел низкий кирпичный пристенок, и когда мы на него забрались, то подоконник "Перелетных работ" оказался как раз перед нашими глазами, поэто-му мы увидели, что происходит в комнате. В боковой стене оказались две двери. Одна дверь была полуоткрыта и вела в коридор. В кори-доре виднелись черные обои с зелеными ромбиками. Другая дверь была заперта. Между этими дверями находилась тумбочка с малень-ким серебряным замком на дверце. Из дверцы торчал ключ. Над тумбочкой висело зеркало, отражавшее ровные доски паркета, кар-тину на противоположной стене и подоконник с мордастой хризан-темой в зеленой вазочке. Под зеркалом на тумбочке стоял черный плоский ящик. Вовка осматривал комнату и поводил носом, как принюхивался.
– Что ты вынюхиваешь? – спросила я.
– Ждут гостей... – и Вовка указал на круглый стол посреди комнаты.
Стол был накрыт. На подносе стоял маленький зеленый кофей-ник с вертикальными золотыми полосками и две таких же зеленых чашки. Стояла вазочка с вареньем и вазочка с конфетами. Над ва-зочкой в вареньем, тихо жужжа, кружилась муха. Я думала, что если она сядет на край, то еще ничего, а вот если завязнет...
Я принюхалась вслед за Вовкой и почувствовала крепкий, горьковатый запах кофе. Он смешивался с горьковатым запахом хри-зантемы и от этого казался особенно притягательным...
Неожиданно запертая дверь в стене отворилась, мы с Вовкой при-гнулись и затихли, чтобы нас не заметили. Мы слышали, что по комнате кто-то ходит и вздыхает, потом вздохи превратились в пос-вистывание, а свист выстроился в мелодию, в ту самую мелодию, которую только что на кухне напевал дядя Кирша.
Когда я снова заглянула в комнату, то увидела, что вокруг стола расхаживает старик, назвавший тетю Грушу – Грушенькой. Сейчас он ходил, низко опустив голову, и ножом срезал с яблока кожуру. Кожура свисала крученой змейкой. Вовка захихикал и тол-кнул меня в бок, и я уже собиралась ему ответить, как вдруг старик отложил яблоко на край стола – кожура так и осталась висеть – и поверх наших голов посмотрел в окно. Мы испугались и затихли. Он уже сделал шаг по направлению к подоконнику, но почему-то остановился на полпути и приложил ладони к щекам, как будто бы вдруг надумал умыться воздухом. Он поморщился – ему что-то не понравилось – и направился к зеркалу. Он снял пиджак, затем снял рубашку, и когда он освобождал руки из рукавов, на манжетах звонко и зло блеснули запонки. Вовка снова хотел засмеяться, но я прикрыла ему рот ладонью, и он тотчас сделал строгое лицо.
Я думала, что под рубашкой окажется вытянутая желтоватая майка, точь-в-точь как у дяди Кирши, но вместо майки я увидела его дряблую спину с торчащими лопатками. Я знала, что его лопатки вот-вот должны были выпустить крылья, но сейчас на крылья не бы-ло даже и намека. Старик достал из тумбочки бритву и что-то отре-зал у себя на щеках, потом вслед за бритвой он достал духи и по-брызгал себе на шею. Из коридора донесся звонок, но он не пошел открывать, он вальяжно крикнул: "Войдите!" – и набросил на плечи рубашку.
На пороге показалась библиотекарь. Она прижимала к груди стопку журналов.
– Удивительно! – сказала она, оглядела старика и прошла в комнату.
Старик смутился и торопливо застегнул рубашку. Библиотекарь придирчиво оглядела стол и сказала:
– Вы кого-то ждете!
– Возможно... – кивнул старик.
Библиотекарь прищурилась под очками и бросила на стол пачку журналов.
– И кого же вы ждете? – недовольно поинтересовалась она.
– Одну особу, – ответил старик, надевая пиджак.
– Это молодая особа? – настаивала библиотекарь.
– Возможно... – повторил старик.
– Вы понимаете, – сказала библиотекарь, – мне нет никакого дела до того, кто эта особа...
Старик кивнул:
– Я всегда ценил ваш такт...
– Я просто принесла заказ и хотела бы, чтобы он был готов как можно скорее!
– И это возможно! – и старик пролистал журналы. – Я вижу, здесь совсем немного работы.
Библиотекарь кивнула и, скрестив ноги, присела на краешек стола.
– Не боитесь сквозняков? – миролюбиво спросила она и ука-зала на окно. – Все-таки осень...
Я держалась за подоконник, и от напряжения мои руки затекли. Я заерзала, и тогда мордастая хризантема выронила лепесток, и он упал мне на пальцы.
– Я закаленный, – сухо ответил старик.
Библиотекарь рассердилась и, не прощаясь, пошла к выхо-ду, но у зеркала она сказала слово: "Патефон" – и, подняв руки, не-подвижно застыла, словно собиралась кого-то обнять. Старик подошел к ней и, делая вид, что целует ей руку, поцеловал воздух.
– Удивительно! – вскрикнула библиотекарь, дернула плечом и ушла.
– Заказ будет готов послезавтра, – сказал старик в коридор.
В ответ хлопнула дверь.
Старик раскрыл черный ящик на тумбочке, вложил в него пластинку и опустил иглу. Сначала раздалось шипение, а за ним – смешли-вая музыка: стройно позвякивало пианино, как будто бы кто-то крошечными пятками торопливо бежал по клавишам. Потом вступа-ли трубы, на разные лады подгоняя маленького бегуна. Трубы были сиплыми, визгливыми, басовитыми и переливчатыми. И они оказались главнее пианино.
Вовка Зорин-Трубецкой стоял рядом со мной на приступочке и одной ногой притопывал в такт пианино и ловко пожимал пле-чами, пытаясь угнаться за трубами. Музыка была настолько смешной, что сами музыканты не могли сдержаться: они отрывали трубы от губ, набирали воздуху в легкие и громко смеялись: "Ха-ха-ха-ха-ха!" И в эти короткие паузы раздавался только их смех и звонкое пьянень-кое пианино.
В прихожей снова послышался звонок, но на этот раз старик побоялся кричать: "Открыто!" – и торопливо пошел к двери. Я испугалась, что вернется библиотекарь и все испортит. И действительно, в прихожей послышалась недолгая борьба, старик, пятясь, вошел в комнату, и следом за ним на пороге показалась Натка с черным порт-фелем в руках.
– Эту тетю я знаю... – громко зашептала я Вовке, но на этот раз он закрыл мне рот ладонью.
Старик выключил музыку. Натка сняла плащ, и вдруг из его глубоких внутренностей к ногам старика выпал пестрый букетик астр.
– Прежде чем идти к вам, я зашла на рынок, – сказала она и улыбнулась уголком рта.
Старик поклонился и грациозно поднял букетик.
Натка стояла над ним в ослепительно-красном платье. И сей-час она не казалась мне толстой. Она казалась мне взбитой, пышной, как мыльная пена в ванне во время стирки, когда тетя Груша, рас-качиваясь, терла белье о деревянную доску. Красное платье Натки было перетянуто черным поясом, и от этого пояса ее талия выгля-дела совсем тонкой. К вырезу платья была приколота блестящая злая брошечка.
– Вы даже сама не знаете, Наталья Андреевна, до чего вы неотразимы, сказал старик, прикалывая букетик к пиджаку.
– Почему вы так думаете? – ответила Натка.
– Потому что вы ослепительны, – заволновался старик, – потому что вы ни на кого не похожи, потому что вы...
– Почему вы думаете, что я об этом не знаю? – уточнила Натка свой вопрос.
– Потому что.... – и тут старик смешался и не нашел что ответить. Чашечку кофе?
Натка молча кивнула, не переставая улыбаться.
Старик суетливо налил ей кофе.
– Харитон Климович, – начала Натка, сладковато растягивая слова.
При имени старика я насторожилась, и мне показалась, что когда-то давно я его уже слышала.
– Харитон Климович, – тянула Натка, – у меня, как всегда, к вам предложение...
– А я и не сомневаюсь, – улыбнулся старик, усаживаясь за стол.
Раньше, до прихода Натки, морщины на его лице казались мне безнадежной решеткой старости. Но сейчас он сидел в тени, на вы-соком стуле с круглой выгнутой спинкой, и его лицо напоминало портрет, нарисованный карандашом, но не сплошной линией, а отры-вистыми штрихами. У него были длинные печальные глаза и злой насмешливый рот. Казалось, что рот поссорился со всеми остальны-ми чертами и говорит то, что совсем не следовало говорить. И все лицо сейчас очень печалится за его кривящиеся губы.
– Вы же знаете мое отношение к вам, – говорил Харитон Кли-мович. – Я всегда готов...
Натка достала из портфельчика тетрадку со сном Домны Чмелевой и две маленькие коробочки.
– Что в тетрадке? – отрывисто спросил старик.
– Это не вам, – ответила Натка. – У меня забит портфель, поэтому пришлось достать...
– И все же, что там? – настаивал старик.
– То, над чем вы всегда смеетесь, – печально сказала Натка и опустила глаза.
– Бог! – выдохнул Харитон Климович. – Очередная тетрадка про Бога! Уберите, прошу вас!
Натка послушно убрала тетрадку обратно в портфель.
– А почем вы знаете, – спросил он, – может быть, я над Ним вовсе не смеюсь. Может быть, я над Ним плачу?
– Да оставьте, – сказала Натка. – Вон губы ваши какие злые!
И рукой провела по его губам. Тогда он откинулся от нее на спинку стула и сухо спросил:
– Так что вы принесли мне, Наталья Андреевна?
Натка открыла одну из коробочек.
Старик достал лупу из кармана пиджака.
– Опять запонки! – усмехнулся он.
– А почему бы и нет?
– И где вы достали это сокровище?
– У себя на работе в Мочищах, – ответила Натка. – Как всегда, подарил один из гостей, говорил, что они что-то стоят.
– Он ошибся! – усмехнулся старик. – Верните ему назад его подарок или обменяйте на что-нибудь получше. Это стекло и латунь!
– Какой вы, однако! – и Натка протянула ему вторую коробоч-ку. – А это пленительные запонки. Сначала вы скажите ваше мнение, а потом я признаюсь вам – откуда они!
Старик открыл вторую коробочку и сразу же засмеялся, как будто бы узнал их.
– Пленительная из этих запонок только одна – серебро с малахитом, вторая, как всегда, подделка!
– А из чего сделана вторая? – бойко спросила Натка.
– Мне не хочется вас расстраивать, – увильнул Харитон Кли-мович.
– А знаете, кто мне их подарил десять лет тому назад?
– Кто-нибудь в ваших Мочищах?
– Нет, – улыбнулась Натка. – Ровно десять лет назад мне по-дарил их Кирилл Николаевич Куликов.
– Вам подарил их Князь? – мрачно уточнил старик. – Именно подарил, а не дал поносить?
– А с чем я могу их носить? – удивилась Натка. – Да, он пода-рил их мне, именно подарил без всяких там "если"... потому что он князь или что-то в этом роде! Он любил делать щедрые подарки.
Все время, пока я подглядывала за стариком, меня мучило какое-то неясное воспоминание, и вот сейчас, когда он назвал дя-дю Киршу Князем, я вспомнила.
Этой зимой на Новый год меня отвезли к тете Груше. Когда я вошла в комнату, дядя Кирша небрежно сидел на подоконнике. В одной руке он держал гитару за гриф, в другой – запечатанную бутылку шампанского. В углу стояла елка в желтых колючих фонариках и картонажных игрушках, но были и четыре стеклянных шара. Их ловко разбросали по разным концам елки, так что получилось, будто бы елка вся в сияющих шарах, а бумажные игрушки и колючие огонь-ки – только дополнение.
– Лелечка пришла! – обрадовалась тетя Груша.
Она сидела на диване в коричневом платье, надставленном пар-чой.
Дядя Кирша нетвердо спрыгнул с подоконника, а из-под елки, спотыкаясь и приседая на ватных ногах, вышел Харитон Климович в черной шляпе. Они обнялись с дядей Киршей и стали раскачиваться в разные стороны. Дядя Кирша прокричал мне в лицо стихи собствен-ного сочинения:
Трещит и ухает мороз,
Снежинки кружат хороводом,
И старый год, чихнув до слез,
Приходит к Леле с новым годом!
При этом дядя Кирша представлял старый год, а Харитон Кли-мович новый. Харитон Климович улыбнулся мне, и из его рукава к моим ногам выпала шоколадка "Аленка" и маленький малиновый мячик. Мячик ударился об пол и прыгнул мне в руки. А дядя Кирша тем временем вырвал пробку шампанского. Пробка вылетела и уда-рилась об потолок. Горлышко бутылки выпустило белый дым, и тетя Груша взвизгнула на диване. Потом пришли Натка с Аленкой. Аленка была в марлевом платье и короне из фольги, а Натку я не помню.
Елка стояла, растопырив ветки. Сверху, почти у самой вер-хушки, висел синий шар, сбоку, веткой ниже, поблескивал розовый, под розовым, ровно посередине елки, раскачивался зеленый, и в самом низу, над полом – желтый. А под желтым шаром висело бело–розовое ожерелье. Ожерелье состояло из маленьких фарфоровых маль-чиков, держащихся за руки. У них были белые, как кусочки саха-ра, головки; я думала, что они из сахара, и даже полизала одного, но ничего не почувствовала, кроме холодка на кончике языка. На мальчиках были черные жилеты на золотых пуговичках и черные шта-нишки до колен. И у крайнего из них на руке висела короткая цепь–поводок. Цепь оканчивалась фарфоровой болонкой.
– Хорошая вещица, Князь! – засмеялся Харитон Климович.
Он обращался к дяде Кирше только со смехом, но дядя Кирша никогда не замечал.
– Не продается! – ответил дядя Кирша и пролил шампан
ское на пол.
– Так я и не прошу! – сказал Харитон Климович и куда-то в угол, в сторону окна поднял фужер: – Наталья Андреевна! – и грустно засме-ялся.
– Наталья Андреевна, я беру ваши запонки! – и Харитон Климо-вич захлопнул коробочку. – И настоящую, и подделку!
– Что же мне дарят сплошные подделки? – вздохнула Натка.
– Потому что сами не различают, что к чему!
– И даже князь?
– Ну не княжье это дело! – рассмеялся Харитон Климович.
– А как же ласточка? Неужели моя ласточка тоже подделка? – и Натка приложила руку к груди.
– Ласточка самая что ни на есть настоящая, – серьезно отозвал-ся Харитон Климович. – Золото с жемчугом очень хорошей работы! Прикройте окно, а то ведь сквозняк.
– Не продается! – весело крикнула Натка.
Она направилась к окну и протянула руку к оконной раме.
Мы с Вовкой прижались щеками к стене, чтобы она нас не заметила. Вовкино сосредоточенное лицо оказалось напротив моего. Я высунула язык и дотронулась до кончика его носа. Вовка разулыбался.
– Так ведь тепло! – раздался над нами Наткин голос, и мы услышали, как она вернулась в глубины комнаты.
– Молодая особа, – повторил Харитон Климович чьи-то заученные слова. Я старше вас на десять лет, но ведь вы потанцуете со мной? Вы не откажете старику?
– Возможно...
И тогда раздалась длинная щемящая музыка с плачущим измож-денным пианино и подчинившейся трубой.
– Тангоi... – сказала Натка, точь-в-точь подражая дяде Кирше.
Но Харитон Климович поправил:
– Таiнго...
И эта музыка была как сердечная боль тети Груши, когда она принимала лечебные порошки, как будто бы кто-то обнял сердце холодной рукой, но не сжал, а просто поглаживал пальцами.
Я облизала Вовке нос и подбородок. Вовке стало щекотно. Он сморщился и чихнул.
– За нами смотрят! – понял Харитон Климович и метнулся к окну.
Натка рассмеялась и выбежала из комнаты.
После ужина мы с тетей Грушей собрались в угловую квартиру тридцать. Дядя Кирша лежал на диване, широко раскинув руки, и сквозь зубы цедил:
– Ноет, проклятое, плачет!
Тетя Груша развязала ему ворот пижамы.
– Так больно, Груша, как будто бы кто-то сжал сердце в кулаке!
– А ты поспи, Кирилл, – мягко уговаривала тетя Груша. – Во сне тебя, может быть, отпустит...
И вдруг дядя Кирша приподнялся на локте и вытянул голову на тонкой немощной шее.
– А ведь я давно не могу спать, Груша, – прошептал он. – Мне такое снится, такое...
И широко раскрыл глаза, вспоминая свои темные сны. Страшно распахнутые глаза уничтожили его напряженное лицо, и все оно превратилось в глубокую желтую тень на веках.
– Как ноет, ах, как плачет... Кто бы знал! – и он приложил руку к груди.
Мы с тетей Грушей позвонили в угловую квартиру тридцать.
Нам открыла Вовкина бабушка. Она была в длинном халате с крас-ными цветами и тапках с помпонами.
– У Кирилла Николаевича неважно с сердцем, – сказала тетя Груша. – Нет ли у вас валокордина?
– Да, – подтвердила я. – Его сердце плачет. У вас нет вало-кордина?
– Заходите, – обрадовалась Вовкина бабушка.
Она стояла в дверях, а где-то из глубины квартиры доноси-лась нестройная музыка пианино, отдаленно похожая на ту, которую я слышала днем под окном "Перелетных работ". Звуки лились прямые и громкие. Они подталкивали Вовкину бабушку в спину, вырывались в подъезд и твердо бились в окно на лестничной площадке.
– Пришла Леля! – крикнула Вовкина бабушка в глубину квар-тиры.
Музыка тотчас оборвалась, и мне навстречу выбежал Вовка. Тетя Груша вместе с его бабушкой ушли на кухню рыться в лекарствах, а мы с Вовкой пошли по длинному коридору.
– А у вас почему так темно? – спросила я.
– Потому что мы экономим свет, – ответил Вовка.
Если по дороге мне встречалась дверь, то я пыталась сразу же шагнуть туда, но Вовка говорил: "Дальше, дальше!", и мы снова шли.
Его комната оказалась почти пустой. У стены стояло рас-крытое пианино. У окна – кресло с торшером, дальше – книжный шкаф, и в самом углу – кровать. Шторы были спущены, торшер над креслом зажжен.
– Я учусь играть на пианино, – сказал Вовка.
– Ну и что? – ответила я. – А я учусь читать!
– А через год я буду учиться на скрипке!
– Ну и что! – тут же нашлась я. – А я через год выучусь писать!
– Хочешь посмотреть мою скрипку? – спросил Вовка.
– Можно, – согласилась я.
Вовка открыл футляр, похожий на восьмерку, и я увидела скрипку. Она вся блестела. Она напомнила мне гитару дяди Кирши, только намного меньше, как будто бы это была гитара в детстве или ранней молодости.
– Она кем гитаре приходится? – поинтересовалась я.
Вовка задумался.
– Наверное, внучкой.
Струны были настолько туго натянуты, что я подумала, что они немного малы для скрипки. Я дотронулась до одной струны, и она тонко заныла, у следующей струны голос оказался глубже, а по-следняя взревела басом.
– Подари мне скрипку, Вовка! – поняла я.
Вовка замялся, задвигал вверх-вниз светлыми бровями.
– Да я бы, конечно, подарил, – наконец выдохнул он, – да вот только бабушка мне, наверное, не разрешит.
– Тебе жалко! – догадалась я.
– Да что ты, Леля! – крикнул Вовка и ударил себя кулаком в грудь.
– Тетя Груша говорит, что мы бедные! – вздохнула я.
– А ты ей не верь! – весело ответил Вовка. – Вон моя бабушка тоже говорит, что мы бедные, а я ей не верю. Ни единому слову не верю, и все!
Он подбежал к пианино и что-то заиграл одним пальцем.
– Это мы сегодня днем слышали. Похоже?
– Что-то есть, – кивнула я.
На верху пианино лежала толстая зеленая книга.
– Не-знай-ка... – прочитала я. – Подари мне про Незнайку.
– Забирай! – махнул рукой Вовка.
И тут в комнату вошла тетя Груша и позвала меня домой.
Дома дядя Кирша выпил рюмочку валокордина и проглотил малень-кую зеленую таблеточку – все это мы принесли из угловой кварти-ры. Потом он закрыл глаза, лег на подушку и затих.
– Смотри, что мне подарил Вовка! – и я показала тете Груше "Приключения Незнайки".
– Дай сюда! – строго сказала тетя Груша.
Я испугалась и спрятала книжку за спину.
– Я только посмотреть, – ласково поправилась тетя Груша.
Я протянула ей книжку.
Тетя Груша взяла книжку и пошла в коридор. Я побежала за ней.
– Что ты хочешь сделать? – строго спрашивала я. – Ты что, не понимаешь, он отдал мне ее в подарок!
Тетя Груша молча вышла в подъезд и молча позвонила в уг-ловую квартиру тридцать.
– Как глупо! – негодовала я. – Сейчас ты увидишь!
Дверь открыла Вовкина бабушка.
– Тут Вова подарил Леле, – сказала тетя Груша и протянула ей "Приключения Незнайки".
– Спасибо, – засмеялась Вовкина бабушка и взяла книжку.
Я заревела.
Когда мы вернулись, дядя Кирша сидел на диване с повеселев-шим лицом.
– Отпустило, – радостно сказал он. – Таблетка помогла.
И тут в наше окно мягко ударилась горсть песка, и следом кто-то тихо засвистел. Дядя Кирша встал с кровати и хотел подой-ти на свист, но тетя Груша строго сказала:
– Сиди! – и задернула шторы.
– Не лезь, – лениво отозвался он и пошел в прихожую от-крывать дверь.
Я побежала за ним.
В дверях стоял один из подростков. Тот самый, который ски-нул пиджак и завязал рубаху узлом на животе; только сейчас он заправил ее в штаны, а на плечи набросил куртку.
– Здравствуй, Князь, – сказал он.
– Здравствуй, Валера, – притворно-радостно ответил дядя Кирша.
Они замолчали, и по напряжению между ними я почувствовала, что они готовятся к поединку. Подросток между пальцами держал короткую папироску. Папироска дымилась и вот-вот должна была стать окурком. Но он не стал ее докуривать, он разжал пальцы и выкинул ее на коврик нашей прихожей. Дядя Кирша как бы нечаянно наступил на нее, затушил и носком ботинка вымел за порог.
– Можно войти, Князь? – спросил подросток.
– Нельзя... – четко сказал дядя Кирша.
Подросток улыбнулся, и они снова замолчали.
Я поняла, что первый этап поединка выиграл дядя Кирша.
Я стояла между ними и думала, за кого из них мне болеть. Пол в подъезде был выложен желто-коричневой плиткой. Коричневые и желтые квадраты тянулись от нашего порога и уходили под ноги Валере. Он стоял на них тяжелыми ботинками. Я стала отсчитывать квадраты на полу: "За дядю Киршу, за кучерявого парня, за дядю Киршу, за кучерявого парня...", дальше шли ботинки Валеры, и я поняла, что мне выпало болеть за него.
– Не боишься, Князь? – спросил подросток и улыбнулся.
– Боюсь, – тихо ответил дядя Кирша и опустил глаза.
Тогда я поняла, что подросток специально разрешил дяде Кирше победить, чтобы потом он все время проигрывал. Я выбе-жала из квартиры и взяла Валеру за руку. Дядя Кирша не заметил, Валера тоже – только вяло пожал мне пальцы.
– Давай выпьем на лестнице, – предложил он дяде Кирше. – Вы-пьем, поговорим.
– Давай,– согласился дядя Кирша и вышел в подъезд.
Валера достал из кармана куртки бутылку водки и два сте-к
лянных стакана. Я видела, как вчера утром Паша-Арбуз утащил их из автомата с газированной водой.
– А ты правда князь? – спросил подросток Валера и налил полстакана водки.
Дядя Кирша приосанился и кивнул.
– Ну тогда пей! – и он протянул ему стакан.
– У меня болело сердце, – попробовал отказаться дядя Кир-ша. – Только что отпустило, две минуты назад...
– Пей, – настаивал подросток, – а то ни за что тебе не поверю!
Дядя Кирша принял у него стакан и отпил глоток, и его глаза помутнели. Он сделал еще глоток, и еще, и я внимательно следила, как неотрывно вверх-вниз ходит кадык на его старческой шее. Когда он отнял стакан от губ, его взгляд стал тусклым и вялым. Подросток засмеялся и залпом отпил из горлаi.
– Что ты там вчера трепал? – спросил он. – А правда ты был в Англии? и он внимательно посмотрел в лицо дяде Кирше, слегка наклонив голову вбок. И тут я вспомнила маленького волчонка в зоопарке. Мы с тетей Грушей ходили на него посмотреть.
– Пей еще, – сказал подросток Валера и снова налил полста-кана.
– Сердце... – невнятно напомнил ему дядя Кирша.
– Пей! – крикнул подросток и сунул ему в лицо стакан. И я услышала, как он стукнулся о его зубы. – Что ты видел в Англии, Князь?
– Не я, – уточнил дядя Кирша, тяжело допивая водку. – Мой дедушка видел... Он был в Лондоне вместе с бабушкой, и они почти все время проводили при дворе у английской королевы. Дед завязал роман с одной фрейлиной, а бабушка очень ревновала, ты понимаешь?
Подросток кивнул.
– Так вот, она ревновала, ревновала, – продолжал дядя Кир-ша, – а знаешь ли ты, Валера, что когда женщина ревнует, то она становится еще красивее. Вот ты посмотри на мою Грушу, какой она становится, когда приходит Натка! Да рядом с ней никакая Натка не стояла! Да ведь Груша же – чистый ангел!
Подросток засмеялся и отхлебнул из бутылки.
– Бабушка ревновала деда, – рвано рассказывал дядя Кирша, не видя усмешки, – и сама не заметила того, что в нее влюбился принц Уэльский. Я был мальчиком, когда она умирала, и вот на смертном ложе она призналась, что у нее от принца был ребенок и этот ре-бенок – мой отец...
Подросток молча протянул ему бутылку.
– Оставь, – отмахнулся дядя Кирша, и на этот раз Валера не настаивал, а зорко и холодно следил за его лицом.
– А вот я совсем не умею по-английски, – захныкал дядя Кирша, – и весь французский забыл! И из Англии за мной никто никогда не приедет, ты понимаешь! А я ведь всю жизнь ждал, жил с Грушей, а сам ждал, что мне сообщат, меня найдут, приедут за мной, и так прождал всю жизнь и не получил ни одной весточки...
– Послушай, Князь, – хрипло перебил Валера.
Дядя Кирша уронил лицо в руки и не отозвался.
– Князь! – и он толкнул его в грудь.
Дядя Кирша поднял дрожащую голову и мутно посмотрел на него.
– Поди к себе домой и принеси мне гитару, понял? Навсег-да... А я всем расскажу, что это подарок от Князя.
