Текст книги "Коммуналка: Добрые соседи (СИ)"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Коммуналка: Добрые соседи

Глава 1

Окунькова Калерия Ивановна была женщиной в высшей степени наблюдательной, а еще обладала немалым жизненным опытом, который и подсказал, что ничего-то хорошего от нового жильца ждать не след. И дело было даже не в нем. Сам-то он, положа руку на сердце, впечатление производил весьма благоприятное. Но именно сей факт, равно как лукавый блеск в синих очах – слишком уж синих для обыкновенного человека, коим он по документам значился – намекали, что стоит ждать неприятностей.

И предчувствие их заставляло Калерию Ивановну хмуриться, сводить брови над переносицей и разглядывать несчастного куда пристальнее, чем следовало бы. Впрочем, к чести его, взгляд этот, от которого и собственный, Калерии Ивановны, супруг слегка терялся, парень выдержал.

Улыбнулся.

Поклонился, снявши картуз. И подумалось, что он и к ручке приложился бы, когда б Калерия Ивановна благоразумно и заблаговременно не убрала эти самые ручки за спину.

– Значит, в третью? – уточнила она хмуро.

– Так точно, – улыбка жильца стала шире и радостней.

Калерия Ивановна мысленно вздохнула, распрощавшись с надеждой на расширение, а заодно дав себе зарок вновь поговорить с супругом, ибо где это видано, чтобы в приличную коммуналку новых жильцов селили, когда старые имеют все права на расширение.

И вообще…

– А вы, стало быть, старшая? – жилец все еще улыбался, да так, что клыки видны были. Вот только Калерию Ивановну этою улыбочкой не обмануть.

Взгляд у него был холодный.

Внимательный.

Такой вот… от которого мурашки по спине побежали, а предчувствие неприятностей переросло в твердую уверенность. И ведь не упредишь дурочек. Нет, она-то попытается, да только разве послушают.

– Старшая, – спокойно согласилась Калерия Ивановна и руку из-за спины вытащила, отерла о фартук и документ приняла.

Ишь ты… почти новенький паспорт, гладенький весь такой, аккуратненький, один в один, что хозяин его.

Святослав Евгеньевич Кружин, стало быть.

Человек.

Большею частью человек, ибо, помимо необычайно яркого цвета, глаза Святослава Евгеньевича отличались весьма характерным разрезом. И клыки опять же, длинноватые, выдавались вперед. Это чего ж так намешало? Хотя… в современном мире кого только не встретишь.

Она кивнула сама себе.

И вновь же вздох подавила, борясь с желанием попробовать паспорт на зубок.

Одаренный… вот только одаренных ей и не хватало. И пусть всего-навсего пятый уровень, но все одно… мог бы и на спецпаек рассчитывать, и на отдельную квартирку, а он в эту, в третью, с которой Калерия Ивановна мысленно, почитай, сроднилась, привыкла считать своей, пускай и временно отторгнутой в общее пользование.

– А вы у нас, в городе, недавно, так ведь? – она вернула документ, который Святослав Евгеньевич сперва разгладил, а после уж убрал в нагрудный карман гимнастерки.

Новенькая. Видать только-только из довольствия получена, вон, даже не обмялась толком, не говоря уже о том, чтобы разгладились, распрямились характерные складки, которые появляются на одежде при длительном хранении.

Галифе с того же комплекта.

А вот сапоги, пусть и навощенные, начищенные до блеска, а все одно крепко пользованные, как и саквояж, который Святослав Евгеньевич держал одною рукой, но цепко, будто подозревая Калерию Ивановну в нехороших помыслах.

– Ваша правда, недавно. Прежде я на границе служил, но был комиссован.

И вновь эта вот улыбка.

А хорош… до отвращения хорош… высокий, обманчиво тонкий, видать, прабабкина кровь проснулась, или кто там у него в роду из иных был, только вот ширина плеч с этою хрупкостью не вяжется. Черты лица правильные, а волос светлый, легкий, что твоя солома, поднимается этаким облачком золотым.

– Ранили? – уточнила Калерия Ивановна, поведя носом.

Нет, нюх у нее был слабоват, но вот… от нового жильца пахло свежим медом, той самой соломой, свежей и легкой, которая будила в душе вовсе несерьезные, неподобающие женщине солидной воспоминания, еще светлым хвойным лесом.

Смолой.

И магией.

Этот запах был тягучий и…

– Рассчитываю на ваше благоразумие, – сказал Святослав Евгеньевич, заглянувши в глаза. И синева полыхнула, погасла, будто покровом туч грозовых подернулась. А Калерия Ивановна только и смогла, что кивнуть.

Благоразумие…

Она всегда-то этим самым благоразумием отличалась. И лишь один раз в жизни оно-то Калерию Ивановну и подвело. Правда, было ей тогда всего шестнадцать лет, что несколько ее оправдывало. Да и закончилось все куда лучше, чем могло бы. И сейчас Калерия Ивановна, как никогда, понимала, сколь ей повезло.

Во всем.

– Если будет нужна помощь… – тихо произнесла она, вытирая и вторую руку о передник. Руки были не сказать, чтобы сильно грязны, так, слегка припорошены мукой, ибо, пользуясь выходным днем и в кои-то веки свободною кухней, Калерия Ивановна затеяла пироги.

– Нужна, – не стал отказываться опасный гость, и магия его тяжелая расползлась, растеклась забродившим вареньем. Стало тяжело дышать и…

…родятся же такие.

Аккурат среди людей и родятся.

И живут.

И…

– Не стоит меня опасаться, – его улыбка стала еще шире, хотя Калерия Ивановна могла бы поклясться, что сие просто невозможно.

Она кивнула.

И хотела бы добавить, что вовсе даже не опасается, но… удержалась. Это было бы не совсем и правдой, а врать магу разума… в высшей степени неразумно.

– Я здесь, чтобы служить стране, – это он произнес с той убежденностью, которая заставила Калерию Ивановну подобраться. Ибо в свои годы она уже понимала, что служить стране можно по-разному и далеко не всегда этой службой можно гордиться.

Вслух она, само собой, ничего не сказала, но поняли.

Вздохнули тяжко.

И произнесли:

– Я ищу одного человека, который с высокой долей вероятности или живет в вашей квартире, или бывает здесь в гостях.

Он чуть склонил голову. А неприятные ощущения исчезли.

Воздействует?

Пожалуй, что нет. Ничего-то нового, что могло бы свидетельствовать о постороннем воздействии на разум, Калерия Ивановна в себе не ощущала. Разве что острое желание вернуться к пирогам, от которых ее оторвал звонок в дверь. Но вряд ли Святослав Евгеньевич был тому причиной.

– Это женщина. Скорее всего. И вновь же, скорее всего молодая и красивая… – он замолчал, позволяя Калерии Ивановне додумать сказанное. А заодно уж порадоваться, что если она сама себя считала красивою, и муж с сим утверждением спорить не смел, то молодость Калерии осталась где-то там, на линии фронта, вместе с остатками наивности и веры в светлую человеческую натуру.

А гость продолжил:

– Был бы весьма обязан, если бы вы… сочли возможным рассказать мне о ваших… жильцах.

И это отнюдь не было просьбой, даже если звучало, как оная.

– Буду рада, – Калерия Ивановна приняла решение и с ним согласилась. И потому совершенно успокоилась. – Только давайте уж на кухню. Чаю будете? С пирогами.

Судя по запаху, первую партию пора было уже вынимать.

К превеликому сожалению Калерии Ивановны, от пирогов гость не отказался.

В коммунальной квартире, расположенной по улочке Весенней в третьем доме, некогда принадлежавшем угнетателю народа и проклятому представителю буржуазии купцу Вощинникову, пахло деревом, воском и чистотой. И запах этот был столь удивительным, что Свят даже позволил себе сделать глубокий вдох. А после уж выдохнул медленно, с наслаждением и легкою печалью, расставаясь, привыкая к чудесному этому аромату, который и отличал нынешнюю коммуналку от прочих. Святославу же во многих побывать случилось.

Но тут…

Букет желто-белых астр на кухонном окне.

Выскобленный до белизны стол, протянувшийся через всю кухню. Легкие занавесочки в горох и две дровяные плиты, пусть не новые, но столь чистые, что поневоле закрадывались сомнения, уж не к его ли приходу готовясь этакий порядок навели?

Но сомнения Свят отмел.

Старшая его появлению не обрадовалась, оно и понятно, верно, рассчитывала на комнатушку, которая по недоразумению еще считалась отдельною квартирой, хотя отдельного там было пару квадратных метров жилой площади. Но вот…

…он вспомнил досье.

Окунькова Калерия Ивановна, почтенных тридцати трех лет отроду. Заботливая супруга. Член партии и глава месткома. Активистка.

Старший лейтенант милиции.

Ветеран войны. Дважды кавалер ордена Полуночной звезды, не говоря уже о скромном Красном знамени.

Высока.

Статна. Несуетлива. И даже страх свой, к которому Свят привык, сумела обуздать быстро, а после и вовсе отмахнулась от него, как от чего-то незначительного, пустого. И этот страх, подчинился. Во всяком случае, ныне, сколь Свят ни прислушивался, он не способен был уловить и тени его.

И все-таки…

Она?

Тридцать три не так и много, особенно для тех, в ком кровь иная, пусть и не проснулась, однако же имеется. Такое Свят шкурой чуял. Сама же Калерия Ивановна и на Свята поглядывала сверху вниз, но вновь же… спокойно.

Пожалуй, именно это слово описывало ее лучше всего.

…а ведь на фронт ушла в семнадцать, год себе приписавши, как многие делали. И записалась отнюдь не в медицинский батальон, куда брали всех, но сумела пробиться в танковые, благо, дара ее куцего хватало, чтобы освоить управление бронированным големом.

Големов меняла трижды. В последний раз – на полях под Прохоровкой, где сумела-таки провести свою бригаду по чистой тропе, миновав все асверские ловушки.

Нюх помог?

Тот самый, который и позволил ей заглянуть за защитный кокон, выцепив то самое, что отличало Свята от прочих людей.

Он мысленно поморщился.

И принял огромную алюминиевую кружку, в которую Калерия Ивановна недрогнувшей рукой отправила целых пять ложек сахара. Она же и пирог подвинула, крупный, гладкий, с темною пропеченною корочкой, над которой еще поднимался пар.

– Ешьте, – сказала уже без тени неприязни, подавивши ее столь же просто, как и страх. – Силы пригодятся.

– Думаете…

– Знаю.

И все-таки… нет, не она.

И дело вовсе не в том, что Калерия Ивановна не привлекла бы объект. Отнюдь. Она относилась к женщинам, которые завораживали собственною внутренней силой. И здесь, сейчас, становилось понятно, почему Ингвар пошел против семьи и стаи.

Не прогадал.

Пожалуй.

Свят сделал глоток и зажмурился от удовольствия. Надо же… а в конторе над его пристрастием к сладкому посмеивались и говорили, что ему весь паек надобно сахаром выдавать.

Женщина же устроилась напротив.

Села. Подперла рукой гладкий подбородок. И посмотрела так, что на душе стало погано.

…да, она могла бы… если бы захотела. И пожалуй, что объект не устоял бы, перед ней куда скорее не устоял бы, чем перед прочими. Но… дело не в нем.

В ней.

Ей-то для чего это надобно?

Деньги?

Слава?

Идея?

Нет, не складывалось. Где-то там, внутри, в душе не складывалось. И Свят снова глотнул обжигающего и сладкого, тягучего, словно сироп, чаю.

– В первой обретается Ниночка, – Калерия Ивановна заговорила, когда сочла, что ее готовы слушать. И вновь же момент был выбран удивительно точно.

Совпадение?

– Ниночка при буфете работает, который театральный, а заодно там и союз Писателей. Ее туда тетушка устроила, Савожицкая, которая поэтесса и супруга…

…председателя областного Союза советских писателей, личности в городе весьма известной.

И не только в городе.

– Ниночка… милая девочка, – Калерия Ивановна слегка нахмурилась. – Хотя и несколько легкомысленная, но это происходит единственно от недостатка воспитания.

…Ниночка была легкой.

Да, пожалуй, что так.

И на снимке-то, черно-белом, резком, она словно парила. Свят не знал, где и кем был сделан этот снимок, но, увидев его, залюбовался.

Лицо сердечком.

Огромные глаза того светлого оттенка, который в жизни может оказаться равно, что голубым, что серым. Пухлые губки.

Тонкая шея.

Светлые локоны роскошною гривой. Меховое пальто. Длинные перчатки по последней моде. И то очарование, что свойственно всем юным ведьмам. Могла ли она? Могла. Ниночка привыкла принимать знаки внимания, да и, судя по досье, поклонников у нее хватало. Время от времени в Ниночкиной жизни даже романы случались, пусть и мимолетные, но всякий раз с правильными людьми. Пусть никто-то из них и не женился, но…

…комнату ей кто-то выправил, как работнику культуры, нуждающемуся в улучшении жилищных условий. И пусть бы с формальной точки зрения так все и было, но… в очереди стояло много таких, работников и нуждающихся.

И несогласных, что Ниночкина нужда важнее их.

Жалобы к делу приложили.

Анонимные доносы тоже.

Только…

Ниночка – человек публичный, и прошлые отношения свои она вовсе не стремилась скрывать, а вот объект отличался той степенью осторожности, которая граничит с форменною паранойей.

– Замуж она хочет, за серьезного человека, но это все пустое, – Калерия Ивановна подперла щеку кулаком. Теперь во взгляде ее виделось… сочувствие?

Пожалуй.

Не будь Свят в себе уверен, он бы усомнился. Но… она и вправду сочувствовала.

Ему.

Человеку, которого боялись и презирали. И… и завидовали тоже. Как оно выходило одновременно, Свят никогда не понимал.

– Во второй мы… Ингвар и я.

Двуипостасный почуял бы, случись его женщине связаться с… кем-нибудь, кроме него. И терпеть бы не стал. Не тот у них норов, чтобы терпеть.

– В третьей жила…

…старуха Цицинская, которая в город прибыла то ли сразу после войны, то ли во время оной, когда неразбериха царила изряднейшая, а потому и документы выправить было несложно. Особенно для ведьмы, в которой город нуждался.

Жила она тихо.

Работала при госпитале, притом так, что и доносов-то на нее всего с полдюжины набралось. Да и те пустые, бестолковые.

– Четвертая… две сестры, Виктория и Владимира.

…близнецы, но не те, которые сходны меж собой, что две капли воды. Здесь напротив, само известие, что две эти женщины родня друг другу, вызывало удивление.

Виктория была высокой и худой.

Владимиру отличала очаровательная пока еще пухлость.

Виктория тяготела к темным нарядам, длинным юбкам и необъятным свитерам, создавая образ одновременно мрачный и притягательный. Владимира носила яркие легкие платьица, светлые волосы завивала, а завивку украшала крохотными бантами.

Судя по снимку.

Обе работали при библиотеке, от которой жилье и получили.

Виктория числилась в клубе поэтов, однако ни одного стиха за ее авторством отыскать не удалось. Владимира уже пятый год кряду являлась председателем кружка рукодельниц «Умелые ручки». И каждые полгода организовывала здесь же, при библиотеке, открытую выставку…

Могли ли…

…обе молоды и по-своему отличаются от прочих, и объект привлекли бы. А дальше… слишком мало информации.

– В пятой – Тоня, – Калерия Ивановна кивнула. – Ешьте пироги, пока совсем не остыли.

И Свят кивнул, откусил кусок и зажмурился. С капустой. С капустой он не особо жаловал, потому как весьма часто эта самая капуста вываривалась, делалась отвратительно безвкусной, но при том твердой. Здесь же… начинка была одновременно и острой, и сладковатой.

В меру мягкой.

– Тоня у нас на железной дороге работает, проводницей, – меж тем продолжила Калерия Ивановна. – Она женщина строгая, себя блюдет.

Это прозвучало как предупреждение.

– У нее и жених имеется. Уже три года встречаются.

– Но не расписались?

Калерия Ивановна пожала плечами. И как это понять? Причины этакой медлительности ей не известны? Или же не настолько важны, чтобы их озвучивать?

– Он серьезный человек. Работает в конструкторском бюро, – пояснила она, будто и вправду это что-то объясняло. Хотя Свят заметку сделал: в бумагах по Антонины Кульбиной про жениха не упоминалось.

Проглядели?

– В шестой Толичка, – меж тем продолжила Калерия Ивановна и поморщилась. – До крайности несерьезная личность. Актерствует, представляете?

Свят покачал головой.

То есть, театр в городе имелся, но не сказать, чтобы большой и известный, скорее уж он был из числа тех, что недалеко ушли от обыкновенных самодеятельных коллективов.

– Ведет себя несознательно…

…Анатолий Чигринский и вправду при театре числился, актером второго класса с жалованьем по тарифной сетке в двадцать два рубля, не считая премий, которые, правда, выделялись весьма редко. Впрочем, это обстоятельство его нисколько не огорчало, ибо был он человеком свободных взглядов и не менее свободных моральных норм. И пускай вслух о таком говорить было не принято, однако…

…со снимка на Свята смотрел жгучий кареглазый брюнет. Острые черты лица его придавали тому выражение хищное, слегка диковатое.

Женщинам такие нравились.

Настолько нравились, что порой оные женщины забывали о чести, долге и… и мог бы?

Молод.

Энергичен.

И… мужчина. Пожалуй, кто бы другой на этой мысли и остановился бы, перечеркнув кандидатуру, как глубоко неперспективную, однако Святу всякого случалось видать. Так что с вычеркиванием он решил погодить. Тем паче Толичка, как выразилась Калерия Ивановна, явно тяготел к яркой жизни, каковая требовала денег. А еще, судя по доносам, отличался он редкостным самолюбием и характером склочным, из—за которого ни один—то его роман так и не закончился свадьбой, да и вовсе длились они недолго…

Нет, к Толичке Свят присмотрится.

– В седьмой – Эвелина, – Калерия Ивановна сморщилась больше обычного. – Актриса она… известная…

…и служит в том же театре, что и Толичка, правда, в основном составе. Зарплата у нее выше, поклонники имеются, а с ними и надежда сладить жизнь. Собой Эвелина хороша тою выверенною правильной красотой, которая людей посторонних одновременно и влечет, и пугает.

Могла ли…

…честолюбива.

Трижды подавала документы о переводе в Ленинград, дважды – в Москву, но всякий раз получала отказ. Постоянно ездит на пробы, однако вновь же без результата. Кто другой отступил бы, удовлетворившись положением звезды провинциального театра, но…

…если бы ей пообещали не деньги, но связи, те самые, которых Эвелине столь отчаянно не хватало, ибо, судя по красоте, внешностью она обладала подходящею, да и талант какой-никакой имелся, то… могла ли?

– И в восьмой, последней по коридору, Астра… – Калерия Ивановна произнесла это имя осторожно и поглядела так, выжидающе, будто пытаясь понять, как Свят к нему отнесется.

Никак.

Он… он встречался с ними, с теми, кого почти не осталось в обновленной стране. Но вот… Верескова Астра Бальзаминовна. Странное имя, чуждое, куда более чуждое, чем имена двуипостасных, и режет слух, заставляет подбираться, искать подвох, ведь быть того не может, чтобы человека звали так…

Астра Бальзаминовна.

Двадцать пять лет.

Мать-одиночка.

Медицинская сестра общего профиля.

Дива.

– Она хорошая девочка, – сказала Калерия Ивановна, глядя уже сердито, будто подозревая, что Свят решит эту самую хорошую девочку обидеть. – Просто жизнь у нее… не заладилась.

Глава 2

Глава 2

Ниночка всегда и точно знала, что она достойна лучшего. Чего именно? Кто бы спросил, Ниночка бы не ответила. Но это ведь не важно, это детали и вовсе пустое… главное, что она, Ниночка, достойна.

Она бросила взгляд в круглое зеркальце, подаренное Гришенькой – вот дурачок, и на что он рассчитывает со своими сорока рублями дохода и однокомнатною квартиркой, где помимо Гришеньки обретается его матушка и сестрица с семейством – и вытянула губки.

Новая помада была страсть до чего хороша.

Так и называлась – «Страсть».

Алая. Темная. Того насыщенного оттенка, который весьма шел Ниночке, заставляя ее чувствовать себя роковою женщиной.

– Ах, милая, – сказала она, передразнив Василия Васильевича, который на Ниночку заглядывался давно, но как-то робко, будто стесняясь не то возраста своего, не то супруги, наличие которой Ниночку несказанно огорчало.

Но…

Сам Василий Васильевич был ей симпатичен своею обходительностью и щедростью. То есть, обходительность Ниночка уже оценила, а вот со щедростью ей еще предстояло разобраться.

Справится.

Конечно, роман этот не продлится долго, но…

– Все дурью маешься, – тетушка уселась на кресло и велела. – Чаю сделай. Эклеры свежие?

– Свежие, – не моргнувши глазом соврала Ниночка.

Настроение испортилось.

– Тогда два давай…

Ниночка выбрала самые залежавшиеся, даром, что ли, сегодня с утра маялась, пудрой их посыпая. Глядишь, и отравится… то есть не то чтобы она тетушке смерти желала, но вот… разве это справедливо, чтобы такой вот нехорошей некрасивой женщине – и мужем целый председатель достался? Пусть всего-навсего и областного отделения.

Тетушка ела эклеры молча, сосредоточенно, и, кажется, не поняла, что на витрине они провели дня три уж как, вон, даже пальцы облизала.

Чайком запила.

Зажмурилась.

А ведь если бы ее не стало, то Захар Натанович был бы свободен, и уж тогда-то он сделал бы тот первый решительный шаг, который обеспечил бы Ниночке неплохое будущее.

– Я тебе что говорила? – поев, тетушка добрела, однако доброты этой хватало лишь на то, чтобы сделаться еще более занудной, нежели обычно. – Чтоб ты с Кисовским не связывалась.

– Я и не связывалась, – Ниночка дернула плечиком.

…как он смотрел, когда Ниночка жила в тетушкиной четырехкомнатной квартире, куда была принята на правах родственницы и условиях, что станет эту самую квартиру убирать… как смотрел… нет, не сразу… в первые-то пару лет Ниночка – она ведь не дура, право слово, – вела себя, как и подобает вести тихой провинциальной родственнице, благодарной за шанс в жизни. И тетушка прониклась.

Учить принялась.

А потом сообразила, что наделала, да только поздно. И небось, с превеликою радостью отправила бы Ниночку обратно в деревню, да только побоялась. Ниночка ведь многое видела, а слышала и того больше. Вот и пришлось… выход искать. Ничего. Нашли. Сумели ведь.

– Ты не связывалась, – тетушкин голос отличался той визгливостью, которая нормальных людей заставляла морщиться. – А его жена жалобу подать собирается.

– На меня? – Ниночка хлопнула ресницами.

Густыми.

Накрашенными.

Красивыми, в общем, как и все-то в ней. Вот только тетушка не поверила.

– Актрисулька из тебя никакая. На тебя, на кого ж ещё. И Кисовский, будь уверен, от всего отопрется. Ему оно надо, чтоб из партии за аморалку поперли?

Кисовкий…

Это такой, с усиками? Который полюбил сиживать подолгу, буравя Ниночку страстным взглядом? И будь она поглупее – точно поверила бы в этакую страстность, да только толку-то от нее… ни разу ни шампанским не угостил, ни пирожным.

А вздохи и стихи – не считается.

Стихи пусть жене вон читает. Ниночка же обладала практичным складом ума и людей предпочитала таких же. Вот Василий Васильевич уже дважды конфеты подносил, и не какие-нибудь, а трюфеля шоколадные в золотой обертке. Таких, небось, и у Эвелинки нет, хотя уж она-то поклонниками хвастаться любит.

Дура.

– Заявит, что ты его домогалась… – продолжала вещать тетушка, явно с надеждой, что именно так все и сложится.

– Я? – теперь Ниночка удивилась вполне искренне. – Зачем он мне нужен был?

Ладно, Василий Васильевич, который гастрономом заведует, его Ниночка, может, и домоглась бы, когда б не опасалась спугнуть. К своим годам она успела усвоить, что мужчины по сути своей – существа на диво робкие, хрупкие даже, а потому их беречь надобно.

Особенно некоторых.

– Не знаю, – уже почти спокойно ответила тетушка. – Врет, значит?

– Врет, – согласилась Ниночка, на сей раз сказавши правду с чистым сердцем. – Он же ж… скупой и вообще…

– Зато красивый.

Тетушка глянула с прищуром.

– Красотою сыт не будешь, – Ниночка оперлась на стойку и тяжко вздохнула. Обычно, когда она вздыхала, клиенты приходили в волнение: некоторые розовели, некоторые стыдливо будто бы взгляд отводили в сторону, а иные, наоборот, беззастенчиво пялились на несомненные Ниночкины достоинства.

– Я рада, дорогая, что ты понимаешь это, – тетушка, наконец, соизволила улыбнуться, показавши острые мелкие зубки. – И потому я помогу тебе уладить сию… неприятность. В конце концов, никому не позволено бросать тень на репутацию моей семьи.

Сказано это было с немалым пафосом, однако сама-то тетушка сказанному верила.

И Ниночка поспешно кивнула.

– Да и помогать мы друг другу должны…

Помогала тетушка редко и отнюдь не Ниночке, но людям, готовым за помощь немолодой, но весьма даже опытной ведьмы, – даром, что ли, главою местечкового ковена значится – заплатить.

– А потому…

Пронзительный тетушкин взгляд кого другого смутил бы.

Не Ниночку.

Взгляд она выдержала и вновь же ресницами взмахнула, жалея лишь, что не видит себя со стороны.

– …я должна знать, чего ты на самом деле хочешь, – сказала тетушка тихо.

А Ниночка прикусила губу.

Чего она хочет?

Красивой жизни, чтобы не вот здесь, в буфете, улыбаясь всяким там, а чтобы за ручку с супругом, чтобы в шубе до пят и не собачьей, но как минимум из лисы, лучше – чернобурой. Ей бы такая пошла куда больше, чем Севастьяновой, у которой из всех достоинств лишь супруг в горкоме.

Супруг, правда, был неказист.

Но и сама Севастьянова не особо хороша, тоща, длинна и плоскотела.

Ниночка вновь вздохнула, на сей раз куда как искренней.

Вспомнилась не та самая шуба из чернобурки с алым подбоем, шитая, как говорят, в самой Москве и по специальному заказу, но тонкие пальчики, унизанные кольцами.

Серьги.

Браслеты…

Не в них дело, но в той чудесной жизни, которую воплощала в себе Севастьянова с ее шубой, золотом и личным авто, к которому прилагался личный же водитель, он и охранник.

– Мужа, – тихо произнесла Ниночка заветное, и взгляд ее затуманился, появилась в нем давно уж позабытая мечтательность. – Хорошего.

– Красивого? – уточнила тетушка, наблюдавшая с насмешкою.

Но что с нее, ведьмы, взять-то?

– При должности, – Ниночка коснулась пальчиками губ, легонько, осторожно, по самому краюшку, проверяя, не поплыла ли помада, а то ведь станется. – Чтоб квартира и прочее…

– Мужа, стало быть.

Тетушка теперь выглядела задумчивой. А Ниночка кивнула… вот бы Василий Васильевич вдруг овдовел… нет, конечно, разводы не запрещены, но кто его, разведенного, социально ненадежного, при должности-то оставит?

Выговор влепят, как пить дать.

А то и из партии исключить могут. И гастроном отберут, понизят до заведующего, а может и вовсе ушлют куда, в деревеньку, руководить местною лавкой. Нет, в деревню Ниночке категорически не хотелось, даже с мужем.

– Муж – это хорошо, рада, что ты решила образумиться, – тетушка сцепила тонкие пальчики. – Но, надеюсь, ты понимаешь, что своим прежним поведением ты изрядно себя дискредитировала.

Ниночка наморщила носик.

Дискредитировала? А слово-то какое заумное… никого она не кредитировала.

– Ох, дура… на мою-то голову, – тетушка покачала головой. – Кому захочется брать в жены особу, с которой полгорода… гуляло.

– Врут, – сказала Ниночка, не моргнувши и глазом.

Тоже выдумали. Полгорода. И четверти не наберется, если что.

– Авшинников, Терящинский, Бельбятенко, Савоев… – тетушка принялась загибать пальцы. – Или ты думаешь, что они про тебя молчать будут?

– Будут, – Ниночка поморщилась, ее неприятно поразила этакая вдруг тетушкина осведомленность. – У них жены.

– Вот об их женах стоило подумать до того, как ты ноги раздвинула, дурища, – сказано это было незло, даже будто бы с сочувствием, которое, впрочем, задело Ниночку несказанно.

Дурища?

Да она… она, может… она ведь молода и красива. И заслужила иной жизни, не той, что матушку свела в могилу. А тут…

– Тише, – тетушка подняла руки. – Успокойся. Я тебя прекрасно понимаю. Сама такой была. И твоей мамке предлагала уехать, а она не захотела, влюбилась. И что теперь?

Вздохнули на сей раз вдвоем, и так оно по-родственному вышло, что Ниночке почти совестно стало за порченные эклеры. В конце-то концов, у нее и вправду никого, кроме тетушки, из родни не осталось. А что ведьма… так она ж не специально.

– Он письмо написал недавно, – призналась Ниночка вдруг. – Жалуется на жизнь. Денег просит.

– А ты?

– А что я? У меня-то деньги откуда?

Истинная правда. Последние на помаду ушли, а ведь к ней еще тени достать обещали, новомодные, лиловые, и просили-то за них по-божески, всего-то семь рублей.

Может…

Если Василию Васильевичу намекнуть…

– И вправду… – тетушка кивнула.

Ниночкиного отца она недолюбливала со всей глубиной и искренностью ведьминой души, не без оснований полагая, что именно он виноват в смерти Алены, Ниночкиной матушки. Нет, не прямо, но…

…да и женился он скоро, и полгода после похорон не прошло.

Сволочь, в общем.

– Значит так, – тетушка оперлась на стойку обеими руками, потянулась, и на лице ее появилось то выражение, которое заставило Ниночку разом позабыть обо всем, помимо этого вот разговора. Почти обо всем. В зеркальце она все же глянула, убеждаясь, что ни помада не поплыла, ни тушь не осыпалась. И румяна на месте. – О глупостях своих ты забываешь. Понятно?

Ниночка кивнула.

– Больше никаких любовников. Что было, то было. Поговорят и забудут, все ж таки ведьме натуру сложно удержать. Но отныне ты ведешь себя так, подобает девице юной и хорошего воспитания. Этого вот… – тетушка ткнула пальцем в Ниночкин вырез. – Чтобы я больше не видела.

– Но…

– Ведьме не сиськи нужны, а голова, – произнесла она наставительно. А Ниночка выпятила губу. Ведьма? Она, в отличие от тетушки, не ведьма, но название одно… даже до пятого минимального класса едва-едва дотянула.

А жаль…

– Сила – тоже не главное, – тетушка покачала головой. – Сила… это всегда искушение.

Тетушкины пальцы легли на сумочку.

– И опасность, что кто-то решит, будто этой силы у тебя слишком много, – она прикрыла глаза и лицо ее, такое фарфорово-бледное, некрасивое, сделалось еще более некрасивым. И подумалось, что тишайший тетушкин супруг, верно, раскаивается, что некогда, лет этак двадцать тому, решился сделать предложение этакой… тут Ниночка осеклась.

Нет, мысли тетушка не читала, однако обладала острым умом и наблюдательностью. Да и Ниночку знала хорошо.

– Во-первых, лет до тридцати сила только пребывает. Во-вторых, и твоей нынешней вполне хватит, чтобы на зельевара выучиться…

– Зельевара? – Ниночка скривила носик.

Зельеваром становиться ей совершенно не хотелось. И не то, чтобы она учебы боялась, отнюдь. Как ни странно, но именно учеба всегда давалась Ниночке легко, только… зачем?

Чтобы… что?

Варить зелья?

Числиться при какой-нибудь аптеке, целыми днями торчать в душном подвале, маяться, выдавая норму? Портить руки и кожу ядовитыми испарениями? И ради… чего?

– Деточка, – тетушка протянула руку и коснулась Ниночки. – Я когда-то тоже была молода и, как ни странно, красива. Так вот, красота – это ненадолго, особенно ведьмина. Вспомни свою матушку, пусть она силу не использовала, но…

Ниночка прикусила губу и едва сдержалась, чтобы не сплюнуть. Помада оказалась отвратительно горькой.

А матушка… матушка и вправду была собой нехороша. Впрочем, чего уж ждать, если они с тетушкой двойняшками на свет появились. Вот и…

– Это плата за долгую жизнь. И силу. И потому надобно спешить. Не знаю, сколько тебе еще осталось, год или два, или три, если повезет, – тетушка глядела с откровенною жалостью, от которой стало не по себе. Неужто правду говорит?